Монмартрская сирота
Элиза и Колибри стояли у настежь открытой двери хижины и радостно улыбались Черному Орлу.
Золотоискатель приготовился к бою и бросился на противника, не доходившего ему и до плеча, с намерением убить его своими огромными кулаками, твердыми и тяжелыми, как два молота.
Изумительно ловким, почти неуловимым движением ковбой уклонился от удара и угодил колоссу кулаком в лоб. Тот глухо завыл, пошатнулся, как от удара дубиной, и подался назад.
Бандиты, которых устрашала сила Фрэда, оцепенели от изумления: возможно ли, чтобы удар кулака так подействовал на гиганта и сделал неспособным к бою его, непобедимого Фрэда, свернувшего голову уже не одному сопернику?
Это было тем досаднее, что победителем был ковбой, то есть один из тех непримиримых врагов золотоискателей, с которыми они так же не ладят, как кошки с собаками.
Фрэда пытались ободрить криками, но напрасно – от страшного удара он потерял сознание.
– Что, довольно с тебя, а? Отвечай-ка, герой, убивший двенадцать человек, – потешался над ним ковбой. – Думаю, что хватит: я очень постарался. Теперь мне остается только расписаться на твоей физиономии на память о нашей встрече.
С этими словами он откинулся всем корпусом назад, коснулся одной рукой земли и, подняв ногу, провел шпорой по лицу гиганта, оставив длинный глубокий след от правого виска до левого угла нижней челюсти.
Нужно заметить, что колеса мексиканских шпор очень широки и имеют острые, как наконечник стилета, зубья.
Брызнула кровь, и несколько прядей волос осталось на этом странном орудии пытки.
Это и была подпись Стального Тела, поистине ужасная, ибо оставалась навсегда.
Кровопускание привело золотоискателя в себя – он с ревом хищного зверя бросился на ковбоя и схватил его поперек тела.
Все, кроме друзей последнего, ожидали, что молодой человек будет раздавлен в ужасных тисках.
Тот, однако, не сопротивляясь, позволил обхватить себя, а затем быстрым движением высвободился из объятий колосса, приподнял его над головой и отшвырнул от себя с такой силой, что Фрэд, описав в воздухе дугу, рухнул на землю.
– Брат мой – мужчина! – с одобрением и восхищением произнес на своем гортанном наречии индеец.
Его спутники шумно аплодировали, хотя не раз были свидетелями изумительных подвигов ковбоя и успели к ним привыкнуть.
Фрэд хрипел, окончательно обессиленный и неспособный продолжать поединок.
– А теперь ты извинишься перед Букин-Билли; не правда ли? – обратился к нему ковбой со словами, в которых слышалась насмешка и в то же время непреклонная воля. – Моя лошадь – славное животное и совсем не заслуживает твоих издевательств. Торопись же, потому что моя лошадь страшно нетерпелива… уж я ее знаю… Спеши, или она снимет с тебя скальп.
Пегий мустанг, видя лежащего перед собой человека, стал ржать, прясть ушами, оскалил зубы и бил копытом, взрывая песок.
– Ступай, Билли, мой мальчик, сними с него скальп, если ему не угодно извиниться.
Мустанг снова заржал и, вцепившись зубами в кожу на затылке золотоискателя, рванул ее…
Послышался треск и вслед за ним рев зверя, которого потрошат живьем.
– Довольно… довольно… пощади!.. – ревел Фрэд.
– Я согласен, но признайся раньше, что Билли не коза.
– Да… да… я ошибся… Это великолепное животное.
При этих словах ковбой свистнул на особый манер, и мустанг поднял голову.
– Достаточно, Билли, оставьте в покое джентльмена и не тревожьте его скальп.
Фрэд между тем потерял сознание.
Этот странный поединок и еще более странный эпилог продолжались не более нескольких минут.
Ошеломленные золотоискатели стали мало-помалу приходить в себя и ободрились, заметив, что отряд неприятеля невелик, – вновь послышались пьяные крики и было решено отомстить за Фрэда.
Элиза и Колибри воспользовались удобным моментом и присоединились к отряду с карабинами в руках.
Это еще более разъярило толпу и с новой силой пробудило в ней низменные инстинкты.
Загремел первый выстрел, и пуля, свистя, задела ухо Букин-Билли; мустанг стал лягаться.
– Джимми, – хладнокровно сказал Стальное Тело, – познакомьте-ка этого неловкого стрелка со своим карабином.
Канадец Жако, или Джимми, быстро приложил к плечу винтовку, прицелился и спустил курок.
Зачинщик подскочил на месте, а канадец, белобрысый, румяный гигант лет двадцати, заметил:
– Я влепил ему в самую середину его «хлебной корзины»
– Недурно, Жако…
Не обращая внимания ни на пальбу, ни на крики, ни на угрозы, Стальное Тело снял шляпу перед молодыми девушками, ощущая какую-то робость в присутствии Элизы, протянувшей ему руку.
– Благодарю, – сказала она, – благодарю вас, сударь, что вы так вовремя пришли нам на выручку и рисковали из-за меня жизнью, не будучи даже знакомы со мной.
Он дотронулся кончиками пальцев до протянутой ему маленькой ручки и, не осмеливаясь пожать ее и не зная, что делать, пробормотал в сильном смущении:
– Мадемуазель, вы слишком добры… Право же, не за что… Я друг этого храброго индейца… его отважной дочери… Они и ваши ковбои искали вас… я присоединился к ним… очень просто…
Он говорил с ней по-французски непринужденно, точно так же, как с канадцем, и его акцент ей очень нравился.
Колибри в это время разговаривала с отцом, который похвалил ее за догадливость и храбрость. Потом она протянула руку канадцу, который покраснел до корней волос и, чтобы скрыть смущение, выстрелил в золотоискателя, палившего в них из засады.
С трех или четырех сторон раздались выстрелы, не причинив, однако, никакого вреда. Пьяницы были не в состоянии точно прицеливаться.
Некоторые из них убивали друг друга в упор.
Другие падали из-за отдачи собственного ружья.
Пока Стальное Тело с проницательностью опытного воина осматривал позицию, Элиза благодарила его друзей, которые два дня шли без устали по ее следам.
Затем она погрузилась в тоскливые мысли о родителях и старике Жо, пропуская мимо ушей болтовню Жако и Колибри – двух друзей, которые вечно пикировались, но не могли жить друг без друга.
Стальное Тело, взявший на себя команду отрядом, и думать не мог об отступлении, так как не было никаких сведений об участи бедного негра.
Нужно было во что бы то ни стало спасти старика.
Стрельба между тем усилилась. Небольшой отряд, служивший до сих пор безответной мишенью, стал выказывать признаки нетерпения, тем более что пули летели все точнее и несколько человек уже были слегка оцарапаны. Нетерпение передалось и лошадям, которые беспокойно начали топтаться на месте.
Через несколько секунд в отряде наступила мертвая тишина. Внезапно Стальному Телу пришла в голову интересная мысль.
Улица была совершенно свободна. По ней можно было ускакать из Золотого Поля, спрятать девушек в ближайшем лесу, где они находились бы в полной безопасности, а потом возвратиться и попытаться освободить Жо.
– Жако, – обратился он к канадцу, – посади Колибри на холку своей лошади.
– Вы позволите, мадемуазель? – спросил он затем Элизу, поднял ее как ребенка, посадил в седло, а сам вскочил на крепкую спину мустанга и звучно крикнул:
– Вперед!
Ковбои с револьверами наготове бросились за своим предводителем, который первым врезался в толпу золотоискателей, преграждавших дорогу.
Лошади, привычные к самым необычным ситуациям, с дьявольской ловкостью перескакивали любые препятствия, валили по пути людей, лягались передними ногами и кусали тех, кто пытался их задержать.
Золотоискатели, не ожидавшие столь стремительного натиска, поняли, что добыча ускользает, и открыли адский огонь, сопровождавшийся отчаянным воем.
Отряд прорезал толпу и был уже на границе Золотого Поля. Еще момент – и он достигнет желанной цели.
Вдруг Стальное Тело разразился проклятиями.
Навстречу им во весь опор мчался вчетверо больший отряд вооруженных с ног до головы всадников на полудиких пограничных лошадях.
Их было по меньшей мере сто человек.
Во главе отряда на великолепной черной лошади, с белой звездой на лбу, неслась галопом молодая женщина замечательной, оригинальной, так называемой роковой красоты.
На ней была длинная амазонка цвета морской волны и поярковая шляпа с золотой тульей, украшенная длинным белым пером.
Лицо ее сияло той мраморной белизной, которой отличаются креолки испанского происхождения; губы казались кровавой раной, а глаза с бархатистыми зрачками сверкали ярким металлическим блеском.
Еще несколько скачков, и два отряда встретятся лицом к лицу.
Отряд Стального Тела, менее многочисленный, должен был неминуемо погибнуть.
Ужасная катастрофа была тем неизбежнее, что атакующие сплотили ряды и образовали компактную неуязвимую группу.
Только пушкой можно было пробить сгрудившихся людей и лошадей, летевших как вихрь.
Улица была широка, однако они успели ее загородить.
Этот бешеный натиск, очевидно, был заранее хорошо обдуман; молодая женщина, вместо того чтобы приказать нападавшим посторониться, изо всей силы ударила хлыстом по шее своего скакуна, заржавшего от боли и бешенства, и крикнула звонким, покрывшим шум атаки голосом:
– Вперед!
Глава VI
На восток от Скалистых гор, между тридцать второй и тридцать пятой параллелями северной широты, простирается огромное плоскогорье, которое известно географам под странным названием «Plano Estacado» – на испанском языке, «Staked Plain» – на английском и «Plaine Jalonnée» на французском, то есть Равнина Вех.
Плоскогорье образует неправильный четырехугольник, каждая из сторон которого равняется приблизительно тремстам километрам.
Эта огромная площадь – часть территории Соединенных Штатов – совершенно пустынна.
На плоскогорье нет ни рек, ни деревьев, нет и жителей, зато из-за великолепной травы, густой и вкусной, оно служит прекрасным пастбищем для скота. Взамен рек и ручьев там множество источников, а высота его достигает тысячи пятисот метров на севере и тысячи метров на юге, что делает его климат одним из самых здоровых.
Эта столь плодородная территория с прекрасным климатом, где очень быстро можно нажить несметные богатства разведением скота, имеет большое неудобство – дурное соседство.
На северо-западе от нее лежат земли индейцев навахо и апачей, число которых достигает девяти или десяти тысяч человек, причем ни тех, ни других нельзя заподозрить в радушном отношении к белым поселенцам.
На северо-востоке живут киовасы и команчи; они совершенно не тронуты цивилизацией и жгут, грабят, убивают и скальпируют, как в добрые времена Фенимора Купера, Майн Рида и Габриэля Ферри. Там же встречаются шошоны и хикарильо – племена, оставшиеся по сию пору кочевниками и большими охотниками до человеческих причесок.
На юге, по обоим берегам Рио-Гранде, отделяющей Соединенные Штаты от Мексики, рассеяно население гораздо более опасное, чем самые кровожадные индейцы. Если у последних сохранились еще, как у первобытных народов, большие достоинства, то «десперадо» – так называют это население, состоящее из подонков обоих народов, – стоят ниже всякой критики.
Это – разнообразнейший сброд бандитов, людей различного происхождения, разного цвета кожи, вырвавшихся из тюрем Старого и Нового Света, имя которых служит пугалом для колонистов, которых, между прочим, не особенно легко напугать.
Воровство, убийство, поджог, грабеж – вот основные занятия этих негодяев, чью свирепость возбуждает беспрестанное пьянство, в котором они видят высшее наслаждение и единственную цель существования.
Всего лишь тридцать лье отделяет заселенную ими территорию от южной границы Равнины Вех, и уже по этому можно судить, легко ли было основать здесь хозяйство.
Техасцы все же делали такие попытки, но с какими предосторожностями! Часть, принадлежащая Техасу, была разбита на тридцать одинаковых участков, и туда были отправлены концессионеры, которых, однако, вскоре перебили десперадо, – кости их до сих пор белеют у источников, так что эти поселения существуют лишь на бумаге.
И вот один француз осуществил то, что не удавалось техасцам, несмотря на их упорство, храбрость и авантюризм.
Да! Один француз отважился проникнуть в самую глушь Равнины Вех, устроился там и зажил счастливой жизнью – уделом храбрых и сильных людей.
Но сколько испытаний в такой жизни, сколько в ней борьбы, насилия и козней! Какое ожесточение против озверевших, распущенных людей подымается в груди.
Вот, впрочем, факты, простые, но полные героизма.
Сильно скомпрометированный во время Парижской коммуны рабочий-механик по имени Леон Дэрош благодаря бегству спасся от ужасных репрессий Кровавой недели.
Он покинул Париж при странных обстоятельствах – ему помог один печальный эпизод, описание которого необходимо для этой правдивой истории и будет далее приведено.
После тысячи перипетий Дэрошу удалось высадиться в Новом Орлеане с женой и двумя детьми – сыном и дочерью – без всяких средств.
Сыну его было тогда три года, а дочь была еще в колыбели.
Самому Дэрошу было не более двадцати семи лет.
Это был тип парижского рабочего, наполовину художника, наполовину ученого, – рабочего, который облагораживает свой труд, применяя научные знания, развивает свой ум и способности и нередко выдвигает из своей среды писателей, философов или политических деятелей.
Таких рабочих было много уже во время коммуны, теперь же имя им легион.
Приходилось устраиваться там, в Америке, где борьба за существование ожесточеннее, чем где бы то ни было.
Дэрош взялся за работу с усердием человека, который привык к труду.
Он ни слова не понимал по-английски, но, к счастью, в Луизиане еще говорят по-французски.
Сначала он добывал пропитание, работая в гавани на разгрузке судов.
Его семья вынуждена была жить на участке, расположенном ниже деревянных плотин, окаймлявших берега Миссисипи, в лачуге, куда просачивались вода и ил. Они задыхались от носившихся в воздухе миазмов и жестоко страдали от американских комаров, которые адски жужжат, прокалывают кожу человека своим хоботком и впускают в его кровь яд, приводящий в бешенство. Им приходилось жить впроголодь, что ненамного лучше смерти.
Увы! Далеко остался Париж, Париж, с его веселым грохотом, с его деловитой, шумной толпой, где никогда не чувствуешь себя оторванным от людей.
А Монмартр! И наверху, на самом верху его, улица Лепик под мельницами, на просторе; а скромный домик, откуда виден как на ладони весь Париж, с садиком размером с платок, где дышалось полной грудью!
О Париж! Дорогой Париж! Дорогой уголок Монмартра, полный света и солнечных лучей!
Бедная женщина, бедные дети! Они были одиноки в огромной Луизиане, с ее бестолковым шумом, туманными днями, невыносимой жарой, грубым населением и зараженным воздухом!..
Да, они были одиноки в этой карикатуре на французскую столицу, среди этих карикатур на французов, совершенно обамериканившихся; затеряны среди равнодушных людей, бегущих по делам как на пожар; в течение многих часов оторваны от мужа, отца, изнемогавшего под тяжелой ношей, подобно вьючному животному.
Страшная болотная лихорадка сломила энергию и лишила бодрости этого человека, которого ничто не могло привести в отчаяние.
Сраженный болезнью, Дэрош потерял место грузчика.
Наступила тяжелая пора борьбы с нуждой, со страшной нуждой, которая еще ужаснее для человека, когда он на чужбине.
Несчастные изгнанники жили впроголодь несколько месяцев, пока, наконец, Дэрош не нашел место кочегара на одном из миссисипских пароходов.
Теперь у них было на что жить!
Спустя некоторое время ему посчастливилось поступить механиком на одну из железных дорог.
Нужда отступила!
Посоветовавшись, они решили покинуть Новый Орлеан и поселиться в Литл-Роке, столице Арканзаса.
Жизнь в этом городе нравилась им больше, но они не предполагали остаться здесь навсегда.
Служебные обязанности Дэроша заставляли его довольно часто посещать Аустин – красивый городок, расположенный на берегу Рио-Колорадо. Этот городок был столицей Техаса и находился на самой границе. В двух шагах от него лежала совершенно дикая страна с ее опасностями, а часто и сюрпризами, нередко приносящими счастливцу несметные богатства.
И вот Дэрошу, которому надоело прозябание, не соответствующее его личным заслугам и тому усердию, с каким он трудился, захотелось разбогатеть.
Ему хотелось, чтобы его жена, его нежная, прелестная подруга, и его дорогие малютки, радость их семейного очага, могли, наконец, после долгих испытаний воспользоваться теми благами, что приносит с собой богатство, удовлетворить все потребности и прихоти, добиться высшего счастья: быть в состоянии оказывать добро ближним.
В Аустине ему не раз приходилось слышать рассказы о Равнине Вех, о том, какую выгоду можно было бы извлечь из ее богатств и какие препятствия встречаются там на каждом шагу.
Он часто думал об этом и взвешивал все доводы за и против.
Наконец, Дэрош решил испытать судьбу и, приготовив со свойственной ему энергией и быстротой все необходимое для фермы, отправился в путь с женой, детьми и верным слугой-негром Жо на приспособленной к долгим переездам большой и крепкой повозке.
Глава VII
Путешествие закончилось благополучно, без трудностей и приключений.
Достичь равнины было нетрудно. Они медленно поднимались по пологому склону и к вечеру добрались до местности, покрытой роскошной растительностью.
Неподалеку находился живительный источник, к которому тотчас же устремилась лошадь Дэроша.
Парижанин заметил родник издалека и приказал Жо перевезти туда все необходимое для ночлега.
Неожиданно он услышал звук человеческого голоса. Кто-то пел заунывную песню, слова которой невозможно было разобрать. Она становилась все тише и тише.
Дэрош осторожно двинулся в направлении звуков, соскочил с седла и принялся за поиски.
Наконец, он обнаружил лежащего в высокой траве индейца с лицом покрытым яркими красками. Индеец спокойно смотрел на него и продолжал петь.
В двух футах от него торчало воткнутое в землю копье с висящими на нем скальпами, то есть срезанной с головы человека кожей вместе с волосами.
Над ним стояла, опустив голову, лошадь и беспокойно обнюхивала его.
Будучи не в состоянии подняться или двинуться, индеец, очевидно, жестоко страдал, хотя его лицо выражало невозмутимое спокойствие.
Индеец принял Дэроша за десперадо и, предполагая дурные намерения, сказал на ломаном английском языке:
– Белый человек хочет убить индейца и взять его скальп. Пусть он подождет, пока ангел смерти сам закроет ему глаза.
Парижанин сделал энергичный отрицательный жест и ответил на не менее исковерканном английском языке:
– Вы ошибаетесь, краснокожий! Я – не враг; напротив, мне хочется быть вашим другом. Вы, видно, сильно страдаете. Я попробую вам помочь.
– Медицина белых могущественна, но она не может спасти человека, укушенного гремучей змеей. Черный Орел пропел уже свою предсмертную песню… Черный Орел умирает!
Услышав издали разговор, г-жа Дэрош с обоими детьми подошла к мужу, который заметил огромную змею, убитую индейцем после того, как она ужалила его в ногу.
Под действием яда опухоль быстро увеличивалась, и нога приняла форму деревянного обрубка.
При виде молодой женщины и детей у индейца выступили на глазах непокорные слезы, и он сказал с горькой улыбкой:
– У Черного Орла есть жена… и двое детей… он их больше не увидит.
Мадам Дэрош, тронутая до глубины души, прерывающимся от волнения и рыданий голосом прошептала:
– О, мой друг… Мой друг… как помочь… как спасти этого бедного отца?
Дэрош посмотрел долгим взглядом на жену и детей и воскликнул:
– Да… Я могу… Может быть, это грозит смертью… Но это мой долг. Жо! Принеси скорее аптечку.
Пока негр побежал за ящиком с необходимыми медикаментами, Дэрош вынул из кармана нож, поднял ногу умирающего и нашел на ней ранку от укуса ужасной змеи.
В два приема он надрезал кожу и мышцу вплоть до не тронутого гангреной места, сделал новый крестообразный надрез и снова взглянул на безмолвно следивших за операцией жену и детей.
Индеец даже не моргнул, несмотря на страшную боль; только лицо его, обыкновенно грубое, несколько смягчилось.
Дэрош отвел взгляд от своей семьи и бесстрашно приложил губы к зияющей ране.
Он с силой втянул в рот гнойную ядовитую жидкость, выплюнул и снова потянул ее из раны, рискуя жизнью, так как ничтожная ранка на губе, деснах или языке могла вызвать отравление.
Молодая женщина поняла теперь, что означали его слова: «Может быть, это грозит смертью… но это мой долг» – и сопровождавший их взгляд, полный любви.
Она побледнела, и ее охватила дрожь при виде мужа, вырывающего у смерти, быть может ценой собственной жизни, этого незнакомого человека, такого же мужа и отца, как и он.
Да, ее охватила дрожь. Но зато как гордилась она любовью этого человека, этого героя, столь великодушного и в то же время столь скромного!
Около четверти часа продолжал Дэрош операцию, не заботясь об опасности, которой подвергался.
Мало-помалу через рану стала просачиваться кровь, сначала черноватая и ядовитая, а затем и красная, становившаяся все чище.
Тогда он смочил рану несколькими каплями карболовой кислоты, которую достал из походного ящика, принесенного Жо.
Только теперь он подумал о самом себе – о возможном заражении, о грозящей ему опасности.
Он взял бутылку с виски и тщательно прополоскал рот.
– Все, что было в моих силах, я сделал, – сказал он наконец.
Жена, все еще дрожащая и очень встревоженная, бросилась в его объятия и прошептала со слезами нежности на глазах:
– Как прекрасен твой поступок и как горжусь я тем, что принадлежу тебе!
Индеец смотрел с бесстрастием, свойственным людям его племени, на эту нежную и радостную пару. Ему было гораздо лучше, но он еще чувствовал большую слабость.
Дэрош предложил ему место в повозке, но индеец отказался, предпочитая ночлег на шелковистой благоухающей траве под открытым небом.
Случайный врач тщательно промыл рану слабым раствором карболовой кислоты, сделал перевязку, дал пациенту бутылку виски для поддержания сил, пожелал ему спокойной ночи и ушел, пообещав сделать на рассвете новую перевязку.
На следующий день, к удивлению и прискорбию Дэроша, индейца уже не было там, где он его накануне оставил: он куда-то исчез.
Жо, не любивший индейцев, как и все негры, дал полную волю желчности:
– Эти люди – негодяи, воры, пьяницы, неблагодарные… Он, как другие краснокожие, неблагодарен белому, спасшему ему жизнь, и придет скальпировать всех, чтобы красть скот, повозку и провизию.
Дэрош только пожал плечами.
Он тотчас же приступил к постройке фермы для разведения скота. Прежде всего нужно было найти название будущей ферме, или ранчо, как ее здесь называют.
В память о далекой родине решено было назвать ранчо Монмартром.
И теперь еще оно носит это название и указано так в межевых планах техасских землемеров под рубрикой небольших хозяйств.
Затем было выбрано место, возвышавшееся над всей равниной, где решено было построить жилище, и отведен участок под огород, который вскоре засеяли.
Эти работы потребовали упорного труда в течение целого месяца, пролетевшего незаметно и быстро как сон.
Однажды, на восходе солнца, в новой колонии поднялась сильная тревога: к ферме несся во весь опор большой отряд всадников.
По их беспорядочному строю, живописной одежде и длинным копьям, унизанным скальпами, легко было узнать индейцев.
Их было не менее ста, и они неслись с неслыханной быстротой на степных скакунах, таких же диких, как и их всадники. Спины неоседланных мустангов были покрыты шкурами пантер.
В пустынных местах каждого незнакомца приходится считать врагом; поэтому Дэрош и Жо схватили винтовки и, скрывшись с мадам Дэрош и детьми в повозке, решили упорно защищаться.
Вдруг Жо, весь бледный, насколько могут быть бледны негры, вскочил со вздохом облегчения:
– Хозяин!.. Госпожа!.. Индейцы – там – не враги… Они пришли вместе с женщинами повидать нас… Они идут не с войной.
В это время один из индейцев, по-видимому вождь, соскочил с коня, сбросил в знак мира оружие и приблизился к повозке.
– Ведь это наш индеец… тот человек, которого укусила змея! – воскликнула мадам Дэрош.
Парижанин действительно узнал в нем Черного Орла, который братски протягивал ему руки.
Дэрош протянул ему свои, и они искренне и горячо обнялись.
– О, мой славный краснокожий! Как я счастлив видеть вас! – смеясь и сияя от радости, говорил Дэрош. – А я уже стал вас считать человеком, недостойным доверия.
Индеец снова принял важный вид и, поклонившись мадам Дэрош, сказал:
– Черный Орел не забывает… Он обязан жизнью белому врачу… Благодарность – добродетель краснокожих… Белый врач всегда будет любимым братом Черного Орла.