Домби и сын

Жилъ въ Англіи скромный аптекарь и вмѣсѣ лѣкарь[4], прикомандированный къ учебному заведенію д-ра Блимбера, который теперь очутился въ дѣтской спальнѣ вмѣстѣ съ м-съ Пипчинъ. Какъ они пришли, и зачѣмъ они пришли, и давно ли они пришли, Павелъ никакъ не могъ себѣ растолковать; но, увидѣвъ ихъ y своей постели, онъ привсталъ и иачалъ весьма обстоятельно отвѣчать на всѣ вопросы домашняго врача, которому, наконецъ, шепнулъ на ухо, чтобы онъ сдѣлалъ милость ничего не говорилъ Флоренсѣ, такъ какъ скоро будетъ балъ, и она приглашена. Вообще онъ очень много говорилъ съ лѣкаремъ, и они разстались превосходными друзьями. Положивъ голову на подушку, Павелъ закрылъ глаза; но ему послышалось или, быть можетъ, пригрезилось, будто лѣкарь говорилъ, что въ мальчикѣ замѣтны большой недостатокъ жизненной силы (что бы это такое? – думалъ Павелъ) и большая слабость въ организмѣ. "Такъ какъ ребенокъ, – говорилъ еще аптекарь, – забралъ себѣ въ голову, что семнадцатаго числа онъ будетъ на балу и уѣдетъ домой, то ужъ пусть дозволятъ ему эту фантазію, чтобы не сдѣлалось хуже. Это хорошо, что дитя скоро ѣдетъ къ родственникамъ, какъ говоритъ м-съ Пипчинъ. Я самъ напишу къ м-ру Домби, какъ скоро лучше ознакомлюсь еъ ходомъ болѣзни. Покамѣстъ, кажется, еще нѣтъ большой…" Но чего нѣтъ, Павелъ не разслышалъ. Въ заключеніе лѣкарь сказалъ, что это прелестное, но только очень странное дитя.

Какія-то дались имъ странности! – думалъ Павелъ и никакъ не могъ постигнуть, отчего онъ имъ всѣмъ бросается въ глаза. Между тѣмъ м-съ Пипчинъ какъ-то опять очутилась подлѣ него, а, быть можетъ, она и не уходила, хотя, кажется, онъ видѣлъ, будто она вышла съ докторомъ изъ дверей или, пожалуй, это такъ пригрезилось. Теперь въ рукахъ y нея, Богъ знаетъ зачѣмъ, появилась какаято странная бутылка и рюмка, и она подносила рюмку Павлу. Потомъ м-съ Пипчинъ изъ собственныхъ рукъ поподчивала его какимъ-то сладкимъ желе, и ему сдѣлалось такъ хорошо, что м-съ Пипчинъ, по его настоятельной просьбѣ, отправилась домой, a Бриггсъ и Тозеръ подошли къ его постели. Бѣдный Бриггсъ ужасно ворчалъ на свой анализъ, гдѣ его съ безпощаднымъ искусствомъ опытнаго химика разложили на всѣ составныя части. При всемъ томъ онъ былъ ласковъ съ Павломъ, какъ и Тозеръ, какъ и всѣ молодые джентльмены, потому что каждый изъ нихъ, отходя ко сну, заходилъ напередъ къ Павлу и спрашивалъ: "Каковъ ты, Домби? какъ ты себя чувствуешь, Домби? Будь веселъ, Домби, не робѣй!" и такъ далѣе. Бриггсъ долго метался въ постели и безъ умолку жаловался на свой анализъ, говоря, что тутъ нѣтъ ни на волосъ правды и что его р_а_з_л_о_ж_и_л_и, какъ разбойника.

– Что бы сказалъ д-ръ Блимберъ, – говорилъ онъ, – если бы его самого такъ разложили? Вѣдь отъ этого зависятъ карманныя деньги! Какія штуки! Цѣлыхъ полгода мучили бѣднаго парня, какъ конторщика, да потомъ его же отрекомендовали лѣнивцемъ! Хорошъ лѣнивецъ! Не давали по два раза въ недѣлю обѣдать, да еще называли жаднымъ! Посмотрѣлъ бы я, какъ онъ не сталъ бы жадничать на моемъ мѣстѣ. О! А!

Утромъ на другой день, подслѣповатый малый, собираясь, по обыкновенію, колотить въ мѣдный тазъ, сказалъ Павлу, чтобы онъ не безпокоился и почивалъ себѣ спокойно, когда другіе джентльмены будутъ одѣваться. Павелъ обрадовался. Скоро пришла м-съ Пипчинъ, a за нею лѣкарь, a за лѣкаремъ Мелія, та женщина, что выгребала золу изъ камина въ первое утро по прибытіи вла въ докторскій домъ, – охъ, какъ давно, давно это было! Всѣ эти особы посмотрѣли на Павла, спросили, какъ онъ себя чувствуетъ, и пошли въ другую комнату на консультацію, а, пожалуй, что все это пригрезилось. Потомъ лѣкарь воротился уже съ д-ромъ Блимберомъ и м-съ Блимберъ. Онъ сказалъ:

– Да, господинъ докторъ, я совѣтую вамъ освободить этого джентльмена отъ всякихъ занятій. Да вѣдь ужъ и каникулы недалеко.

– Само собою разумѣется, – отвѣчалъ д-ръ Блимберъ. – Душенька, извѣсти объ этомъ Корнелію.

– Очень хорошо, – сказала м-съ Блимберъ.

Лѣкарь съ такимъ участіемъ и заботливостью щупалъ пульсъ, сердце и смотрѣлъ въ глаза маленькаго паціента, что Павелъ невольно проговорилъ:

– Покорно васъ благодарю, сэръ.

– Маленькій нашъ другъ, – замѣтилъ дръ Блимберъ, – кажется, никогда не жаловался.

– О, я думаю! – отвѣчалъ докторъ.

– Такъ вамъ кажется, что ему лучше? – спросилъ д-ръ Блимберъ.

– Значительно лучше, – отвѣчалъ лѣкарь какимъ-то двусмысленнымъ тономъ.

Павелъ углубился въ размышленіе насчетъ того, что бы такое думалъ аптекарь, такъ загадочно отвѣтившій на два вопроса д-ра Блимбера. Но когда аптекарь, уловившій взоръ маленькаго паціента, бросилъ на него ободрительную и дружескую улыбку, Павелъ тоже разсѣялся и уже болѣе не предпринималъ своего заоблачнаго путешествія.

Весь этотъ день онъ пролежалъ въ постели, дремалъ, грезилъ и по временамъ смотрѣлъ на м-ра Тутса; но на другое утро онъ всталъ очень рано, спустился съ лѣстницы во второй этажъ, вошелъ въ залу, остановился передъ часами и… вотъ чудесато! – часы уже не спрашивали болѣе: "Ка-ко-въ-мой-ма-лень-кій-другъ". Циферблатъ былъ снятъ, и часовой мастеръ, стоявшій на передвижной лѣстницѣ, засовывалъ какіе-то инструменты во внутренность машины. Это обстоятельство ужасно удивило Павла: онъ сѣлъ на нижней ступенькѣ подвижной лѣстницы и принялся наблюдать очень внимательно за всѣми операціями, взглядывая по временамъ на циферблатъ, который какъ будто за что-то косился на него со стѣны.

Часовой мастеръ былъ человѣкъ ласковый и не замедлилъ спросить Павла, какъ его здоровье, на что Павелъ тоже не замедлилъ отвѣтить, что, кажется, его находятъ не слишкомъ здоровымъ, а, впрочемъ, ничего. Когда такимъ образомъ разговоръ начался, Павелъ надавалъ мастеру множество вопросовъ насчетъ колокольнаго звона и боя часовъ. Нужно было знать, стоитъ ли кто на колокольнѣ по ночамъ, когда бьютъ часы, или часовой колоколъ приводится въ движеніе самъ собою, и какъ все это устроено? Отчего это колокола иначе звонятъ при похоронахъ, и совсѣмъ иначе на свадьбѣ, или они звонятъ одинаково, a это только такъ кажется, и почему именно такъ кажется? "А не лучше ли было бы, – спросилъ еще Павелъ, – измѣрять время сожиганіемъ свѣчъ, какъ хотѣлъ это сдѣлать король Альфредъ? Вы вѣдь знаете короля Альфреда?" – Часовщикъ отвѣчалъ, что не знаетъ, но думаетъ, однако-жъ, что это было бы очень дурно, потому-что тогда нечѣмъ было бы жить часовымъ мастерамъ. Вообще бесѣда была очень интересная, и Павелъ продолжалъ дѣлать наблюденія до тѣхъ поръ, пока циферблатъ не пришелъ въ свое обыкновенное положеніе. Часовщикъ положилъ свои инструменты въ корзину, раскланялся съ любознательннымъ собесѣдникомъ и, выходя изъ дверей, не преминулъ сдѣлать замѣчаніе: "Какой странный мальчикъ! чудакъ, да и только!" Павелъ хорошо разслышалъ эти слова.

– Что это они всѣ сговорились называть меня чудакомъ! – сказалъ онъ. – Чудакъ да чудакъ, – рѣшительно не понимаю!

Не имѣя теперь уроковъ, онъ часто объ этомъ размышлялъ, и конечно размышлялъ бы еще чаще, если бы другіе предметы не лежали y него на душѣ. Ему было о чемъ думать.

Прежде всего – Флоренса пріѣдетъ на балъ. Флоренса увидитъ, что всѣ мальчики его любятъ, и это будетъ очень пріятно Флоренсѣ. Это было главной темой его размышленій. Пусть Флоренса узнаетъ, что всѣ джентльмены ласковы съ нимъ и добры, что онъ сдѣлался ихъ маленькимъ любимцемъ: тогда она станетъ думать, что онъ не слишкомъ станетъ тужить, когда послѣ каникулъ его опять повезутъ въ пансіонъ.

Повезутъ опять! Разъ пятьдесятъ въ этотъ день заходилъ онъ въ свою комнатку, собиралъ книги, тетради, лоскутья, каждую бездѣлицу, и все это увязывалъ, укладывалъ, упаковывалъ, чтобы взять домой. Ни малѣйшей мысли о возвращеніи назадъ, ни малѣйшаго приготовленія къ этому и, думая о концѣ каникулъ, онъ только останавливался на Флоренсѣ!

Проходя по верхнимъ комнатамъ, онъ думалъ, какъ онѣ опустѣютъ, когда не будетъ его, и сколько потомъ еще пройдетъ безмолвныхъ дней, недѣль, мѣсяцевъ, годовъ между этими стѣнами. Кто то заступитъ его мѣсто? Найдется ли когда-нибудь еще такой же мальчикъ, какъ и онъ?

Онъ думалъ о портретѣ, висѣвшемъ на стѣнѣ, который всегда какъ-то задумчиво смотрѣлъ на Павла, когда онъ проходилъ мимо, и если случалось, что онъ проходилъ съ товарищемъ, портретъ – чудное дѣло! – смотрѣлъ только на него одного. Много онъ думалъ объ этомъ и почти въ то же время размышлялъ еще объ одной картинѣ, прелестной, удивительной картинѣ, гдѣ, среди группы различныхъ фигуръ, Павелъ зналъ только одну женщину, нѣжную, кроткую, сострадательную, съ какимъ-то чуднымъ свѣтомъ вокругъ головы. Эта женщина тоже какъ будто смотрѣла на Павла и всегда указывала ему наверхъ.

Въ своей спальнѣ, облокотившись на окно, онъ тоже думалъ безпрестанно, и его мысли смѣняли одна другую, какъ морскія волны, которыя онъ по прежему наблюдалъ съ одинаковымъ вниманіемъ. Гдѣ живутъ эти дикія птицы, что летаютъ надъ моремъ въ бурную погоду? Отчего зарождались облака, и куда они спѣшили, перегоняя одно другое? Откуда брался вѣтеръ, и куда онъ шелъ? Берегъ, ио которому они такъ часто гуляли съ Флоренсой и наблюдали море, и говорили о многихъ вещахъ, останется ли такимъ же, когда ихъ не будетъ, или онъ опустѣетъ? A если бы Флоренса гуляла здѣсь одна, и они бы разлучились, о чемъ и какъ бы стала она думать и что бы всего больше ее занимало?

Онъ думалъ еще о м-рѣ Тутсѣ, о м-рѣ Фидерѣ, о всѣхъ мальчикахъ; и о д-рѣ Блимберѣ, о м-съ Блимберъ и миссъ Блимберъ; о домѣ, и о тетушкѣ Чиккъ, и о миссъ Токсъ; о своемъ отцѣ Домби и Сынѣ, о Вальтерѣ съ его бѣднымъ дядей, которому онъ далъ денегъ, и о басистомъ капитанѣ съ его желѣзной рукой. Кромѣ того, въ этотъ день ему надлежало сдѣлать множество визитовъ – въ класную комнату, въ кабинетъ д-ра Блимбера, въ спальню м-съ Блимберъ, въ уборную миссъ Блимберъ и въ каморку цѣпной собаки. Ему дали теперь полную волю бродить вездѣ въ домѣ и около дома, и онъ на прощаньи хотѣлъ угодить всѣмъ. Онъ отыскивалъ для Бриггса въ учебныхъ книгахъ мѣста, которыя тотъ всегда забывалъ, пріискивалъ въ словарѣ слова для другихъ молодыхъ джентльменовъ, слишкомъ занятыхъ своимъ дѣломъ, приводилъ въ порядокъ бумаги для миссъ Корнеліи, a иногда пробирался въ кабинетъ самого доктора и, усаживаясь подлѣ его ученыхъ ногь, ворочалъ потихоньку глобусы, совершалъ мысленныя путешествія по земнымъ и небеснымъ пространствамъ.

Словомъ въ эти послѣдніе дни передъ каникулами, всѣ другіе молодые джентльмены работали изо всѣхъ силъ, повторяя уроки за цѣлый семестръ, Павелъ былъ привиллегированнымъ воспитанникомъ, какого не видывали въ этомъ домѣ. Едва и самъ онъ вѣрилъ такому счастью; но свобода его увеличивалась съ часу на часъ, со дня на день, и всѣ ласкали маленькаго Домби. Д-ръ Блимберъ былъ такъ къ нему внимателенъ, что однажды выслалъ Джонсона изъ-за стола, когда тотъ необдуманно проговорилъ за обѣдомъ; "бѣдненькій Домби!" Павелъ дивился и находилъ, что докторъ поступилъ очень жестоко, хотя краска вспыхнула y него на лицѣ, и онъ никакъ не могъ понять, отчего товарищъ называлъ его бѣдненькимъ. Эта чрезмѣрная строгость казалась тѣмъ несправедливѣе, что Павелъ очень хорошо слышалъ, какъ докторъ въ прошлый вечеръ согласился съ мнѣніемъ м-съ Блимберъ, которая сказала напрямикъ, что бѣдный маленькій Домби сдѣлался теперь еще страннѣе. Теперь Павелъ начиналъ догадываться, за что его называли чудакомъ, – конечно, за то, что онъ былъ слабъ, блѣденъ, тонокъ, скоро уставалъ и готовъ былъ во всякое время повалиться, какъ снопъ, и отдыхать.

Наконецъ, наступило семнадцатое число. Д-ръ Блимберъ, послѣ завтрака, обращаясь къ молодымъ джентльменамъ, сказалъ:

– Господа, наши лекціи начнутся въ будущемъ мѣсяцѣ двадцать пятаго числа.

М-ръ Тутсъ немедленно надѣлъ кольцо, принялъ гордый видъ а_н_г_л_і_й_с_к_а_г_о г_р_а_ж_д_а_н_и_н_а и, разговаривая съ товарищами о своемъ бывшемъ начальникѣ, безъ церемоніи назвалъ его Блимберомъ. Старшіе воспитанники съ изумленіемъ и завистью взглянули на гражданина, a младшіе никакъ не могли понять, какимъ образомъ Тутсъ не сгинулъ съ лица земли за такую неслыханную дерзость.

За столомъ никто не закинулъ ни полсловомъ насчетъ вечерняго торжества; но въ домѣ во весь этотъ день происходила страшная суматоха, и Павелъ въ своихъ уединенныхъ прогулкахъ познакомился съ какими-то странными скамейками и подсвѣчниками, a что всего забавнѣе, при входѣ въ залу онъ увидѣлъ арфу, одѣтую въ зеленый сюртукъ. За обѣдомъ голова y м-съ Блимберъ приняла какую-то странную форму, какъ будто она завинтила свои волосы, и хотя y миссъ Корнеліи Блимберъ на каждомъ вискѣ красовался прелестный букетъ завитыхъ волосъ, но ея маленькія кудри, неизвѣстно по какой причинѣ, были завернуты кусочками театральной афиши, и Павелъ съ изумленіемъ прочелъ y ней на лбу "королевскій театръ", a за лѣвымъ ухомъ "Брайтонъ".

Къ вечеру спальня молодыхъ джентльменовъ превратилась въ магазинъ бѣлыхъ жилетовъ и галстуховъ, откуда на весьма значительное пространство несло запахомъ опаленныхъ волосъ, и д-ръ Блимберъ, посылая своимъ питомцамъ нижайшее почтеніе, велѣлъ кстати спросить, не пожаръ ли въ ихъ комнатѣ. Но слуга, возвращаясь съ отвѣтомъ, объявилъ, что парикмахеръ, завивая господамъ волосы, слишкомъ распалилъ щипцы въ жару своего усердія.

Несмотря на слабость и расположеніе ко сну, Павелъ одѣлся на скорую руку и сошелъ въ гостиную, гдѣ д-ръ Блимберъ ходилъ взадъ и впередъ съ величавымъ и совершенно беззаботнымъ видомъ, какъ будто онъ ждалъ не больше двухъ, трехъ человѣкъ, которые, быть можетъ, завернутъ къ нему случайно, немного погодя. Вскорѣ явилась м-съ Блимберъ въ самомъ веселомъ расположеніи духа и съ такимъ длиннымъ шлейфомъ, что прогулка вокругъ ея особы составила для Павла препорядочное путешествіе. Послѣ маменьки пришла и дочка, немного перетянутая, но чрезвычайно очаровательная.

Изъ гостей прежде всѣхъ явились м-ръ Тутсъ и м-ръ Фидеръ. Оба джентльмена держали въ рукахъ шляпы, какъ будто пріѣхали издалека, и когда буфетчикъ, при торжественномъ докладѣ, произнесъ ихъ имена, д-ръ Блимберъ сказалъ: "Прошу покорно, господа, добро пожаловать", и, казалось, былъ чрезвычайно радъ видѣть дорогихъ гостей. М-ръ Тутсъ, великолѣпно сіявшій булавкой, колечкомъ и пуговицами, истинно джентльменскимъ образомъ раскланялся съ дамами и величаво протянулъ руку д-ру Блимберу. Проникнутый глубокимъ сознаніемъ собственнаго достоинства, онъ тутъ же отвелъ Павла въ сторону и съ особой выразительностью спросилъ:

– Что ты думаешь объ этомъ, Домби?

Но несмотря на совершенную увѣренность въ себѣ самомъ, м-ръ Тутсъ надолго погруженъ былъ въ раздумье относительно того обстоятельства, должно ли застегивать на жилетѣ нижнія пуговицы, или нѣтъ, и какъ приличнѣе распорядиться оконечностями рубашечныхъ рукавчиковъ. Замѣтивъ, что y м-ра Фидера они были вытянуты, м-ръ Тутсъ распорядился точно такимъ же образомъ; но когда оказалось, что y другихъ гостей они были отогнуты на фрачные обшлага, м-ръ Тутсъ не замедлилъ послѣдовать этому примѣру, Разница касательно жилетныхъ пуговицъ не только нижнихъ, но и верхнихъ сдѣлалась y новыхъ гостей еще ощутительнѣе, такъ что пальцы м-ра Тутса безпрестанно шмыгали по этой части его костюма, какъ-будто онъ разыгрывалъ на музыкальномъ инструментѣ труднѣйшую арію, которая совершенно сбивала его съ толку.

Немного погодя, явились и другіе джентльмены въ модной прическѣ, въ высочайшихъ галстухахъ, въ ганцовальныхъ башмакахъ, съ лучшими шляпами въ рукахъ. За ними пришелъ м-ръ Бапсъ, танцмейстеръ, въ сопровожденіи своей супруги, которую м-съ Блимберъ приняла очень вѣжливо и благосклонно. Лакей о каждомъ гостѣ докладывалъ громогласно. Осанка м-ра Бапса былъ очень величественна, и онъ говорилъ съ особой выразительностью, дѣлая ударенія на каждомъ словѣ. Постоявъ минутъ пять подъ лампой, онъ подошелъ къ м-ру Тутсу, который въ молчаніи любовался своими башмаками, и спросилъ:

– Какъ вы думаете, сэръ, относительно сырыхъ матеріаловъ, привозимыхъ въ наши гавани изъ-за границы: что съ ними должно дѣлать?

– Варить ихъ, – не задумываясь отвѣчалъ м-ръ Тутсъ.

Этимъ и окончилась бесѣда, хотя, казалось, господинъ танцмейстеръ не совсѣмъ былъ согласенъ съ мнѣніемъ м-ра Тутса.

Павелъ, дѣлавшій теперь глубокомысленныя наблюденія на мягкой софѣ, обложенной подушками, вдругъ соскочилъ съ этого сѣдалища и отправился въ чайную комнату дожидаться Флоренсу, которой онъ не видалъ уже около двухъ недѣль, потому что въ прошлую субботу его не пускали домой изъ опасенія простуды. Вскорѣ явилась она, прелестная, какъ ангелъ, въ своемъ бальномъ платьицѣ, съ свѣжимъ букетомъ цвѣтовъ въ рукѣ. Въ комнатѣ не было никого, кромѣ пріятельницы Павла, Меліи, и другой женщины, разливавшей чай. Когда Флоренса стала на колѣни, чтобы поцѣловать маленькаго брата, Павелъ бросился въ ея объятія и не хотѣлъ оторвать глазъ отъ ея цвѣтущаго личика.

– Что съ тобой, Флой, – вдругъ спросилъ Павелъ, почти увѣренный, что увидѣлъ слезу на щекѣ сестры.

– Ничего, милый, ничего, – отвѣчала Флоренса.

Павелъ тихонько дотронулся до щеки: на ней точно была слеза!

– Милая, что съ тобою?

– Мы поѣдемъ домой, – отвѣчала сестра, – и я буду за тобой ухаживать.

– За мной ухаживать! Это что такое?

Павелъ дивился, отчего двѣ молодыя женщины смотрѣли на него съ такимъ задумчивымъ видомъ, отчего Флоренса на минуту отворотилась и потомъ опять оборотила на него глаза съ отрадной улыбкой,

– Флой, – сказалъ Павелъ, перебирая рукою ея черные лаконы, – скажи мнѣ, моя милая, правда ли, что я чудакъ?!..

Флоренса засмѣялась, обласкала его и проговорила: "нѣтъ".

– A они всѣ то и дѣло говорятъ, будто я чудакъ, – возразилъ Павелъ, – желалъ бы я знать, что такое чудакъ?

Въ эту минуту постучались въ дверь, и Флоренса, поспѣшивъ къ чайному столу, не успѣла отвѣчать брату на его вопросы. Павелъ удивился опять, когда увидѣлъ, что Мелія о чемъ-то перешептывалась съ Флоренсой; но вошедшіе гости сообщили другое направленіе его наблюденіямъ.

Это были: сэръ Барнетъ Скеттльзъ, леди Скеттльзъ и сынокъ ихъ, еще мальчикъ, который послѣ каникулъ готовился поступить въ учебное заведеніе д-ра Блимбера. Отецъ былъ членомъ нижняго парламента, и м-ръ Фидеръ, разговаривая о немъ съ молодыми джентльменами, сказалъ между прочимъ, что г. Барнетъ Скеттльзъ непремѣнно свернетъ голову отчаянной партіи радикаловъ, только бы уловить ему взоръ президента[5], чего, однако-жъ, онъ никакъ не могъ дождаться цѣлыхъ три года.

– Какая это комната? – спросила леди Скеттльзъ y Павловой пріятельницы.

– Кабинетъ д-ра Блимбера, – отвѣчала Мелія.

– Хорошая, очень хорошая комната, – проговорила леди Скеттльзъ, обращаясь къ своему мужу.

– Очень хорошая комната, – повторилъ почтенный супругъ.

– A кто малютка? – сказала леди Скеттльзъ, обращаясь къ Павлу. – Не одинъ ли…

– Изъ молодыхъ джентльменовъ? – подхватила Мелія. – Точно такъ, сударыня.

– Какъ васъ зовутъ, душенька? – спросила леди Скеттльзъ.

– Домби, – отвѣчалъ Павелъ.

При этомъ имени сэръ Барнетъ Скеттльзъ немедленно вмѣшался въ разговоръ и объявилъ, что имѣлъ честь встрѣчаться съ Павловымъ отцомъ на публичныхъ обѣдахъ, и теперь ему очень пріятно слышать о драгоцѣннѣйшемъ здоровьи м-ра Домби. Затѣмъ Павелъ разслышалъ слова, обращенныя къ леди Скеттльзъ: "Сити… богачъ… извѣстнѣйшій… докторъ говорилъ"…

– Потрудитесь передать папенькѣ мое глубокое почтеніе, – сказалъ сэръ Барнетъ Скеттльзъ, обращаясь къ Павлу.

– Очень хорошо, – отвѣчалъ Павелъ.

– Какой умненькій мальчикъ! – воскликнулъ сэръ Барнетъ Скеттльзъ. – Сынъ, – продолжалъ онъ, обращаясь къ молодому Скеттльзу, который между тѣмъ съ величайшимъ аппетитомъ изволилъ кушать сладкій пирогъ съ изюмомъ, въ вознагражденіе за будущія лишенія въ докторскомъ пансіонѣ, – сынъ, познакомься съ молодымъ джентльменомъ. Это такой джентльменъ, съ которымъ ты можешь и долженъ познакомиться.

– Какое милое личико! Что за глазки! Что за локончики! – восклицала леди Скеттльзъ, лорнируя Флоренсу съ ногъ до головы.

– Сестра моя, Флоренса Домби, – сказалъ Павелъ, рекомендуя.

Скеттльзы ощущали теперь неизреченное наслажденіе, и такъ какъ леди Скеттльзъ, съ перваго взгляда почувствовала къ Павлу материнскую привязанность, то вся компанія поспѣшила отправиться въ залу. Сэръ Барнетъ Скеттльзъ велъ Флоренсу, a молодой Скеттльзъ шелъ позади.

Молодой Скеттльзъ недолго оставался въ неизвѣстности, потому что д-ръ Блимберъ вывелъ его изъ-за угла и заставилъ танцовать съ Флоренсой. Павлу показалось, что дикій мальчикъ вовсе не чувствовалъ себя счастливымъ отъ этой компаніи и даже будто бы на что-то сердился; но когда леди Скеттльзъ, играя вѣеромъ, сообщила миссъ Корнеліи Блимберъ, что сынокъ ея просто безъ ума отъ этого ангельчика, миссъ Домби, Павелъ заключилъ, что молодой Скеттльзъ, упоенный блаженствомъ, не могъ выразить своихъ впечатлѣній внѣшними знаками.

Удивительнымъ показалось Павлу, отчего никто не хотѣлъ занимать его мѣста на софѣ между подушками, и отчего молодые джентльмены, при входѣ его въ залу, поспѣшили дать ему дорогу и указать на прежнее мѣсто. Замѣтивъ, что маленькій Домби съ наслажденіемъ смотрѣлъ на танцующую сестру, они распорядились такъ, что никто не заслонялъ передъ нимъ Флоренсы, и онъ могъ свободно слѣдить за нею глазами. Всѣ гости, даже посторонніе, были такъ ласковы, что бепрестанно подходили къ нему и спрашивали, какъ онъ себя чувствуетъ, не болитъ ли y него головка, не усталъ ли онъ? Павелъ благодарилъ отъ души и, расположившись на софѣ вмѣстѣ съ м-съ Блимберъ и леди Скеттльзъ, чувствовалъ себя совершенно счастливымъ, особенно когда Флоренса, послѣ каждаго танда, садилась подлѣ него и разговаривала.

Флоренса съ большой охотой вовсе оставила бы танцы, чтобы весь вечеръ просидѣть подлѣ брата, но Павелъ непремѣнно хотѣлъ, чтобы она танцовала, говоря, что это ему очень пріятно. И онъ говорилъ правду: его сердце трепетало отъ радости, и личико пылало яркимъ румянцемъ, когда онъ видѣлъ, какъ всѣ любуются Флоренсой и приходятъ отъ нея въ восторгь.

Обложенный подушками на своемъ высокомъ сѣдалищѣ, Павелъ могъ видѣть и слышать почти все, что вокругъ него происходило, какъ будто весь этотъ праздникъ былъ устроенъ исключительно для его забавы. Между прочимъ, онъ замѣтилъ, какъ м-ръ Бапсъ, танцмейстеръ, подошелъ къ г. члену нижняго парламента и спросилъ его точь въ точь, какъ м-ра Тутса:

– A какъ вы думаете, сэръ, насчетъ сырыхъ матеріаловъ, которые привозятъ изъ-за границы въ обмѣнъ за наше золото: что съ ними дѣлать?

Павелъ дивился и очень хотѣлъ знать, почему этотъ предметъ такъ сильно занималъ м-ра Бапса. Сэръ Барнетъ Скеттльзъ очень много и очень мудрено разсуждалъ о предложенной матеріи, но, казалось, не удовлетворилъ м-ра Бапса.

– Все это такъ, – сказалъ м-ръ Бапсъ, – я совершенно согласенъ съ вами сэръ, однако-жъ, если предположить, что Россія запрудитъ наши гавани своимъ саломъ, тогда что?

Сэръ Барнетъ Скеттльзъ былъ совершенно озадаченъ этимъ неопредѣленнымъ возраженіемъ, однако-жъ, скоро опомнился и, покачавъ головой, сказалъ:

– Ну, тогда, конечно, намъ придется усилить производство хлопчатой бумаги.

М-ръ Бапсъ не сдѣлалъ болѣе никакихъ замѣчаній и поспѣшилъ къ своей супругѣ, которая между тѣмъ съ большимъ вниманіемъ разсматривала нотную книгу джентльмена, игравшаго на арфѣ. Сэръ Барнетъ Скеттльзъ, не сомнѣваясь, что бывшій его собесѣдникъ – очень замѣчательная особа, обратился къ д-ру Блимберу съ вопросомъ:

– Скажите, пожалуйста, докторъ, господинъ этотъ, вѣроятно, служитъ въ департаментѣ внѣшней торговли?

– О, нѣтъ, – отвѣчалъ д-ръ Блимберъ, – нѣтъ, это нашъ профессоръ…

– Статистики или политической экономіи? – замѣтилъ сэръ Барнетъ Скеттльзъ.

– Не совсѣмъ такъ, – сказалъ докторъ Блимберъ, подпирая рукою подбородокъ.

– Ну, такъ нѣтъ сомнѣнія, онъ занимается вычисленіемъ математическихъ фигуръ или чего-нибудь въ этомъ родѣ?

– Именно фигуръ, – сказалъ д-ръ Блимберъ, – да только не въ этомъ родѣ. М-ръ Бапсъ, смѣю доложить вамъ, нашъ профессоръ танцевъ, превосходнѣйшій человѣкъ въ своемъ родѣ.

Сэръ Барнетъ Скеттльзъ нахмурился, разсвирѣпѣлъ и, подойдя къ своей супругѣ, сказалъ очень явственно, что господинъ, съ которымъ онъ говорилъ, пре-без-сты-д-нѣй-шій наглецъ въ своемъ родѣ. Павелъ никакъ не могъ постигнуть, отчего сэръ Барнетъ Скеттльзъ перемѣнилъ такъ скоро свое мнѣніе о м-рѣ Бапсѣ, котораго ему отрекомендовали, какъ превосходнѣйшаго человѣка въ своемъ родѣ.

Скоро наблюдательность Павла приняла другое направленіе. М-ръ Фидеръ, послѣ двухъ-трехъ стакановъ глинтвейну, повеселѣлъ удивительнымъ образомъ и принялъ твердое намѣреніе наслаждаться всѣми благами міра сего. Танцы были вообще очень церемонны, и музыка скорѣе походила на церковную, чѣмъ на бальную; но м-ръ Фидеръ, очевидно, приходившій въ восторженное состояніе, сказалъ м-ру Тутсу, что имѣетъ намѣреніе повернуть дѣла по своему. Послѣ того онъ подошелъ къ оркестру и, приказавъ играть веселѣе, принялся танцовать со всею развязностью и беззаботностью моднаго денди. Особенно онъ сдѣлался внимательнымъ къ дамамъ и, танцуя съ миссъ Корнеліей Блимберъ, шепнулъ ей – можете вообразить! – шепнулъ ей два стишка изъ простонародной чрезвычайно нѣжной пѣсни, и – можете вообразить! – миссъ Корнелія Блимберъ ни мало не обидѣлась. Эти же стишки м-ръ Фидеръ немедленно повторилъ еще четыремъ дамамъ, которыя также не обижались. Павелъ все это слышалъ очень хорошо. Онъ слышалъ и то, какъ Фидеръ сказалъ Тутсу, что завтра, чортъ побери, придется расквитаться за этотъ вечеръ.