Что-нибудь светлое… Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 8

– Каких?

Не глядя, Фанни нащупала стоявший за ее спиной у стены диванчик, опустилась на самый край, сложила на коленях руки и застыла, то ли глядя перед собой, то ли вообще никуда не глядя, Игорь почему-то не мог этого понять, он и сам находился в странном состоянии, будто видел и не видел, думал и не думал, стоял и в то же время бежал куда-то так быстро, что начал задыхаться; икры ног свело судорогой, и он присел на диванчик рядом с Фанни. Ему показалось, что она испытывает то же, что он, а может, он испытывал то же, что она: чувства и ощущения смешались, и неожиданно он услышал… нет, почувствовал… нет, скорее, просто вспомнил, будто присутствовал в комнате Тами в то время, когда…

…Отец вошел быстрым шагом, размахивая руками и мурлыча песню о яблонях, которые будут цвести на Марсе. Так он ходил в молодости, когда Игорь был маленьким; мама просила мужа держать сына за руку, и папа сначала крепко сжимал его ладонь, но через минуту отпускал, потому что не мог ходить, не размахивая обеими руками: со стороны казалось, он маршировал, как на параде. Игорь бежал за ним вприпрыжку, стараясь не отставать, потому что, если он отставал, отец начинал ходить вокруг него кругами, и тогда он терялся, хныкал и просился к маме.

О яблонях на Марсе, а еще о детях Галактики и о траве у дома отец любил петь – иногда громко, но чаще себе под нос: если не прислушиваться, казалось, что он бормотал молитву. После смерти мамы все это ушло, Игорь и не помнил, когда видел отца таким бодрым, уверенным и сильным.

Прежним.

За ним в комнату проскользнула Фанни, Игорь это понял, а может, увидел краем глаза, но скорее просто знал, не видя, а ощущая частью сознания. Томер уже был здесь, но его Игорь и вовсе не воспринимал как живое существо.

Отец прошагал через комнату и остановился у окна – похоже, потому лишь, что дальше идти было некуда. Повернулся и оказался лицом к лицу с Тами, вставшей с кровати, где она минутой прежде засыпала, сжимая в руке незаконченное вязанье.

Отец протянул к ней руки. Тами оказалась в его крепких объятиях прежде, чем Фанни и Томер успели что-то предпринять.

«Как давно я тебя ждал».

«Как давно я ждала тебя».

«Не могу без тебя».

«Не могу без тебя…»

«Боже мой, если бы я знал раньше! Жизнь могла сложиться по-другому».

«Расскажи, что произошло с твоей женой».

Откуда Тами могла знать о маме? Игорь не говорил ей о том, что случилось, он никогда ни с кем (с Тами – тем более!) не разговаривал об этом.

«Расскажи!»

Игорь смотрел на эту сцену со странной позиции – вроде глазами Фанни, но одновременно Томера и, в то же время, откуда-то сверху, будто его душа, как это описывали многие, побывавшие в состоянии клинической смерти, вознеслась к потолку. А еще – вообще странно – он видел сцену снизу, ракурс мешал понимать, и, может, потому Игорь растекся по полу лужицей, испарился, и на короткое мгновение будто объял собой всю комнату, но это ощущение быстро исчезло, и Игорю показалось, что Тами пристально разглядывает лицо отца, но и это осознание потеряло себя в пространстве – Тами протянула руки и коснулась щеки отца, его подбородка, губ, ушей, лба… Тами знакомилась с отцом и улыбалась ему, а он…

«Я был в гостиной, дремал на диване, но слышал и звуки из кухни, где Рая готовила что-то на ужин. Услышал шум, будто птица била крыльями…»

«Говори…»

«Птица…»

«Цапля», – подсказала Тами, продолжая водить пальцами по лицу, шее, плечам Владимира.

«Цапля», – повторил отец, и Игорю показалось, что он слышит характерный звук – невидимая птица яростно била крыльями в воздухе. Судя по звуку, птица была большой, может, даже огромной. Если такая ненароком ударит крылом по голове…

Почему он подумал об этом?

Почему он вообще думал и представлял то, чего не видел и о чем не знал? Что это было? Галлюцинация? Или рассказ Фанни так на него подействовал? Но Фанни сидела на диване, сцепив пальцы, и повторяла:

– Голова болит… Начинаю вспоминать – болит голова. Не хочу…

– И не надо. – Игорь коснулся плеча женщины. Фанни повернулась к нему и неожиданно, припав к его груди, расплакалась – должно быть, разрядилось напряжение прошедших часов. Игорь почувствовал себя очень неловко, он не знал, что делать, когда плачет женщина, он и Лену не умел успокаивать даже тогда, когда прекрасно понимал причину ее слез. Он неловко обнимал Фанни и повторял… что же он повторял ей на ухо, такое, от чего она постепенно затихала и, наконец, успокоившись, поднялась и привычным движением поправила волосы?

– Извините, мне нужно работать.

Возвращаться к отцу Игорь не хотел.

– Пойдем. – Он крепко взял Эхуда за локоть и повел к лифту.

* * *

Они сидели в гостиной у Игоря, пили из больших чашек некрепкий чай. Эхуд нашел в кухонном шкафчике пакет с овсяным печеньем, выложил на тарелку.

Игорь сидел с безучастным видом, не сознавая, похоже, что находится у себя дома.

– Что с тобой?

– Он и она, – пробормотал Игорь. Ни о чем другом думать он сейчас не мог.

– Вот оно что, – сказал Эхуд медленно. – Неожиданный результат, да? Ты только это разглядел?

– А что еще я должен был разглядеть? – вспыхнул Игорь. – Она для меня… была… я не могу тебе объяснить… после Лены никого… а тут… и неважно, что она слепая аутистка, это совершенно неважно, я бы мог…

– Стоп, – резко сказал Эхуд. – Неважно? Ты произнес эту фразу. Значит, она вертится в твоей голове, и ты сам себя убеждаешь или уже убедил, что слепота и аутизм Тами не имеют для тебя никакого значения. Ты себя в этом убеждаешь, и, следовательно, все не так, как тебе представляется. Все, что происходило, ты видел только с одной позиции. И понял только одно.

– Не только. Ты слышал, что рассказала Фанни?

– Фанни? Она почти ничего не рассказала. Женщины всегда так. «Ах, у меня болит голова». Ты сидел рядом с ней и ждал рассказа. Она расплакалась, и ты ее успокаивал. Я всегда в таких случаях теряюсь…

– Я тоже.

– Потом она ушла, а ты заявил, что пора домой.

– Значит, это только в моей голове…

– Что?

– Ощущение, будто я вспомнил, что происходило перед тем, как мы вошли к Тами. Вспомнил то, что помнила Фанни.

– О… Это мне кое-что напоминает. Что ты вспомнил?

Игорь покачал головой.

– Я никогда не запоминал сны, – удрученно произнес он.

– И что? Я тоже снов не запоминаю. При чем здесь…

– Точно то же. Помню, что вспомнил слова, взгляды, движения. Кажется, ощущал даже мысли. Не свои, нас там еще не было. А сейчас помню только, что я все это помнил. Да, еще слова: «Это была цапля». При чем здесь цапля? Тами что-то сказала о цапле, когда я привел к ней отца. Может, я это вспомнил?

– А может, цапля уже играла какую-то роль в твоей жизни? Или в жизни отца? Что-то происходило, связанное с этой птицей?

– Нет, – вяло ответил Игорь, думая о своем. Перед его глазами все еще стояла сцена: отец целует Тами руки, а она шепчет ему слова, от которых лицо отца светлеет, и такое ощущение, будто он становится лет на десять моложе.

– Разве в Израиле есть цапли?

– Появляются два раза в год – осенью перелетают в Африку и весной возвращаются к северным гнездовьям. Странно, что тебе они не попадались. Однажды сфотографировал – фотография есть у меня в компьютере, – дерево в парке Яркон, на котором сидели цапли. Штук пятьдесят, не меньше. Дерево выглядело, будто новогодняя елка с огромными игрушками. А как они галдели!

– Мне не попадались. Какая, собственно, разница?

– Может, никакой, но странно, что Тами говорила о цаплях, и папа понял, что она хотела сказать.

– Ты не хочешь расспросить его об этом? – осторожно спросил Эхуд.

Конечно, Игорь хотел: расспросить и понять. Только не о цапле… При чем здесь цапля, на самом деле? Расспросить о том, что заставило его вдруг подняться и пойти (не зная дороги!) прямо в комнату Тами. Что он чувствовал, когда встал перед ней на колени?

«Может быть, – подумал Игорь, и мысль не показалась ему ни странной, ни антинаучной, – мое настроение, мое отношение к Тами, мое желание передалось ему, и его мозг, не способный разобраться в реальности, воспринимающий реальность в обрывках, не связанных друг с другом, воспринял мои эмоции, как собственные?»

И путь тоже. Игорь не раз в последние недели шел по коридору через центральный холл в северное крыло.

Да, но обычно останавливался в закутке, где сидела в кресле у окна Тами со своим вязаньем. Всего пару раз он прошел к ее комнате. Неужели эти воспоминания оказались такими яркими, что…

Какая же чушь приходит в голову.

– Отдохни. – Эхуд поднялся. – Поговорим утром. Кстати, ты в курсе, что в одиннадцать семинар у Гурвица?

– Помню, – механически отозвался Игорь.

– За тобой заехать? Или ты с утра поедешь в «Бейт-Веред», чтобы…

Эхуд не закончил фразу. Игорь сидел, откинувшись на спинку дивана. Глаза его были закрыты, дыхание ровное, руки расслаблены.

– Игорь, ты спишь?

Не услышав ответа, Эхуд наклонился, попытался стянуть с Игоря тапочки и уложить друга на диван. Игорь что-то пробормотал, улегся калачиком и подложил ладони под щеку.

«Может, остаться до утра?» – подумал Эхуд. С другой стороны, что может случиться за ночь? О том, что произошло в хостеле, он хотел подумать обстоятельно и спокойно. Записать начальные и граничные условия. Может, даже просчитать кое-какие моменты. К примеру, цапля. Что бы ни говорил Игорь, цапля играла роль в этой истории. Какую? В какой истории? Почему Тами заговорила о цапле при первой встрече с Владимиром? Почему вспомнила о цапле опять, когда значительно позднее Владимир явился к ней в комнату?

За последние месяцы Эхуд привык оценивать и описывать в терминах физики бесконтактных наблюдений не только теоретически возможные, но и вполне реальные события. Естественно: ведь он много времени занимался экспериментами, обсчитывал результаты, спорил с Квятом, Вайдманом и с тем же Игорем. Конечно, Эхуд прекрасно понимал, что далеко не каждое событие можно и имеет смысл оценивать с этой точки зрения. Случившееся с Владимиром, скорее всего, не имело никакого отношения к физике, которой они с Игорем занимались.

Но фракталы Тами… Ее реакция на Владимира. На самого Игоря. Странное поведение Владимира – особенно странное, с учетом его болезни.

И главное, на что Игорь, похоже, не обратил внимания, поскольку его занимали другие мысли. Аутизм Тами и Альцгеймер Владимира. Оба слабо воспринимали окружавшую реальность. Конечно, причины различны. Но у многих внешне почти одинаковых проявлений психики различны причины. Рассердиться, почувствовать радость, рассмеяться, расплакаться можно по тысяче причин – от инстинктивных до высокодуховных. Тами далека от реальности, но у нее есть свой – и похоже, богатейший, – мир, где она живет нормальной жизнью и откуда наша реальность, возможно, представляется ей если не скучной, то очень ограниченной. Фракталы, которые она вяжет, Тами видит внутренним зрением, куда более зорким, чем обычное. Игорь удивляется ее способности создавать, не видя, сложнейшие узоры, причем нужных цветов, но ведь сам Игорь прекрасно знает, что во фракталах нет ничего сложного, наоборот, по сути они очень просты. И если бы Игорь рассуждал, как физик, а не как влюбленный мужчина, неожиданно встретивший соперника в лице собственного отца, то наверняка тоже пришел бы к мысли, которую они как-то начали обсуждать.

Тами воспринимает мир иначе, чем любой из нас. Но, в принципе, ее мозг здоров, в отличие от мозга Владимира – при болезни Альцгеймера разрушаются нейроны, и оттого больной становится подобен аутисту ослаблением связи с реальностью, но первое внешнее сходство быстро исчезает: аутист может обладать прекрасной памятью, а мозг, пораженный болезнью Альцгеймера, именно память теряет в первую очередь.

При бесконтактных экспериментах память наблюдателя (независимо от того, является «наблюдателем» прибор или живое существо) играет решающую роль. Практически всегда удовлетворительные результаты получались, если у «наблюдателя» (квантового компьютера – в экспериментах Квята) сохранялась память о более ранних явлениях. Надежно объяснить этот феномен пока не удавалось. Математически описать запутанность квантовых состояний с учетом памяти взаимодействующих систем оказалось не по силам даже теоретикам из группы Лоусона…

Память. Как описать в волновых функциях память наблюдателя-прибора? А память наблюдающего разума? Рациональна память или эмоциональна? Сугубо рациональное мышление необходимо на физическом семинаре и в лаборатории, но почти всегда приводит к искаженному восприятию и неверным выводам. Лишь допустив к решению проблем интуицию, подсознательное, то есть, задействовав квантовый компьютер, каким является мозг, когда решает нестандартные задачи, можно прийти к правильным заключениям, потому что в этих случаях мозг пользуется информацией из других ветвей многомирия, не воспринимаемых классическим мозгом (и обычными компьютерами), но активно вмешивающихся в процесс решения, когда мозг работает в режиме перепутанных состояний.

Все это ясно, но…

Что-то он упустил, что-то, произошедшее сегодня, оценил неправильно.

Что?

Эхуд укрыл друга пледом, найденным в верхнем ящике бельевого шкафа, погасил в гостиной свет, оставив включенной слабую лампочку в коридоре, и минуту постоял у зеркала, глядя на собственное отражение, которое должно было ему подсказать нечто важное, обязательно должно было: в отличие от реального мозга, отражение не думает, для него интуиция играет куда более значительную роль – постойте перед зеркалом, глядя на отражение, передайте ему функции управления своим сознанием и, особенно, подсознательным, и вы почувствуете…

Эхуду довольно часто удавалось решить проблему, стоя перед зеркалом и вопрошая самого себя за стеклом. Мысль будто приходила оттуда, а может, это была его собственная мысль, но, отраженная зеркалом и вернувшаяся, она менялась, становилась неузнаваемой. И верной.

Возникло ощущение, что ночью произойдут события, которые хорошо бы предотвратить. Мимолетное беспокойство, которое Эхуд не столько отогнал, сколько отразил в зеркале, бросив вопросительный взгляд и получив в ответ спокойный и уверенный взгляд отражения. Глупости. Нужно хорошо выспаться, а утром он заедет за Игорем, они перед работой проведают Владимира и спросят, как провела ночь Тами.

Эхуд нашел на тумбочке в прихожей набор ключей, заглянул в гостиную – Игорь спал, натянув плед до плеч, – и покинул квартиру, заперев дверь снаружи. Он был уверен, что у Игоря есть второй набор ключей – не мог не быть. Эхуд помнил, что Игорь открывал дверь ключами, которые достал из висевшей у него на плече сумки. Открыв, обратно в сумку и спрятал.

* * *

Игорь не спал – находился в состоянии полудремоты: так устал за день (не столько физически, сколько эмоционально), что не мог открыть глаза, но именно усталость не позволяла заснуть. Он слышал, как ушел Эхуд, но встать и попрощаться было выше его сил. Слышал, как щелкнул в двери ключ, и даже подумал что-то по этому поводу, но так лениво и необстоятельно, что и мыслью это назвать было нельзя – нечто апатично-невнятное, но почему-то беспокоящее.

Ощущения опустились на более глубокий подсознательный уровень, и Игорь оказался в чем-то, напоминавшем американские горки. Он взлетал и падал, и несся куда-то, а потом возвращался кружным путем. Траектория движения ему напоминала нечто знакомое, много раз виденное, он чувствовал, что сложное движение, вызывавшее ощущение подъема и падения, на самом деле очень просто, и если бы он думал, то понял бы происходившее, но он не думал, только чувствовал и оставался в неведении. Неприятное ощущение: чтобы понять, нужно лишь протянуть в нужную сторону нить мысли. Мысль ему действительно представлялась в виде тонкой золотистой нити, протянувшейся от одного ощущения к другому. Нить имела причудливую форму, но в то же время простую и повторявшую себя, как фрактал: будто на разные лады говоришь собеседнику одно и то же, с разными интонациями, разной громкостью, разными даже намерениями – и слышишь вроде бы разное…

Ощущение томительного непонимания.

Сон?

Игорь понимал, что не спит. Потом понял, что даже не дремлет, а просто лежит с закрытыми глазами и видит вместо обычных розовых кругов и колец непрерывную золотистую спираль. Он не мог – и не хотел – открыть глаза, чтобы прервать наваждение, и потом, гораздо позднее, раскладывая запомненное «по полочкам», сравнил свое состояние с наркотическим трансом. Он никогда не принимал наркотики и никогда не был в состоянии измененного сознания, но много об этом читал, а еще больше видел по телевизору и был уверен, что сравнение правильное. Тогда, однако, ему было не до сравнений, он летел в пространство, скрученный нитью, более прочной, чем самый прочный канат, не мог не только пошевелиться, но не мог и думать, сопоставлять, будто сознание тоже было опутано нематериальной нитью, и…

Телефон.

Телефон лежал на журнальном столике – можно было протянуть руку и взять аппарат, заставить его замолчать. Но для этого надо было допустить в мозг не ощущение звука, все более громкого и настойчивого, но и мысль о том, что звонит телефон, и нужно протянуть руку…

Разве обычно он сначала думал, а потом дотягивался до трубки? Движение было инстинктивным; часто он уже произносил «алло» и, только услышав ответный голос, понимал, что с этим человеком ему говорить не хочется; нужно было сначала взглянуть на дисплей…

Телефон умолк – переключился на автоответчик.

Но состояние изменилось. Игорь, наконец, открыл глаза. Первое, что он увидел: часы, висевшие над телевизором. Два часа тридцать семь минут. Дня? Ночи?

Ночи, конечно. Эхуд ушел часов в одиннадцать. Значит…

Можно было посчитать, сколько прошло времени, но Игорю все еще было трудно сосредоточиться, он больше ощущал, чем думал. Протянул руку и взял телефон. Звонила Фанни. Что-то опять произошло в «Бейт-Веред»? Ночью? Не дай Бог, если…

Игорь пришел в себя настолько, что сумел встать, сунуть ноги в тапочки и, подумав «Господи, только бы не…», нажать кнопку возврата разговора.

Долго играла мелодия популярной израильской песни, название которой Игорь не мог вспомнить, а потом мягкий женский голос сообщил, что «разговор переведен в звуковой почтовый ящик, вы можете оставить сообщение…»

Игорь запаниковал. Если Фанни звонила в такой час, значит, что-то случилось. Если не ответила, значит, после ее звонка произошло еще что-то…

С отцом.

Но с ним постоянно что-то происходило, чаще всего по ночам. Фанни никогда Игоря не тревожила, это была ее работа, и она с ней справлялась. Глупо будить сына в третьем часу ночи из-за того, что отец встал в туалет и растянулся на полу…

Игорь начал быстро одеваться и только тогда обнаружил, что одет. Точнее – не раздет, он лежал в той одежде, в какой вернулся вечером из «Бейт-Веред»: в шортах и майке с изображением марсианского ровера «Curiosity».

Что-то происходило. Комната медленно вращалась, а предметы и – самое странное – мысли становились то крупнее, то мельче, то приближались, то удалялись, и это почему-то никак не сказывалось на возможности Игоря ориентироваться и передвигаться в менявшимся мире.

Связка ключей лежала, как всегда, на тумбочке в прихожей. То есть, Игорь помнил, что вечером, вернувшись, положил ключи на обычное место. Ключей не было. Игорь повернул ручку двери – естественно, заперто. Он вернулся в гостиную – предметы по-прежнему совершали странный танец, – и не нашел ключей ни в сумке, ни на столе, ни на журнальном столике… нигде.

В растерянности он стоял посреди гостиной, не понимая, что теперь делать. Предметы в последнее время терялись довольно часто, а когда он переставал их искать, обнаруживались на прежнем месте. Месяц назад он оставил записную книжку рядом с компьютерным монитором – точно помнил, что положил ее именно там, когда пошел под душ. Вернувшись минут через десять, книжку не обнаружил. Невелика потеря; книжка, потрепанная, с выпадающими страницами, была чем-то вроде талисмана или скорее, предмета, который не играет роли в жизни, но непременно должен быть с собой, иначе все пойдет или может пойти наперекосяк. Поскольку книжка всегда лежала на столе или в сумке, Игорь не знал, что может случиться, если он потеряет ее или выбросит. Проверять не хотел.

Он искал книжку везде, куда мог дотянуться. Смешно: полез даже в стоявшую много лет в ящике старую шкатулку, где мама хранила серьги и кольца, подаренные ей бабушкой на свадьбу. После ее смерти ни отец, ни Игорь в шкатулку не заглядывали – будто сговорились; шкатулка была для них чем-то вроде Шредингеровской коробки с котом: не знаешь, жив он или мертв, пока не откроешь. Так и тут: никто не хотел знать, на месте ли кольца, и никто не хотел проверять.

Он решил, что произошла обычная склейка – явление, хотя и имеющее исключительно квантовую природу, все же достаточно частое в быту. На склейки обычно не обращают внимания, хотя их можно считать прямым доказательством многомирия. Предмет можно пропасть навсегда, переместиться в другую ветвь реальности, но чаще его находят на том же месте, где он находился до исчезновения. Тогда со многими случается стресс: трудно понять, как можно было столько времени не замечать очевидного! «Где были мои глаза? Я, наверно, схожу с ума…»

Книжка нашлась на следующее утро. Собираясь на работу, Игорь обнаружил ее лежавшей… нет, все-таки не на прежнем месте, а на нижней полке, куда он вчера, конечно, заглядывал, и где ничего не было, кроме старых отцовских очков в футляре – очки папа давно не носил, с возрастом близорукость у него исчезла, и видеть он стал лучше, чем в молодости.

Ключи тоже найдутся, эффект склейки не имел четких временных рамок, предмет «возвращался» (а мог и не вернуться вовсе) через час, день, а мог и через полгода, как кольцо у Лены, пропавшее перед новым годом из сумочки, куда Лена положила его буквально на минуту, чтобы оно не мешало мыть посуду. Через минуту кольца в сумочке не оказалось. Не было и через день, неделю, месяц. Кольцо нашлось – в той же сумочке, естественно, на том же месте, будто никуда не исчезало, – через восемь месяцев, в знойном августе, они с Игорем тогда разводились, пришли в раввинатский суд заполнять документы, Лена полезла в сумочку за карандашом и, отдернув руку, посмотрела на Игоря широко раскрытыми испуганными глазами…

Ключи нужны были сейчас, а не через неделю или полгода. «Пожалуйста», – подумал Игорь, полагая, что склейка, будучи квантовым эффектом, может (обязана) зависеть от сознательных или бессознательных желаний; эту сторону явления исследовал Шотман в Оксфорде и пока не сумел прийти к определенным выводам, но и без того после экспериментов Квята стало ясно, что квантовые явления в классическом мире не происходят без участия сознания.

«Пожалуйста», – думал Игорь, продолжая поиски. Ключи не появлялись, но вместо них перед его глазами завертелись, приближаясь и удаляясь, не только предметы и мысли, но что-то еще, не существовавшее в этой комнате или даже в этой Вселенной, но однозначно реальное…

Игорь ухватился рукой за что-то; кажется, это был обувной ящик у двери. Подумал, что не сумеет даже вызвать «скорую». Стало страшно. Разноцветные линии и фигуры продолжали двигаться перед глазами, и он увидел, наконец, порядок, содержавшийся в них с самого начала. Почему не понял раньше? И что, если бы понял? Фигуры были фракталами, они скручивались, втягивали в себя мысли и ощущения.

Нужно успокоиться, и все пройдет. Бояться нечего. Он у себя дома. Это приступ. Сейчас все кончится.

И все действительно кончилось. Он держался обеими руками за край обувного ящика, но ящика не было. Ночи не было тоже. Был день. Точнее, предвечерний час: солнце лежало на доме напротив, и казалось, раскаленный его край прожжет сейчас крышу и потолки, солнце провалится, спалит верхний этаж и скатится по лестнице, будто шаровая молния…

Он вернулся с работы раньше обычного, вошел в гостиную, крикнув с порога «Ма, я голоден!», и увидел это солнце, не успевшее еще прожечь крышу, и освещенную косыми лучами комнату, а на журнальном столике лежала книга, которую он тогда читал и оставил раскрытой на двести двенадцатой странице; он помнил это, хотя и не думал запоминать. Память сама решает, что сохранить, что отбросить. Книга называлась «Физика будущего» Ичио Каку. Странно: после того дня он не видел этой книги, ее не стало, он забыл о ее существовании, а сейчас увидел, вспомнил и удивился, куда же она исчезла – совсем: из пространства-времени, из памяти, отовсюду. А сейчас вернулась вместе с памятью о ней – чтобы определенно обозначить день, час… Ситуацию.

Игорь попробовал расцепить пальцы, сжимавшие угол обувного ящика, но ничего не получилось. Возникло странное ощущение, будто часть его осталась стоять, а часть медленно пошла на негнущихся ногах из гостиной в кухню… как тогда. Он понимал, что сейчас, открыв дверь, увидит мать, лежащую в странной неживой позе. Понимал, что сейчас, пройдя в родительскую спальню, увидит отца, сидящего на корточках в углу за шкафом, с безумным взглядом и абсолютно ничего не помнящего. Дежа вю. Он не хотел видеть это еще раз.