Дороги ратные крутые. Воспоминания об участии в Великой Отечественной войне

В сумерках колонна штаба и подразделений, выгрузившихся из первого эшелона, прибыла в село Стегаловку, в 10-ти километрах севернее Долгорукова. И тут же последовало распоряжение о проведении рекогносцировки в северо-западном, в сторону Русского Брода, и в западном, в сторону города Ливны, направлениях для выбора на них участков обороны и рубежей развертывания на случай контрудара в составе корпуса. Решение на утверждение командиру корпуса требовалось представить уже к 19-ти часам следующего дня.

Командование и штаб бригады не были еще введены в обстановку. Наши карты отображали лишь линию фронта, проходившую в 70-75-ти километрах западнее расположения бригады. Но обозначилась уже роль корпуса: находясь в резерве, быть в готовности к нанесению контрудара или занятию обороны на случай прорыва вражеских войск.

Штабу пришлось одновременно организовывать и проводить рекогносцировки, осуществлять встречу эшелонов и вывод частей и подразделений в районы расположения, контролировать организацию обороны, представлять отчетные документы в штаб корпуса. В этой непростой, но довольно обычной для опытных фронтовиков обстановке, начиналась моя штабная служба в ходе боевых действий. И в первые дни я не все сумел охватить.

Слабым участком оказалась работа на командном пункте (КП) во время отлучки на рекогносцировку. В это время поступило распоряжение к 19-ти с половиной часам представить схему обороны бригады, но оно оказалось не выполненным в срок, и было представлено с опозданием на час.

– Чтобы я больше никогда не краснел за вас перед начальником штаба корпуса! Поняли? – строго отчитывал меня полковник Шаповалов.

Я не стал докладывать о том, что, будучи на КП, начальник штаба не только не позаботился об исполнении распоряжения, но и занял оставшегося офицера связи, который мог бы оформить схему, второстепенным поручением. Искренне чувствуя свою ответственность, только и сказал: «виноват».

Усложнила работу и растяжка рекогносцировки. Штаб спланировал ее провести двумя рекогносцировочными группами, параллельно на обоих направлениях, в течение одного дня, так как большего времени нам не было дано. Полковник Шаповалов решил осуществить работу одной группой, самому побыть на обоих направлениях.

Как и ожидалось, до вечера была выполнена лишь половина дела, потребовался еще день; отчитываться же пришлось после первого дня. Подписав оформленное на карте решение, комбриг приказал мне отправиться для доклада его в штаб корпуса.

– Хотел доложить сам, но мне не разрешено ночью покидать бригаду. В оперативном отделе корпуса возьмите и нанесите задачи соседних бригад. Вам известен состав корпуса?

– Пока нет.

– В нем еще три бригады, – следя, как я записываю, говорил полковник. – Это 53-я тяжелая танковая, вооруженная танками KB и Т-60, 59-я танковая с таким же вооружением, что и наша, и 12-я мотострелковая. Кроме бригад есть несколько частей обеспечения и обслуживания.

Начальник оперативного отдела, уяснив решение комбрига, проверив его оформление и точность нанесения на карту задач соседей, приказал следовать с ним к начальнику штаба корпуса. И тут я не на шутку испугался: ведь половина решения принята без изучения местности!

В одной из деревенских хат принял высокий, стройный, темноволосый полковник Петр Иванович Калиниченко. Подозрительно посмотрев на оробевшего посланца, всего лишь старшего лейтенанта, спросил:

– Вы, что, временно исполняете должность заместителя начальника штаба?

– Постоянно, – ответил я.

– С какой должности назначены?

Я доложил.

– Значит, окончили академию?

– Да.

– Тогда – другое дело.

Главным из числа заданных в ходе моего доклада по карте вопросов явился следующий:

– Почему командир строит боевой порядок бригады в обороне на одних рубежах – в один эшелон, на других – в два?

Поскольку в ходе подготовки у нас с Лукиным этот момент вызвал наибольшие раздумья, а работа на местности подтвердила целесообразность предложенного, то я ответил без задержки:

– В два эшелона, как видите, там, где перед передним краем заболоченные речки и ручьи. На этих участках противник первоначально атакует пехотой, и мотострелковый батальон, расположенный в первом эшелоне и усиленный танками, лучше справится с отражением атаки, чем танковые батальоны, особенно ночью. В остальных случаях бригада строится в один эшелон, а мотострелковый батальон идет на усиление танковых.

После изучения решения комбрига, сведений о боевом и численном составе бригады, начальник штаба корпуса приказал:

– Доложите полковнику Шаповалову, что наш корпус включен в состав 5-й танковой армии и должен быть готов к нанесению контрудара по прорвавшемуся противнику как в составе ее, так и самостоятельно. Это должно знать командование и узкий круг командиров штаба. Когда и где враг нанесет удар – мы не знаем. И чем раньше будет бригада готова к действиям, тем лучше. Об утверждении или изменении решения командиром корпуса сообщим.

– Есть! – ответил я и в радости, почти бегом, удалился.

Еще два дня я и мои подчиненные были заняты рекогносцировками, к которым были подключены уже командиры батальонов и рот, вследствие чего контроль за организацией обороны оказался запоздалым. Когда мне с двумя офицерами связи удалось в течение дня основательно ее изучить, то обнаружилось, что ряд позиций имеют ограниченный обзор и обстрел и не замаскированы, система огня и проводная связь организованы не везде. А, ведь, прошло три дня после прибытия последнего эшелона!

О случившемся я доложил начальнику штаба.

– Доложите все это командиру бригады, – распорядился

он.

Николай Тихонович не первый раз подставлял меня под удар, когда что-то было неладно. Но на этот раз меня прорвало.

– Мое дело доложить вам, а комбригу докладывайте вы.

– Почему? – насторожился он.

– По двум причинам. Во-первых, вы отсутствовали полдня, а мои подчиненные и я – три дня. То есть вы были здесь, но не проверили и, таким образом, мой доклад будет направлен против вас, чего я не хочу. Во-вторых, если по крупным вопросам буду докладывать я, а не вы, получать указания и отчитываться за их осуществление тоже я, то ответственность за выполнение ваших обязанностей ляжет на меня при отсутствии у меня прав распоряжаться. Между тем мне нужно еще научиться выполнять свои обязанности.

Не ожидая, видимо, от меня такой откровенности на грани дерзости, Николай Тихонович удивленно посмотрел на меня и, понизив голос, сказал:

– Комбриг лучше понимает вас, чем меня.

– Это не дает мне права подменять вас, – решительно заявил я.

Докладывать все-таки пришлось ему. В итоге произошло перемещение оборонительных позиций многих рот, повторное выполнение земляных работ, а личный состав о непредусмотрительности командиров, естественно, отозвался неодобрительно. До проверки вышестоящим командованием недостатки были устранены не полностью, в результате чего командование бригады в приказе командира корпуса получило замечание.

Только 14-го июня бригада приступила к боевой подготовке. На этот раз полковник Шаповалов согласился пристрелять пушки снарядами на дальность 700 м, что и удалось сделать. Но учеба внезапно прервалась.

В информации о противнике, ежедневно поступавшей от вышестоящих штабов, с 11-го июня отмечалось сосредоточение крупной его группировки в районе Орла. Делался вывод, что он готовится к наступлению в ближайшее время и что удар этой группировки возможен через Мценск (50 км северо-восточнее Орла), южнее Тулы на Москву. И 5-я танковая армия была перегруппирована в район северо-западнее Ефремова, города, находящегося севернее Ельца, в 65-ти километрах.

Наша бригада за двое суток переместилась в район населенных пунктов Кандауровка, Долгие Лески, Барановка (35 км северо-западнее Ефремова) комбинированным способом: гусеничная техника – по железной дороге, колонна колесных машин – маршем через Елец, Ефремов, Овечьи воды. Новый район расположения бригады от линии фронта отстоял 60—70 км.

Бригада сразу же заняла оборону и к концу дня 20-го июня завершила ее организацию. Полученный в прежнем районе опыт подготовки обороны был учтен. Но не только это. В новый район воины бригады шли с убеждением, что со дня на день будет схватка с врагом, поэтому трудились самоотверженно.

Помню, как при проверке обороны одной из мотострелковых рот мое внимание привлекли специальные приспособления, сделанные из колышков и жердочек для стрельбы ночью.

– Молодец! Умница! – похвалил я бойца, вооруженного ручным пулеметом.

– Это – не я молодец, а командир роты.

– Эти приспособления нам показал заместитель командира батальона капитал В.И.Карпенко, – доложил командир роты.

В то время я еще хорошо не знал организацию огня стрелковых подразделений, поэтому увиденное было весьма полезным уроком; в дальнейшем в ходе войны мне не раз эти приспособления приходилось применять.

И здесь пришлось заниматься рекогносцировкой и подготовкой к контрудару такого же характера, что и к западу от Долгорукова. И эта задача была выполнена четко и организованно.

В прежнем районе, на марше и здесь, к западу от Кандауровки личный состав бригады видел следы хозяйничанья фашистов, пять-шесть месяцев тому назад выбитых с этой местности в ходе Елецкой операции. Немало было взорванных мостов, разрушенных и сожженных деревень и городских зданий. Это был убедительный документальный материал для повседневного воспитания ненависти к врагу.

Здесь мы получили танковое подразделение, включавшее 13 «Матильд», в том числе (к нашей радости) пять единиц с 75-мм пушкой. Таким образом, количество танков в бригаде возросло с 52-х до 65-ти (средних – 44, малых – 21). И организационным изменениям, уже третьим за два месяца существования, подверглись оба танковых батальона, в которых стало только по две роты, но из десяти средних танков каждая. Была создана отдельная рота малых танков такого же состава, а остальные одиннадцать малых танков были обращены на доукомплектование взводов управления батальонов и бригады.

Большинство в штабе бригады, командование и штабы батальонов были неудовлетворены такой структурой. Поразмыслив, начальник штаба пригласил меня на доклад к командиру бригады.

– В новой организации танковые батальоны ротами бедны, а роты великоваты, – докладывал майор Иванов. – При том же количестве средних танков просим в батальонах иметь по три роты, но не из трех, а из двух танковых взводов – по семь танков в роте (в одной шесть), и включить в них в качестве четвертых по роте малых танков в составе семи машин каждая.

– Разве рота из десяти танков – плохая рота? – спросил комбриг.

– Рота хорошая, но в ней три взвода, а не два, поэтому управлять ею сложнее, – включился в разговор я. – В бригаде знаю только двух командиров рот, которые к этому готовы, потому что они – кадровые, с хорошим практическим опытом. Напротив, командиры батальонов – люди опытные, им и четыре роты по плечу. Батальон из трех рот средних танков позволял бы создавать различные варианты боевых порядков, то есть был бы более гибким; когда же в нем две роты, то и вариантов всего два, причем вариант из двух эшелонов практически не применим. Роты Т-60, следуя за средними танками, усилили бы их огневую мощь.

– Что это за рота из семи малых танков! – возразил полковник.

– О недостатках малых танков говорим немало, но забываем об одном из главных – они, кроме танков командиров взводов, то есть четыре из пяти, без радиостанций, – продолжил я. – И чем больше танков во взводе, а в роте взводов, тем менее управляемы они. Это уже показала рота из 16 малых танков, которую мы имели под Горьким.

– Но мне нужна рота малых танков как постоянный резерв, – настаивал командир бригады.

– Мы и над этим думали, но пришли к выводу, что резерв из малых танков не будет воевать, – сказал майор Иванов. – Отдельно эту роту для выполнения большинства задач не пошлете. Поэтому куда лучше брать в резерв роту средних танков, когда их в батальоне три. А как возьмешь, когда их две? Кроме того, во взводах управления батальонов малые танки будут не воевать, а обеспечивать, а мы предлагаем, чтобы они воевали.

– Да, ваши доводы разумны, – согласился полковник Шаповалов. – Будем докладывать.

Полковник Калиниченко командира бригады поддержал, но командир корпуса не счел необходимым ставить этот вопрос перед штабом армии. Наша просьба не была удовлетворена. Как впоследствии показали бои, предложения командира бригады были целесообразными.

Самым же существенным недостатком организационной структуры бригады была слабость средств ПВО и отсутствие артиллерии для подавления объектов и целей. Единственная зенитная батарея, имевшая две 37 мм автоматические зенитные пушки и два зенитных пулемета, могла прикрыть лишь один батальон или командный пункт бригады.

К 22-му июня бригада была укомплектована вооружением, боевой техникой и средствами обеспечения боя – на 80—100%, личным составом – на 98%. Возросла и численность коммунистов и комсомольцев. Но реорганизованные танковые подразделения нуждались в слаживании, однако возобновившаяся с 22-го июня боевая подготовка шла с ограничениями. Вышестоящим командованием в целях скрытия от разведки противника места крупной танковой группировки были запрещены передвижения и стрельбы танков; отказано было осуществлять это и ночью. В результате учения танковых рот и батальонов провести не удалось. Лишь с 29-го июня, когда началось наступление гитлеровцев, были разрешены стрельбы.

Вызывали удивление командования бригады как недостаточное внимание одних лиц, так и поверхностные наскоки других в вопросах боевой подготовки.

Так, 2-го июля стрельбу 2-й роты 353-го танкового батальона внезапно посетил командир корпуса.

Он прибыл за полтора часа до начала стрельбы, в период ее подготовки, когда еще многое не было сделано, но, тем не менее, строго отчитал командиров батальона и бригады за неорганизованность. Перед стрельбой и с ее началом генерал Попов все внимание сосредоточил на знании обязанностей лицами, руководившими и обеспечивавшими стрельбу, а не на ее методике и ходе. Вместе с командиром бригады мне пришлось быть на этом занятии. Бесспорно, на такие, например, организационные упущения, как нечеткое обозначение рубежей открытия и прекращения огня, командир корпуса имел резон указать, но требовать от начальника оцепления и дежурного фельдшера, вчерашних гражданских лиц, такого же четкого знания обязанностей, как и от кадровых военных, вряд ли было возможно. Мы ожидали услышать от опытного танкиста многое из того, что касалось приемов стрельбы и» действий при оружии иностранного танка, незнакомого советским танкистам. Вместо этого услышали грубость и брань.

Война – не учение мирного времени. На ней порой не обходится без крепких слов. Если они к месту, учат, направляют и помогают воевать, то подчиненные их понимают, и обиды не держат. А ругань, в том числе в адрес командиров в присутствии их подчиненных, отталкивает. Такое ощущение осталось у нас от этого посещения командира корпуса.

К месту будет сказать: в корпусе две из трех танковых бригад были вооружены «Матильдами», но ни командование, ни штаб, ни танкотехническая служба корпуса не дали ни разу никаких рекомендаций по вопросам стрельбы и эксплуатации.

Еще пример. Только 30-го июня было проведено дважды откладывавшееся единственное двухстепенное штабное учение под руководством начальника штаба корпуса. Наиболее слабыми местами оказались взаимодействие между командирами штаба корпуса и штабов бригад и связь между командными пунктами, особенно во время перемещения, вследствие неслаженности радиосетей и невысокой подготовки радиотелеграфистов. Оперативные документы штаба корпуса поступали в штабы бригад с большим опозданием и имели много неточных, неясных формулировок.

На эти недостатки указал на разборе полковник Калиниченко, отметив хорошую слаженность нашего штаба.

А нас это учение не удовлетворило из-за своей кратковременности, так и из-за ограниченности содержания. Мы знали, что полковник Калиниченко имеет за плечами командный факультет академии механизации и моторизации, обладает большим опытом штабной работы и вступил в войну в должности начальника штаба корпуса. В нем сочетались образованность, твердость и ясность суждений. Но подготовке штабов, частей и подразделений связи он достаточного внимания не уделял. Видимо, ему что-то помешало.

Если в результате проведенных стрельб огневую подготовку удалось повысить, то тактическая подготовка танковых подразделений так и осталась слабой.