«Да согласись ты уже, Боги Сети, – мысленно застонал Санька, – хоть раз пусть кто-нибудь в этом мире признает мою правоту, скажет, что не надо пороть горячку в пятницу вечером…»
Едва на лице Магдаленского появились первые признаки согласия, Санька схватился за телефон. Трубка орала оглушительно. И снова на иврите.
– Илья Моисеич, – крикнул Санька, перекрывая поток утонченных оскорблений, восходящих историей своей к праотцам и ветхому завету, – все в порядке, просто разорвало лампу! Подробности в понедельник, – и уже тоном тише, на фоне переваривающего новости молчания, – давайте по домам. И Линь забирайте, еще успеете на развозку. А на мое имя вызовите лунник. Пусть ждет меня за проходной.
Санька повесил трубку и обернулся. Магдаленского уже и след простыл.
Убрать бардак за субподрядчиками, вслух и с наслаждением без свидетелей обматерить Артура за халтурный монтаж высоковольтных выводов на новом стенде, нырнуть на первый этаж пролета, повернуть главный рубильник, вынырнуть обратно, разрезая кромешную тьму фонариком… На все про все десять минут. Еще пару минут на то, чтобы скинуть надоевшую робу и переодеться в цивильное, да кое-как отмыть руки. Из зеркала над раковиной на Саньку глянула осунувшаяся физиономия с тонким алым росчерком потрескавшихся губ да злыми синими глазами под светлыми ресницами. Как там Линь недавно сказала – если б добрые люди не просветили, так бы и думала, что мне тридцать? Может, конечно, проблема избирательного зрения, но, Линь, светлая моя, неужели ты не заметила бы, что под кепкой я прячу абсолютно седую голову, а от глаз бегут по щекам глубокие морщины? А добрые люди они такие… Они ж не только дату рождения называют, они и про жену с взрослой дочерью расскажут. Чтоб и не мечтала даже.
Когда Санька прорвался за проходную, лунник уже стоял посреди местной тундры – особого вида одноразового питерского газона, прикосновение к которому убивает растительность так же безнадежно, как колесо вездехода за полярным кругом. И сейчас, в разгар апреля, рваными ранами зияли превратившиеся в эпичные лужи борозды от мотоциклов, концентрические круги парковки флаеров и прямоугольные ямы от станин аэротакси. Лунник стоял точно посередине этого безобразия, а его пилот красочно описывал достоинства последней навигационной системы, заведшей его в это болото.
Санька, перескакивая с кочки на кочку и тщетно ища брод в самых запущенных случаях, наконец, оказался на расстоянии рассерженного крика:
– Океаническая или Изобильная?
Это были два русских космодрома в океане Бурь и море Изобилия. Санька хотел сказать в ответ название американского космодрома, да вовремя прикусил язык. С тех пор, как созданные было объединенные сектора и альянсы развалились обратно на отдельные страны, такие шутки стали небезопасны.
– Выбирай любой, я не лечу.
– Мистер, вы издеваетесь?
О нет, ни в коем случае, стажер. А то, что ты стажер, мой юный друг, мне уже ясно. И «мистер» это даже вернее, чем твоя лопоухость.
Трекер ощутимо обжег руку. В апрельских сумерках его огонь был настолько ярким, что можно было бы использовать как сигнальный маяк.
– Ты берешь эту штуку и летишь с ней на любой космодром. По дороге закладываешь вираж и выкидываешь ее в первый попавшийся кратер, – при желании в Санькин голос можно было нырнуть как в Марианскую впадину. – Все ясно?
Стажер почесал в затылке.
– Да, мистер, только нам нельзя летать без пассажиров.
– Я плачу, ты летишь, какие проблемы? – Санька сдерживался из последних сил.
Слишком насыщенным был день. Слишком много нервов, страха, злости…
Трекер взял тоном выше.
– А проблемы в том, что у нас все фиксируется, и если я нарушу правила…
– Выходи из машины, – голос Саньки сорвался.
Стажер удивленно открыл рот и вцепился в обшивку люка.
«Сейчас он сделает шаг назад, и я его уже не достану», – подумал Санька, а тело, страстно желающее избавиться от огня трекера, который проникал внутрь, словно Санька лежал на горячих углях, уже рвануло вперед, намотало на кулак форменную рубашку и швырнуло стажерское тело в капсулу пассажира. Можно было б в болото, но уж больно напуган был малёк.
– Сиди тихо, – предупредил Санька.
С видимым наслаждением он плюхнулся в кресло пилота. Давно забытое ощущение настоящей кабины. Почему ты стал таким бездарем, Александр Валько? Почему променял небо на подвальные стенды? Кто сказал тебе, что…
Двигатели стартанули, и машина сорвалась в воздух. Санька не стал рисковать и доверил создание полетной программы автоштурману. Стажер, пришедший в себя, тихонько сопел на заднем плане и давал советы, в которых Санька, увы, не нуждался. Тот, кто с детства бредит полетами, бредит по-настоящему, с изучением технической литературы и летных сводов, может пропустить мимо ушей все.
Кроме, например, такого.
– Выполнение маршрута невозможно, – сухо сообщил автоштурман, когда на обзорном экране языки пламени начали лизать обшивку корабля и перегрузка стала нестерпимой. – Возвращение на базу. Выполнение маршрута…
«Сегодня не мой день», – отрешенно подумал Санька, выключая автоматику. Метнувшийся было вперед стажер едва не получил в зубы, но все-таки успел вывести на экран локатор.
– Смотр-ри, – рыкнул он Саньке в ухо. – Разворачивай назад, живо!
Пламя исчезло с экрана, сменившись черной бездной с яркими зелеными огнями. Перед пульсирующей точкой лунника почти в боевом порядке разворачивалось хаотичное облако… мусора? Санька тихо присвистнул. Неужели его стало так много на орбите? Настолько много, что теперь у земли есть собственный пояс астероидов из всякого хлама?
– Слушайте, мистер, – стажер ушел на фальцет, – клянусь мамой, я ничего никому не скажу, только убираемся отсюда, пока не поздно!
Санька почувствовал, как внутри все умирает, медленно и неотвратимо гаснет вспыхнувшее пламя, и, словно ловя эту волну, сходит на нет жар и писк трекера. Он повернул штурвал.
– Ладно, стажер. Извини, что я так сорвался.
Паренек нервно усмехнулся.
– Нам говорили, что бывают разные клиенты, но я не верил как-то, мистер. А форсаж вы здорово взяли, – стажер прищурился, – наши гонщики и то не так лихо делают. Вы учились где-то?
Санька махнул рукой и переключил управление на автоштурмана.
– Учился давно. Ладно, парень, мир, дружба, апгрейд. Подкинь меня домой, Петербург-12, Заводской, восемнадцать, деревня Колпино.
Глава 2
Суета сует. Тот самый случай, когда расставление точек над «ё» необязательно, но так заманчиво. Санька выдохнул, тяжело привалившись к штабелеру. Работы было невпроворот – новый «Софит», «мертворожденное дитя», как про него многие говорили, гудел как муравейник. В том смысле, что мельтешения и работников много, а толку мало. Большая часть, похоже, была создана только для поиска инструмента или его утери. Санька уже давно махнул рукой на хоть какой-то мало-мальский порядок на верстаках и в сейфах. Поэтому вопли из оперы «эй, кто последним шуруповерт видел?» раздавались с завидной регулярностью.
– Все под контролем, я запутал следы, никто не узнает, где я, а где ты[4 - Использован текст песни «Все под контролем» группы «Смысловые галлюцинации»]… – тихо проговорил Санька внезапно всплывшую в памяти строчку.
Так уже бывало раньше. То слова из песни вдруг вспомнятся, – с ритмом и музыкой у Саньки всегда было плохо, то стихотворение какое… А в последнее время появилось новое наваждение. Едешь в автобусе в деревню Колпино, давка, локти не раздвинуть, а в голове поток мысленной ерунды на миг замирает, и голос Линь так тихонько зовет: «Са-а-аня?..».
Санька глубже надвинул свою кепку. Разворот на тридцать градусов, скрестить руки на груди и принять вид сонный и отрешенный. Только бы губы не выдали, не сложились в ласковую улыбку, когда глаза найдут в копошащемся народце солнышко с темными волосами по пояс, убранными в небрежную косичку. Давно уже все забыли о «чистом помещении», где в теории все должны быть в белых одеяниях по самую макушку, в масках и тапочках. Потом, все потом. А пока даже Линь в этой жаре и духоте сбросила свой любимый халат цвета «василек» и работала в одной футболке и затертых джинсах.
Вместе с Артуром и еще кучей эпизодически возникающих личностей Линь собирала высоковольтные вводы в кассетах с лампами. Впрочем, Артур лишь играл роль статуи из Летнего сада с разводным гаечным ключом неприличных размеров, который никак не вязался в голове с оптикой за много миллионов тугриков. Всего-то и надо было, что поставить ключ на специальную железку за авторством конструкторов, чтоб удержать контакт с одной стороны, а уж все остальное… сделает Линь. И она делала, черт побери. Санька, стиснув зубы, наблюдал, как эта единственная девчонка на стенде со скоростью электровеника наворачивает на контакт зажим, как в очередной раз шарахается от нее конструктор, получив порцию посылов в интересные места за такое изобретение, как она потом берет другой ключ, чуть меньше Артуровского, и затягивает этот контакт. Неудивительно, что халат стал ей мал в рукавах. Стенд этот получше иного фитнес-зала будет.
Внутри колыхнулась вязкая трясина, выпуская наружу гаденькие мысли о том, что раз уж начальство закрывает глаза на это безобразие, надо самому собраться с духом и выгнать девчонку со стенда. Ну, стыдно же, боги Сети, смотреть, как она ворочает железки. Ладно еще разделка кабелей, хотя это и оказалось в полном ведении Артура, ладно уборка или помывка… «То есть тряпка ей больше к лицу, чем гаечный ключ и отвертка?» – уточнил зануда за правым плечом, вместе с хозяином наблюдая, как законченную кассету тащат к штабелеру. «Нет», – машинально ответил Санька, снова погружаясь в состояние потока, и пока вся мощность его внимания и сил была брошена на задачу «загнать кассету в усилитель, по возможности ничего не разбив», подкорка мозга вывела наружу истину. Нет, он, Александр Валько, никогда не сможет выгнать Линь со стенда. Она из его племени. Из тех, что считают работу руками и очевидный результат их работы самым ценным в жизни.
Когда, наконец, кассета оказалась на своем месте, хоть и с трудом составив одно целое с каркасом усилителя, Санька смог оглядеться. Сказывалась близость обеда. Народа стало заметно меньше. Собственно, остались именно те, кто хоть что-то делал. Бросив быстрый взгляд на Линь, Санька настороженно замер. Кажется, у нас проблемы.
– Да ладно тебе, – слащаво протянул Артур, – я ж ничего еще не сделал…
– Только попробуй, – в голосе Линь стукались льдинки.
Девчонка оказалась зажатой между лежащей на столе ламповой кассетой, выступом стены и тощим телом Артура. Так-так-так… Зная Линь, можно ставить десять к одному, что мальчик нарвался.
Но мальчик об этом не подозревал. И потом, у статуи в Летнем Саду занята только одна рука, верно? А вторую можно использовать для целей, более приличествующих положению тел и древней памяти мифологических забав тех, кто потом оказался высеченным из мрамора… Сдавленное «ой» последовало немедленно. В скульптурной композиции «Два гаечных ключа, Артур и его почти-вывернутая-рука» подвижной частью осталась только Линь. Она еще чувствовала на груди прикосновение Артура, злоба медленно, но верно искажала ее лицо. И если б актерское мастерство требовало только искренности, а не искренности и притворства, Линь бы по праву забрала все Оскары.
