Стоянка поезда – двадцать минут. Роман
– Вели бы прилично, никто бы не снимал. Нет, надо до поросячьего нажраться.
– Понятное дело. Сколько терпели при горбачёвском законе?
– И ничего. Здоровее были.
– Ну, я бы так не говорила. Сколько загнулось-то? Сколько тормозухи да клею перепили?
– Ох, не говори…
– Лахудра какая-то прицепилась?
– Пришла из ресторана с тем дяденькой из крайнего купе, который со вчерашнего с угара.
– Что делает?
– Кто? Лахудра?
– Нет, тот дяденька.
– Спит. А эта с вахтовиками. Сказала мне, что из восьмого вагона. На минутку сюда забежала.
– Знаем мы эти забеги. Я отдыхать ложусь, ты за ними тут приглядывай.
– Немец ещё этот припарился.
– Как его?
– Вилли. По паспорту зовут Вилли.
– Наливают ему. Не упоили бы.
– Не должны. Немцы много не пьют. Это не наши раздолбаи. Ладно, повнимательней будь. Я на боковую. Перегон большой. Четыре часа без остановок… У титана краник протекает. Как бы кто не ошпарился.
– Я предупреждаю пассажиров, чтобы вентиль сильно не крутили.
Проводницы будто специально для контраста подобраны. Одна полная, низкого роста. Вторая худая и высокая. На полной лифчик вот-вот лопнет под прозрачной белой блузкой. А второй он как бы и без надобности.
– Ты воздуху побольше вдыхай, а потом не дыши и дёргай! – учили вахтовики иностранца пить спирт.
– Дёргать? Что дёргать? И зачем не дышать? -Тот не мог понять, как это – сначала дышать, а потом не дышать?
– Ну, это значит, чтобы, – начал было объяснять Толян, но дядя Лёха перебил:
– Трудно нашенским это растолковать вашенским. Лучше смотри, как я делаю, и запоминай, – дядя Лёха плеснул в стакан спирта, поднёс к губам, выдохнул и выплеснул содержимое в рот. – Запомнил?
– Я-я, то есть да-да, – немец не без восхищения смотрел на дядю Лёху.
«Интересный гансик», – поедала глазами смазливого парня-иностранца крашеная деваха. Чуть погодя, пригласила покурить в тамбур, но тот отказался, объяснив, что некурящий.
– Спортсмен, значит? – деваха пододвинулась к Вилли, заглядывая тому в глаза.
– Да, немножко вроде того.
– По каким видам?
– Немножко лыжи. Горные лыжи. Слалом. Немножко плавание.
– Плавание – это хорошо, – довольно мотала головой деваха, чувствуя, как кружится голова. Намешала, дурочка, на халяву. Сначала красного вина в вагоне-ресторане с мужиком из крайнего купе, теперь ещё и спирта дёрнула… – А где плаваешь?
– О, бассейн зимой, а летом парк Нойзеенланд. Там классный пляж.
– Какой, какой парк?
– Нойзеенланд.
– Ужас. Язык сломать можно. А у нас в парке только деревья и кусты. У нас в парках не купаются. У нас там, в основном, бухают.
– Что делают?
– Непонятливый ты, Гансик, бухают, значит, пьют. Водку пьют, – показала она пальцем на стаканы.
– Я не Гансик, я Вилли, – на парня благоприятно подействовал «Рояль». Он начал проявлять интерес к разговорчивым вахтовикам, девахе и мальчику, предложив даже подержать в руках свою видеокамеру, но предостерёг вахтовик дядя Лёха:
– Смотри, уронит и разобьёт. Будет тебе потом и кино, и титры…
А раздобренный дружеским обхождением и чупа-чупсами мальчишка настырно тянул камеру за ремешок:
– Дай поиграть, ты же обещал!
Подоспела из соседнего купе мама Люда и утянула мальца за руку…
– Пускай бы посидел. Не мешает ведь, – попытался встрять дядя Лёха.
– Ну, прямо, не мешает. Мал он еще для таких посиделок.
– Да и сами бы посидели.
– Спасибо!
Деваха хихикнула. Потом, вдруг сделав серьёзное лицо, тоже засобиралась:
– Ну, ладно, мальчики, пора и честь знать. Пойду я до дому, до хаты.
– А где хата? – полюбопытствовал второй вахтовик, менее разговорчивый, чем дядя Лёха.
– В восьмом вагоне.
– Ну, уж вы-то не покидайте наше мужское общество, чем богаты, тем и рады. Посидите с нами. О себе расскажите. Нам интересно, – зауговаривали гостью вахтовики.
– Так уж больно интересно? Сами-то откуда и куда?
– Домой возвращаемся с вахты. Золотари мы.
– Кто? Золотари? – деваха вдруг громко расхохоталась.
– Что смешного? – не поняли мужики.
– Да, у нас так называют тех, кто, пардон, – она глянула на Вилли, – уборные на улице чистят, то есть, туалеты, – деваха конкретно объяснила значение окончания фразы немцу.
– А-а, – миролюбиво протянули почти в голос вахтовики, – ну, так для нас это не новость. Мы золото моем на прииске.
– Прилично хоть платят? – поинтересовалась деваха.
– Жёны не обидятся, – не без гордости признался Толян.
– Всё, что зарабатываем, сразу переводим по почте домой, – вдруг уточнил дядя Лёха, кинув взгляд на Толяна.
– Ждут вас женщины-то ваши?
– А как же, конечно, ждут.
– Любят, значит?
– А как же, конечно, ждут.
– Значит, теперь домой?
– Домой.
– На отдых?
– Ага.
– Надолго?
– Месяца на два.
– А потом?
– Опять на полгода.
– Спиртиком сильно не увлекайтесь, – неожиданно сказала деваха, как-то доверительно, словно проникнувшись к мужчинам-работягам, которые не бьют баклуши дома, а едут за тридевять земель заработать на хлеб. И сказано это было незнакомой девушкой незнакомым людям с какой-то потаённой чисто бабской, что ли завистью…
– Да мы по с устатку. Кирзуху желудочную, так сказать, размягчить. Вы посидите. Мы так устали без женского общества.
– Ну, хорошо, – согласилась деваха. – Ещё посидим, – она пододвинулась поближе к «гансику».
– Кстати, кстати, кстати, у меня есть тост. Давайте выпьем за священное море Байкал, потому что оно имеет прямое отношение к нашей работе.
– Почему? – удивилась деваха. С любопытством слушал и Вилли.
– А кто не знает слова из песни? – дядя Лёха затянул: – По диким степям Забайкалья, где золото моют в горах… Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах…
В купе появилась худая проводница. Укоризненно покачала головой:
– Вам тут что? Хор Пятницкого? Вы что, одни тут едете? Целый вагон для вас слушателей?
– Всё-всё-всё, мать, больше не будем, – взмолился дядя Лёха.
– Кончайте тут свой базар, а то на следующей станции милиция линейная…
– Намёк поняли, всё, закругляемся, – заверил Толян.
– И товарища-иностранца тут мне не спаивайте! Вам, девушка, не пора уже к себе возвращаться, в восьмой вагон?
– А я чего? Щас чаю попьём с ребятами. Хорошие ребята, они золото моют в горах.
– То-то и оно, видно, что с гор спустились, одичали там, теперь догоняются, – беззлобно поглядела на вахтовиков проводница. – Ладно, сколько вам чаю?
– На всех, девушка.
– То мать, то девушка. Вы уже определитесь, – проводница белозубо улыбнулась, видно, растаяв душой при слове девушка.
3
Поезд резко замедлил ход, въезжая на станционные пути узловой железнодорожной станции. Здесь сменялись электровозы и локомотивные бригады. Погода пасмурная. Ночью моросил дождь. Всё неприглядно и хмуро, и даже вокзал, в хорошую погоду, приветливо глядевший на проходящие поезда, теперь тоже выглядел хмуро…
Глухо стукнула железная дверь. Полная в теле проводница, обтянутая тесной синей юбкой и такой же тесной голубой рубашкой, начала протирать тряпочкой мокрые поручни. Пассажиры потянулись на выход подышать после духоты ночного вагона свежим озоном.
Молодой немец, глубоко зевая и превозмогая страшную головную боль, вышел в тамбур последним. В воспалённом сознании смутные обрывки вчерашнего вечера. По-русски хлебосольные вахтовики Лёха и Толян, крашеная потная деваха. Губы липкие и прокуренные. Кажется, что вкус табака до сих пор ощущается. Вилли который раз вынимал носовой платок и тщательно обтирал свой рот. Вспомнились потные груди в туалете восьмого вагона. Стоп! Это уже перебор. Кажется, ничего не было. Или было? Нет, точно, не было. А что было? Были женские возмущённые голоса снаружи за запертой дверью. Потом полный провал в памяти. Пробуждение на своей смятой постели в купе. Сухое горло, шершавый язык и ужас от мысли: где видеокамера, потому что, ещё будучи в купе в гостях у вахтовиков, вредный мальчишка дёргал за ремешок и плаксиво канючил дать поиграть, пока его не увела в своё купе мама Люда… К счастью, камера лежала на сумке в рундуке постельного места…
Вилли не спешит. Здесь не Байкал, однако, по привычке, почти профессиональной, на ремешке через плечо висела камера. Взявшись за холодные поручни, он высунул вихрастую голову. Глянул вправо, влево. Напротив вагона две замызганные мокрые собачонки злобно делили брошенный людьми объедок. Снимать на камеру тут, конечно, нечего. Какая-то очередная «дыра». Так отозвался об этой станции один из русских пассажиров в соседнем купе, оставляя под подушкой свою «мыльницу». Ею он наснимал вчера много кадров о «священном море». Больше, надо понимать, никаких достопримечательностей не ожидается.
– А сколько будем стоять? – спросила одна тётка-пассажирка другую.
– Объявили, что стоянка двадцать минут.
– Ещё успеете затариться! Свежак! – счастливо улыбаясь, успокоил их высокий костлявый дядька в майке и заношенном, закатанном до колен, трико. В тапочках на босу ногу он спешил, тяжело дыша с похмелья, к своему вагону. Обеими руками почти с нежностью прижимал к себе матерчатую сумку, доверху заполненную жестяными баночками с пивом.
Ступив на кованые ступени подножки, Вилли спрыгнул на перрон. Ступил в сторону, угодив в склизкую мазутную лужицу. Откуда она здесь взялась?..
…Пожилой мужчина, примостившись на бетонном выступе у основания металлического ограждения, рассматривал немногочисленных пассажиров. Видимо, многие в поезде ещё смотрели утренние сны, да и погода не располагала. Гляди, и снова заморосит. На фанерном ящичке, который он оставлял на хранение в дежурном отделении линейной милиции, разложены овощи с огорода. Никто не подходит. Точнее, некому. Наверное, в поезде проснулись только самые страждующие пассажиры.. Тянется очередь у киоска. Страну захлестнул пивной бум. После великой засухи россияне ненасытно утоляют жажду. Теперь наступила мода на диковинные для русского человека чипсы и фисташки. Варёная картошка и свежие огурцы под пиво не годятся.
Вилли медленно двигался вдоль вагона, стараясь не смотреть в сторону киоска. Там бойко шла оживлённая распродажа. Будто напоминая о себе, тянула ремешком плечо видеокамера. тяжестью увесистая камера. Надо что-нибудь снять.
Крупный план – здание вокзала с названием сибирской станции. Дальний план – перрон с разноцветными фигурками пассажиров. Вагоны с надписью «Москва-Владивосток». Невдалеке железнодорожный виадук. Снять бы с его высоты общим планом, да времени до отправления совсем мало остаётся. Если бы пораньше выйти и сразу подняться по ступенькам на виадук. А теперь не успеть. Жаль.
В объектив попался старик. Он продаёт что-то. Вилли взял крупным планом. В бумажных, из газет, кульках отварной картофель, рядом горкой наложены огурцы, пучки зелёного лука. На лацкане пиджака выцветшие наградные колодки. На голове тёплая кепка.
«Вот уж кому делать нечего с утра пораньше. Глянь-ка, кино снимает. И за пивом не торопится. И одет не по-русски. Короткие штаны, рубашка вся в карманчиках. Длинный козырёк. Какой-то иностранец, но точно, это не русский», – подумал пожилой мужчина, увидев странного молодого человека с голыми до колен ногами. Подошла знакомая проводница и за нею подтянулись две женщины-пассажирки.
– Здрасти, дед!
– Доброе утро!
– Картошечки возьму, огурцов и луку. Напарница проснётся, хоть позавтракаем по-человечески домашним.
Рассчитавшись, проводница медленно направилась к своему вагону, старательно обходя лужи.
Две женщины-пассажирки взялись торговаться, недовольные, по их мнению, ценами. Особенно на лук, который «сам по себе растёт на грядке», за ним не надо такого ухода, как за картошкой и огурцами. Не надо сажать, полоть, окучивать и копать.
– Ну, тогда берите лук так, – ответил им Василий, в душе опасаясь, что покупательницы из вредности не купят ничего, а до следующего пассажирского поезда придётся ещё полдня ждать.
– Нам даром не надо, – недовольно буркнула одна из них.
На перроне раздался визг. Собачонка из вагона кинулась, наверное, с переполненной в собачьей душе радостью к двум местным четвероногим бродяжкам. А за нею поспешила и дама в шуршащем халате, которая, проснувшись, сообразила, что Лизоньку срочно надо хорошенько выгулять, пользуясь большой стоянкой.
– Куда? А ну назад! Не приближайся к ним, они тебя заразят!
Местные бродяжки радость соплеменницы-пассажирки поняли по-своему и дружно атаковали чужачку громким тявканьем, оскалив засаленные неухоженные мордочки, отчаянно защищая свой халявный завтрак.
Дама, запыхавшись, поймала непослушную беглянку. Прижав её к груди, принялась ругать четвероногих хозяек грязного перрона:
– А ну, пошли вон, пока я вас не потоптала! Развели тут, понимаете, целую псарню! Приличным людям шагу не ступить! И животным приличным тоже! – Последние фразы, видимо, прозвучали в адрес местного железнодорожного начальства, поскольку дама с откровенным недружелюбием посмотрела на серое обшарпанное здание вокзала.
К Василию подошёл дежурный милиционер. С интересом оглянулся на возмущённую дамочку, покрутил пальцем у виска и спросил:
– Дядь Вась, огурчик одолжи?
– Бери, какой понравится. Опять карамельками закусываете?
– Не говори, – согласился милиционер, выбирая огурчик. – Когда ящик занесёшь, с нами дёрнешь? Мы оставим.
– Да нет, спасибо, – отказался Василий. – Не оставляйте. Возьми и лучку.
– Как тёть Ань?
– Прихворнула маленько.
– Бывает… Ладно, дядь Вась, пацаны ждут, – милиционер направился в сторону «дежурки». – У деда свежая картошка и зелень, помогите расторговаться! – на ходу громко обратился он по-свойски к пассажирам, спешащим с пивом от заветного киоска к своим вагонам.
И, действительно, многие поняли, что одним пивом да фисташками сыт не будешь. Так что в оставшиеся минуты до отправления поезда все припасы у Василия мигом раскупили.
– Сдачи, дед, не надо, – отмахивались мужики, глядя на орденские колодки, – убери свою мелочь!
«Внимание!!! С первого пути отправляется скорый поезд „Москва-Владивосток“! Будьте осторожны!» – известил пассажиров громкоговорящий металлический голос из динамика вокзала.
– Хлебнёшь? – мужчина, который вчера вернулся из вагона-ресторана с крашеной девахой, оторвал ото рта баночку с пивом, протёр дырку ладонью и протянул Вилли, когда все вошли в вагон и мимо окошек медленно поплыли станционные постройки. – Видел тебя вчера. Подругу-то где потерял?
– Какую подругу?
– Ладно, проехали. Шарабан-то болит?
– Это как?
– Опохмелись, полегчает.
– Спасибо! У нас не принято опохмеляться. Мне бы кофе…
– Ну, как знаешь, – мужчина поднёс баночку к своим губам и жадно сделал два глотка. – Чашечку кофе, ванну, – пробормотал он и направился в своё купе.
Вилли медленно приходил в себя, но голова раскалывалась. Рядом оказался дядя Лёха. Отвернув край матраса, присел сбоку. Участливо посмотрел на парня, спросил:
– Что? Худо?
Вилли мотнул головой и стал нашаривать взади себя на сетчатой полочке аккуратно сложенное вафельное полотенце, намереваясь сходить в туалет и смочить лицо холодной водой.
– Не то слово? – добавил к предыдущему вопросу дядя Лёха. – Может, примешь капель пять?
Вилли отрицательно покачал головой из стороны в сторону.
– Ну, ты смотри. Если что, мы на месте, – дядя Лёха встал, расправил угол постели, ещё раз глянул на парня. – Надумаешь, подходи…
– Гитлер капут? – спросил Толян.
– Вроде того, но ещё не капитуляция…
– Значит, жить будет. Слабоватая нация.
– Наливай.
– Может, пивка для начала?
– Северное сияние хочешь? Пивко оставим на потом. Кто знает, где ещё придется затариться.
– Скоро Амурская область. В Архаре пивзавод нехилый. Стопудово подкатят пивко свежее к поезду.
– Во-первых, до Архары еще нескоро. Во-вторых, не факт, что пивзавод твой там ещё работает. Всё кругом развалили. Целую страну кончили. Кстати, когда на вахту ехали, что-то я в Архаре, большая же станция, пива не видел?
– Так, ночью же проезжали?
– Точно ночью.
– А откуда про пивзавод знаешь?
– Приходилось раньше, после армии, гостить в Архаре у родни. Тётки там мои жили. Пиво разливное было классное.
– Ну, вспомнил, когда это было. Я так, Толян, понимаю, рынок наш российский теперь одним импортом завален. Вот, смотри, баночка наша? Не наша. Баварское пиво. Кстати, надо бы предложить немцу-то? Сродни ему этот напиток.
– Ему уже предлагали, отказался.
– Кто?
– Чудак, который вчера из ресторана чувиху привёл в наш вагон.
– А-а.
– Привёл, а сам храпака задал. Чудак, говорю же.
– В общем, прорвало этот импорт, – раскладывая купленные на перроне овощи, продолжал свою тему, будто его заклинило, дядя Лёха.
– И тебя, Лёха, прорвало. Вроде, с похмелья, а такой словесный понос, – Толян потряс полупустой бутылкой «Рояля».
– Наливай. Помаленьку только, – дядя Лёха при виде спирта закашлялся.
Толян, морщась, плеснул в стаканы со словами: – Закусь знатная. Такую зелень люблю с превеликим аппетитом. Кажись, перебрали вчера. Баба ещё эта.
– Вроде, ничего из себя.
– Разве что в голодный год…
– Видел, Толян, какая жизнь пошла? Фронтовик продаёт овощи, – хрустнув огурцом, сказал, как бы между прочим, но обращаясь к товарищу, дядя Лёха.
– И что? Значит, урожай хороший.
– Я не про то.
– А про что? – прожёвывая хлеб с зелёным лучком, удивился Толян.
– От хорошей жизни, что ли? В Германии ветераны тоже на перроне торгуют, чтобы к пенсии приварок был?
– А ты иди и спроси у этого немца молодого.
– Оно мне надо? В дебри лезть? Ещё политики не хватало…
– Тогда не базарь.
– Давай ещё по капельке?
– Давай.
– Мальчики, чаю не желаете? – заглянула в купе полная проводница.
– Желаем. И даже с превеликим аппетитом.
– Кто бы сомневался.
– Нам нравится ход ваших мыслей, – почему-то сумничал Толян.
– Покрепче? – уточнила она.
– Три в одном, то есть, два пакетика и сахар, – опять сумничал Толян.
– Вот это понимаю, – подмигнув товарищу, когда проводница ушла за чаем, дядя Лёха изобразил руками что-то округлое перед собой, чуть не смахнув свой стакан.
– Да уж, – облизнув губы, согласился Толян, макая огрызок огурца в соль, насыпанную на бумажку.
* * *
– Ну что, дядь Вась, всё распродал?
– Распродал, – махнул тот рукой, убирая в уголок пустой фанерный ящик, который он всегда оставлял в «дежурке». – Надо ближе к обеду выносить продукты к поездам, но сегодня хотел с утречка. Удачно и попутка попалась. После обеда дома другие дела.
– Может, хлопнешь?
– Нет. Домой пора. Как раз автобус скоро.
– Тоже сейчас смену сдавать и по домам. А чаю стакан?
– Чаю можно, – глянув на именные часы, что вручали нынешней весной фронтовикам в связи с 50-летием Победы, согласился Василий.
Компания из трёх милиционеров – дежурная смена – потеснилась за маленьким облезлым деревянным столиком, который притулился в соседней крохотной комнатёнке «для приёма пищи».
Резко зазвонил телефон на пульте дежурного.
– Тс-с! – старший смены – лейтенант – взял трубку. Остальные – прапорщик и младший сержант – примолкли, пока тот докладывал начальству что-то по ситуации в прошедшую ночную смену. На старенькой электроплитке закипел чайник. Один из милиционеров выдернул из розетки перемотанную синей изолентой вилку.
– Дядь Вась, сахару нет. Вот конфетки, хлеб.
– Спасибо, ребята.
К столу от дежурного пульта вернулся лейтенант.
– Ориентировка поступила. Поездная кража. Надо передать по смене.
Со стороны обезьянника, который размерами метра полтора на полтора, раздался стук по железной решётке.
– Достал бузить! – не успев присесть за стол, крикнул недовольно лейтенант. – Что? Опять приспичило?
– Нет! – раздался из обезьянника хриплый голос. – Мужики, будьте людьми! Трубы горят!
– И что?
– Плесните глоток!
– Ты что там? Совсем оборзел?!
– Мужики!.. Поимейте жалость! Сами, что ли в таком состоянии не бываете?
– Совсем рамсы попутал?! – возмутились милиционеры.
Из обезьянника в коридорчике повторился стук, громко и настойчиво.
– Мужики! Помру, на вас тяжкий грех останется! – хрипло ругался задержанный. – Я же вас вчера спонсировал!! Причём со всей щедростью!! Имейте совесть!
– Ну, однако, совсем достал! – беззлобно выругался прапорщик и предложил, обращаясь к лейтенанту:
– Сергееич, может, плеснуть ему? Всё равно отпускать будем, пока смену не сдали.
– Цедни ему полстакана и пускай катится, – поморщился лейтенант.
4
Середина 1990 годов.
Германский город. Улицы. Кварталы. Большая квартира. Пожилой седой человек, сидя, в кожаном кресле, смотрит телевизор. Выпуск новостей на российскую тематику. В них опять сплошной негатив. Взрыв метана в шахте, сход вагонов грузового поезда на железной дороге, убийство крупного бизнесмена. Старый немец ощутил волнение. Племянник путешествует по России. На поезде дальнего следования он заехал в самую Сибирь. Сейчас находится за озером Байкал. Зазвонил телефон. Генрих взял трубку. Кто-то из знакомых тоже только что посмотрел по телевизору «русскую картинку» и теперь по-дружески укорял старого друга, что тот неосмотрительно отпустил племянника в поездку по непредсказуемой разными печальными событиями России. Тем более, что довольно неспокойная ситуация имеет место на Северном Кавказе. Генрих кивнул и положил трубку. Задумался, теребя пальцами седой висок. Он и сам прекрасно владеет информацией о том, что происходит сейчас в России. В какой-то степени успокаивало то, что где находится Северный Кавказ, а где Сибирь?.. Между ними расстояние в тысячи километров…
Сибирь… Благо, племянник вернётся до наступления холодов. Сибирь… Послевоенная мирная Сибирь. Лагерь военнопленных. Но о нём лучше не вспоминать. От воспоминаний начинает ныть правая нога. Почему правая? Всегда при подобных воспоминаниях непременно болит правая нога. В районе ступни. Какое чудо, что она осталась цела! Спасибо русскому врачу всё в том же лагере военнопленных в Сибири. Но обморожение ног он получил ещё под Сталинградом.
Немцы признавали советскую форму простой, практичной и удобной. При 30-градусном морозе лучше оказаться в телогрейке, чем в пиджачке от Нuqo Boss. Одежда вермахта удобна и практична для Европы, но только не для России. Одной из ошибок немцы считали подгонку сапог к ноге – это дало преимущество при маршах летом и кучей отмороженных пальцев зимой 1941—1942 годов. Широкие раструбы сапог – удобно летом, но попробуйте походить в них по глубокому снегу.
Что в советском обмундировании шокировало немцев? Экипированные под стать погодным условиям бойцы Красной армии лучше переносили тяготы первой военный зимы, подорвавшей боевой дух нацистов. Производившаяся в швейных мастерских модного дизайнера одежды Hugo Bossa военная форма нацистов была изготовлена из качественного сукна с использованием более сложного покроя, нежели обмундирование советских солдат, которое вызывало смех противника ровно до наступления первых серьёзных русских морозов. Недоумение немецких военнослужащих, в 1941 году переступивших границы СССР, вызвало весьма разношёрстное обмундирование советских солдат в рамках одного и того же рода войск. Зачастую на бойцах была форма, сшитая по неодинаковым выкройкам и из разных материалов, к тому же дополненная вещами из гражданского гардероба. Такая несвойственная для армии пестрота объяснялась спонтанным вторжением фашистов, в руках которых в результате неблагоприятного начала боевых действий оказались военные резервы вещевого имущества, сконцентрированные в приграничных районах. Неразбериха с экипировкой продолжалась до середины 1942 года, когда лёгкая промышленность наконец-то смогла наладить производство летних и зимних комплектов обмундирования для личного состава Красной Армии в условиях многомиллионной всеобщей мобилизации. Хорошо проявившая себя на полях сражения западного фронта шинель, оказалась бессильной против арктических, на взгляд немцев, морозов, которые охватили территорию СССР зимой 1941—1942 годов. В своих воспоминаниях об этих страшных днях обер-лейтенант одной из пехотной дивизии Маурер писал: «Я был просто взбешён. У нас не было ни рукавиц, ни зимних сапог, ни достаточно тёплой верхней одежды – ничего, что могло бы хоть как-то спасти от этого холода и позволило бы нам сражаться с врагом». С завистью смотря на советских солдат, немцы тоже желали стать хозяевами меховых рукавиц, ватной куртки и штанов, которые реально защищали тело от холода и не стесняли движений при атаках и разведке. Всего за период Великой Отечественной войны заводами страны были выпущены десятки миллионов ватников, гревших рядовых и сержантов в окопах на линии фронта. Фашистам за неимением подобного обмундирования приходилось приспосабливаться к местным климатическим условиям. Служивший в пехоте офицер Хаапе самостоятельно «подобрал себе целый гардероб», состоявший из тёплых носок, обмотанных фланелью и газетой, кальсон, двух сорочек с шерстяным жилетом, легкого мундира и широкого кожаного пальто, надеваемых поверх друг друга. Свою голову он защищал двумя шерстяными шапками, а на руки надевал две пары перчаток – вязаные и кожаные, стягивая рукава верхней одежды шнурком, чтобы туда не задувал ветер. Называя свой военный костюм скафандром, Хаапе, сетовал, что воевать в таком обмундировании было невозможно, единственной его функцией было уберечь тело от переохлаждения.