Александр и Таис. История одной любви. Книга первая. Том 1

– Устала наша Аталанта, – тихо проговорил Неарх. – Меня и самого разморило. – Он назвал Таис именем легендарной женщины – единственной участницы похода аргонавтов в Колхиду.

– Да, охота ее утомила. Мало в ней от Артемиды, – согласился Александр и мельком взглянул на мрачного Гефестиона, который, потупившись, сидел в углу.

– Зато много от Анадиомены, выныривающей11, – улыбнулся Неарх.

Мужчин охватило умиление – так сладко, младенчески-невинно спала Таис на плече Александра. Не последовало никаких смешков и шуточек, по отношению к ней они были неуместны. Таис любили. Где скрывалась тайна ее обаяния? Может быть, в поясе, как у Афродиты.

– Да, охота была удачной, – подтвердил Птолемей.

– Уж не Таис ли тому виной? – улыбнулся Неарх.

– Что ты имеешь в виду? – вскинул глаза Александр. – Что дикие звери следовали за ней, как за Афродитой, которых богиня усмиряет любовным желанием?

– Нет, за Афродитой идут волки, львы и медведи, а не лани. Лань – зверь Артемиды. А ведь именно здесь ее царство, – вступил в разговор Клит, прозванный Черным, брат кормилицы Александра, между прочим, спасший ему жизнь при Гранике. Вообще-то, он был человеком простым, несколько прямолинейным, «военным», как бы сказала Геро и этим выразила все. Но Александр прощал его «простоту», потому что любил его.

Филота же был человеком, который не говорил, что думал, а думал, что говорил. Потому вслух ничего не сказал, но про себя решил, что этот идиот случайно оказался прав. Лев – это Александр, волк – это Птолемей, медведь – Леонид, может быть еще кто-то. А то, что эта афинская дрянь укротила и приручила не одного и не двух, так это точно. Хотя, спору нет, в Таис что-то есть, он и сам бы не отказался от нее. А насчет нее и Александра – что-то непонятное. С одной стороны, он ей покровительствует, с другой – не берет к себе? Все у него с вывертом, все не как у людей. Лиса с виноградом. Филота презрительно отвернулся.

Не удивительно, что он не понимал Александра. Чтобы понять и оценить другого человека, надо хотя бы отчасти самому обладать сравнимым качествами.

Подали еду, и Александр разбудил Таис. Она смущалась и удивляясь тому, что так незаметно уснула.

– Теперь мы квит; чтоб не обижалась, что я усыпаю в твоем присутствии, – кивнул царь.

– Надеюсь, я не храпела?

– Нет, зато рассказала все свои тайны, – поддразнил ее Александр.

– О!.. – Таис с надеждой посмотрела на Леонида, – у меня нет никаких тайн.

– А тайна твоего происхождения? – не унимался Александр.

– Мы решили, что ты ближе к «выныривающей», чем богине-деве с ланью, – сказал Леонид.

– Но только тем, что я не дева с некоторых пор, – усмехнулась она. – Но не гневите богов такими сравнениями, – и Таис от сглаза поплевала себе за шиворот. – Иначе Афродита накажет меня и наградит отвратительным запахом, как лемносских женщин. Не к столу будь сказано…

– О, мне сейчас ничего не перебьет аппетит! – подытожил Черный Клит и принялся за увесистый кусок.

Оставив в Карии значительный контингент наемников и «гетайров» и отправив своего первого генерала Пармениона с обозом и фессалийцами зимовать в столицу Лидии Сарды, Александр налегке пошел в южном направлении подчинять побережье Ликии и Памфилии. Затем он планировал повернуть на восток, пройти Писидию и весной встретиться с остальными частями армии во Фригии.

По поводу молодоженов, ушедших на зиму в Македонию, прозвучало немало шуток и пожеланий. Птолемей остался, сославшись на то, что уже родил ребенка и выполнил долг перед Македонией. Мелеагр и Клеандр отправились в Элладу вербовать новых солдат. Все как-то разошлись на зиму, один Александр не угомонился. Он не хотел, как было принято, использовать зиму для отдыха. Это казалось ему бессмысленной тратой драгоценного времени. Он рассчитывал легко захватить Ликию и Памфилию и, действительно, ему сдались около 30 городов, хотя не обошлось и без сопротивления, например, в Термессе или Салагассе. Город Аспендос на подступах к Киликии поначалу добровольно признал власть Александра, но не выполнил его требования о выплате подати и поставке коней, которых там выращивали для персидского царя. Узнав об этом, Александр вернулся и захватил город. На этот раз сумма контрибуций увеличилась в два раза, от жителей царь потребовал выдачи отцов города в залог верности и подчинения своему сатрапу. На дальнейшем пути во Фригию Александр не встретил серьезного сопротивления.

Чуть раньше произошло неприятное происшествие совсем другого рода. Когда армия стояла в Фаселисе, от Пармениона пришло тайное донесение. Он перехватил шпиона Дария Сисина с письмом в адрес Александра Линкестийца о предложении свергнуть царя в награду за трон в Македонии и 1000 золотых талантов. Парменион взял Линкестийца под стражу и ждал приказа царя, как с ним поступать. Это был тот самый кузен царя, который первым принес ему присягу верности и которому не доверял Птолемей.

Александр собрал своих ближайших соратников на совет. Все убеждали его, что вина Линкестийца вполне доказана: есть показания дезертира Аминты, который якобы был послан Линкестийцем к Дарию, и Сисина, который вез ему ответ царя царей. Сам Линкестиец, естественно, все отрицал. Однако Александр не спешил выносить обвинение на войсковое собрание, которое по закону решало вопросы измены царю и Отечеству и выносило смертные приговоры. Он приказал оставить бывшего начальника фессалийцев под стражей.

Таис еще до того, как известие о снятии Линкестийца стало официальным, нюхом почувствовала, что атмосфера в стане как-то изменилась. Она выудила у Птолемея объяснения только после клятвы держать язык за зубами.

– И что думаешь ты? – спросила Таис, когда он посвятил ее в суть дела.

– Уверен, что виновен. Его вообще надо было убрать еще 2,5 года назад, как все Александру и говорили. Нельзя оставлять в живых возможных претендентов на престол, себе дороже будет. Такова традиция, а она не возникает просто так, в ней опыт поколений. А он пожалел его и Архидея, своего сводного брата. И вот результат.

– Но от Архидея-то какой толк? Он же не в своем уме. Какой из него царь?

– Не важно. Он сын Филиппа, пусть побочный, пусть ненормальный. Иногда это даже хорошо. Не все цари правят сами. И Парменион тоже не так уж бескорыстен. Ему ой как на руку истребить Линкестийцев! – Готовит место для своих. Их род после Линкестийцев ближайший к царскому.

– Что ты такое говоришь? – поразилась Таис, и Птолемей решил попридержать язык. В мире, в котором жила Таис, не было столько коварства. – Ты считаешь, что весь заговор подстроен?

– Я думаю, что Александр так считает.

– Он так сказал?

– Нет, он только сказал: «Меня это не убеждает».

В общей сложности за зиму армия совершила марш в 750 километров, пройдя от прибрежной области через заснеженные горы, а позже – степи, до Гордия, столицы Фригии. Там ее ждали Парменион с обозом, молодожены и подкрепление. Заняв стратегически важный Гордий, Александр перекрыл две дороги, по которым из Персии на запад империи доставлялись воины, припасы и кровь войны – золото.

Позже Таис читала у Каллисфена, придворного историографа Александра и племянника Аристотеля, о чудесных знамениях, сопровождавших эту зимнюю компанию, и только усмехалась. Особенно над историей об отступлении моря по пути Александра, когда, якобы, по божественной воле, волны сами отхлынули, освободив проход вдоль скал. На самом деле божественной волей была воля Александра, приказавшего проложить дорогу по склонам. А вот в истории об украшении венками статуи философа Феодекта в Фаселисе Александром и его захмелевшими друзьями она сама принимала участие. Отличный был день, веселый.

Да, зимний поход по побережью, сделавший бесполезным огромный персидский флот. А ведь Таис могла и не оказаться при этом. Александр решил, что ей место в общем обозе у Пармениона, и Таис пришлось устроить безобразную «сцену», чтобы переубедить его. Александр очень удивился ее сопротивлению, так как справедливо считал, что «ей в обозе будет лучше».

– Зачем тебе эти мучения – изнурительный быстрый марш? Тебе будет очень тяжело: где упал – там уснул, что нашел – то поел, нормальный привал раз в три-четыре дня. Грубая жизнь безо всяких удобств, зато со множеством неудобств. Куда тебе тягаться с закаленными воинами, которые другой жизни не знают? Да и вообще, ты понимаешь, что ты должна меня слушаться? У нас тут армия, – прибавил он шутливо, – и приказы в ней отдаю я. А если я хочу и впредь это делать, то мне надо хорошенько следить, чтобы они исполнялись.

– Но я не твой солдат! – защищалась Таис. – Ты хочешь, чтобы всегда было по-твоему.

– А как же!? Я предупреждал тебя, чтобы ты не пыталась вить из меня веревки.

– Я не пытаюсь, что за вздор!

И вдруг неожиданно, даже для себя, спросила:

– Мы – друзья?

Вот тут она его поймала. Он открыл рот в замешательстве. Потом все же усмехнулся ее находчивости – на этот смелый вопрос можно было ответить только утвердительно. Так он и ответил после долгой заминки.

– А в дружбе важно равенство. Так вот, я не пытаюсь вить из тебя веревки, я только борюсь за свои права.

Александр развел руками и покачал головой. Таис обожала, когда он так делал.

– Это в тебе афинское заговорило. Все вы такие – демагоги. Смотри, собаку против меня настроила, – он указал на Периту, с укором глядевшую на своего хозяина. – Ты – ненормальная, я тебе уже это говорил.

– Другим я нравлюсь, – обиделась Таис. – Один ты ищешь, что бы во мне покритиковать!

– Я тебя критикую?! – воскликнул Александр, уставился на нее своими квадратными македонскими глазами и прижал руки к груди. – Я хотел, чтобы тебе было лучше, а мне – спокойней! (Это у него вырвалось, огорчило его и порадовало ее). Теперь надо будет отрывать Птолемея от дела, чтоб он смотрел за тобой.

Таис поняла, что остается, но еще находилась в пылу спора:

– Ах, значит, он заботится обо мне по твоему приказу?

Александр откинулся вместе с креслом и покачался на его задних ножках, потом, наслаждаясь, улыбнулся:

– Нет, не по приказу, по моей просьбе и по своему горячему желанию… борец за права. И все-таки, несмотря на твое невыясненное, но несомненно божественное происхождение, жизнь в Афинах оставила на тебе свой базарный след.

– Я молчу, пусть последнее слово останется за тобой, – улыбаясь, пролепетала Таис, глаза же ее победно блестели: «Ты же сам рад, что я остаюсь.»

Перита, которая поняла все как сказанное, так и не сказанное не хуже участников разговора, одобрительно гавкнула, и, вытянув шею, улеглась у ног горячо любимого хозяина.

Вот так все получилось. Александр не сгущал краски – Таис действительно с непривычки пришлось очень тяжело. Но она научилась мужественно сносить непомерные физические нагрузки, бурчащий от голода желудок, хроническую усталость, ночной холод в горах, невозможность согреться и выспаться в продуваемой всеми ветрами палатке. Удивительно, что она ни разу не заболела! Только когда они останавливались в населенных пунктах, и Птолемей устраивал ей хорошую квартиру, Таис удавалось помыться и немного прийти в чувства.

Жизнь в пути, казавшаяся летом веселым приключением, захватывающим путешествием, зимой заметно утратила свою привлекательность. Но Таис терпела трудности ради возможности быть рядом с Александром. Даже если бывало, что Таис по нескольку дней не видела его, не говорила с ним, ей было важно осознавать себя участницей его жизни. Она была рядом.

Иногда случались трогательные вещи, вознаграждавшие ее за все муки: как-то перед переходом через горы, на которых лежал глубокий снег, Александр обратился к стоящей рядом Таис: «Ну-ка, покажи ноги». Таис, не долго думая, с невинной улыбочкой подняла платье до… самого предела. «Я сапоги имел в виду!» – уточнил Александр ко всеобщему хохоту. Разве можно передать словами, что чувствовала она, неожиданно услышав за спиной его ироничное: «Ну, как дела, упрямица?» Или, глядя с обрыва на серое зимнее море: «В воду не тянет?» А сам улыбается во все зубы, глаза хитрые, на щеках румянец с размытыми краями, волосы треплет холодный ветер. Конечно же, скажи он Таис в эту минуту – прыгай, она прыгнула бы, не задумываясь.

Вот так ведь бывает, как это не странно – бывает. Кто знает, тот поймет, а кто-то, может быть, поймет, и не зная.

– Ты понимаешь, чего ты от меня требуешь?! – с отчаянием в голосе воскликнул Александр.

Это был не первый разговор на эту тему, но самый тяжелый, ставший решающим.

– А ты считаешь, что я не имею на это право? – возмутился Гефестион.

– Она ни в чем не виновата, и она несчастлива…

– Поэтому и я должен быть несчастлив? За что? Почему? В чем я так провинился, что ты разбиваешь мне сердце?

Гефестион не мог говорить, его душили рыдания. Он был невменяем от горя, а Александр не мог смотреть на его страдания. Голова шла кругом, и он не знал, как ему поступить, потому что как бы он не поступил, его решение оказывалось роковым. Кем пожертвовать: Таис – в угоду Гефестиону, Гефестионом – в угоду Таис? Собой-то придется пожертвовать в любом случае! И в любом случае кто-то (или все?) оказывался в проигрыше.

Может, Гефестион прав и лучше не втягивать ее «во все это, пока еще не поздно»?

Гефестион рыдал всю ночь. Без перерыва. Какая-то невероятная истерика. Такого не было никогда. Значит, он прав, происходит что-то непоправимое. Иначе откуда такая мука, такое неприятие. Значит, чего-то Александр сам не понимает.

Александр знал, что может подчинить любую чужую волю – по-хорошему или по-плохому, все равно. Но Гефестион был исключением. Он был вне других. Он был его самым любимым, самым ценным сокровищем, его половиной, его лучшим «я». Их жизни переплелись, соединились в одну, как в толстый канат, который уже не раскрутишь. Их дружба казалась непоколебимой и вечной, необходимой и естественной, как воздух. И вдруг такое… Такие душевные терзания со стороны Александра и такое отчаяние со стороны Гефестиона.

Он был изумительный – Гефестион, прекраснейший, достойнейший человек. Но… Он был ревнив. Всегда без повода, и всегда Александр мог его приструнить и успокоить, потому что – без повода… Сейчас же повод был, а виноватых – не было. Какие могут быть виноватые? Раньше «умеренная» ревность Гефестиона даже, смешно сказать, тешила самолюбие Александра, не мучила так, ибо царь не догадывался о ее размахе и силе. Сейчас же ее убийственная сила коснулась всех троих и требовала свою жертву.

А вышло все так. Они находились как раз в Ликии, в горах, где на склонах лежал мокрый снег, что вызвало повышенный интерес у Таис, ибо настоящий снег в своей жизни она видела впервые. В сумерках вдруг повалили густые хлопья, о чем кто-то и сообщил ужинавшей в шатре Александра компании. (На привалах Александр по возможности устраивать теплый ужин для своего окружения, во время которого они отъедались, отдыхали, а заодно обсуждали дела.) Услышав про снег, Таис в одном платье выскочила на улицу. Александр снисходительно усмехнулся, взял свой плащ и пошел за ней, верный роли заботливого покровителя, которую он играл по отношению к ней.

Таис зачарованно, с блаженной улыбкой глядела в розовое вечернее небо, на неповторимое по красоте зрелище – завораживающий танец снежинок. Александр подошел сзади, укутал ее в плащ, и задержал руки на ее плечах. Теперь они оба ловили снежинки на свое лицо и оба чувствовали… свое единство. По ее щекам медленно, в темпе падения снега, катились слезы. Они стояли так – рядом, и смотрели в одном направлении – в сумеречные небеса. Им казалось, что не снег опускается сверху, а они медленно подымаются в небо. Таис повернула к нему лицо: «Я хочу умереть сейчас, потому что лучше уже не будет.»

Александр смотрел ей в глаза и молчал.

Она ждала его ответ. Но он молчал. Как гадко, боже мой, великий Зевс-Громовержец, как стыдно разрушить магию этого момента, как отвратительно врать, как стыдно …бить женщину.

– Что ты, в твоей жизни будет еще достаточно снегопадов.

Гефестион, наблюдавший эту сцену, не смог больше сдерживать себя и с отчаянием сумасшедшего отважился на последний решающий разговор с Александром – или я, или она!

Все закончилось катастрофой с человеческими жертвоприношениями. Александр был вынужден пожертвовать Таис. Он пообещал Гефестиону, что будет относиться к ней по-дружески, как она того и заслуживает, но любовь свою к ней убьет. С жестокостью безумца Гефестион потребовал от Александра:

– Поклянись мною!

Александр не сомневался, что Гефестион не просто пугает его. Этот сумасшедший вполне мог сделать с собой все, что угодно.

И этот сумасшедший был властелином его жизни.

Александр, сцепив зубы и зажав сердце в тиски, подчинился.

Так все закончилось.