Там по периметру стояли стульчики, и он уселся на один, ожидая погрузки. Из скрытых динамиков шла трансляция какой-то старинной песни. «Это ж прошлый век», – догадался Гордей. «…Закатай меня в асфальт своей любви», – гнусаво, как тогда было модно, пел народный акын Макар. Хоть песня и была прошлого века, но Гордей нашёл эту метафору суперской. Это гораздо более ёмко и ближе к сути, чем глупое «поразить стрелою сердце» или тем более to fall in love. Ну или «вздёрни меня на виселице своей любви» ещё можно сказать. Или «расстреляй меня из пулемёта своей любви». Но это явно менее удачные варианты. Впрочем, в плане разрушительности любви для обычного человека это всё едино. Гордей это понял на собственном опыте, когда внюрился. Был в его жизни и такой эпизод – уже в зрелые годы. Ну как может нормальный мужчина выдержать сладкую пытку присылаемыми фотографиями в стиле «Нюра ню фо ю», скажите на милость? Стоп, эту тему лучше сегодня обходить стороной – Гордей усилием воли прогнал неуместное видение и переключился на разглядывание носков собственных ботинок.
Наконец позвали в ракету. Секьюрити с пустым лицом и в роскошном мундире, как у капитана викторианского фрегата, поводил по Гордею рамкой, немного брезгливо осмотрел содержимое карманов, попросил Гордея продемонстрировать в развёрнутом виде свой клетчатый носовой платок, потом взял его идентификационную карточку и некоторое время зачем-то списывал с неё разные коды в свой гроссбух. «Сервер грохнулся», – ответил он на незаданный, но логичный вопрос. Потом служащий попросил Гордея расписаться, что он прошёл предполётный инструктаж, после чего, уже порядком раздражённый этой бодягой, Гордей прошёл-таки в кессон. Там он выкурил последнюю сигарету (на станции не курят в принципе), пошарил глазами по комнате и увидел, как загорелся один из двух указателей, ведущих в расходящиеся тоннели. This way, please. Ага, понятно…
Сам перелёт до станции ничего особенного собой не представлял. Обычное дело. На самолёте летать куда интереснее – там хотя бы газеты дают. А тут просто сорок минут шума и вибрации. Потом всё стихло, была пара несильных рывков, какое-то лязганье, чпоканье, и вот Гордей уже ступил в станционный кессон. Там было пусто и слегка пованивало, но Гордей не разбирался в природе кессонных запахов – может быть, здесь так и надо. Побродив в задумчивости, он прошёлся вдоль стенки, нашёл гостевой шкафчик, придирчиво поглядел, что там внутри, и только потом встал «под дезинфекцию» в санитарный блок. После этой, довольно утомительной, процедуры переоделся во всё станционное, скептически осмотрел себя в зеркале и пошёл искать свой запаянный контейнер с вещами. Его продезинфицировали ещё на Земле, там же залили в пластик и закинули в ракету. Гордей вообще-то не был уверен, что всё делает правильно, но спросить было не у кого. Как будто попал в фильм «Солярис». Одни пустые коридоры. Даже как-то стрёмно слегка…
Гордей ещё наводил на себя приличный вид в санитарном блоке, когда его коммуникатор в кармане пропикал, что пришло какое-то сообщение. Коммуникатор, как выяснилось, оказался пошустрее Гордея – уже нашёл внутристанционную сеть и подконнектился к ней, поэтому это вполне мог быть сигнал от кого-то из станционных людей. Так оно и оказалось. На экранчике пробежала строка: «Hello. This is the captain. Welcome to the station! Please use the cabin №26 for your stay. You can find the general stations guide and some additional instructions there. I will see you in my cabin №12 at 10 аm. Please, don’t be late. Thanks». Гордей побродил по коридорам в поисках каюты №26. Как выяснилось, никакой последовательности в нумерации не было. За каютой №8 почему-то следовала каюта №3. И так вдоль всего коридора. Лёгкий запах шизофрении как будто витал в воздухе. В комбинации с пустыми коридорами это ощущение было довольно отчётливым.
Наткнувшись в конце концов на свою каютку, Гордей бегло осмотрел её и плюхнул подуставшее тело на маленький диванчик. Надо было немного собраться с мыслями. Он обнаружил небольшой дисплей в стене, осмотрел его и очень аккуратно (на всякий случай, мало ли что) вдавил кнопку включения. Побежали строчки станционного расписания на сегодня и завтра. По станционному, оказывается, было ещё раннее утро. Ага, вот: с утра профилактика многочисленных систем, потом обед, отработка АЗ, ужин, концерт, отбой (23:30). Подумалось: «Да тут у них всё по-военному». Ещё позабавило, что надписи на предметах менялись в зависимости от языка гостя. Гордей увидел дверцу и надпись «Утилизатор продуктов метаболизма». Встал с диванчика, оттянул дверь, заглянул. Стало понятно, что это просто туалет, только отчего-то так причудливо названный или не очень корректно переведённый. У космолингвистов наблюдались проблемы, н-да… Впрочем, ладно… До визита к кэпу ещё была масса времени, можно было поразмышлять о чём-нибудь. Или вздремнуть.
4. Беседа с капитаном Ферстаппеном
Раздался мягкий щелчок. Гордей открыл дверцу каюты и погрузился в зеленоватый полумрак. Хм… Неожиданно. Первое, что бросилось в глаза, – это знакомая композиция из позднего Боттичелли в рамке морёного дуба на точечно подсвеченной стене напротив Гордея. Ну да, всё правильно – это же «Сцены из жизни святого Зиновия», – присмотревшись, узнал Гордей. Подумалось, что тут по меньшей мере забавно… Кажется, напутствия главреда начали оправдываться…
– Проходите, уважаемый. Присаживайтесь в креслице. Оно слева от вас, – прозвучал из полумрака мягкий баритон.
Антураж кэповской каюты был занимателен, если не сказать – эксцентричен. Гордей был к этому не очень готов, признаться… Было сразу видно, что хозяин каюты любит старину и дерево. И соответственно, тут было всё стилизовано под уютный кабинетик из прошлых времён. С книжными полками под потолок (весьма невысокий, увы). В общем, каюта была что надо, даже на Земле не часто встретишь такое отношение к интерьеру своего служебного пространства. В углу располагался массивный письменный стол, на нём была водружена архаичная настольная лампа серьёзного вида с мягко-зелёным абажуром. В другом, затемнённом, углу находился уютный диванчик. Неясно, конечно, как кэп это всё хозяйство протащил на орбиту. Но, видимо, у профессионалов космоса тоже имеются свои секреты. Гордею с каждой минутой становилось на станции всё интереснее и интереснее. Трудиться тут не особо хотелось, а вот предаваться раздумьям о глобальных вещах, о судьбах мира – это самое оно. Гордей на секунду представил, как хозяин кабинета шумно отчитывает бестолковых заправочных техников или нерадивых телеметристов. Он, кстати, обнаружился сидящим на диванчике и листающим какой-то журнал или тетрадь. Когда Гордей его вежливо поприветствовал, кэп сунул ноги в шлёпанцы, поднялся с диванчика, вышел на свет. Он был рыжий, тощий, голубоглазый и какой-то весь угловатый. Похоже, действительно, норвег. Прожилки на носу выдавали в нём скрытого пьяницу. Но сейчас он был трезв, абсолютно вменяем, подтянут, и от него вдобавок пахло одеколоном. На шее его был повязан какой-то легкомысленный шарфик. Гордей от этого нюанса слегка насторожился, но потом расслабился. Выглядел кэп в целом весьма радушно, искренне улыбался свежему человеку и, если бы контекст их встречи это допускал, наверняка угостил бы гостя сигарой и хорошим виски…
Но это на Земле, а не тут… Н-да… В служебном помещении создать такую уютную атмосферу можно только за длительное время, отметил про себя Гордей. Видимо, этот человек капитанил тут уже изрядно.
Кресло, аристократически скрипнув, приняло Гордеевы формы, и между мужчинами потёк небольшой разговорчик, иногда нарушаемый негромким звуком зуммера, который периодически раздавался откуда-то из-под потолка капитанского отсека, и ещё шумом прокачиваемого по трубам воздуха.
– Насколько я понимаю, у вас есть некое задание. Будет ли мне позволено узнать его? – аккуратно осведомился кэп, наливая чай Гордею.
– Мы в нашем журнале хотели бы дать большой репортаж о станционной культурной жизни, о людях. И вообще… – тактично ответил тот.
– Хм… Наверное, будет нелишним вас всё-таки подготовить слегка, – серебряная ложечка звякнула в стакане кэпа.
– Вполне возможно, капитан, – звякнула в ответ другая, мельхиоровая.
– Вам следует учесть, мой друг, что тут у нас, на станции, всё несколько иначе, нежели на Земле. – Голос кэпа был мягок и вкрадчив, как будто он уговаривал Гордея быть снисходительным. – Я прошу не делать никаких выводов до отбытия со станции. – Кэп зачем-то взглянул на календарь на стенке.
– Разумеется, я отдаю себе в этом отчёт. Но я могу с людьми-то пообщаться? – ложечка Гордея на миг замерла в стакане.
– Да, конечно. Но тут много разных своеобразных личностей. Радикально противоположных, кстати. И, вполне возможно, не все на вас произведут положительное впечатление. И ещё я думаю, вас слегка удивит многообразие способов заполнения досуга умными людьми – а иных здесь, извините, нет. Я за этим слежу, так сказать… И, пожалуй, можно сказать, что за тридцать лет тут сложился свой микроклимат, свой менталитет, даже этикет несколько отличается от земного.
– В самом деле? А почему, позвольте полюбопытствовать? Что тут такого специфического? – Гордей переложил ноги и уставился на капитана.
– Людям свойственно охранять свою внутреннюю целостность. – Кэп пошарил глазами по столу и добавил: – Всё дело в отношении к собственной памяти. Кому-то она помогает жить, и они интуитивно опираются на воспоминания, другим же неприятно вспоминать былое, и они уверены, что лучшее – только в будущем.
– Ну да, можно и так сказать, – вставил свои пять копеек Гордей. Сказать что-то более внятное у него сейчас не получилось. Ну да ладно. Кстати, похоже, кэп и сам был весьма рефлексирующим субъектом – надо это учесть.
– Поэтому они гонят прошлое из себя. Всеми способами, – добавил кэп и слегка сильнее, чем надо, поставил свою кружку на стол. Потом повращал глазами и устремил взор на гостя. Выглядел он в эту минуту даже несколько пассионарно. Гордей этому слегка удивился, но предпочёл свои мысли пока держать при себе. Оживившийся кэп в сочетании с этой всей обстановкой создали весьма необычную ауру в отсеке. Гордей был чуток к такого рода штукам.
– Впрочем, вы, Гордей, всё увидите сами, никакой тайны мы тут не делаем. Например, весьма рекомендую посетить заседание кружка проектировщиков будущего. Это по вечерам бывает. Я, может быть, и сам подойду, послушаю. Это ведь чертовски занятно, согласитесь? Особенно когда этим занимаются грамотные ребята.
– Соглашусь. Мой редактор был прав, когда говорил, что мне тут будет интересно, – ответил Гордей. И ещё ему подумалось, что именно поэтому он сам никогда не станет главным редактором – нет у него чутья на «интересно». Увы.
Дальше беседа легко ушла на более отвлечённые темы и через некоторое время завершилась мягким напутствием от кэпа:
– Ну, о’кей, вам надо, наверное, ещё подготовиться. Желаю хорошего репортажа.
– Да, конечно. Спасибо за беседу. Получившийся текст я вам чуть позже покажу, разумеется, – отозвался Гордей, вставая и пожимая протянутую сухую капитанскую ладонь.
Кстати, пока шёл разговор, кэп попутно делал какие-то пометки в своём блокноте. Гордей с некоторым удивлением заметил, что его собеседник использует перевёрнутый бустрофедон. К тому же он изображал из себя амбидекстера. Или реально был им, поди пойми тут. Это всё было довольно нетипично для обычных людей, но Гордей знал, что среди определённого типа публики такие штуки встречались, это считалось даже модным. Объяснялось это тем, что кто-то из популярных гуру сказал невзначай пару лет назад, что если быть амбидекстером и к тому же писать бустрофедоном, то равномерно развиваются оба полушария мозга и это очень полезно для перехода на следующий уровень. После этого у публики и родился новый тренд…
Закрыв дверь капитанского отсека, Гордей почувствовал себя слегка озадаченным. Но и заинтригованным. В голове у него пока сложилась следующая картина. Так называемая пусковая команда – коллектив достаточно замкнутый. Тридцать восемь человек, как теперь стало ясно. Сам кэп, инженерная группа, группа телеметрии, врачи – все они ведут объект вплоть до покидания зоны уверенной связи и приёма. После того как стали регулярно запускать с орбиты, всё это приобрело черты обыденности. На Земле никто даже ухом не вёл. Земля занималась своими делами. А, запустили, ну и славненько. А на Земле это всё неинтересно уже. На Земле за экологию радеют. Или вон в Думу выборы скоро. Это серьёзно. А вы себе там на своей орбите работайте, работайте. Если надо – вас позовут. Хорошо, что хоть ракету с едой присылать не забывали. Так что на орбите было скучновато между запусками. Два запуска в месяц, поэтому туда-сюда гонять ракету с народом посчитали нерентабельным. Нехай на орбите поживут между пусками. Такой вот установился порядок.
Хозяйство станционное не сказать чтобы особо хлопотное. Скукотень. Следующий пуск по плану аж восемнадцатого числа следующего месяца только. Ни экипаж, ни ракету пока не привезли. Всех пусковиков эта орбита, конечно, уже изрядно достала. Убогий быт, недостаток воды, синтетический воздух, лимит на общение с Землёй, полдня без нормальной силы тяжести – всё это высасывало силы и порождало апатию и психозы. Первые несколько вахтовок прошли без всяких концертов и прочих глупостей. Народ тупо резался в преферанс. Но когда количество командировок на орбиту перевалило за десять, все озверели от скуки. Поэтому капитан ухватился за чью-то (уже забылось за давностью) идею устроить небольшой капустник. Это отвлекло команду от тягостных дум. После капустника народ ставил разные пьесы. Склонность к актёрству оказалась у многих. А тут ещё выяснилось, что старшая телеметристка Ивлева поёт классные песни. После предварительного ознакомления с её музыкальными способностями в рамках капустника кэп проникся идеей концерта и собственноножно целых два раза сходил к ней. Они попили вкусного чая с печеньем из личных кэповских запасов, и он в результате уломал её таки устроить маленький концертик. Ну а потом пошло-поехало.
Ещё кэп упомянул о невесомости. Гравитацию отключают в 23:30, так что к этому времени надо быть уже в постели. В каюте есть инструкция, как пристёгиваться перед сном. Кэп думал, что Гордей – матёрый космический волк, и не стал его унижать детальными инструкциями. Но тут кэп ошибся – Гордей был первый раз на орбите. Но не это его смутило. Невесомость так невесомость, переживём. Смутило Гордея другое. Кэп в разговоре опять упомянул Лену Ивлеву, и, судя по его описанию, это была действительно она, Гордеева студенческая пассия. Пусть тогда она была холодна, как льды Исландии, и смотрела мимо Гордея, но помнить-то она его должна по-любому. Надо теперь только эту ситуацию использовать профессионально, не дать себе эмоциональной воли. Впрочем, Гордей был за себя спокоен в этом плане. Годы уже не те.
Отдохнув зачутка в своей каютке, Гордей решил для лучшей ориентации обойти помещения станции. Первым, как ни странно, на его пути попался туалет. И там пахло кошатиной. Это было необъяснимо, но это было так, а никак не иначе. Гордей озадаченно принюхался. Да, определённо. Кот тут был. И не раз. Интересно, а кэп в курсе? Надо бы спросить его, подумалось Гордею. Кажется, кто-то из особо умных провёз в обход всех правил на станцию кота. А интересно, кота предупредили о невесомости? Бедное животное, Гордей так и сяк представлял себе его орбитальные злоключения, но потом отвлёкся на звуки, доносившиеся из кают-компании. Она была чуть дальше по коридору, и там вечером должен состояться концерт – это Гордей помнил. Но сейчас там проходило совсем иное сборище с весьма немузыкальными звуками. Хм, любопытно… На двери кают-компании зачем-то был приклеен бумажный доллар из прошлого века. Шутники, блин… Гордей приоткрыл дверь и засунул голову внутрь, мудро сохраняя себе возможность в любой момент ретироваться. Ему быстро стало понятно, что он невзначай попал на заседание кружка станционных социалистов-утопистов. Хотя, вполне возможно, правильней было бы называть их как-то иначе – в этом Гордей, правда, не стремился особо разбираться, как и большинство его современников. Собравшиеся, рассевшись вокруг большого стола с кактусом посередине, насколько понял Гордей, бурно шлифовали новую теорию социума. Гордей прошмыгнул внутрь, тихо встал возле стенки и попытался уловить суть. Его, разумеется, заметили, кто-то сделал рукой приглашающий жест в сторону стола, но Гордей предпочёл возле стеночки постоять. Базовые вещи стали ему быстро понятны. Человеку до пятидесяти лет не разрешается иметь значимой собственности. Только предметы первой необходимости. Но, чтобы он нормально работал, большая часть заработанного автоматически (помимо его желания) перечисляется на некий счёт, который человек может начать использовать по достижении положенного возраста. Эти деньги государство крутит по своему усмотрению, но в пятьдесят лет – будь добро, вынь и отдай человеку. Заработанное можно перевести в любую форму и наслаждаться богатством. Собственным детям ничего не передаётся, кстати. Остатки, если человек умер и не всё потратил, возвращаются государству. В этой системе каждый будет нормально работать и стремиться дожить до пятидесяти лет здоровым. Человек в двадцать лет подписывает с государством специальный договор, где все эти вещи изложены. И попутно не станет актуальной сегодня проблемы большого количества неработающих денег, к примеру. Поэтому нет ситуации непроизводственного роста капиталов. Вроде бы всё это довольно примитивно, но по меньшей мере сохраняет у людей интерес к жизни и заставляет реально крутить педали. Отторжение заработанного – это ведь не абсолютное зло. Всё зависит от того, в чью пользу, для чего, на какое время и под какие гарантии возврата оно отторгается. Важно ведь не получить в пятьдесят лет горстку медяков, условно говоря. Гордей минут десять ещё послушал всё это дело, но потом, взглянув на часы, выскользнул наружу. Надо будет поразмышлять над этим на досуге, пообещал он себе. Корни, кстати, в «норвежской» экономической модели, насколько успел сообразить Гордей. Ай да кэп, вот ведь хитрюга! Но вся машинка работает только в ситуации стабильности. А это достигается нейтралитетом, да. И в том случае, когда всякие раскачивающие лозунги не имеют большого воздействия на людей. То есть когда люди достаточно умны для того, чтобы не быть объектом манипуляций. И когда всё в целом очень прозрачно. Как бы это всё назвать-то получше? В Гордее практически тут же включился репортёр. Нужное слово догнало его, когда он уже отошёл на весьма значительное расстояние от дискуссионной каюты, – «нейтральный социализм без завихрений». Нет, пожалуй, это коряво звучит, сыровато ещё. Но тема богатая для нормального журналиста. Гордей неудовлетворённо цыкнул зубом и пошёл дальше.
5. Концерт старшего телеметриста Ивлевой
Когда кэп предложил Лене устроить концерт, она сначала сильно удивилась. Потом поняла, что это как раз то, что ей сейчас надо. Ей нужно было переключение или хотя бы некий клапан, через который можно стравить эмоциональное давление. Потому что у неё образовались серьёзные проблемы с супругом, и они сильно давили на психику. Они прожили вместе уже больше двадцати лет, воспитали и выпустили в жизнь детей. Совсем недавно, пару лет назад, Лена искренне думала, что всё идёт хорошо – у них есть ещё друг для друга лет тридцать, здоровье тоже пока есть. Эта мысль наполняла её уютом и согревала. Ей тогда уже было крепко за сорок, кстати, но выглядела она хорошо. Строила некие планы. Но, увы, природу обмануть не удалось – пришёл момент в их жизни, когда взаимная тяга постепенно рассосалась. Антагонизма пока не было, но возникшая пустота её давила. Лена, по природе своей женщина активная, поняла, что надо как-то влиять на ситуацию. Она ходила к соответствующим специалистам. Это заняло целый год. Дурацкие и абстрактные рекомендации – что, мол, надо «работать над отношениями» – она так и не поняла. Как взаимное физическое влечение молодых переплавить в тихую дружбу зрелых людей – она не знала.
Для начала она всё-таки окончательно и бесповоротно осознала, что мужчины – это, увы, не слегка видоизменённые женщины. И у них действительно всё радикально по-другому – и причины, и следствия. Ей потребовалось сделать над собой серьёзное усилие, начать хотя бы иногда думать с мужниной колокольни и вести себя соответственно, по-новому. Удалось, в частности, слегка переформатировать голову. Это сработало на какое-то время, хотя был период в начале, когда супруг смотрел на её инициативы явно скептически. Он понимал, что уже не является ни в каком смысле привлекательным для неё, и потому резонно подозревал у жены наличие каких-то тёмных мыслей и планов в его отношении. Но через некоторое время доверие вернулось, он начал делиться с ней, впустил опять в свой внутренний мир. Возобновился и секс. Она была тихо горда всем этим. Она выросла надо собой, открыла в себе то, за что её можно было уважать. И это было подтверждено – она увидела результат.
Так они, кстати, прожили довольно долго, всё было вполне нормально, но год назад настал второй этап этой невесёлой пьесы – у него на горизонте появилась молоденькая японочка. Сначала в качестве простой секретарши. Потом она перешла в статус помощницы по бизнесу, начала с ним летать в командировки. Он явно стал проводить с нею слишком много времени и даже, подлец, похоже, активно использовал купленную ему женой виагру. Не надо думать, что он какой-то плохой человек и ему незнакомо понятие морали, такое происходило с миллионами других мужчин. Седина в бороду, сами понимаете… В общем, получилось то, что получилось: уже немолодого Лениного супруга в какой-то момент таки пробило на молоденькую и весьма раскрепощённую японочку. И что Лене с этим теперь было делать – поди пойми. Работу на орбите она бросить не могла. В общем, нарисовался тупичок, если не врать себе…
Так что подготовка к концертам, само выступление, реакция окружающих – всё это хотя бы на время отвлекало её от печальных дум. Она даже как-то подпитывалась позитивной энергетикой. В голову начали приходить мысли, что ещё не всё потеряно…
Такого рода коллизии рвут женскую душу и, следовательно, порождают стихи и всякое иное в том же духе. Все издательства, кстати сказать, были последние годы просто завалены женскими произведениями. Были среди них настолько талантливые, что Ахматову с Цветаевой уже начали считать за поэтесс второго эшелона. Лена, что делает ей честь, не стала ввязываться в это дело. Но тут, на орбите, она нашла хороший выход для себя. Исполняла она в основном старые песни, но на таком эмоциональном запале, что у людей ком в горле стоял иногда. В тайне-то ведь ничего не сохранишь, народ орбитальный всё прекрасно понимал и ей сочувствовал. Потому что раньше теряли мужей в войне, а теперь – вот так. И ничего ты с этим не сделаешь…
За час перед концертом кэп разрешал включить нормальную гравитацию. Все этому радовались. Лена вылезала из опостылевшей униформы, надевала красивое платье. Причесывалась, по мере сил приводила себя в земной вид – хотела хоть на время концерта вспомнить свою изначальную суть, побыть земной женщиной, а не бесполым старшим телеметристом в синем комбезе с многочисленными карманами и с флюоресцентной фамилией на спине. Не только для неё, для многих других орбитальщиков тоже такой концерт воспринимался как возможность на час-другой стать настоящим земным человеком. Поэтому прихорашивались многие, кстати – хоть маленький. а праздник.
Голос у Лены был высокий и чистый. Пела она действительно хорошо и к тому же ещё замечательно грассировала – народ просто колбасило по полной программе. Играла хуже, но это было абсолютно некритично, песни обычно требовали трёх-четырёх аккордов. Ну и репертуар всё-таки был старинный. Ещё из прошлого века, когда она была совсем ещё девчонкой и даже слегка причастна ко всякого рода слётам, авторской песне, помнила, что такое лес, дрова и костёр, видела живых Визбора и Окуджаву. Фотография одного из них в облезшей рамочке была прикручена на стенку у неё в каютке.
Начинала она довольно традиционно:
Виноградную косточку в тёплую землю зарою,
И лозу поцелую, и спелые гроздья сорву…
За ней следовали разные продолжения:
Эту пряную перину море вынесло на берег,
Солнце воду испарило – получилось хорошо…
Или, например, это:
В ночном саду под гроздью зреющего манго
Максимильян танцует то, что станет танго…
Или даже иногда визборовскую:
Приходи ко мне, Бригитта,
Как стемнеет, приходи.
Всё, что было, то забыто,
Всё, что будет, – впереди…
А когда она пела:
Он здесь бывал: ещё не в галифе —
В пальто из драпа, сдержанный, сутулый…
– все понимали, что она меняет наполнение этого стихотворения и имеет в виду совсем другого мужчину. Но об этом не будем пока.