Наблюдательные пункты

На сложных щах

Последний Пикник «Афиши», как известно, побил рекорды посещаемости (55 тысяч человек, не шутка), но основная (или, по крайней мере, самая заметная) часть публики осталась прежней – и нет, это не те же самые люди, что ездят на «Нашествие». Эти люди носят узкие джинсы или цветные лосины, отращивают челки, надевают большие очки без диоптрий, в прошлом году у них были в ходу геометрические принты, теперь их сменила клетка и футболки старых рок-групп, их (то есть нас, чего уж там) регулярно можно застать в «Винзаводе», магазине [битая ссылка] «Республика» или клубе [битая ссылка] «Солянка» (это если в Москве), в кармане у них молескин, в руке пленочная мыльница – в общем, понятно, о ком идет речь, хотя подходящего слова в русском языке для этих людей так и не появилось: инди-киды? хипстеры? модники? Факт наличия в больших городах людей с лосинами и молескинами – давно не новость, но вот дикое раздражение, которое они начали вызывать у всех вокруг – и не только в российских столицах, – это что-то новое.

Нью-йоркский Time Out печатает специальный номер под заголовком «Почему хипстеры должны умереть» (по версии Time Out, если хипстеры этого не сделают, Нью-Йорк превратится в вялое болото). Журнал Adbusters (тоже вполне себе цветнолосинный) печатает огромный злющий материал «Хипстеры: тупик западной цивилизации»; смысл в том, что хипстеры – первая в истории Запада молодежная субкультура, которая ни к чему не стремится, ни о чем не мечтает, не протестует, не бунтует, не изобретает, не меняет жизнь; хипстеры – самовлюбленные твари, которым вообще ничего не надо, кроме как следить за потоком новых трендов и снимать себя, любимых, на пленочную мыльницу. В русской блогосфере к посетителям Пикника предъявляют претензии менее философского толка; и гламопидорасы – еще не самое жесткое выражение, каким описывают эту трудноопределимую субкультуру.

Справедливости ради, хипстерам тоже много чего не нравится. Цветные лосины, как правило, подразумевают позицию неучастия, желание в известном смысле жить не по лжи – дескать, мир во зле лежит, кругом гламур, пиар, бабло, вертикаль власти и принуждение к миру, а мы от этого загородились молескином и потихонечку пляшем под спейс-диско. Люди, принадлежащие к миру бабла и гламура, самовлюбленны и неискренни, они судят других по моделям машин и маркам сумок, они состоят из понтов и стремления перещеголять друг друга, они дико пафосные и ужасно невеселые – конечно, с такими нам не по пути, уж лучше к своим в «Солянку».

А теперь посмотрим, какие пункты обвинения предъявляют хипстерам. Они самовлюбленны и неискренни. Судят других по моделям айподов и маркам очков. Состоят из понтов и стремления перещеголять. Дико пафосные и ужасно невеселые. Вчера я наткнулся в одном журнале на беседу одной важной светской красавицы с художником Куликом: красавица в основном говорила о том, как для нее важны позитив и креатив, новые яркие впечатления, внутренняя гармония и прочее, в принципе под этими словами могла бы подписаться любая девушка, покупающая в «Республике» книжку Паланика и всей душой ненавидящая гламур. Единственное отличие между Ксенией Собчак и условным модником в том, что Собчак никогда не будет отрицать, что принадлежит к миру бабла, а модник-индивидуалист ни за что не согласится, что он – один из ЭТИХ.

Никто не презирает хипстеров больше, чем сами хипстеры.

Сраму не имут

Исчезновение стыда

Даже в общественных местах этим летом творится нечто невообразимое: в «Ашане» люди, называющие себя современными художниками, инсценируют казнь гастарбайтеров, на презентации фильма «Гитлер капут!» выставляют столы в форме свастики, на вечеринке в честь запуска московского журнала «Собака» разливают водку «Еврейский стандарт». Скорей бы уж, что ли, включили коллайдер.

Ученые утверждают, что эволюция рода человеческого продолжается. Люди становятся выше ростом, крепнет иммунитет, от набивания СМС развивается мелкая моторика большого пальца. Наблюдая за нравами российского околокультурного сообщества, можно обнаружить еще одно эволюционное изменение: у людей исчез стыд.

Спиноза в «Этике» определяет стыд как «неудовольствие, сопровождаемое идеей какого-либо нашего действия, которое другие, как нам представляется, порицают». С точки зрения эволюции, стыд как раз помог человеку стать человеком – то есть научиться удерживать себя в некоторых моральных рамках, ладить с окружающими, не выглядеть в их глазах полным идиотом и отщепенцем, учиться на собственных ошибках и т. д. В общем, как говорил однажды в криминальной телехронике дальневосточный вор в законе, «если ты спотыкнулся, приди и скажи братве: «Братва, я спотыкнулся».

Так вот, механизм больше не работает: в 2008 году никаких угрызений совести ни по какому поводу никто уже не испытывает. Вот кинокартина «Гитлер капут!», которую нормальные люди, раз уж им случилось такое снять, должны бы немедленно зарыть в глухом безлюдном месте, но нет, создатели блистательной киноработы печатают рекламные билборды, запускают роботов-комментаторов, которые гадят в киносообществах ЖЖ: «Приветик, видел классный фильм, „Гитлер капут!“ называется!» – а на предпремьерном фуршете расставляют столы в форме свастики. А вот новый для московского рынка журнал «Собака», чья обложка украшена остроумной фразой «Статус-тест: лох или бог?» и розово-золотой фигурой, которую православные фундаменталисты могли бы счесть карикатурой на Иисуса Христа. Что ж, дело житейское – новый проект, дедлайны поджимают, мозги закипают; вот, кстати, издатель журнала ЖЖ завела – наверное, чтобы сообщить: дескать, братва, мы спотыкнулись? Но нет, издатель завела ЖЖ лишь для того, чтобы обложить х… ями журналиста Красовского, который в собственном ЖЖ обложил х… ями первый номер «Собаки». Люди творят откровенные подлости или глупости, над которыми потешается (вариант: их проклинает) полстраны – а им всё божья роса. Так называемые протестанты, которые пишут доносы на канал «2х2», – будут ли у них на душе скрести кошки, если у «2х2» отберут частоту в пользу неизвестных пока конкурентов? Не думаю. Арт-группа «Война», члены которой размахивают членами перед фотокамерами и объявляют это современным искусством, – не закрадывается ли у них сомнение, что в их жизни что-то не так? Судя по тому, что группа «Война» только что инсценировала перед фотокамерами казнь гастарбайтеров (это у них, опять же, перформанс), – нет, не закрадывается. И так далее, и так далее.

Исчезновение стыда, опять же, можно объяснить естественным отбором – фигуранты околокультурного сообщества долго учились прятать неловкость за свои действия, иначе инвестор денег не даст, и в результате перестали ее испытывать вовсе. Тут можно порассуждать об изменившейся роли критического дискурса или об отсутствии безусловных нравственных авторитетов – но проницательный читатель наверняка заметит: а ты, уважаемый автор, сам, что ли, не спотыкался? Это не ты ли писал: «…» (нужное вставить)? Разве не журнал «Афиша» … (нужное вставить)? Ничего не остается, кроме как ответить словами живого классика: «Дружок, я все знаю, я сам, брат, из этих, но в песне не понял ты, увы, ничего!»

Эй, начальник!

Антивоенные концерты «ДДТ»

Я впервые увидел его вблизи почти десять лет назад в студии «Нашего радио». Он пришел в прямой эфир поздно вечером – накануне концерта в Горбушке – и на вопрос наивного слушателя, чего ожидать от завтрашнего концерта, рассказал историю про композитора Соловьева-Седого, который на каком-то важном собрании в Доме творчества в Репино вылез на сцену, расстегнул ширинку и провозгласил: «А сейчас, товарищи, я вас всех обоссу!» «Вот так и я… на завтрашнем концерте… ха-ха!» – разразился фирменным хрипловатым смешком гость студии, лидер группы «ДДТ» Юрий Юлианович Шевчук.

Нет ничего приятнее, чем пересказывать истории про шевчуковские чудачества – на случай паузы в застольной беседе в запасе у меня всегда есть несколько. Как все на том же «Нашем радио», когда журналисты попросили его почитать что-нибудь из нового, Шевчук, растянувшись в кошачьей улыбке, выдал: «Я четвертую власть оттрахал бы всласть!» Как на концерте в «Олимпийском» Шевчук выпустил на сцену полуголых девиц в блестках и перьях, а потом бухнулся перед ними на колени и начал бить земные поклоны. Что далеко ходить – вот фотография из сегодняшнего «Коммерсанта»: Шевчук поет, натянув прямо поверх очков омоновский вязаный шлем.

Рассказы про шевчуковские чудачества пользуются успехом – но если я вдруг говорю, что мне всерьез и давно нравится группа «ДДТ», окружающие смотрят на меня так, будто я нацепил поверх очков омоновский шлем. Шевчук неудобен, неуместен и вызывающе немоден, в нынешнем медийном пространстве, сплошь состоящем из затверженных церемоний и фигур умолчания, он словно слон в посудной лавке: лезет спасать народы, проповедует «сопливый интеллигентский пацифизм» – как сам же сформулировал свою позицию в одном из интервью. В нем все чересчур и все не ко времени – и брюс-спрингстиновский стадионный рок, и песни под гитару в Переделкино; почти что в каждой его песне есть строчка, которая ну совсем не в Красную армию: я оценил размах японского сортира! Ослепительных приборов нужно больше, господа! Трон лжи не устоял!

И вряд ли стоит тут описывать веселую отчаянную дрожь, которая накрывает меня всякий раз, когда я слышу этот наждачный голос – с тех самых пор, когда в 88-м мне принесли катушку, подписанную по-шевчуковски нелепым названием «Концерт в Шушарах», – все это субъективно и, в общем, недоказуемо. И то, что устройство здешней жизни наиболее адекватно описывается именно его строками, сучковатыми и покосившимися, словно деревенский забор, – наверное, на сей счет могут быть другие мнения. Но есть несколько безусловных вещей, которые принято как-то не замечать. Что Юрий Шевчук – самый популярный в России артист после Цоя. Что группа «ДДТ» – единственная, кто в последние двадцать лет может на раз-два собрать площадку любого размера в любом городе страны. И что сейчас именно этот человек, устроивший огромные антивоенные концерты в обеих столицах, оказался единственной публичной персоной, кто внятно и открыто сказал: ребята, ваша внезапно пробудившаяся национальная гордость, поднимание с колен, размахивание кулаками и угрозы соседям – все это верный путь к большой беде. «Мир катится в сторону зла, и ничего хорошего я в этом не вижу».

И это уже на чудачества не спишешь.

Атлант пожимает плечами

Кризис

В советских семьях был обычай – собирать газеты, вышедшие в день важных исторических событий: в папку на антресолях складывали первые полосы «Правды», извещающие о полете Гагарина или убийстве Кеннеди, фотографию Брежнева в траурной рамке и антиалкогольный указ. Предполагалось, что потомство будет смотреть на пожелтевшие полосы и вдыхать, так сказать, воздух времени – и да, потомство вдыхало. Я сам пару раз пытался сохранить особо ценные экземпляры – «Независимую» начала октября 93-го с белыми пятнами от материалов, вымаранных цензурой, или особо ценные полосы, произведенные отделом искусств газеты «Сегодня». В этом октябре, несмотря на отчетливый привкус конца эпохи, заметных первополосных заголовков не появилось; если бы кому-то пришла мысль законсервировать для потомства уходящую натуру октября-08, стоило бы, пожалуй, купить второй номер журнала Tatler и вырезать двухполосную статью о свадьбе некоего российского предпринимателя и девушки, «которую он встретил в Барселоне на концерте Димы Маликова»: про невесту, кроме этого, сообщается, что на ней было бриллиантовое колье общим весом 88,8 карата – а брачный договор был подписан ручкой стоимостью триста тысяч евро.

Есть подозрение, что буквально через несколько месяцев эти строки будут выглядеть документом давно ушедшей эпохи: все к тому, что брачующимся придется перейти на более дешевые ручки, возможно также, что сообщения о стоимости элитных ручек в массовой печати будут выглядеть не очень уместными – а может, печатать их и вовсе будет негде. Сообщения о надвигающемся кризисе средний класс двух столиц встречает если не с радостью, то с заметным облегчением: ну наконец-то, доигрались, суки, есть и божий суд, припомнят вам еще ручку за триста тыщ. Облегчение (если не радость) базируется на простой предпосылке: это они – алчные девелоперы, биржевые спекулянты, заигравшиеся воротилы с Уолл-стрит – во всем виноваты, это они строили пирамиды, надували пузыри, попили нашей кровушки, вот теперь отольются кошке мышкины слезки.

За всеми проклятиями забывается тот факт, что спекулянты и воротилы отчасти и построили мир, где мы живем, – и если мир этот рухнет, то накроет не только воротил: они как-нибудь перезимуют – ну будет на следующей свадьбе ручка не за триста, а за три тыщи евро, а вот ликующему среднему классу, может статься, будет не на что купить сарделек к ужину. В нынешнем ликовании по поводу чужих бед много того, что Ницше называл словом ressentiment – ненависти к более сильным и успешным, – даром что сильные и успешные сделали все, чтобы этот ressentiment заслужить. Пускай Москва-Сити стоит недостроенным, лишь бы девелоперам не на что было жрать икру; подробности – в тысяче с чем-то комментариев, оставленных в ЖЖ президента компании Mirax Полонского в ответ на обращение к журналистам – дескать, братья, сплотимся в трудную минуту; того самого, заметим, Полонского, что прославился фразой «У кого нет миллиарда, могут идти в жопу».

Вот мы и идем – радуясь тому, что в кои-то веки идем вместе с девелоперами и воротилами в одну сторону, другой стороны просто нет.

Сапожки

Дело Бахминой

Волею судеб меня снова занесло на радио – я неоднократно зарекался работать радиоведущим и неоднократно зарок нарушал. В прошлый раз я пошел устраиваться на только что открывшееся «Наше радио» от общей апатии и безденежья на пике кризиса 98-го – теперь все вышло наоборот: сначала мне позвонил Сергей Доренко, только что назначенный главным редактором «Русской службы новостей», а безденежье и апатия, видимо, наступят потом. Но есть и положительные моменты: после новостей на Gazeta.ru или «Эхе Москвы», из которых в столицах принято узнавать о мире, переключение на «РСН» действует отрезвляюще. И дело не в том, что на «Русской службе» в отличие от «Эха» не имеют обыкновения часами разговаривать на тему «Интеллигенция и власть» или «Возможно ли объединение оппозиционных сил», – дело в слушателях, которые звонят в эфир. Лояльную аудиторию «Эха» по-прежнему живо интересует, сможет ли Явлинский договориться с Гайдаром и что об этом думает Чубайс. На «РСН» звонят другие.

Как-то на неделе я включил «Русскую службу» по дороге домой – там обсуждали дело Бахминой. Ведущие вполне нейтрально рассказывали о том, как юристу ЮКОСа Светлане Бахминой дважды отказали в условно-досрочном освобождении, хотя по всем законам божеским и человеческим она должна его получить: отсидела без нарушений больше половины срока, дома двое маленьких детей, сама Бахмина на восьмом месяце беременности, и ничем, кроме хватательно-душительного рефлекса, который возникает у представителей власти при слове «ЮКОС», объяснить отказ невозможно. Ну и, дескать, что вы думаете об этом, дорогие слушатели. Позвонила женщина: «А что, ваша Бахмина контрацептивами не умеет пользоваться?» Потом мужчина: «О детях надо было думать, когда деньги народные воровала». Потом еще один: «Я сам четырнадцать лет срока отмотал и вот что скажу – вор должен сидеть в тюрьме». И так далее: «мы не понимаем, зачем эта разнузданная шумиха»; «кампания вокруг Бахминой щедро проплачена»; «правосудие должно быть неотвратимым». Я в этот момент был за рулем – мне хотелось въехать в столб.

Под занавес кто-то робко пробормотал про милость к падшим, но население страны (по крайней мере та часть, что состоит из условных слушателей «РСН») этой милости, очевидно, не испытывает: населению и самому несладко, и чувств добрых в нем давно уж никто и не пытается пробуждать. Но страшно даже не это – страшно, что им искренне кажется, будто доброе слово, просьба о помощи, любое проявление жалости, милосердия, элементарной человеческой доброты не могут быть просто так. Они обязательно щедро проплачены. Или являются частью разнузданной кампании. Или все это придумано, чтобы лишний раз пропиариться.

В рассказе «Сапожки» – одном из рассказов Шукшина, которые ставит сейчас в Театре наций рижанин Алвис Херманис, – герой, приехав в райцентр, вдруг решает купить жене красивые сапоги. И страшно переживает, подойдут ли, и беспокоится, что дорогие, и представляет, как она обрадуется. Покупает – а сапожки на ногу не налезают. И он уходит расстроенный курить на крыльцо – а жена зовет его так ласково-ласково. «Сергей встал, загасил окурок и пошел в горницу. <…> Но не подумал так: „Купил сапожки, она ласковая сделалась“. Нет, не в сапожках дело, конечно…»

«…Не подумал так: «Купил сапожки, она ласковая сделалась» – вот это начисто потеряно, увы.

Сияние

Бессмертие Магомаева

Все, что известно о его последних годах, относится к области недостоверных слухов. Говорят, у него была одна из самых больших коллекций старого кино: зубры Горбушки, когда им заказывали что-то редкое, переписывали фильм у Магомаева. Говорят, он часто появлялся в форуме на собственном сайте – иногда ради того, чтобы пожелать юзерам спокойной ночи; ему можно было показать свои стихи или попросить совета по житейским делам – и он отвечал, оценивал, советовал; самым поверхностным поиском по блогам можно найти совсем юных людей, детей почти, которые чувствуют себя осиротевшими, оттого что к ним на связь не выйдет больше человек под ником МММ. Что точно известно – он жил в Леонтьевском переулке напротив азербайджанского посольства, занимался рисованием и много курил.

Из разрозненных слухов складывается образ, вполне адекватный наступившим временам: вот он сидит перед плазменной панелью, где мутузит врагов какой-нибудь Чак Норрис, затягивается десятой за вечер «Мальборо» и выстукивает на клавиатуре «Всем чмоки в этом чате». Многим уютнее от сознания того, что последние годы он провел в размягченно-расслабленном, лениво-сибаритском режиме. Но его голос, который и в формате mp3 остается таким же твердым, властным, беспрекословным, дает понять, что это не так: он был человеком принципиально иной природы.

Можно сказать «талант» и на том успокоиться – но Максим Галкин тоже талантлив. Авторы, близкие к газете «Завтра», считают, что он был осколком Великой империи, хранителем ее духа – но c Магомаевым, даже когда он исполняет «Малую Землю», плохо вяжется все велико-советско-державное; возможно, поэтому уход Магомаева не вызывает обычных ностальгических переживаний – вот, дескать, раньше трава была зеленее и девки красивее. Известие о его смерти выглядит как сообщение о некоем величественном природном явлении – вроде схода ледника в Кармадоне.

Биография часто определяется не тем, что человек делает, – а тем, чего не делает: у Магомаева в этом смысле было почти античное чувство меры. Он всегда знал, где остановиться – так, чтобы потом не было стыдно: дружил с властями, но ничем не был им обязан, пел песни Гензбура и Сонни Боно – но через запятую с «Огромным небом» и «Вдоль по Питерской», не участвовал в «Неголубых огоньках» и «Старых песнях о главном», не фигурировал в капустниках, но и серьезным был до определенной степени – его пародии на Бейбутова и Бюль-Бюль оглы нетрудно найти на YouTube. И преждевременный его уход со сцены тоже, как кажется сейчас, не связан ни с изменившимся временем, ни с тем, что хотелось остаться в памяти молодым и красивым: просто дело было сделано ровно в той степени, в какой было нужно, продолжать записываться и выступать значило нарушить естественную гармонию.

Эта естественная гармония была не следствием сухого расчета, а – в полном соответствии с античным духом – живой стихийной силой. В нынешней русской попмузыке солнце фигурирует как естественный заменитель турбосолярия – оно существует для того, чтобы под ним загорать или, простите, зажигать; голос Магомаева похож на солнечный свет, какой он есть на самом деле, – способный подарить жизнь или иссушить до смерти. Песню про луч солнца золотого сейчас вспоминают не только из-за того, что «Бременских музыкантов» все видели: голос Магомаева – и есть тот луч, светлый, страстный, страшный; его можно игнорировать, не замечать, жить так, будто его давно уже нет, – но сияние обрушится вниз, станет твоей судьбой.

Нейлон 100%

Кризис экономики желаний

Нейлоновые рубашки. Мотоциклы «Иж-Юпитер». Кристалинская с песнями Пахмутовой. [битая ссылка] Книжка Леонида Парфенова про 60-е читается как собственный семейный фотоальбом: даже тем, кто родился лет через …дцать после Карибскогокризиса, рубашки и мотоциклы кажутся подозрительно знакомыми. «Неисчерпаемый источник национальных традиций» – так Парфенов определяет впредисловии позднесоветский период (определение, кстати, само выглядит как цитата из поздравления ЦК писателю-юбиляру из закавказской республики); и да, источник действительно неисчерпаем – универсальных примет эпохи, память о которых пережила смену исторических формаций, хватило бы на несколько таких книг. Общую на всех память о вещах вроде бы несерьезных объяснить несложно: нейлоновым рубашкам удалось внедриться в ДНК нации благодаря тому, что такие рубашки были у всех, а других ни у кого не было; описываемые Парфеновым вещи объединяли потому, что без них не мог обойтись никто (ну почти никто). Представить хотя бы одну такую книгу про Россию 2000-х, даже вдвое меньшего объема, практически невозможно.

Виною тому, понятно, «длинный хвост», но, кроме замеченного главредом Wired Крисом Андерсоном бесконечного разделения на субкультуры, есть другие отягчающие обстоятельства – к примеру, имущественный разрыв или отличающаяся в разных регионах доступность интернета. Так или иначе, причины этого разноцветия сводятся к тому, что известная часть населения живет последние годы в экономике желаний, чей основной закон звучит так: любой каприз за ваши деньги. Посмотреть все фильмы про зомби? Жениться на Наоми Кэмпбелл? Съехать с пика Коммунизма на велосипеде? Полететь в космос? Запросто – вопрос лишь в ценнике, но и деньги при наличии усердия и изворотливости тоже дело наживное (см. истории успеха в журнале CEO). Только что вышедшая книжка главного редактора GQ НиколаяУскова «Зимняя коллекция смерти» показывает, как устроена жизнь в этой системе, это книжка про человека, чьи любые желания, в принципе, исполнимы – ее герой, тоже главный редактор мужского журнала, уже на первых страницах оккупирует первый ряд на миланском показе Dolce & Gabbana, скачет на танцполе в компании Пенелопы Крус, а утром отправляется чистить зубы, «облачившись в пушистый белый халат с золотым гербом отеля и прижав неуемный пенис поясом к животу».

Желания, в свою очередь, обладают двумя особенностями: они у всех разные (что, собственно, и лишает страну общей культурной памяти) и они никогда не исполняются до конца (что позволяет системе не сбавлять оборотов). Одна часть системы работает над тем, чтобы заставить аудиторию чего-нибудь захотеть, – другая зарабатывает на том, что исполняет желания. Кажется, так было всегда – но парфеновский альбом дает понять: еще недавно жизнь была устроена совсем иначе; перед людьми, покупавшими «Иж-Юпитер», не стоял вопрос, чего бы им, в принципе, хотелось; они брали, что дают. Эти времена, бог даст, не вернутся – но все идет к тому, что от экономики желаний нам неизбежно придется перейти к экономике необходимости, где главный вопрос не «чего мне хочется?», а «без чего я не могу обойтись?». Странно будет, если окажется, что без японского гаражного панка, миланского показа D&G и бракосочетания с Наоми прожить, в принципе, можно, а вот без песен Пахмутовой в исполнении Кристалинской – никак нельзя.