Далеко от неба

– Это ваш мотоцикл? – Отец Андрей посмотрел на стоявший посреди двора старенький мотоцикл с коляской.

– Ну. Привел. Сам на ём не могу по причине неспособности к легкой технике. Пассажиром – с полным удовольствием. Дорогу буду показывать и все остальное.

– Что «остальное»?

– Так в магазин. На сухую ложку и муха не сядет. Таисья тоже нипочем не поймет. Скажет, не по-людски так-то, если не помянем как положено.

– Какая Таисья?

– Так покойница, я тебе который раз объясняю.

– А говорите – «скажет».

– Ну. С того свету. Вот если честно, имеется тот свет, нет?

– Смотря что иметь в виду под тем светом.

– Да хоть что. Если имеется, смотри, какой интересный расклад получается. Я, к примеру, тут помираю, а там объявляюсь живой и здоровый. И хромать не буду. Так?

– Ладно, поехали.

– Куда?

– К вам.

– Сейчас?

– Конечно.

– Ёкэлэмэнэ! А я с Кандеем поспорил – не поедете. На два «ландыша».

– Что вы имеете в виду?

– Парфюмерию. «Ландыш серебристый», два бутылька. Он же, гад, теперь с меня, с живого, не слезет.

Отец Андрей тем временем подошел к мотоциклу и, не очень уверенно утвердившись на покосившемся седле, завел видавшую виды машину. Треск мотора заглушил слова продолжавшего что-то объяснять, но почему-то не подходившего ближе посетителя. Отец Андрей сделал круг по двору и подъехал вплотную к попятившемуся мужику.

– Садитесь.

– Во, мать твою… – пробормотал тот и с явной неохотой стал усаживаться в коляску.

– К лесопилке?

– Ну…

Отец Андрей сделал еще один круг и довольно уверенно направил мотоцикл к воротам. Но на выезде из ворот пришлось резко остановиться. На дороге, преграждая путь, стояла Аграфена Иннокентьевна. Она что-то сказала, но из-за треска старой, без глушителя, машины ни отец Андрей, ни его пассажир не расслышали ни слова. Тогда Аграфена Иннокентьевна подошла ближе и большой продуктовой сумкой что было сил огрела по сутулой спине съежившегося в испуге «вдовца». Отец Андрей заглушил мотоцикл и только тогда услышал последние слова Аграфены, которыми она сопроводила свою неожиданную экзекуцию:

– …прокут недоделанный. Стыда вовсе не осталось. Ты глянь, в какое место пришел, глянь! Нет, прощенья просить за все свои непотребства, пользуешься, что батюшка не огляделся, каким образом мы тут проживаем.

– Чего я сделал-то, чего?! – неожиданно закричал мужик, на всякий случай прикрываясь согнутой рукой от возможных повторных ударов. Товарищ священнослужитель сам предложил: «Поехали, ознакомимся с твоими обстоятельствами». Полностью его инициатива.

– Сожительница у него умерла, – растерянно сказал отец Андрей, слезая с мотоцикла. – Попросил помолиться над усопшей.

– Да кто с ним, паразитом вонючим, жить будет? От одного запаху его деколонного собаки нюх теряют. Какая б баба ни была, ей легше во всю жизнь мужика в глаза не видать, чем с таким огрызком в койку ложиться. Небось рассказывал, как рысь голыми руками изловил?

– А кто ногу изувечил? Кто? Не рысь, да? – не сдавался мужик, по-прежнему прикрываясь рукой.

– В капкан у Наськи Конышевой в погребе попал. Думаешь, не знает никто? Та бражку завела, а этот разузнал каким-то способом, полез. Наське тоже палец в рот не клади – волчий капкан настропалила. На своего мужика рассчитывала, так этот опередил.

– Ничего не опередил, он меня сам туда послал, сволота. Знал, видать.

– Без ноги, считай, остался, а брагу все равно вылакал.

– Так я для этой… анастазии. Больно же.

– Значит, никто у вас не умер? – с трудом сдерживая улыбку, спросил отец Андрей.

– Вполне могла такая ситуация получиться. Интересно было, как святое лицо на это дело среагирует.

– Ежели ты мотоцикл на прежнее место в сей момент не доставишь, Кандей такое обещался, даже говорить срамно.

– Всегда одно и то же обещает.

– Ну. Они, говорит, ему и так без надобности.

– Да пошел он… – грустно сказал мужик и, хромая, повел мотоцикл со двора.

– Чего, думаете, он всю эту канитель затеял? – спросила Аграфена Иннокентьевна, когда тот скрылся за забором.

– Думаю, из-за «Ландыша», – улыбнулся отец Андрей.

– Сам бы он сроду не допер. У него соображалка до первого пенька – сядет посидеть, откуда пришел, забывает. Был Сергей Афанасьевич, стал Серуня. Подсказали ему.

– Что вы имеете в виду?

– Понадобились вы, батюшка, кому-то.

– Может, неплохо, что понадобился?

– Им до Бога, как на болото дорога. Не желают, чтобы вы у Романа Викентьевича находились. Помешать можете.

– Чему?

– Так чему… Убрать их окончательно.

– Что значит «убрать»? Кого «их»?

– Романа и дочку его. Я зачем спешила-то? Надо вам, батюшка, на новое место жительства перебираться. Вещички ваши чуть позжей в полной целости доставят. Я тут поблизости с хорошим семейством сговорилась. Сама учительница, сестра при библиотеке. Девы обои. Дом у них тихий, чистый, никакого беспокойства не случится, не сомневайтесь даже.

Отец Андрей пристально смотрел на Аграфену Иннокентьевну. Та вдруг смешалась, замолчала, опустила голову.

– А у Романа Викентьевича, значит, помешать могу?

– Кто ж их, сволоту, угадает? Может, сможете, может, и при вас не задумаются. Роман Викентьевич так и велел – даже малость не рисковать. За батюшку, говорит, я перед Богом ответчик.

– Перед Богом за себя я ответчик, а не он. Могу помешать безвинных людей, как вы говорите, «убрать», а вы мне в тихую обитель скрыться предлагаете. Что я после этого людям о Добре и Зле говорить буду?

– Оно так, конечно, – согласилась Аграфена. Помолчав, добавила: – Дела у нас тут страшные намечаются. Сколь годов копилось, а теперь, кажись, предел наступил. У меня вот тоже сыночка загубили, я, что ж теперь, в стороне стоять?

– А мне в сторону предлагаете.

– Так это Роман Викентьевич распорядился. Я вам, батюшка, как на духу скажу – он только с виду такой спокойный и вежливый. А на душе огнем все спалило. Разве его теперь остановишь? А они сейчас на все пойдут. Выхода у них не остается, если Марья признает кого. Рома так и рассудил – пусть приходят. Кто придет, тому первому и ответ держать.

– Давайте так, Аграфена Иннокентьевна, – решительно сказал отец Андрей. – Присядем вот здесь, на бревнышках, и вы мне все подробно расскажете. Какой из меня духовный пастырь, если сам в здешних потемках, как неразумный. Того и глядишь, забредешь в какую-нибудь неудобицу.

– И забредешь, – вздохнула Аграфена Боковикова, присаживаясь на большое неошкуренное бревно. – Посеред людей порой страшней, чем в тайге глухоманной. Там – все от тебя, а тут неведомо еще как повернется.

– Вот и расскажите, что тут у вас и как, – попросил отец Андрей, присев рядом.

Вечер обозначился на глади озера отражением разноцветных разводов неба, среди которых преобладали тревожные красные и оранжевые тона. Лодка с Машей и Олегом наискось пересекла водное пространство заката и вошла в густую тень высоких скал, причудливо обрамлявших северный берег. Олег заглушил мотор, и лодка бесшумно заскользила к угловатому выступу небольшого мыса.

– Когда видишь такое, становится стыдно, что кто-то тебя называет художником, – щурясь на солнце, застрявшее в щетине прибрежного кедрача, сказал Олег.

– Почему? – не глядя на него, спросила Маша.

– Природа – единственный великий художник. Подражать ей – бессмысленно, переделывать по-своему – глупо, выдумывать – омерзительно.

– По-вашему, искусство не нужно?

– Оно всегда терпит поражение в борьбе с действительностью.

– Но ведь оно тоже действительность, нет? – полувопросительно-полуутвердительно сказала Маша.

– Копия, слепок, муляж, фотография, раскрашенная картинка. Это еще в лучшем случае. В худшем – отвратительное искажение. Отец Андрей прав: только икона способна сказать больше, чем природа. Потому что она из другого мира.

– Какого?

– Высшего.

– Он есть?

– А ты как думаешь?

– Если бы он был, люди бы знали об этом.

– Они знают.

– Ничего они не знают. Не хотят. Он им не нужен. Они его боятся и ненавидят.

Лодка ткнулась в берег, но Олег не торопился выпрыгивать на темные камни.

– Какой-то тревожный закат сегодня, – неуверенно сказал он, оглядываясь по сторонам.

– Обыкновенный, – не согласилась Маша и еще крепче прижала к себе карабин.

– Отсюда двинем пешком. Только дождемся, пока стемнеет.

– А лодка?

– Спрячем. Тут где-то пещера. Пещерка, углубление в скале. Рядом будешь стоять и не увидишь.

– Могли бы проехать до устья.

– Отец не советовал. Вернее, предложил сориентироваться по обстановке.

– Нормальная обстановка.

– Не знаю. Что-то не по себе.

– Чего вы боитесь?

– Я? Ничего. Боюсь – кто-нибудь нас увидит.

– Ну и что? Разве мы не можем ехать, куда хотим?

– Мы не можем, чтобы кто-то узнал, куда мы едем. Чтобы вообще нас видели. Строжайший приказ Романа Викентьевича. Иначе все сорвется.

– Что сорвется?

– Все, что он задумал.

– Неправильно задумал. Он там один, а мы прячемся, словно в чем-то виноваты.

– Не прячемся, а занимаем выгодную позицию. И он там не один.

– Она его обманет.

– Вообще-то я имел в виду не её, – сказал Олег, выскакивая на берег.

– Это все из-за меня? – тихо спросила Маша.

– Из-за тебя тоже.

– А еще из-за чего?

– Понимаешь… – Олег задумался. – Нельзя все время жить в страхе и унижении. Это непродуктивно и бессмысленно. Согласна?

– Согласна.

– Сиди здесь, а я пойду отыщу убежище для нашего плавсредства.

Он прихватил свое ружье, пошел вдоль берега и скоро исчез за большими камнями, тесно загромождавшими узкую прибрежную полосу.

Маша некоторое время сидела неподвижно, потом встала, с трудом подняла тяжелый рюкзак Олега, вытащила его на берег. Рядом положила мешок с палаткой. Потом оттолкнула лодку от берега, заскочила в неё, и когда берег отдалился на несколько метров, села к мотору и с силой рванула стартер. Мотор завелся сразу.

Выбежавший к самой воде Олег, увидел только, как, удаляясь, лодка растворяется в тревожном зареве заката.

У ворот дома Егора Рудых остановился милицейский уазик. Сашка, безуспешно пытавшийся запрячь большого, свирепого с виду пса в старенький трехколесный велосипед, оставил это увлекательное занятие и с интересом уставился на идущих через двор Чикина и Надежду.

– А деда на задание пошел, – сказал он, когда незваные гости проходили мимо.

– Куда-куда? – опередила Надежда раскрывшего было рот Чикина.

– Трактор забирать. Он все равно у них без дела стоит. Развалится скоро.

Надежда жестом остановила снова раскрывшего рот Чикина.

– Какой трактор, детка? У кого?

– У вздымщиков, – ответил за Сашку, появившийся на крыльце Ермаков. – Он им без надобности по причине двухмесячного беспробудного запоя, а Егору припасы на участок завозить, к охоте готовиться. Еще вопросы будут?

– Попрошу предъявить документы! – жестяным официальным голосом потребовал Чикин.

Ермаков улыбнулся, но взгляд его остался неприязненным и острым.

– Ты бы, майор, представился для начала. Мало ли какой конь с кокардой сюда припрется. Тут уже одни пытались допрос устраивать. Пришлось объяснить товарищам необоснованность их требований.

– Деда их в реку на телеге спустил, – прокомментировал Сашка.

Побагровевший Чикин потянулся было к кобуре, но, вовремя вспомнив, что ему недавно сообщили о загадочном постояльце Егора, вопросительно оглянулся на Надежду. Надежда подошла к Ермакову и протянула свое удостоверение: – Старший лейтенант Надежда Юрьевна Домнич. А это начальник нашего районного отделения Чикин Эдуард Дмитриевич.

– А у него самого что, язык отнялся? – спросил Ермаков, взяв удостоверение и делая вид, что внимательно его изучает.

– Ну, ты вот что… – шагнув к Ермакову, прохрипел Чикин. – Не посмотрю, что из области…

– Наслышан о твоих здешних художествах, – глядя в упор на Чикина, спокойно сказал Ермаков. – Судя по всему, недолго тебе тут начальствовать. Фактики имеются те еще. Лично я, майор, давно бы тебя посадил, но у начальства, к сожалению, имеются еще кое-какие сомнения. Предупреждаю сразу – сделаю все, чтобы их не осталось. А о моих полномочиях можешь поинтересоваться лично у генерал-майора Веденеева. Документы я тебе предъявлять не буду – запачкаешь. А у вас, сударыня, поинтересуюсь, чем обязан столь лестному посещению?

– Должны произвести задержание Василия Боковикова. По имеющимся сведениям, он находится здесь.

– Ваша правда, находился. Но уже… – Ермаков посмотрел на часы. – Час тридцать семь минут как не находится. Отбыл к месту своего проживания. Разрешите еще полюбопытствовать, у вас всегда на задержание выезжает начальник милиции? Или вы неправильно выразились? Не «задержание», а теплая встреча вернувшегося на родину Героя России?

– Героя? – растерянно переспросила Надежда. – Я не знала.

– Понятно. Нет героя в своем отечестве. Плохо, Чикин, твои осведомители пашут. Чутье у них не на истину, а на пожелания начальства. Отсюда ошибочные решения. А ошибочные решения, как правило, влекут за собой совсем не тот результат, которого ты ожидаешь. Считай, майор, это за последнее предупреждение.

– Да пошел ты! – Видно было, что Чикин еле сдерживается, чтобы не начать действовать в привычном для себя духе. – Этот герой у меня шесть человек покалечил, не успел из тюряги вылезти. Теперь его туда надолго упакуют. Свидетели имеются, не отвертится.

– Прекрасно. Добавь к своим свидетелям и меня. Лично присутствовал и наблюдал, как шестеро отморозков, вооруженных цепями, металлической трубой, ножами, кастетом одновременно напали на Боковикова. Пришлось вмешаться, правда, несколько поздновато для твоих пострадавших свидетелей. Письменные показания готов предоставить в любое удобное время.

Чикин, ошеломленно и с ненавистью уставившийся на Ермакова, вдруг круто повернулся и с не свойственной ему торопливостью пошел к машине.

Надежда, задержавшаяся, чтобы забрать удостоверение, успела шепнуть Ермакову:

– Зря вы так. Он на все пойдет. Ему уже терять нечего.

– В отличие от вас, Надежда Юрьевна. Поэтому прошу вас, будьте предельно осторожны.

Надежда бегом догнала Чикина.

– Он сердитый, да? – спросил Сашка, глядя вслед отъезжавшей машине.

– Это очень даже хорошо, – подмигнул Ермаков Сашке. – На сердитых воду возят.

– Туфту гонит, – вцепившись в руль, прохрипел весь еще багровый Чикин. – Если Васька герой, то я – Анка-пулеметчица.

Надежда фыркнула.

– Ты чего? – оглянулся на нее Чикин.

– Представила.

– Кого?

– Вас. За пулеметом.

– Увидишь еще. Припрет, так и пулеметы в дело пойдут. А этого деятеля я и без пулемета достану. Места у нас опасные, мало ли что с человеком может по неосторожности случиться.

– Вряд ли он будет неосторожен.

– Доложим, что по неосторожности. А Ваську мы сейчас все равно возьмем. Весь поселок в свидетелях будет, как он органам власти сопротивление оказывает.

Василий неторопливо шел к конторе коопзверпромхоза. Серуня, с трудом кативший навстречу по обочине разбитой дороги мотоцикл с коляской, разглядев Василия, остановился и, дождавшись, когда тот пройдет мимо, громко отрапортовал:

– Докладаю. Провокация не удалась. Так что Аграфена Иннокентьевна спасла гражданина попа в самый последний момент.

Василий остановился.

– А пострадавшая сторона, как всегда, Серуня. Что инвалид, никто во внимание принимать не желает. Качу вот эту хренотень из последних собственных сил.

– Излагай дальше, раз начал.

– Надежда у них была, что поп со мной к покойнице на энтом транспорте зарулит. А за похищение его собственных средств передвижения Кандей крутую разборку должон.

– Какое похищение?

– Так вот… – Серуня пнул колесо мотоцикла. – Кандей ведь как? Сначала врежет, потом разбираться начинает. Расчет, что сразу слухи пойдут: посягательство на чужую собственность. Что и требовалось доказать.

– Кому требовалось?

– А матушка ваша, заместо того, кому требовалось, против меня силовые приемы.

– Кто покойница?

– Это так… В виде приманки. Заглотил уже. А тут баба Груня с сумкой…

– Ждут еще?

– А то нет. Кандей для испугу, а сам для серьезного разговору.

– Садись! – приказал Василий, усаживаясь за руль мотоцикла.

– Там еще наличие органов исполнительной власти возможно. Чтобы угон зафиксировать. Я, между прочим, крест помогал водружать.

– Куда едем? – спросил Василий, когда Серуня неудобно устроился в коляске.

– Так на хоздвор, куда еще. В конторе дожидаются. Кандей премиальные на «ландыш» обещал. В случае, если поп. За тебя, Василий Михайлович, потребую в двойном размере. Ждали Гришку, а приедет Мишка.

В предчувствии предстоящих событий Серуня радостно хихикнул.

Мотоцикл круто развернулся и с оглушительным треском запылил по улице.

– Едут! – услышав знакомый треск мотоцикла, сказал Домнич и направился к своему рабочему месту за большой директорский стол.

Милиционер, Бондарь с перевязанной рукой и расцарапанной физиономией, и еще тройка мужиков, вызванных в качестве понятых, торопливо расселись на расставленные вдоль стены стулья. Хозяин мотоцикла, местный амбал, используемый Домничем в качестве личного телохранителя и охранника конторы, Григорий Кандеев, по замыслу должен был как потерпевший встретить подъехавших во дворе и с возможно большим шумом при возможно большем количестве свидетелей доставить похитителей в кабинет начальства.

– Сейчас мы гражданину священнослужителю вежливо и культурно разъясним, ху есть ху и какого направления надо придерживаться в местной политической жизни. Где тут карамболина, где карамболета, кого слушать и в каком направлении проводить религиозную агитацию. Между прочим, может стать очень даже полезным союзником, если правильно сориентируется.

Услышав шум, неразборчивые голоса, звуки ударов и тяжелого падения тела, Домнич недовольно поморщился.

– Я же объяснял – работать культурно, вежливо, осторожно. Зачем устраивать девичий переполох из-за какого-то старого мопеда? Это же не местный контингент.

В дверь осторожно постучали.

– Не заперто, – весело сказал Домнич. – Милости просим.

В кабинет заглянул Серуня, оглядел собравшихся, спросил:

– Входить или как?

– Гостям всегда рады. У нас тут места таежные, народ грубый, но справедливый, чужую собственность привык уважать… защищать всеми подручными средствами…

Домнич не договорил, увидев вползающего в кабинет на четвереньках Кандея. Тот мутным взглядом обвел собравшихся и, не в силах справиться с непривычной для себя болью и дурнотой, распластался на пороге, со стуком приложившись бритой головой о деревянный пол. Собравшиеся болезненно вздрогнули от стука и, все как по команде, перевели взгляд на изумленно привставшего со своего места директора коопзверпромхоза.

– Это кто его? Поп? – почему-то шепотом спросил тот Серуню, который с интересом и скрытым торжеством смотрел на бесчувственного Кандея.

– Товарищ поп к покойнице ехать отказался по причине её отсутствия. Молиться, говорит, надо за упокой души невинно убиенных.

– Ты чего несешь, вошь лобковая?! – багровея от злобы, заорал Домнич. – Нажрался уже! Простое поручение исполнить не в состоянии. Поешь тут арии, понимаешь. Какие убиенные, какие молитвы?

– За упокой, Артист, за упокой, – раздался из коридора голос Василия.

Перешагнув через лежащего Кандея, он вошел в кабинет.

– Линяйте, мужики, – попросил он зашевелившихся было свидетелей. – Нам с господином директором о жизни поговорить надо. В каком она у нас направлении складываться будет. Или не будет. Ну! Особого приглашения дожидаетесь? Один уже дождался, хотя я его как человека просил – не лезь, пока не разберемся. Монтировкой стал размахивать. А в тюряге как? С первого разу не дошло, второго не будет. Пускай, думаю, привыкает.

Домнич, успевший подать милиционеру какой-то знак, неожиданно успокоился.

– Ладно, мужики, поговорить действительно требуется. Во дворе подождите. И Григорию помощь! – крикнул он уже в спину перешагивающим через лежащего Кандея. – Выполнял мое личное распоряжение: «посторонних не пускать». Пострадал во время исполнения служебных обязанностей.

Мужики развернулись и поволокли еще не очнувшегося толком Кандея во двор, куда подходило все больше и больше народа.

– Подводишь уголовную базу? – поинтересовался Василий, усаживаясь сбоку от стола рядом с Домничем. Тот отодвинулся и, зыркнув в окно, удовлетворенно улыбнулся.

– Время такое, Василий Михайлович, время. Не обережешься – не посмеешься. О чем разговор, если не секрет? Если вообще о жизни – несерьезно. Думаю, у тебя вполне конкретные вопросы имеются?

– Не спеши веселиться, – нахмурился Василий. – Пока твои волкодавы соберутся, вполне тебя по стенке размазать успею.

– Зачем такие крайности? Ни тебе, ни мне ни малейшей выгоды. Лучше на берегу договориться. Иначе последствия будут, как в индийском кино. Да и времени в обрез – Колян уже за Чикиным рванул. Полноценно успею ответить только на три вопроса. Потом будем посмотреть.

– Ты Ивана на наше ухожье, на Дальний, под разными причинами три года не допускал. Хорошие участки давал, а на наш не пускал. А когда он туда сам забросился, убили. За что?

– В огороде бузина, в Киеве Юлька Тимошенко. Между прочим, очень она на мою Надежду смахивает. Только моя жинка погарнее. Верно? Хорошо, хорошо, раз обещал, отвечаю. Ни малейшей связи. Во-первых, не убили. В протоколе следствия – «алкогольное отравление». Во-вторых, ухожье ваше, после двух пожаров. Там не только соболя, белки общипанной не осталось. Что я, по-твоему, лучшего охотника коопзверпромхоза Ивана Боковикова на пустышку пошлю? Не поймут. Явная бесхозяйственность. Можешь, конечно, сомневаться, но я Ивана уважал. Спроси у мужиков – ежегодно премии, благодарности.

– У Зарубина дочку опять-таки на Дальнем со скалы сбросили. Она кому мешала?

– Я за пиратов не ответчик. Сам знаешь, где их только ни носит. Всю тайгу испоганили. А что на вашем ухожье – совпадение. Случайность! Чего им, спрашивается, на гарь забредать? Сдуру только. Зарубин, между прочим, не возникает. Понял, что концы искать – пустые хлопоты. В тайге один прокурор – у кого ружье быстрее стреляет.

– У Зарубина, по-моему, другой вариант. Ладно, это его дела. Тогда последний вопрос. К Чикойскому золотишку подбираетесь?

Этот вопрос буквально подбросил Домнича. Он вскочил, спохватившись, тут же сел, посмотрел в окно, выдвинул ящик стола, в котором лежал пистолет, быстро взглянул на пристально следившего за каждым его движением Василия, попытался улыбнуться. Но кривая улыбка еще больше подчеркнула его растерянность и испуг.

– Сказки все это, Василий, сказки, – тихо и торопливо заговорил он, то и дело взглядывая на лежащий прямо под рукой пистолет. – Бабы выдумали, а дураки верят. Какое золото? Сроду его тут не было. И быть не могло. Ты на эту сторону лучше не грузи. Перевернемся – всем конец. Война начнется. Черные уже наезжали, принюхивались. Да и наши, в случае чего, спуску не дадут. Живой души в районе не останется. Сам понимаешь, время какое. Везде беспредел, везде. Сверху донизу.

– А говоришь – сказки.

– Так мало из-за сказок народу сгубили? Эльдорадо сколько веков разыскивают? Тыщи сгинули. Тут только слух пусти.

– Это верно, только пусти…

Василий поднялся и подошел к окну, к которому он до этого сидел спиной. Во дворе уже собралось несколько десятков человек.

– Как думаешь, если я им сейчас скажу, что вы с тестюшкой к Чикойскому золоту вплотную подобрались. Ивана из-за него отравили, ребенка не пожалели. Получается, там оно, поблизости. Братишка, видать, близко подошел.

Домнич решился. Рука его легла на пистолет.

– Иван о золоте и понятия не имел, – тихо, с кажущимся спокойствием, сказал Домнич. Голос его настолько изменился, что Василий невольно оглянулся. Увидев направленный на него ствол, кивнул головой: – Так, значит. А я, губошлеп, и вправду за сказки посчитал. Ну, если Иван нашел, значит, и я отыщу. Он хоть и слепой вокруг зимовья ходил, а весточку мне наверняка оставил. Такая у нас с пацанов еще договоренность была.

Ты пушку-то убери, рано еще. Вот когда доказательства соберу, тогда и сойдемся на узкой дорожке. Сразу говорю, жалеть никого не буду. А сейчас тебе в меня стрелять никакого резону. Даже в целях самообороны. Если бы вы золотишко отыскали, давно бы уже всей кучей в теплые края подались. Куда планируете? На острова какие-нибудь или прямо в рай заокеанский? Только без Ивановой заначки вам его век не сыскать. А кроме меня, заначку эту ни одна душа не отыщет. Понял?

– Дурак ты, Вася. Если, как говоришь, Иван знал, какой смысл в жмурики его определять? Проследили бы – и все дела. Так что к Ивану мы никакого касательства. «Смыслов нет», как мой дорогой тестюшка любит указывать. Только и тебя смыслов нет под ногами путаться оставлять. Шуму от тебя больно много. А шум, в целях безопасности всего райцентра, совсем ни к чему. Так что в целях самозащиты, при свидетелях…