Я шёл всё время строго на восток. Стихи о Камчатке

© Валерий Давыдов, 2021

ISBN 978-5-0053-7147-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я шёл всё время строго на восток

Я шёл всё время строго на восток,

Спидометр испортился в груди,

Но я поделать ничего не мог —

Ещё пол-жизни было впереди.

Я бинтовал полотнами дорог

Босые от безденежья ступни,

Но кровь рябин забинтовать не мог,

Всю осень кровоточили они.

В конце пути я всё-таки прилёг.

Ну сколько можно, дайте отдохнуть!

Но я поделать ничего не мог:

Уже пора идти в обратный путь.

И я дошёл бы может, видит Бог!

Принёс в кармане пригоршню монет,

Но я поделать ничего не мог,

Из этого пути возврата нет

Последний поэт Атлантиды

Я – последний поэт Атлантиды!

Под ногами – пока ещё твердь,

Перед взором – чудесные виды,

А в душе – запустенье на треть.

Люди даже вокруг и не знают,

Что готовит грядущее им,

Что готова им доля иная

В круговерти из вёсен и зим.

Мне не хочется сон их нарушить

И не хочется бег задержать,

Чтобы их всеобъемные души

Не разъела до времени ржа.

Пусть бегут в эти тёплые зимы

И глядят свои вещие сны,

Где все беды проносятся мимо,

Как мгновения вечной весны.

Атлантида останется сказкой

И синонимом небытия,

Пусть о ней вспоминают с опаской,

Остальные поэты-друзья,

Раз она прозябает бездарно,

Ничего им, как будто, не дав,

Лишь названием высокопарным

Как Полярная светит звезда.

Я покуда один пострадаю

Над ужасною тайной своей,

Провожу журавлиную стаю

В те края, где не ждут журавлей.

Пусть она невозвратно утонет,

И меня за собой унесет,

Но в её атлантическом стоне

Вы услышите имя моё.

Может, я пережил Атлантиду

А, возможно, и собственно, смерть,

Чтоб на жизнь одного индивида

Как бы со стороны посмотреть?

Для меня это вовсе не сказка,

Не какой-нибудь заспанный сон,

Не пробитая пулею каска,

Что носить будто и не резон.

В крайнем случае, может быть, клапан,

Что у сердца поехал вразнос,

Уберите, пожалуйста, лапы,

И не суйте, тем более, нос!

И со скальпелем тоже не лезьте,

Раз страну мою трудно спасти,

Даже если попробовать вместе

В штормовом океане грести.

Мне она не настолько чужая,

Как у бывшего друга жена,

И не больше другим угрожает,

Чем любая какая страна.

Как поэт не держу я обиды

Даже за униженье моё.

Я – последний певец Атлантиды,

Как я сам понимаю её.

Паруса каравелл

Паруса каравелл! Вами бредит огромное море,

Вы синонимом воли служили во все времена,

И пусть в трюмах в цепях появились невольники вскоре,

Это так получилось и в этом не ваша вина!

Паруса каравелл! Вы как белые крылья у чаек,

Вас полощут шторма, оттого белоснежно чисты,

Вы как будто упряжки красивых, породистых лаек,

Улетаете ввысь, обгоняя любые мечты.

Паруса каравелл! Что вам гимны и клятвы до гроба!

Вы такое видали, что стыла и кровь моряков,

Магеллан и Колумб, что на это вы скажете оба?

Впрочем, ваши слова не погасят огни маяков.

Паруса каравелл с моряками из кованой стали!

Им солёные брызги лечили тоску и хандру,

Только вряд ли узнаешь, о чём эти люди мечтали,

Если вахту стояли свою на знобящем ветру.

Паруса каравелл неужели запомнили гены,

Как запомнили рай и змею на запретном плоду?

Если только почувствую вкус обжигающей пены,

Значит больше назад я уже никогда не приду.

Сент-Женевьев-де-Буа

Схороните меня в эмиграции

Не на Сент-Женевьев-де-Буа,

Где бы в гроздьях душистой акации

Утонула моя голова,

А в краю, где цепляет туманами

Небосвод за кремнистый забор,

Где с поэтами я полупьяными

Бесконечный веду разговор.

Край стоит тот забытый, заброшенный,

Как рубцовский последний удел,

Там любое лицо перекошено,

Там любой человек не у дел!

Перекошена, перекорёжена

Там любая людская судьба.

Наплевать, что не будет ухожено

Там моё Женевьев-де-Буа.

Наплевать, что там нету акации,

Наплевать, что жестка там трава.

Я домой еду как в эмиграцию,

Я имею на это права!

Убили медведя

Убили медведя, отрезали лапы,

Которыми мишка на трассе махал,

Простые водители – не из гестапо,

И зверь был обычный, не то чтоб нахал.

Сперва прикормили из жалости глупой,

А после убили из глупости злой,

А завтра приедут и сыщики с лупой

Над зверством безумным качать головой.

Бушует путина по речкам окрестным,

А мишка безлапый у Малок лежит,

Не нужно ему ничего, если честно, —

Ни наших подачек, ни нашей же лжи.

Мы лгали себе про коварство медведя,

А сами коварны ему не в пример,

Коварнее нет человека на свете

И в свете любых исключительных мер.

Водителей этих поймают, наверно,

Впаяют, быть может, игрушечный срок,

Но только всех нас не отмоешь от скверны,

И что с нами делать, подумает рок.

Медведь – это символ Руси и России,

И лапы ему не пристало рубить,

Вы гвозди сперва вколотили мессии,

Безжалостны так же и так же грубы.

Китайцы за лапы за эти заплатят,

Они ими лечатся, чёрт бы побрал,

Навряд ли услышат камчатского плача,

Хотя он пойдёт, может быть, за Урал.

Москва, ты своих убиваешь медведей?

Европа, ты тоже им когти стрижёшь?

В Америку тоже китаец поедет

За лапами гризли иль эти – не трожь!?

Медведю-то нету до этого дела,

Который у Малок лежит, косолап,

И туша его как безрукое тело

Любого, кто так же доверчив и слаб.

Жгут лососёвую икру

Жгут лососёвую икру.

Вчера сожгли четыре тонны.

Ну а сегодня поутру

Я слышал лососёвы стоны.

Так немцы жгли чужих детей

В кино каком-то чёрно-белом,

Лосось достали из сетей

И вот сжигают между делом.

Мильон икринок, миллиард,

Не знавших радости рожденья,

Напрасно плакал старый бард

В пустых потугах песнопенья.

Напрасно плакала река,

Мальков утратившая свору

По воле злого дурака —

Рыбопромышленного вора.

Онкологический больной

Икру не ту в свой рот отправит,

Она не побеждает гной,

А нужной дать ему не вправе.

Амурских тигров шкуры жгут,

А браконьеров всё не меньше,

Их шеи не коснётся жгут,

Ну а другим их не изменишь.

Мы гастарбайтеров везём

Губить российскую природу,

Мы вывезли весь чернозём

И отравили в Волге воду.

Ну а теперь вот жжём икру,

Икру камчатского лосося.

Последнего, что замыкает круг,

В котором тонут все вопросы.

Ворона с флагом

На самых дальних подступах России

Ворона поднимает красный флаг.

Её об этом вовсе не просили,

И это вовсе никакой не знак.

Страна не на военном положенье

И поля Марсова на Командорах нет,

Виновником же недоразуменья

Был вовсе не маркиз де Лафайет.

Обычная ворона на помойке

Сожрала целлофановый пакет.

Желудок же у падальщицы стойкий

И не знакомо слово «этикет».

Летит ворона, а за нею вьётся

Такой знакомый с детства красный флаг.

Такой же был на мачте броненосца,

Но что-то с ним в тот раз пошло не так.

Орёт ворона, не поймёт в чём дело,

Над островом описывая круг,

И полиэтилен не первой съела —

Случилось это не сказать, что вдруг.

Морские котики и даже кит горбатый

Набиты этой гадостью давно,

Но тем, кто в самом деле виноваты

Вдруг показали новое кино.

Ворона гордо реет над Никольским,

И Беринг шевельнулся под крестом,

И остров неуютным стал и скользким,

Да и ненужным никому притом.

И дрыгалки валяются, забыты,

Которыми тюленьих самок бьют,

И дрыгается ржавое корыто

Со шконками внутри пустых кают.

Корова Стеллера, та вовремя исчезла,

А может, это лучше, чем позор:

Откинешь ласты и осушишь весла,

А вместо музыки тебе – вороний ор!

А ведь она ещё и Кутх, зараза,

По местному поверью – главный Бог,

Помилуйте, но ведь нельзя так сразу

Явить, насколько человек убог!

Непогода

На Камчатке сегодня туман,

А над ним непроглядные тучи,

Я схожу потихоньку с ума

Умереть было всё-таки лучше.

Впереди обещают циклон,

И второй, говорят, на подходе,

Я хожу по квартире, как слон,

И проклятия шлю непогоде.

Непогода – проклятье моё

И Камчатка – проклятие тоже,

Только я не могу без неё,

Без меня она тоже не может.

На бутылку с укором смотрю,

Не запить бы на пару с погодой,

Протрезвеешь едва к декабрю,

Ну а дальше пурга на полгода.

Я – жд дорога на Камчатку!

Я – ж-д дорога на Камчатку!

Скажете, конечно: – Нет такой!

Я тогда отвечу: – Спите сладко,

Я лежу в реальности другой!

В той реальности, где нету Крыма,

Длинного, ненужного моста,

У меня здесь собственное имя,

Собственные мощь и красота!

Я везу вас в новый центр планеты,

Как везли когда-то в Новый свет,

А в Крыму-то нового и нету,

Равное как, впрочем, и в Москве.

И Америка отсюда ближе —

Новые торговые пути,

Что мы этот Крым всё время лижем

И не можем от него уйти?

Вам зачем, скажите, эти Сочи?

Геополитический тупик!

Путь, бывает, кажется короче,

Но – трясина, где ни наступи!

А Камчатка, братцы, это воля —

Я скажу под стук своих колёс,

Встретит если и не хлебом-солью,

То хотя бы рыбой – не вопрос!

Пусть Москва останется за гранью —

Как забытый призрачный туман,

Я же вас однажды утром ранним

Отвезу на Тихий океан!

Снега благоухают чистотою

Снега благоухают чистотою,

Пушистые камчатские снега.

В сравненье с ними ничего не стоят

Воспетые поэтами юга.

Без юга можно жить и год и больше,

Без севера – попробуй, проживи!

А если же не год, а много дольше,

Случатся изменения в крови.

А главное, что измененья в сердце,

Которое разучится любить,

Ты оставляй всегда открытой дверцу,

Не рви последнюю живую нить.

Вот выйдешь ты в январь в тоскливый Сочи,

Захочешь рухнуть в чистый белый снег,

А упадешь в ухоженный песочек,

Что так устал от неуёмных нег.

Или в Париже брякнешься на камни,

Которые шампунем моет негр,

Которого зовут, наверно, Гамлет,

И он не знает, что такое снег.

А если где ещё упасть захочешь,

То бесполезно это, так и знай,

Беги домой скорее что есть мочи,

Пока ещё снега живут во снах.

Снега камчатских январей

Во сне мне заметают душу

Снега камчатских январей,

Через одну шестую суши,

Через листки календарей.

Через проблемы со здоровьем,

Через бесславье и тоску,

Через морщину, что над бровью,

Через надгробную доску.

Метут снега над головою,

Шумят в ушах, слепят глаза,

Я вместе с ними тихо вою,

И тихо катится слеза.

А просыпаюсь – грязь и слякоть,

Московских будней скорый ход,

И некогда уже поплакать

Мне над собой который год.

Хочу туда, где не зазорно

Не то, что плакать – волком выть,

И волком быть где не позорно

И человеком можно быть.

Хочу жениться на корячке,

Хочу прослыть за своего,

Хочу блевать в прибрежной качке

И не бояться ничего.

Мне снова заметают душу

Снега камчатских январей,

А я уеду, я не струшу,

Дождаться б только поскорей.

Пролетарии Земли

Вулканы – пролетарии Земли

И выпускные клапаны планеты,

Как ты и я всё время на мели,

И с похмела немножечко при этом.

И курят «Беломор», любую дрянь,

От «Примы» до уже забытой «Шипки»,

И просыпаются как ты в любую рань,

И допускают разные ошибки.

Сейсмографы ломают, что ни день,

Срамят псевдонаучные прогнозы,

То на века уходят будто в тень,

То создают какие-то угрозы.

Чадят, конечно, что греха таить,

Смердят вонючим серо-водородом,

А не смердя попробуй-ка прожить,

Родили если этаким уродом!

Вулканы – как камчатские бичи,

Их столько, что не сразу сосчитаешь,

И все как будто из одной печи —

Одни потухли, а другие – тают.

Но дунет ветер и раздастся треск,

Воспламенится и холодный уголь,

И искрами покроет всё окрест,

И всем окрестным будет очень туго.

Я сам, признаюсь, тот же самый бич,

Вулкан камчатский, хоть и из потухших,

Не избежавший общей здесь судьбы,

Подслеповатой и тугой на ухо.

Но вы напрасно плюнули на нас,

Мы зашипим совсем не так, как печка,

Огонь в груди вулкана не погас,

И он совсем не бедная овечка.

Мой тип – Везувий, есть и пострашней,

У пролетария всегда своя «Аврора»,

И холостые пушки ли на ней

Узнаете вы после приговора.

Пока дымим, трясём, порой, слегка

Окрестности своей родной Камчатки,

Она на вашем горле как рука,

И если что – бегите без оглядки!

Последний рыбак

Я последний рыбак на планете,

Где и рыбы почти уже нет,

И её современные дети

Если ловят, то только во сне.

Или есть ещё способ похуже —

В ресторане огромным сачком,

Чтоб зажарили рыбу на ужин

С только-только потухшим зрачком.

А я помню огромные тралы

И огни промысловых судов,

Их сегодня почти что не стало

У причалов морских городов.

Только сивучи кучей скучают

Там, где раньше стоял СРТ,

И лениво зевают на чаек

В первозданной своей красоте.

Им и памятник нынче построят,

Ну а наши уже не нужны,

И не мы уже нынче герои

У забывшей героев страны.

Мы кого-то кормили, спасали,

Рисковали своим кораблём

И сидели на нерпичьем сале,

Чтоб от нас откупились рублём.

Мы рубли эти в мячик скатали

И гоняли в футбол в кабаке,

Люди из нержавеющей стали,

С якорями на каждой руке.

Мы любимых во сне лишь видали,

Да и то разве в море заснёшь,

Растворяясь в сиреневой дали,

И любовь превращается в ложь.

Мы с ума в этом море сходили

И срывались за борт с лееров,

Различая застывшие в иле

Силуэты других сейнеров.

Я последний рыбак на Камчатке,

Как последний на свете лосось,

Напоследок, быть может, печатку

Мне в ломбард отнести довелось.

Попрощаетесь с диким лососем,

Как с последним своим рыбаком,

И останетесь с вечным вопросом:

Для чего мы на свете живём?

Для чего были жертвы и штормы?

Для чего прерывали ремонт?

Для чего шили чёрную форму

С вензелями рыбацких погон?

Неужели всё было напрасно?

Неужели погибли мы зря?

На востоке путиною красной

Рыбака провожает заря.

Чёрная метель

Если даже синие метели

Не сломали голубую ель,

Жди на смену этой канители

Чёрную камчатскую метель.

Синий цвет – Москвы и переулков,

Чёрный – от Урала на восток,

Там и свет другой и голос гулкий,

Из цветов – лишь каменный цветок.

Синие московские метели

Видятся отсюда дивным сном,

День, когда сюда вы прилетели,

Будет самым чёрным вашим днём.

Материк теперь вам станет сказкой

Летом и особенно зимой,

Будете отсюда строить глазки —

Будто бы глухой или немой.

Чёрные камчатские метели

Вам теперь заменят кругозор,

Здесь не отмечают дни недели

И не держат это за позор.

Что останется в сухом остатке —

Кроме водки и сухих пайков?

Разве только вера, что Камчатка —

Место отпущения грехов.

Кукушкины слёзки

Отрыдали кукушкины слёзки,

Отшумели камчатские дни,

Промелькнув тёмно-синей полоской,

Океан растворился вдали.

Шереметьево мутные лужи

Пассажиры штурмуют гурьбой,

Каждый третий разбит и простужен

И унижен проклятой судьбой.

По соседству в другом терминале

Разодетые франты снуют,

Им такси то и дело сигналят

И увозят в привычный уют.

Ну а мы по привычке шнурками

Через плечи связав башмаки

По воде пробегаем рывками,

Будто бы партизаны в маки.

Позади нас остались вулканы

И шторма, и циклоны внахлёст,

А в Москве нам камчатские раны

Снова дождь зализать не даёт.

Может быть запропавшее солнце

Завтра снова обрадует глаз,

Будто мячик у Хаби Алонсо

Перепрыгнув обратно Кавказ.

Мы бы сами за ним полетели,

Только Сочи не в планах пока,

Ждать у моря погоды недели,

Впрочем, нам уже не привыкать.

Ждать судьбы повороты крутые,

Как просветы в тумане и мгле,

И считать, что лучи золотые —

Всё что есть у тебя на земле.

Последняя осень

Для меня здесь последняя осень —

На Камчатке – последний сезон.

Покраснели от горя лососи —

Им от счастья краснеть не резон!

Что за радость нырять в водопады

И грести плавниками песок,

Чтобы у браконьерской засады

Испускать окровавленный сок?

Что за радость сквозь плотные сети

Продираться опять и опять,

А лососи как малые дети

Позволяют себя обижать!

Мы для них лишь животные просто,

Что питаются красной икрой,

И, наверно, огромного роста

Из воды мы им мнимся порой.

Мы же – карлики, но с острогами,

И с сетями, что те пауки,

Нерестилища топчем ногами —

Нам укладки беречь не с руки!

А лососи от горя издохнут —

Им на это смотреть не дано,

Лишь экологи тяжкие вздохи

Испускают напрасно давно.

Бегут медведи с Сахалина

Бежал бродяга с Сахалина,

Не каторжанин, а медведь.

За лето похудел, детина,

На четверть или же на треть.

Лосося выловили, гады,

Горбуша вовсе не пришла,

Зима в преддверье листопада

На листья наложила лак.

Грибы в глухих углах медвежьих

Остались, и брусники чуть,

И мухоморы… Только съешь их

И сразу же потянет в путь.

В Сибирь, а лучше – на Камчатку,

Где, может быть, лососи есть,

Окажется и там не сладко —

То зверь отважится на месть.

Пойдёт в посёлки, на турбазы,

Пойдёт в большие города,

По девять экземпляров сразу

Там видели их иногда.

Скажи, Амур, скажи Камчатка,

Скажи, чудесный Сахалин,

Как вы дожили до упадка

Своих лохматых животин?

Падёж медведю обеспечен —

Ему в берлогу не с чем лечь,

Не будет зверь бесчеловечен

Без человека на Земле.

Улетаю

Улетаю. Опять улетаю.

И опять как всегда насовсем.

Вот такое желание в мае

Возникает почти что у всех

Здесь живущих – на краешке света,

И у целой Земли на краю,

Почему, отчего – нет ответа,

Надоесть может даже в раю.

Да и здесь и не рай, если честно,

А всё больше похоже на ад,

Впрочем, тут обсуждать неуместно,

Как нельзя осуждать снегопад

Или дождь, или слякоть и сырость,

И негожую розу ветров —

Со времён сотворения мира

Человек выбирал себе кров.

Так вот выбрал и я, не жалея,

Но весной становлюсь на крыло,

Небосвод на востоке алея

Будет томно-прекрасен назло.

Прилечу, видно, в зимнюю стужу,

Когда нечего будет смотреть,

Сберегу тем бессмертную душу,

Пусть не всю, так хотя бы на треть.

Три выхода

Над тобою проклятие дедово

Как нависший домокловый меч?

Поезжай на такси в Домодедово

В ожиданье волнительных встреч.

Если нет ни второго, ни третьего

С кем ты мог бы бутылку распить,

Поезжай на такси в Шереметьево,

Вон из так надоевшей избы.

Раз любовь обернулася мукою,

Разве мукой должна быть любовь?

На такси отправляйся во Внуково,

Только раз на такси не слабо.

Ну а если слабо – на автобусе,

На маршрутке и даже пешком,

Там отыщется место на глобусе,

Где гулять можно и босиком.

Где все девушки милые, стройные,

А погода как в книжном раю,

Где с гражданскими кончили войнами,

И гражданские где не в строю.

А пророчества если не сбудутся,

И не только во снах, наяву,

Не мечись между прошлым и будущим,

Возвращайся обратно в Москву!

Мосты

Навесьте мост на Берингов пролив,

А на худой конец тоннель постройте,

Хватайтесь за руки прибрежных ив,

И пусть встречают где-нибудь в Детройте.

Навесьте мост на Обь или Амур,

На Енисей, на Лену или Каму,

Глядишь, и жизнь начнётся по уму —

Без нашего сегодняшнего сраму.

А после и на остров Сахалин,

И на Хоккайдо, так и быть, навесьте,

И поезд будто журавлиный клин

Помчится на восток с благою вестью.

А там, глядишь, и через Гибралтар,

И через Нил, и через Амазонку

Поедут по планете млад и стар,

За счастьем ускользающим вдогонку…

Пусть побегут весенние ручьи,

И дети пусть на них мосты навесят,

И станут сразу берега ничьи,

И общими все города и веси!

И пусть какой-то местный хулиган

Своей калошей этот мост разрушит,

Мы – дети изо всех окрестных стран —

Уже свои сюда вложили души!

И восстановим, нам не привыкать,

Холодная вода пусть сводит пальцы,

Пусть говорят, что наша жизнь как гать

И мы в болоте этом постояльцы.

Нам, может, оттого нужны мосты,

Как никому на целом белом свете,

Что помыслы прозрачны и чисты,

Как те ручьи, в которых мокнут дети.

Согжой

Я северный олень камчатской тундры,

И наст порвал мне камус на ногах.

Пухляк на кровь ложится вместо пудры,

И кровь блестит икрою в ястыках.

Домашним пусть собаки это слижут,

Мне только волки разве что друзья,

Идут по следу и они всё ближе,

А след – кровавый и спастись нельзя.

Согжоя жизнь короткая, как песня.

Зато в кораль меня не заманить,

Жить на свободе много интересней,

Пусть даже жизнь и тонкая, как нить.

Разбрасывая ястыки по снегу,

Ползу, будто горбуша в рунный ход,

Как будто бы в конце наступит нега,

Но знаю, будет всё наоборот.

Хотя для неги всё вокруг готово:

Апрель камчатский заявил права.

И станет тесно в речках нерестовых,

И пусть природа не для всех права.

Как для лосося, что уйдёт по гальке,

Исполнив свой последний в жизни долг,

И тундра снимет этот путь на кальку,

Чтоб приложить к следам усталых ног.

Метеорит

Метеорит взорвался над Камчаткой,

А может быть какой-то НЛО,

Я из окна с утра смотрю с украдкой,

Чтобы взрывной волною не смело.

Вчера здесь долбануло изверженье,

Покрыло пеплом Командоры все,

И я сижу в таком изнеможенье,

Как будто бы полгода на овсе.

А я два года на одном лососе,

На крабах, разных прочих гребешках,

Запутался в одно простом вопросе:

Сижу я здесь на совесть или страх?

Мой мозг усвоил все морепродукты,

Промылся минеральною водой,

Наверное, пора туда, где фрукты,

Туда, где я слонялся молодой.

Ну что за жизнь: извечные скитанья,

То чересчур спокойно, то трясёт,

Застой перемежается восстаньем,

И в результате надоело всё.

Приятель из Берлина зло смеётся:

После Камчатки делать будешь что?

А что там делал перед смертью Моцарт?

И сравнивал ли жизнь свою с мечтой?

Навряд ли, просто взял, наверно, скрипку,

И что-то необычное сыграл,

В предсмертной маске выдавил улыбку,

Как символ победившего добра.

Снег и тюльпаны

Снег и тюльпаны: так разве бывает?

Пламя и белая хрупкая стынь.

Снег выпадает в России и в мае,

Где распускаются дети пустынь.