Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы

– Поздравляю с Валентиновым днем[32], – произнес голос совсем рядом.

Хорнблауэр чуть не подпрыгнул от неожиданности: он совершенно забыл о герцогине.

– Прекратите шуметь, – зашипел он, и герцогиня изумленно смолкла.

Она была закутана в плащ с капюшоном, больше ничего в тумане видно не было.

– Позвольте спросить… – начала она.

– Молчать! – прошептал Хорнблауэр.

В тумане послышался резкий голос, другие голоса повторили приказ, раздались свистки, шум и топот.

– Испанцы, сэр, да? – прошептал Хантер.

– Испанцы, испанцы. Меняют вахту. Слушайте!

До них донеслись два сдвоенных удара колокола. Четыре склянки утренней вахты. Неожиданно со всех сторон зазвучали колокола, словно вторя первому.

– Господи, да мы посреди флота, – прошептал Хантер.

– Большие корабли, сэр, – сказал Виньят. Он присоединился к ним по команде «Свистать всех наверх!». – Когда меняли вахту, я насчитал не меньше шести различных дудок.

– Значит, доны все-таки вышли из Кадиса, – сказал Хантер.

«А я указал курс прямо на них», – горько думал Хорнблауэр. Сумасшедшее, душераздирающее совпадение. Но он запретил себе об этом говорить. Он даже подавил истерический смешок, возникший при воспоминании о тосте сэра Хью. Сказал же он следующее:

– Они прибавляют парусов. Даго на ночь всё убирают и дрыхнут, как какие-нибудь жирные торговцы. Только с восходом они ставят брамсели.

В тумане со всех сторон доносился скрип шкивов в блоках, топот ног у фалов, удары брошенных на палубу концов, многоголосый гомон.

– Ну и шумят же, черти, – сказал Хантер.

Он стоял, пытаясь проникнуть взглядом за стену тумана. Во всей его позе чувствовалось напряжение.

– Дай бог, чтоб они шли другим курсом, – рассудительно заметил Виньят. – Тогда мы их скоро минуем.

– Вряд ли, – сказал Хорнблауэр.

«Ле рев» шел почти прямо по ветру; если бы испанцы шли в бейдевинд или в галфвинд, то звуки, доносившиеся с ближайшего судна, постепенно стихали бы или, напротив, становились громче. Скорее всего, «Ле рев» догнал испанский флот с его убранными на ночь парусами и теперь был в самой его гуще. Вопрос, что в таком случае делать: убавить парусов и лечь в дрейф, чтобы пропустить испанцев мимо, или, наоборот, прибавить и попытаться их обогнать. Но с каждой минутой становилось все яснее: шлюп идет практически одним курсом с флотом, иначе он неизбежно сблизился бы с каким-нибудь судном. Пока туман не рассеялся, такая позиция надежнее всего.

Однако с наступлением утра туман неизбежно рассеется.

– Может, нам изменить курс, сэр? – спросил Виньят.

– Погодите, – сказал Хорнблауэр.

В свете разгорающейся зари мимо проносились клочья более густого тумана – верный признак, что долго он не продержится. Тут они вышли из полосы тумана на чистую воду.

– Вот он! – сказал Хантер.

Офицеры и матросы забегали в панике.

– Стоять, черт возьми! – сорвался Хорнблауэр.

Меньше чем в кабельтове с правого борта почти параллельным курсом шел трехпалубный корабль. Впереди и по правому борту угадывались силуэты трех боевых кораблей. Ничто не спасет шлюп, если он привлечет к себе внимание; единственный шанс – идти как ни в чем не бывало. Остается надежда, что в беспечном испанском флоте вахтенные офицеры не знают, что у них нет такого шлюпа, как «Ле рев», или даже чудом, что такой шлюп у них есть. В конце концов, «Ле рев» построен во Франции и оснащен по-французски. Борт о борт «Ле рев» и военные корабли шли по неспокойному морю. С такого расстояния любая из пятидесяти больших пушек могла бы расстрелять их в упор; одного попадания хватило бы, чтобы потопить шлюп. Хантер вполголоса ругался грязными словами, но дисциплина была безупречная – направленная с испанской палубы подзорная труба не обнаружила бы на борту шлюпа ничего подозрительного. Мимо них вновь проплыли клочья тумана, и они вошли в новую полосу.

– Слава Богу! – выдохнул Хантер, не заметив контраста между набожностью фразы и недавними богохульствами.

– Поворот через фордевинд! – скомандовал Хорнблауэр. – Положите его на правый галс.

Матросам не надо было напоминать, чтобы они работали тихо: все и так прекрасно сознавали опасность. «Ле рев» плавно развернулся, шкоты были выбраны и свернуты без единого звука; теперь шлюп шел круто к ветру и волны набегали на его правую скулу.

– Сейчас мы пересечем их курс, – сказал Хорнблауэр.

– Дай бог нам пройти у них под кормой, а не под носом, – заметил Виньят.

Герцогиня по-прежнему стояла на корме, закутанная в плащ с капюшоном. Она старалась никому не попадаться под ноги.

– Быть может, вашему сиятельству лучше спуститься в каюту? – Хорнблауэр с трудом заставил себя обращаться официально.

– О нет, пожалуйста, – сказала герцогиня. – Я этого не вынесу.

Хорнблауэр пожал плечами и тут же забыл о герцогине, охваченный новой тревогой. Он ринулся вниз и вернулся с двумя большими запечатанными пакетами депеш. Вынув из ограждения кофель-нагель, он принялся куском веревки тщательно приматывать его к пакетам.

– Пожалуйста, – сказала герцогиня, – пожалуйста, мистер Хорнблауэр, скажите, что вы делаете?

– Хочу убедиться, что они утонут, если судно будет захвачено и я выброшу их за борт, – мрачно ответил Хорнблауэр.

– Но тогда они пропадут?

– Это лучше, чем если их прочтут испанцы.

Хорнблауэр с трудом сохранял спокойствие.

– Я могу позаботиться о них, – сказала герцогиня. – Конечно могу.

Хорнблауэр пристально посмотрел на нее.

– Нет, – сказал он. – Испанцы могут обыскать ваш багаж. Скорее всего, так они и поступят.

– Багаж! – воскликнула герцогиня. – Как будто я собираюсь убирать их в багаж! Я спрячу их на себе – меня-то обыскивать не будут. У меня под юбкой их точно никто не найдет.

Неприкрытый реализм этих слов слегка ошеломил Хорнблауэра и одновременно заставил его почувствовать, что в предложении герцогини что-то есть.

– Если нас захватят, – продолжала герцогиня, – не дай бог, конечно, но если нас захватят, меня в плен не возьмут. Меня отправят в Лиссабон и при первой же возможности посадят на английское судно. Тогда я немедленно передам депеши. Поздно, конечно, но лучше поздно, чем никогда.

– Верно, – задумчиво произнес Хорнблауэр.

– Я буду беречь их пуще жизни, – сказала герцогиня. – Клянусь, что не расстанусь с ними. Я никому не скажу, что они у меня, пока не передам их королевскому офицеру.

Она посмотрела на Хорнблауэра. Ее взгляд светился честностью.

– Туман рассеивается, сэр, – заметил Виньят.

– Быстро! – сказала герцогиня.

Медлить было нельзя. Хорнблауэр высвободил пакеты из намотанной на них веревки, вручил их герцогине и вставил кофель-нагель на место.

– Ох уж эта чертова французская мода, – сказала герцогиня. – Я правду сказала, что спрячу их под юбками. За пазухой у меня места нет.

Действительно, верхняя часть платья отнюдь не выглядела вместительной: талия располагалась прямо под мышками, а дальше платье свисало свободно, в полном противоречии с анатомией.

– Дайте мне ярд веревки, быстро, – сказала герцогиня.

Виньят отрезал ножом кусок троса и протянул герцогине. Она уже задрала юбки. Хорнблауэр в ужасе увидел полоску белого тела над чулками и тут же отвернулся. Туман, несомненно, рассеивался.

– Можете смотреть, – сказала герцогиня, но юбки упали в тот самый миг, когда Хорнблауэр обернулся. – Они у меня под сорочкой, прямо на теле, как я вам обещала. Со времен Директории никто больше не носит корсетов. Так что я привязала их веревкой, один к животу, другой к спине. Вы что-нибудь видите?

Она повернулась кругом, чтобы Хорнблауэр смог убедиться.

– Нет, ничего не видно, – сказал он. – Я должен поблагодарить ваше сиятельство.

– Некоторое утолщение есть, – заметила герцогиня, – но не важно, что подумают испанцы, раз они не подумают правды.

Невозможность что-либо делать ставила Хорнблауэра в неудобное положение. Обсуждать с женщиной ее сорочки и корсеты – или отсутствие оных – занятие более чем странное.

Бледное солнце, еще совсем низкое, пробило туман и засияло им в глаза. Грот отбрасывал на палубу бледную тень. Солнце с каждой минутой светило все ярче.

– Вот оно, – сказал Хорнблауэр.

Горизонт стремительно распахнулся – сначала с нескольких ярдов до сотен, затем с сотен ярдов до полумили. Море было усеяно кораблями. Не менее шести были видны отчетливо, четыре линейных корабля и два больших фрегата. На их мачтах развевались красно-золотые испанские флаги, и, что еще более характерно, с них свисали большие деревянные кресты.

– Разверните судно обратно, мистер Хантер, – сказал Хорнблауэр. – Назад в туман.

Это был единственный шанс на спасение. Приближающиеся корабли обязательно их заметят. «Ле рев» развернулся, но полоска тумана, из которой они только что вынырнули, уже растаяла под жарким солнцем. Последние остатки ее плыли впереди, однако и они, тая, относились ветром. Прогремел пушечный выстрел, и недалеко от правого борта взвился фонтан брызг. Хорнблауэр оглянулся – как раз вовремя, чтобы увидеть последние клубы дыма над носом преследующего фрегата.

– Два румба вправо, – приказал он рулевому, пытаясь учесть одновременно курс фрегата, направление ветра, расположение других судов и последнего островка тумана.

– Есть два румба вправо, – повторил рулевой.

– Фока- и грота-шкоты! – скомандовал Хантер.

Новый выстрел. Ядро упало далеко за кормой, но направление было выбрано верно. Хорнблауэр неожиданно вспомнил о герцогине.

– Вы должны спуститься в каюту, ваше сиятельство, – отрывисто сказал он.

– Нет, нет, нет, – сердито запротестовала герцогиня. – Пожалуйста, позвольте мне остаться. Я не могу спуститься в каюту, там моя горничная лежит в морской болезни и собирается помирать. Только не в эту вонючую коробку.

Да и незачем было отсылать ее в каюту. Тонкая обшивка «Ле рев» не устояла бы перед артиллерийским обстрелом. В трюме, ниже ватерлинии, женщины были бы в безопасности, но для этого им пришлось бы лечь на бочки с солониной.

– Корабль впереди! – крикнул впередсмотрящий.

Туман рассеялся, и меньше чем в полумиле впереди возник силуэт линейного корабля, идущего почти тем же курсом, что и «Ле рев». Бабах – донеслось с фрегата. Эти выстрелы наверняка всполошили всю эскадру. На линейном корабле впереди поняли, что за шлюпом погоня. В воздухе с пугающим свистом пролетело ядро. Линейный корабль ждал их – марсели его медленно разворачивались.

– К шкотам! – приказал Хорнблауэр. – Мистер Хантер, поворот через фордевинд.

«Ле рев» снова развернулся, направляясь в быстро сужающийся просвет между кораблями. Фрегат ринулся наперерез. Ядро с ужасающим свистом пронеслось в нескольких футах от Хорнблауэра, так что поток воздуха заставил его пошатнуться. В гроте появилась дыра.

– Ваше сиятельство, – сказал Хорнблауэр, – это не предупредительные выстрелы.

Теперь по ним стрелял линейный корабль: его капитан наконец-то подготовил корабль к бою и расставил людей на батарее верхней палубы. Одно ядро попало в корпус «Ле рев»; палуба задрожала под ногами, словно корабль разваливался на куски. Тут же другое ядро ударило в мачту, штаги и ванты лопнули, на палубу посыпались щепки. Мачта, паруса, гик, гафель – все полетело за борт. Зацепившись за воду, они развернули двигавшийся по инерции корпус. Все на мгновение оцепенели.

– Кто-нибудь ранен? – спросил Хорнблауэр, приходя в себя.

– Только царапина, сэр, – ответил кто-то. – Просто чудо, что никто не убит.

– Плотник, замерьте уровень воды в льяле, – сказал Хорнблауэр и тут же опомнился: – Нет, черт возьми. Отставить. Если доны могут спасти судно, пусть делают это сами.

Линейный корабль, чей залп произвел эти разрушения, уже расправил марсели и двинулся прочь, фрегат быстро настигал их. Из ахтерлюка выбралась рыдающая женщина. То была горничная герцогини, от страха позабывшая про морскую болезнь.

– Вашему сиятельству стоит сложить багаж, – сказал Хорнблауэр. – Без сомнения, вы скоро нас покинете. Надеюсь, доны предоставят вам каюту поудобнее.

Он изо всех сил старался говорить спокойно, как если бы в самом скором времени его не ждал испанский плен; но от его спутницы не укрылись ни подергивание обычно твердого рта, ни плотно сжатые кулаки.

– Как мне выразить, насколько меня это огорчает? – В голосе герцогини сквозила жалость.

– Тем тяжелее это для меня, – сказал Хорнблауэр и даже выдавил улыбку.

Испанский фрегат лег в дрейф в кабельтове с наветренной стороны.

– Позвольте, сэр, – сказал Хантер.

– Да?

– Мы можем сражаться, сэр. Только прикажите. Когда доны будут высаживаться на «Ле рев», можно внезапным выстрелом потопить шлюпки. Первый раз мы их отобьем.

Измученный Хорнблауэр чуть было не выпалил: «Бросьте валять дурака», но сдержался и просто указал на фрегат. Двадцать пушек глядели на них в упор. Даже шлюпка, спускаемая сейчас с фрегата, несла по крайней мере в два раза больше людей, чем их шлюп. «Ле рев» был не больше иной прогулочной яхты. Это не десять к одному, даже не сто к одному.

– Понятно, сэр, – сказал Хантер.

Испанская шлюпка спустилась на воду и готовилась отвалить.

– Мне надо поговорить с вами наедине, мистер Хорнблауэр, – неожиданно сказала герцогиня.

Хантер и Виньят, услышав ее слова, отошли в сторону.

– Да, ваше сиятельство, – сказал Хорнблауэр.

Герцогиня, по-прежнему обнимая плачущую горничную, посмотрела прямо на него.

– Я такая же герцогиня, как и вы, – сказала она.

– Господи! – воскликнул Хорнблауэр. – Кто же вы?

– Китти Кобэм.

Имя показалось Хорнблауэру смутно знакомым.

– Я вижу, мистер Хорнблауэр, вы слишком молоды, чтобы меня помнить. Прошло пять лет с тех пор, как я последний раз играла на сцене.

Вот оно что! Актриса Китти Кобэм.

– Я не успею вам все рассказать, – продолжала герцогиня (испанская лодка быстро приближалась), – но вступление французов во Флоренцию было лишь последним звеном в череде моих несчастий. Я бежала от них без единого пенса в кармане. Кто шевельнет пальцем ради бывшей актрисы, брошенной и покинутой? Другое дело герцогиня. Старушка Далримпл в Гибралтаре из кожи вон лезла, чтобы угодить герцогине Уорфедельской.

– Почему вы выбрали этот титул? – против воли спросил Хорнблауэр.

– Я ее знаю, – пожала плечами герцогиня. – Она именно такая, как я ее изобразила. Потому я ее и выбрала – характерные роли всегда давались мне лучше, чем откровенный фарс. И не так скучно долго играть.

– Мои депеши! – всполошился Хорнблауэр. – Верните их немедленно.

– Как скажете, – отвечала герцогиня. – Но когда придут испанцы, я смогу по-прежнему оставаться герцогиней. Меня освободят при первой возможности. Я буду хранить эти депеши как зеницу ока, клянусь вам, клянусь! Если вы доверите их мне, я передам их не позже чем через месяц.

Хорнблауэр смотрел в ее умоляющие глаза. Быть может, она шпионка и искусно пытается сохранить депеши, чтобы потом передать их испанцам. Но никакой шпион бы не рассчитал, что «Ле рев» в тумане зайдет в самую середину испанского флота.

– Да, я прикладывалась к бутылке, – говорила герцогиня. – Я пила. Но в Гибралтаре я оставалась трезвой, так ведь? И я не выпью ни капли, ни одной капли, до возвращения в Англию. Клянусь. Прошу вас, сэр. Умоляю вас. Позвольте мне сделать для моей страны то, что в моих силах.

Это был нелегкий выбор для девятнадцатилетнего молодого человека, который ни разу в жизни не разговаривал с актрисой. За бортом послышались голоса – сейчас испанская лодка зацепится за шлюп.

– Оставьте их у себя, – сказал Хорнблауэр. – Вручите, когда сможете.

Он не сводил глаз с ее лица, ждал, не мелькнет ли в ее глазах торжество. Если бы он увидел что-нибудь в таком роде, то в ту же минуту сорвал бы депеши с тела герцогини. Однако лицо ее выражало обыкновенное удовольствие, и лишь тогда он решил ей поверить – не прежде.

– О, благодарю вас, сэр, – сказала герцогиня.

Испанская лодка зацепилась за шлюп, и испанский офицер неуклюже попытался вскарабкаться на борт. Наконец он на четвереньках выбрался на палубу, поднялся на ноги, и Хорнблауэр заспешил ему навстречу. Победитель и побежденный обменялись поклонами. Хорнблауэр не понимал, что говорит испанец, но, очевидно, это были официальные фразы. Испанец заметил женщин и замер в изумлении. Хорнблауэр поспешил представить на ломаном испанском:

– Señor el teniente Espanol. Señora la Duquesa de Wharfedale[33].

Титул явно произвел впечатление, лейтенант низко поклонился, герцогиня отвечала высокомерным безразличием. Хорнблауэр мог не опасаться за судьбу депеш. Эта мысль немного скрашивала ему ожидание испанского плена на борту своего полузатонувшего суденышка. Тут он услышал с подветренной стороны как бы раскаты дальнего грома. Гром не может греметь так долго. Это бортовые залпы сражающихся кораблей – или флотов. Где-то за мысом Сан-Висенти британский флот настиг наконец испанцев. Артиллерийские залпы гремели все яростней. Взобравшиеся на палубу испанцы заволновалась. Хорнблауэр стоял с непокрытой головой и ждал, пока его уведут.

Плен – это ужасно. Хорнблауэр ощутил всю его тоску, как только прошло первое оцепенение. Даже весть о разгроме испанского флота у мыса Сан-Висенти не могла смягчить отчаяние несчастного пленника. Не тяжелые условия (десять квадратных футов на человека в пустом парусном хранилище вместе с другими пленными уорент-офицерами) угнетали его – младшему офицеру в море приходится не лучше. Страшнее всего была утрата свободы, сам факт плена.

Только через четыре месяца ему пришло первое письмо – испанское правительство, нерасторопное во всех отношениях, располагало худшей почтовой системой в Европе. Но вот письмо, с несколько раз поправленным адресом, в его руках, после того как Хорнблауэр буквально вырвал его из рук тупого унтер-офицера, озадаченного странной фамилией. Почерк был незнакомый; сломав печать и прочитав обращение, Хорнблауэр подумал было, что вскрыл чужое письмо. «Милый мальчик» – начиналось оно. Кто мог так его называть? Он читал как во сне.

Милый мальчик!

Надеюсь, Вам приятно будет узнать, что данное мне Вами доставлено по назначению. Когда я вручала его, мне сказали, что Вы в плену. Сердце мое обливается кровью. Еще мне сказали, что адмиралы очень довольны тем, как Вы поступили. А один из этих адмиралов – совладелец театра «Друри-Лейн». Кто бы мог подумать? Но он улыбнулся мне, а я улыбнулась в ответ. Я тогда не знала, что он совладелец, и улыбалась просто от доброты сердечной. Боюсь, рассказывая ему о своих злоключениях с драгоценным грузом, я всего лишь разыграла представление. Но он мне поверил, а моя улыбка и мои приключения так его растрогали, что он потребовал у Шерри[34] роль для меня, и вот теперь я играю вторые роли, преимущественно трагических матерей, и срываю аплодисменты галерки. Это – утешение в старости, приближение которой я чувствую все острее. Я не притрагивалась к вину с тех пор, как рассталась с Вами, и никогда больше не притронусь. И еще одно: мой адмирал обещал переправить письмо со следующей картелью – Вам это слово, без сомнения, говорит больше, чем мне. Надеюсь только, что письмо когда-нибудь доберется до Вас и утешит Вас в Ваших бедствиях.

Молюсь за Вас еженощно.

Утешит в бедствиях? Возможно. Отрадно было сознавать, что депеши доставлены по назначению и что, судя по письму, лорды Адмиралтейства им довольны. Отрадно было даже то, что герцогиня вновь играет на сцене. Но все это меркло рядом с его страданиями.

Тут появился стражник и повел Хорнблауэра к коменданту. Рядом с комендантом сидел переводчик – перебежчик из ирландцев. На столе лежали бумаги, – видимо, комендант получил их с той же картелью, что и послание Китти Кобэм.

– Добрый вечер, сударь, – как всегда вежливо сказал комендант, предлагая стул.

– Добрый вечер, сударь, премного благодарен. – Хорнблауэр учил испанский язык медленно и мучительно.

– Вы получили повышение, – сказал ирландец по-английски.

– Что? – переспросил Хорнблауэр.

– Повышение, – повторил ирландец. – Вот письмо: «До сведения испанских властей доводится, что ввиду безупречной службы временно назначенный исполнять обязанности лейтенанта мичман Горацио Хорнблауэр утвержден в лейтенантском чине. Лорды Адмиралтейства выражают уверенность, что мистеру Горацио Хорнблауэру будут немедленно предоставлены все причитающиеся младшему офицерскому составу привилегии». Вот так, молодой человек.

– Примите поздравления, сударь, – сказал комендант.

– Большое спасибо, сударь, – ответил Хорнблауэр.

Добродушный старый комендант ласково улыбнулся нескладному юноше и хотел было продолжать, однако Хорнблауэр не мог разобрать испанских терминов и в отчаянии посмотрел на переводчика.

– Теперь вы офицер, – сказал тот, – и вас переведут в помещение для пленных офицеров.

– Спасибо, – отвечал Хорнблауэр.

– Вы будете получать половину причитающегося вашему званию жалованья.

– Спасибо.

– Вас будут отпускать под честное слово. Дав слово, вы сможете в течение двух часов посещать город и его окрестности.

– Спасибо, – сказал Хорнблауэр.

В последующие долгие месяцы страдания Хорнблауэра несколько облегчались тем, что на два часа ежедневно его честное слово давало ему свободу: свободу побродить по улочкам маленького городка, выпить чашку шоколада или стаканчик вина (если были деньги), вежливо и с большим трудом поговорить с испанскими солдатами, матросами или горожанами. Но еще лучше было провести свои два часа, бродя по козьим тропкам на мысу, подставив голову ветру и солнцу, в обществе моря, исцеляющего горькую тоску плена. Еда теперь была чуть получше, помещение чуть поудобнее. А главное – сознание, что он лейтенант, лейтенант королевской службы, и если когда-нибудь, хоть когда-нибудь война закончится и его выпустят на свободу, он сможет голодать на половинное жалованье – ибо с окончанием войны на флоте не останется свободных мест для младших офицеров. Однако он честно заработал офицерский чин. Он заслужил одобрение начальства. Об этом стоило подумать во время одиноких прогулок.

И вот наступил день, когда задул штормовой зюйд-вест с той стороны Атлантики. Пролетев над бескрайним водным простором, он беспрепятственно набирал скорость, обращая море в череду бегущих валов, с грохотом и брызгами разбивающихся об испанский берег. Хорнблауэр стоял на мысу над Феррольской бухтой, придерживая рваный плащ и наклоняясь навстречу ветру, чтобы устоять на ногах. Ветер дул в лицо с такой силой, что перехватывало дыхание. Если повернуться к ветру спиной, дышать становилось легче, но тогда ветер задувал в глаза растрепанные волосы, задирал на голову плащ и так шаг за шагом заставлял Хорнблауэра спускаться вниз, к Ферролю, куда ему сейчас совсем не хотелось возвращаться. На два часа он один и свободен, и эти два часа были для него драгоценны. Он мог вдыхать атлантический воздух, идти куда пожелает, делать что захочет. Мог смотреть на море: иногда с мыса удавалось разглядеть британский военный корабль, медленно пробирающийся вдоль берега в надежде захватить врасплох каботажное судно, наблюдая одновременно за военно-морскими приготовлениями испанцев. Когда такой корабль появлялся в отпущенные Хорнблауэру два часа, он стоял и не отрываясь глядел на него, как умирающий от жажды глядит на недостижимый стакан воды, примечал все мелкие детали, вроде формы марселей и особенностей покраски; сердце его разрывалось на части. Кончался второй год плена. Двадцать два месяца, по двадцать четыре часа в сутки он находился под замком вместе с пятью другими младшими офицерами в тесной комнатушке крепости Эль-Ферроль. А сегодня ветер бушевал над ним, свободный и неукротимый. Хорнблауэр стоял лицом к ветру, перед ним лежала Корунья: белые домики, рассыпанные по склонам, как куски сахара. Между ним и Коруньей раскинулась покрытая барашками бухта Корунья, а слева тянулся узкий проход в Феррольский залив. Справа была открытая Атлантика; от подножия невысоких обрывов к северу тянулась цепочка рифов Dientes del Diablo – Чертовы Зубы. Подгоняемые ветром валы с промежутком в полминуты накатывали на рифы, ударяя о них с такой силой, что содрогался самый мыс, на котором стоял Хорнблауэр. Каждый вал рассыпался фонтаном брызг, которые тут же относил ветер, вновь открывая взору черные клыки скал.

Хорнблауэр был на мысу не один: в нескольких ярдах от него нес дозорную службу артиллерист испанского ополчения. Он непрерывно осматривал море в подзорную трубу. Воюя с Англией, приходится все время быть начеку: на горизонте может внезапно появиться флот, высадить небольшой десант, захватить Ферроль, сжечь док и корабли. Сегодня на это надеяться не приходилось – в такую погоду войско на берег не высадишь.

Однако часовой, без сомнения, пристально смотрел в какую-то точку с наветренной стороны; вытерев заслезившийся глаз рукавом, он стал смотреть снова. Хорнблауэр глядел туда же, не понимая, что привлекло внимание часового. Тот что-то пробормотал, потом повернулся и затрусил к караулке, где грелись остальные ополченцы, обслуживающие установленные на обрыве пушки. Вернулся он с дежурным сержантом, который взял подзорную трубу и стал смотреть туда же, куда прежде часовой. Оба затараторили на варварском галисийском диалекте; за два года упорных трудов Хорнблауэр овладел не только кастильским, но и галисийским, однако сейчас в реве ветра не понимал ни слова. Наконец, когда сержант согласно кивнул, Хорнблауэр невооруженным глазом разглядел, о чем они спорили. Светло-серый прямоугольник над серым морем – парус какого-то корабля. Корабль несется по ветру, чтобы укрыться в Корунье или Ферроле.