Десять миллионов Красного Опоссума

Текст подготовлен по изданию: Буссенар Л. Полное собрание романов. – СПб.: Изд-во П. П. Сойкина, 1911

Глава 1

У мыса Отвэй. – Рассказ доктора. – Ученые и людоеды. – Кораблекрушение медицинского факультета. – Туземное гостеприимство. – Каторжник, ставший вождем. – Английский профессор и австралийский колдун. – Туземные франты. – Месть дикарей. – Ученые остались одинокими в пустыне. – Возвращение диких. – Необыкновенное жаркое. – Крепкая выпивка.

После 35-дневного плавания мы оказались 10 января 1876 года в виду мыса Отвэй. Отсюда нам оставалось только переправиться утром на другой день через бухту Порт-Филипп, высадиться в Сандридж, а там железная дорога в несколько минут доставила бы нас в Мельбурн, бывший целью нашего путешествия.

Ночь задержала нас на корабле. Ругая на чем свет стоит капитана за эту задержку, мы принялись нетерпеливо шагать по юту, стараясь жадными взорами пронизать густой туман, дымною пеленою окутывавший море. Порою легкий ветерок разрывал эту пелену, и тогда сквозь нее во всей красе проглядывал ярко горевший в небе Южный Крест.

Наш фрегат «Твид» разводил пары, чтобы к первому часу ночи сняться с якоря. Поэтому на нем началась та бестолковая, шумная суетня, какая часто бывает на кораблях пред входом в гавань или выходом из нее. Всеми матросами и пассажирами овладело чисто лихорадочное возбуждение, сообщившееся и нам. О сне нечего было и думать.

– Друзья мои, – сказал нам доктор Стефенсон, первый корабельный хирург, – я вполне понимаю ваше нетерпение, так как вы готовитесь вступить в страну чудес. Не хочу уменьшать удивления, которое поразит вас завтра, описывая заранее то, что вас там встретит. Но если вы позволите австралийскому старожилу рассказать вам о его первых шагах в этой старинной земле, то я надеюсь, что значительно успокою ваше законное нетерпение.

Конечно, мы с благодарностью приняли предложение почтенного эскулапа.

В это время рулевой на шканцах пробил 8 часов.

– Началась вторая половина ночи, – продолжал доктор, – теперь у нас до отплытия остается четыре часа свободного времени. Прошу вашего терпения… Да, извините, господа, еще два, так сказать предварительных слова. Патрик, – обратился он к юнге, – принесите, мой милый, пуншу и сигар.

Когда все это было принесено, доктор, усевшись поудобнее, начал свой рассказ.

– Вы знаете, господа, несчастный исход попытки, сделанной в 1853 году Лондонской Королевской Академией, попытки основания университета в Мельбурне, но вам, конечно, неизвестны подробности этого довольно темного дела. Считаю нужным поэтому раскрыть их перед вами.

Корабль, который вез профессоров, был застигнут страшною бурей недалеко от мыса Бернуль. Буря оборвала на нем паруса и бросила на коралловый риф. Это было во время прилива.

Зацепившись килем за рифы, судно плотно село на них, так что решительно не было никакой возможности сняться с мели, тем более что море, отхлынув назад, оставило корабль почти на суше. Но так как берег находился всего в 150 саженях, то легко было спасти часть поклажи на одной лодке, каким-то чудом уцелевшей от набегов волн.

Я к этому времени только что сошел со школьной скамьи и принял участие в экспедиции в качестве препаратора по анатомии, которую должен был читать мой дядя, сэр Джемс Стефенсон, декан и профессор будущего университета.

Завидев берег, каждый из нас прежде всего позаботился спасти многочисленные ящики с научными пособиями: физическими инструментами, химическими продуктами, всевозможными аппаратами и, наконец, с анатомическими препаратами.

Все эти научные богатства были осторожно выгружены на землю, тщательно сложены там и прикрыты куском паруса. Только после этого принялись за поиски пищи, запасы которой у нас на корабле все были промочены соленою водою.

Между тем наше появление на берегу привлекло сюда множество туземцев, с любопытством смотревших на странных белолицых гостей. Наш багаж, по-видимому, сильно возбуждал их алчный аппетит, но они не подумали о нападении, а мирно предложили знаками снабдить нас пищей, в обмен на товары.

Ввиду нашего стесненного положения их услуги были приняты, хотя и обошлись нам недешево. Так как мы не имели с собою никаких бус и прочих безделушек, до которых так падки дикие, то пришлось подчиниться всем чудовищным условиям жадных дикарей, наглость и требовательность которых не знала границ. Так, за скудный обед из рыбы нам пришлось поплатиться несколькими медными кранами, оторванными от физических инструментов, тремя аршинами каучуковой трубки, несколькими вульфовыми склянками да большею частью наших форменных пуговиц. Это бы еще было ничего, но мы хорошо знали, что наши грабители не остановятся до тех пор, пока не оберут до нитки, а то схватят и самих нас. Наши опасения на этот счет стали оправдываться при виде бесчисленных огней, зажженных туземцами ночью. В то же время без перерыва раздавались их странные дикие крики. Очевидно, они подзывали своих. Эти господа, незнакомые с электрическим телеграфом, как видно, устроили свой, воздушный, очень хорошо служивший им. Действительно, на другой день число наших приятелей удвоилось. Через день их подошло еще, и наконец, спустя два дня, их набралось более 150 человек. Все они были вооружены копьями, топорами и ножами, кроме того, своеобразным оружием, которое они звали довук или бумеранг и употребление которого мы узнали лишь потом.

Нас было только 32 человека, правда, хорошо вооруженных, но зато не имевших самого необходимого – пищи.

Между тем сношения с туземцами делались подчас очень затруднительными, так как дикари, не отличавшиеся вообще большим умом, очевидно, иногда превратно понимали наши знаки. Сознаюсь, грешили в этом и мы. Не знаю, до чего дошло бы у нас такое положение, если бы провидение не сжалилось над нами и не послало нас под покровительство одного европейца, которого мы с немалым удивлением встретили среди черномазых дикарей. С виду он ничем не отличался от своих диких товарищей: ни одеждой, ни цветом лица, так как его кожа была настолько обожжена солнцем, что нельзя было найти и следа первоначального его цвета. Только длинная рыжая борода выделяла его из среды туземцев, обыкновенно лишенных всякой растительности на подбородке и щеках. Это был старый каторжник, восемь лет назад убежавший из места своего заключения и усыновленный одним туземным племенем. Своею силою и храбростью беглец скоро выдвинулся из низкой сферы и сделался второстепенным вождем дикарей, как показывало соколиное перо, продетое сквозь левое ухо, и браслет из змеиных зубов, обвивавший его правую руку.

Несмотря на то что сам он принадлежал к числу отверженных обществом каторжников, его радость при виде европейцев была необычайна, но он выражал ее на каком-то варварском языке: очевидно, долгое пребывание у дикарей совершенно изменило его язык. Из его неясных слов, произнесенных ломаным английским языком, мы едва поняли, что он родом шотландец, из графства Думбартон, по имени Джоэ Мак-Нэй. Он с удовольствием предложил нас довести до Мельбурна, от которого нас отделяло расстояние в 15 дней пути.

– Только прошу вас, джентльмены, – говорил он, – уступать всем требованиям туземцев. Иначе, если они оставят вас, вы погибнете с голоду, а если вы будете принуждать их к чему-нибудь силою, – они всегда одержат верх, так как на их стороне численность, и тогда вас не спасет ни оружие, ни храбрость.

Совет, правду сказать, не понравился нам, но нужда заставила нас принять его.

На следующий день желание пообедать возобновило меновую торговлю, причем мы с сожалением должны были разламывать на куски свои дорогие инструменты, чтобы больше иметь разменной монеты. При посредстве Джоэ, служившего нашим переводчиком и толкователем, у нас был заключен следующий договор с дикими.

За известное вознаграждение они должны были проводить нас до Боллара, откуда мы сами легко могли добраться до Мельбурна. Кроме того, всю дорогу они должны были нести наш багаж и снабжать нас пищею.

Договор, как следует, был скреплен обоюдной клятвой, которую австралиец считает очень важною. Когда мы давали ее, то, несмотря на всю торжественность этой церемонии, я едва мог удержаться от смеха при виде дипломатов, скреплявших условия договора.

Судите сами. С одной стороны, мой дядя, сэр Джемс Стефенсон, с белыми, длинными до плеч волосами, безукоризненно одетый и сидевший, скрестив ноги, на голой земле. С другой стороны, против него, в той же позе сидел колдун племени, прикрытый только кожею опоссума, небрежно наброшенною на плечи. Его уши и нос были украшены причудливыми узорами, а вокруг глаз были обведены желтые круги, что придавало ему вид совы.

После заключения договора снова начался торг. Здесь, к удивлению, дикари выказали себя замечательными коммерсантами и торговались до упаду. Наконец все уладилось к общему удовольствию, и каждый туземец получил на свою долю порядочную кучу «чудесных предметов белокожих». Тут были, кроме металлических изделий, всевозможные химические продукты всех цветов, например сернокислое железо, сернистая ртуть, углекислый свинец и т. п.

Дикари казались очень довольны своими покупками и сейчас же поспешили употребить их в дело, именно на свою татуировку, причем они творили просто чудеса по части изобретения новых узоров. Жалею, что не могу припомнить, как все размалевали себя, но приведу один пример, особенно врезавшийся мне в память. Одному молодцу досталась при разделе банка сернистого олова, которое у нас служило для натирания кожаных подушек электрической машины. Черномазый франт не нашел ничего лучшего, как с ног до головы вымазаться этим продуктом. Вышло что-то фантастическое, – как будто сейчас из печи вынули медную статую, но статую одушевленную, – так изменилась физиономия дикаря, а он между тем был вне себя от восхищения.

Другой важно выступал, надевши на голову колпак от пневматической машины. Третий привязал себе на голову стеклянный круг от электрической машины. Наконец, четвертый носился с газовой трубкой, продетой сквозь носовую перегородку. Смотря на эти курьезы, мы просто надрывались от смеха, несмотря на всю жалость об испорченных инструментах. Даже мой серьезный дядя не мог удержаться от улыбки.

На другой день мы тронулись в путь. Благодаря строгому соблюдению договора все шло хорошо, и ни малейшая ссора не замутила наших добрых отношений к туземцам в продолжение целых восьми дней.

На девятый день, – увы! – это доброе согласие пропало; и виною этого, нужно сознаться, был один из наших.

Среди нас был один матрос по имени Бен Фенч, человек вообще очень дурной, но страшный силач и боец. Заметив между туземцами одну молодую, красивую женщину, этот грубый исполин стал кидать на нее чересчур выразительные взоры. Но на этом его грубая натура не могла остановиться… Супруг ее, подобно всем своим соплеменникам, очень щекотливый на этот счет, не стерпел оскорбления и с кулаками бросился на обидчика. Но силач только поднял свою страшную руку, как туземец с окровавленным лицом растянулся на земле. Все думали, что этим дело и кончится. Вдруг раздался ужасный крик, похожий на крик попугая…

Это был военный клич.

В одно мгновение Бен уже лежал навзничь на земле, пораженный тяжелым ударом топора. Пять или шесть копий вонзились в него, а ужасный бумеранг, брошенный меткою рукою, перешиб его колени. Скоро на месте матроса лежал растерзанный труп.

Совершив это, черные мстители, не тронув больше никого из нас, бросились врассыпную, как стадо баранов.

Крики, просьбы, проклятия – все было напрасно. Скоро последний дикарь исчез из виду.

А мы, без крошки пищи, остались одни в дикой пустыне! Каково было наше положение! К счастью, Джоэ не покинул нас и решился употребить все свое влияние, чтобы возвратить беглецов. Он разрисовал себя желтой краской, в знак мира, и немедленно отправился на поиски.

Прошло два дня… два дня жажды, голода и утомления, – а наш посланец не возвращался. Мы уже стали отчаиваться, как вдруг он показался в сопровождении одного беглеца, окрашенного в военный, т. е. белый цвет, что придавало ему ужасный вид скелета.

Важно опершись на свое копье, черный делегат потребовал от имени товарищей, чтобы мы без всяких условий выдали им свое оружие и весь багаж.

Делать было нечего: как ни тяжело было это, а мы вынуждены были согласиться, чтобы не умереть с голоду в пустыне.

Наше решение было передано черномазым. И скоро вся шайка возвратилась, с улыбками натащив нам разной провизии. Негодяи знали, что мы были вполне в их руках. Зато, в награду за нашу покорность, белая краска, символ войны, была смыта, и дикари приняли свой обыкновенный вид.

– Теперь остается прибавить, господа, – продолжал доктор Стефенсон, – нечто выходящее за пределы вероятного.

В числе прочих наших вещей были раскрыты три больших ящика с анатомическими препаратами, и глазам удивленных дикарей представилось их содержимое. Увидев там разные части человеческого тела, они подумали, что мы разделяем их вкус к человеческому мясу и нарочно прятали это сокровище для себя.

Вам, конечно, известно, как приготовляются анатомические препараты. Обыкновенно вены и артерии наполняются твердеющею на воздухе смесью воска с разными красками, которая придает им натуральный вид. Для вен смесь берется синяя, для артерий – алая.

Увидев препараты, дикари, недолго думая, решились утилизировать их, и вот началась безобразная оргия. Они все набросились, подобно фуриям, на сухие органы и с наслаждением грызли их.

Желая еще более возбудить свой чудовищный аппетит, некоторые из них развели огонь и стали поджаривать препараты. Но под действием жара это невкусное жаркое мало размягчилось, зато впрыснутый в сосуды воск растаял. Дикари собрали его в раковины и с удовольствием до капли выпили.

Представляю вам самим судить о том, каков вышел этот необыкновенный соус.

К довершению ужаса, труп несчастного Бена, который мы быстро предали земле, был вырыт, разрублен на куски, поджарен на вертелах и тоже съеден. Это было ужасное, но по крайней мере хоть настоящее жаркое!

Кроме сухих анатомических препаратов, у нас было еще с полдюжины мозгов и коллекция зародышей, сохраняемая в восьмидесятипятиградусном спирте. Дикари открыли и это. Вкус водки, должно быть, им был уже знаком, так как они сразу напустились на нее. Адская жидкость, конечно, сразу опьянила людоедов и привела их в блаженно-веселое состояние. Громко крича и шатаясь во все стороны, они с блаженными улыбками валились на землю где попало и тотчас же засыпали.

На другой день пение попугаев разбудило пьяниц. Они зевнули, потянулись раз, другой и живо вскочили, прыгая, подобно кенгуру. Хмель совсем вышел из их голов, и только одни валявшиеся кости напоминали об ужасной пирушке. Удивительный желудок у этих дикарей!

Верные своему обещанию, они в безопасности проводили нас до Баллара, несмотря на нашу полную беззащитность от них. Отсюда через три дня мы прибыли в Мельбурн.

Глава 2

Мельбурн тридцать лет тому назад. – Золотая горячка. – В игорном доме. – Крупье и его помощники. – Посетители игорного дома. – Как развлекались диггеры. – Яванские баядерки.

– Мельбурн! – проговорил доктор Стефенсон, остановившись немного, чтобы закурить сигару и выпить стакан пуншу. – Мельбурн! Одно имя его вызывает вихрь воспоминаний о золотой горячке!

Город, вчера только появившийся, а сегодня уже имеющий сотни тысяч жителей, с десятками улиц, где наряду с роскошными дворцами миллионеров стоит жалкая хижина рабочего! Чудовищная грязная клоака, кишащая подонками всех обществ! Невозможная смесь безобразного разгула, безумной щедрости и поразительной нищеты! Страна золота, крови и труда!

Мельбурн! Любимец всего мира и счастливый победитель своего соперника – Сан-Франциско.

Доктор на минуту замолчал, выпил еще пуншу и затем снова продолжал, уже гораздо спокойнее.

– В то время, к которому относится мой рассказ, то есть почти тридцать лет тому назад, золотая горячка, теперь значительно стихшая, была в полном разгаре. Искатели приключений со всех пяти частей света нахлынули на земли Виктории. Россыпи, одна другой богаче, открывались непрерывно. Так, третьего апреля тысяча восемьсот пятьдесят первого года найдено было золото в бухте Сидней. В августе того же года простой извозчик, вытаскивая свою телегу из грязи, нашел самородок весом в полтора фунта в бухте Мельбурн. Подобные открытия еще более усиливали всеобщую лихорадку, и уже более сорока тысяч эмигрантов трудились с заступами, разрабатывая золотоносные жилы или без устали промывая песок рек Муррея, Моррумбиджа или Лондона.

В то время легкой наживой были орошены все ремесла и занятия; поселяне, горожане, ремесленники – все превратились в диггеров, то есть золотоискателей; зато всякий оставшийся ремесленник или торговец наживал в короткий срок целые капиталы. Тогда сапожник зарабатывал до ста рублей золотом в день, повар триста рублей в неделю, портному каждый день приносили до семидесяти пяти рублей. Лопата тогда стоила тридцать пять рублей, пара сапог – сто двадцать пять и т. д.

Расплата всегда производилась чистым золотом с весу, причем драгоценный металл шел в порошке, самородками или в слитках. Другой монеты никто не признавал, да так было и гораздо удобнее.

Всякий вступивший на эту землю начинал дышать другим воздухом. Атмосфера была насыщена удушливыми парами от кузниц и плавильных печей. Ухо всюду слышало только звон дорогого металла, везде лившегося целыми реками. Добытое легким трудом, золото разбрасывалось диггерами горстями налево и направо.

Под опьяняющим действием золотой волны даже умнейшие из золотоискателей толпами бежали в единственный игорный дом, расположенный на берегу Ярра-Ярра. Эта река тогда не была еще одета набережной, как теперь, и протекала по пустырям. Поэтому бандитам и мошенникам здесь было полное раздолье, и тихие воды реки постоянно носили на своих волнах трупы убитых игроков, счастье которых в игре возбудило алчность разбойников, сотнями кишевших там.

Желая познакомиться с этим фантастическим миром и посмотреть на сказочные богатства, переходившие в игорном доме из рук в руки, я вошел в этот вертеп. Он никогда не запирался. Днем и ночью, в праздники и будни его наполняли толпы авантюристов, явившихся сюда с обоих полушарий. Мельбурнский игорный дом представлял из себя картину, не имевшую себе равной по той разнузданности страстей, которая царила в нем. Два раза сгорев дотла, он постоянно отстраивался лучше прежнего и оставался всегда первым по безумной роскоши, грубости и всевозможным порокам своих посетителей до окончательного запрещения азартных игр в Австралии.

Теперь это здание обращено в лазарет и носит самый мирный характер. Не то было в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году. Европеец, ступивший в первый раз сюда, испытывал нечто вроде смятения при виде сказочной роскоши убранства, сделанного без всякого вкуса, по капризу необразованного хозяина заведения, – и невообразимого беспорядка диванов, кушеток, кресел и ковров, где, рассевшись как попало, пили, ели счастливые и несчастные игроки.

Тяжелый, пропитанный всевозможными ядовитыми газами воздух, которым дышали здесь, лишил бы чувств любого немецкого гренадера. Несмотря на множество газовых рожков, здесь царил такой туман, что едва можно было различать фигуры крупье (помощников банкомета), сидевших в центре огромного круга, собравшегося вокруг них. Они походили на обыкновенных крупье, одетые в черное платье, выбритые, напомаженные и бесстрастные, как палачи, которым не доступно никакое волнение.

Подле груд золота, в слитках и порошке, у каждого из них висели небольшие весы, где они вешали драгоценный металл. Кроме того, с обеих сторон лежало по заряженному револьверу, нередко пускавшемуся в ход, и длинному ножу, с одного раза пригвождавшему к столу дерзкую руку вора.

Какой Вавилон окружал крупье! Казалось, тут смешались все известные языки, и как смешались!

Рядом с изящным джентльменом, одетым по последней моде, с розою в петличке, сидел какой-нибудь мужиковатый кентуккиец, одетый в грубую кожаную куртку и такие же брюки. Большею частью это был мужчина огромного роста с редкой, всклоченной бородой. За игрой он постоянно развлекался здоровою пачкою табаку, который он жевал с наслаждением. Такой молодец; с виду полукрокодил, полулошадь, из породы янки, обыкновенно всегда держит наготове острый нож внушительного вида, пырнуть которым кого-нибудь он готов с такою же беспечностью, как вы отстраняете кого-нибудь рукою.

За ним осторожно крадется желтолицый грязный китаец, тщетно старающийся придать своей лисьей физиономии вид придурковатости. Вот он пробует выворотить карманы гиганта. Но «крокодил», как видно, обладает тонким чутьем, ибо его тяжелый огромный кулак с быстротою опускается на бритую голову, и бедный сын Неба, весь окровавленный, летит под стол.

С другой стороны сидят мексиканцы, бразильцы, чилийцы, колумбийцы, которые, привлеченные обилием золотых приисков Австралии, покинули Калифорнию и родные поля.

На краю – несколько офицеров английского флота, грубо расталкивающих локтями соседей, мулатов и негров.

Наконец, европейцы, одни коричневые, как оливы, другие красные, как медная посуда, третьи бледно-желтые, как китайцы…

Все это разноплеменное и разношерстное общество сошлось в игорный дом, чтобы после тяжелых лишений вознаградить себя всеми удовольствиями, которые только может доставить золото. Цель их – прожигание жизни, и они служат этому со всем пылом их необузданных страстей, так как не только пьют, играют и едят в этом вертепе, но и занимаются ухаживанием, а иногда и режутся, к отчаянию полицейских шерифов и констеблей.

Грязные диггеры, составлявшие все-таки большинство, одетые в лохмотья, в дырявых сапогах, но с поясом, полным золота, наслаждались здесь, что называется, «вовсю» и сорили деньги направо и налево.

Одни заказывали изысканные блюда и, бесцеремонно рассевшись где-нибудь, прямо пальцами отправляли их в рот. Другие отдыхали, беспечно растянувшись с ногами на шелковых диванах, и грубовато любезничали с яванскими танцовщицами, этими вампирами, которые до последней капли высасывали кровь и золото попавшего к ним в руки диггера.

Но зато как прекрасны эти баядерки Индийского океана, со своими черными до синевы волосами, рассыпанными по плечам!.. Какой трепет обнимает европейца, когда их черные, бархатные глаза, опушенные шелковистыми ресницами, пронзают его душу своим горящим взглядом, или когда он присутствует при их несравненном танце!..

Тут доктор снова остановился и отпил пуншу.

Глава 3

Баядерка и великан. – Дон Андрес Кухарес-и-Малинхе-и-Мирамонтес. – Два противника. – Достопочтенный сэр Артур Моррис держит пари с сэром Джимом Сондерсом. – Страшный поединок. – Смерть испанца. – Недолгое торжество великана. – Пари приходится разыгрывать. – Близкая высадка на землю. – Конец рассказа доктора Стефенсона.

Воспоминание о баядерках привело доктора в некоторое волнение. Легкая краска покрыла его лицо. Но стакан пуншу возвратил ему прежнее самообладание, и он спокойно продолжал:

– Мне вспомнилось одно ужасное событие, имевшее место тою ночью. Оно показало мне, до чего может дойти человек, не знающий на себе никакой узды, как посетители игорного притона на Бук-стрит. Причиною была одна из баядерок.

По окончании танцев, о которых я только что сказал, одна из самых красивых танцовщиц проворно выхватила у ближайшего к ней диггера оловянную кружку и пошла с нею по рядам зрителей, собирая плату за танец. Обходя диггеров, она остановилась пред одним исполином, кентуккийцем, рассеянно строгавшим себе зубочистку из куска эвкалипта.

– Ну, что, господин, – прощебетала она с обворожительной улыбкой, – доволен ли ты? Дочери больших озер так ли утешали тебя? Ты никогда не любил? – И прелестная сирена, вполне заслужившая имя «Райской Птички», лукаво посматривала на гиганта своими пленительными глазами.

А «господин» стоял, как истукан, и в замешательстве вертел своим ножом. Его длинная, мускулистая фигура выражала ребяческую беспомощность. Перестав жевать свой табак, он смущенно-восторженным взглядом смотрел на стоявшую перед ним красавицу. В восторге раскрылся его огромный, с желтыми зубами рот, но мог произнести только односложное: «О!..», выражавшее смесь восхищения и удивления. Наконец оцепенение прошло. Колосс порывисто сунул свою широкую руку в туго набитый золотом пояс и, выхватив оттуда полную горсть золотых слитков, стремительно кинул ее в подставленную кружку. С сухим шумом упали куски благородного металла.

Сирена полуоборотилась, бросила своей подруге добычу, а сама живописным жестом откинув назад свои волосы, стремительно бросилась на шею колосса…