Десять миллионов Красного Опоссума
– Карамба! – вдруг раздался гневный голос. – Нет, черт возьми, ты не уедешь отсюда!.. Теперь у меня карманы пусты, зато сердце полно любви!.. Райская Птичка, брось этого верзилу, иди лучше ко мне! Не то я перерву тебе горло! Это так же верно, как то, что я тебя обожаю и что меня зовут Андрес Кухарес-и-Малинхе-и-Мирамонтес.
Взрыв саркастического смеха, серебристо раздавшийся из розового горла красавицы, был единственным ответом горячему ухаживателю.
Та, которую так живописно прозвали Райской Птичкой, раскрыла несколько плащ, в который было укуталась, и, отойдя к кучке подушек, небрежно облокотилась на них в ожидании, что соперники перегрызут друг другу горло.
Предвкушая приятнее зрелище, все присутствующие игроки бросили свои столы и, образовав широкий круг, приготовились, по своему обыкновению, держать пари за того или другого дуэлянта. Другие, рассевшись по диванам, нетерпеливо ждали начала кровавой драмы.
Два человека, готовившиеся биться насмерть, представляли поразительную противоположность друг другу. Длинный, высокий, плечистый, мускулистый американский диггер представлял живое воплощение грубой несокрушимой силы. Его противник, бывший не более пяти футов, имел совсем другой вид. Это был один из тех чистокровных испанцев, которые завтракают сигареткой, обедают луком и ужинают серенадой. Желтое пергаментное лицо и черные глаза, горевшие подобно раскаленным угольям, сразу привлекали внимание. Если прибавить к этому еще сухие, жилистые члены и поношенное платье, то перед вами будет полный портрет этого сына дальней Испании.
Он стремительно обнажил свою наваху и быстро сорвал с окна одну из бархатных занавесок; свернув затем бархат вчетверо, он обернул им левую руку и принял небрежную позу своих соотечественников: выдвинув вперед левую ногу и руку, голову и плечи отклонив несколько назад и держа в правой руке нож.
– Хотите ли, – кричал он, скаля зубы, – уступить мне синьору?
Гигант, при виде пигмея, едва доходившего ему до груди, только свистнул в ответ и схватил в свой огромный кулак рукоятку ножа.
Между тем зрители, внимательно следившие за всеми движениями противников, стали держать пари.
– Я полагаю, – сказал сэру Артуру Моррису почтенный Джим Сондерс, – что кентуккиец сотрет в порошок этого гидальго.
– Держу сто долларов, что нет, – отвечал сэр Моррис.
– Охотно, джентльмен.
– Сто пятьдесят луидоров за кулак янки!.. – кричал какой-то француз.
– Сто долларов за наваху испанца! – отвечал другой голос.
– Идет.
Не обращая внимания на публику, дон Андрес-и-Мирамонтес первый начал поединок. Согнувшись почти до земли, он вдруг выпрямился и направил страшный удар в живот противника; но тот с проворством, изумительным для такого мастодонта, увернулся от удара.
В свою очередь янки отвечал сильным взмахом ножа, который бы снес голову гренадца, если бы его не предупредил скачок в сторону, обычный у тореадоров.
В немом изумлении эти два человека с минуту глядели друг на друга и сделались более осмотрительными.
Испанец сбросил свой мягкий щит и остался без прикрытия. Быстрее молнии голубая сталь кентуккийца обрушилась на незащищенное место. Тот думал было снова повторить свой прежний маневр. Слишком поздно! Хотя нож зацепился за брошенный бархат, но длинная и жилистая рука, сжимавшая роговую ручку ножа, с силою протянутая, достигла лица дона Андреса, разбила ему зубы и опрокинула навзничь.
Громкое браво присутствующих встретило этот ловкий удар.
Раненый испанец, с окровавленным ртом, вскочил снова на ноги и приготовился отразить нападение, так что, когда гигант думал нанести последний, ужасный удар, его нож рассек только воздух. Великан был обескуражен. А испанец, воспользовавшись его смущением, с кошачьею ловкостью бросился вперед. Его обезображенная фигура, окровавленное лицо и разбитая челюсть, висевшая как тряпка, придавали ему ужасный вид.
Но никто из зрителей не счел нужным вмешаться в кровавый бой; напротив, каждый подзадоривал бойцов.
Между тем кровавая развязка приближалась. Тщетно испанец истощал все тонкости фехтовального искусства; ловкие удары, удачные отражения, быстрые отскакивания – все было пущено им в ход, и все-таки он скоро был прижат к стене.
Счастье совершенно оставило его. Не успел он увернуться от одного удара, как нож противника снова опустился на его спину и провел по ней широкую борозду. Страшный кулак разбил его плечо, и левая рука, державшая бархат, упала, парализованная.
Несмотря на такую рану, испанец не потерял своего хладнокровия и продолжал кровавую игру. Он ловко подставил противнику левую ногу. Кентуккиец, запнувшись о нее, пошатнулся. Его поднятый нож опустился, руки тяжело упали на живот…
Не дав ему опомниться, дон Андрес по самую ручку всадил ему в живот свою наваху. Крупные капли пота покрыли широкий лоб янки, кровь ручьем полилась из раны, но он не упал и, собрав все силы, поднял свою руку…
Словно молот, упал его гигантский кулак на голову несчастного испанца. Тот только вскрикнул и грузно ударился об пол.
Победитель облегченно вздохнул, бросил торжествующий взгляд на Райскую Птичку, которая в это время равнодушно грызла своими перламутровыми зубами гранатовые зерна. Но в ту же минуту он медленно опустился и упал.
– Я полагаю, – сказал почтенный Джим Сондерс сэру Артуру Моррису, – мы оба правы. Думаю поэтому, что нам лучше разыграть свое пари… с вашего позволения, впрочем, джентльмен…
– Господа, – раздался голос крупье, – игра начинается…
Резкий свисток боцмана прервал рассказчика. Мы оглянулись. Утреннее солнце всходило на горизонте, и его золотой диск медленно выплывал из-за облаков, обливая красными лучами поверхность моря. Задвигались тяжелые якоря. Зашумел пар в машине. Несколько поворотов винта – и корабль величественно направился к берегу.
– Теперь, дорогие друзья, – сказал доктор Стефенсон на прощание, – позвольте поблагодарить вас за внимание ко мне. Край, который вы сейчас увидите, много изменился со времени моего первого путешествия; вы потом сами сравните свои впечатления с теми, о которых я вам только что передавал. Пока же позвольте проститься с вами: мне нужно сейчас делать доклад о гигиеническом состоянии судна. Я вижу, к нам едет лодка с членами врачебной комиссии, как можно судить по желтому флагу. До свидания же! Завтра жду вас к себе в Шотландский отель, на Коллинс-стрит. Я вам предложу такой ростбиф, что пальчики оближете.
Глава 4
Зачем я отправился в Австралию? – Мельбурн. – Китайцы и их квартал в столице Виктории. – Австралийские туземцы. – Кто такие были майор Гарвэй, лейтенант Робертс и прапорщик Мак-Кроули. – Внезапное решение. – Советы доктора Стефенсона. – Моя свита. – Проводник. – Что такое австралийская «станция». – Станция «Трех фонтанов». – Австралийские фургоны. – Сэр Рид и его племянники. – Таинственное письмо.
Я отправился в Австралию не как эмигрант или чиновник, не как моряк или, наконец, репортер тех богатых газет, которые не останавливаются ни перед какими издержками, чтобы только дать своим читателям побольше нового. Однако я не турист, как те господа, которые сломя голову бродят бесцельно по всему свету, сами не зная зачем.
Я просто путешествую потому, что страстно люблю природу во всех ее видах и проявлениях, потому что время от времени испытываю сильную потребность скрыться от угрюмой действительности Старого Света и пожить свободною жизнью.
С другой стороны, не претендуя на имя ученого, я, однако, достаточно сведущ в науке, чтобы интересоваться произведениями природы и путешествовать ради увеличения своих знаний. Таким образом, мои странствования, всегда совершенно свободные и добровольные, никогда не бывают бесплодными.
Таковы доводы, заставившие меня ехать к австралийским дикарям. Объездивши четыре части света в качестве охотника и натуралиста, я побывал и в пампасах, и в джунглях, и в саваннах. Оставалось посетить только Австралию, эту почти вовсе не известную в Европе страну, которая уже давно привлекала меня. Желая поскорее обозреть чудеса ее, описанные английскими авторами, я поспешил в Глазго сесть на корабль. Багаж меня не обременял: я взял только необходимое, а для всего прочего позаботился больше запастись драгоценными чеками французских и английских банков с переводами на главнейшие банкирские дома Мельбурна, Перта, Аделаиды, Сиднея и Брисбана. С этими бумажками в портфеле мое путешествие прошло и весело, и приятно.
Скоро я увидел австралийское солнце. Хорошая торговля в несколько лет создала здесь множество удивительных городов, которые приняли вполне европейский вид. Особенно роскошен Мельбурн, но о нем я не буду много распространяться: имеется много хороших описаний его. Кроме того, и так каждый слыхал о его банкирских домах, его ресторанах, его игорных домах, его театрах. Нет нужды упоминать и о мельбурнских клубах, библиотеках, школах, музеях и т. д. Все это очень шаблонно. Даже бульвары здесь такие же, какие вы видите у себя в Европе, только эвкалиптовые аллеи придают им оригинальный вид. Кафешантаны – те совсем устроены на европейскую ногу, разве только поют в них хуже, чем в наших. Но зато в них содержат баядерок, которые не уступят ни в чем тем баядеркам, про которых рассказывал выше доктор Стефенсон. Это просто воплощение кипучей страсти и самой увлекательной живости. Наконец, сто пятьдесят журналов и газет столицы Виктории окончательно ставят ее вровень с лучшими городами Европы. В общем, Мельбурн, бывший в юности безумным, с летами принял серьезный, деловитый вид.
Все это, конечно, было хорошо и красиво. Но я не для того проехал целые тысячи верст, чтобы увидеть здешних англичан и немцев с их дражайшими половинами и чадами включительно. Они мне приелись и в Европе. Мне хотелось поглядеть на настоящих австралийских дикарей. А пока, в ожидании встречи с ними, я посещал иногда китайский квартал, вонючее место, откуда с раннего утра до поздней ночи неслись визгливые крики «сынов неба», от которых за сажень разило козлом и прочими невыразимыми прелестями. Эти «небесные жители» всегда возбуждали во мне чувство некоторого отвращения.
Напротив, редкие образцы туземцев, попадавшиеся мне на улицах или скверах, всегда возмущали мое сердце, при виде их жалкой собачьей жизни. Чего бы я не дал, чтобы видеть их бродящими свободно по своим лесам и пустыням?!
Ничего нет печальнее и жальче этих несчастных, одетых в грязные лохмотья и ютящихся где-нибудь под заборами. В большинстве это были забытые существа. Некоторые, впрочем, думали и о щегольстве и важно выступали, надев на голову распоротую шляпу или накинув на плечи ветошь старьевщика.
Проведя целых восемь лет среди ряда праздников, где царствовало чисто провинциальное поклонение желудку, посетив дважды золотые россыпи Гилонга и Боллара, я вполне удовлетворил свое любопытство и уже начал чувствовать пресыщение от тех удовольствий, которые предоставляет своим посетителям «царица южных морей».
Но случай, эта полярная звезда праздношатаев, помог мне: я имел невыразимое счастье встретить трех господ, с которыми познакомился в Мадрасе – и присутствие которых обещало мне много новых удовольствий.
Записные спортсмены, майор Гарвэй, прапорщик Мак-Кроули и лейтенант Робертс готовы были с утра до позднего вечера шататься по трактирам или бродить, куда занесет фантазия.
Раз ночью мы ужинали не помню в каком казино, и разговор зашел об охоте. Предмет был крайне интересный и неисчерпаемый, и мои собеседники были просто неистощимы в рассказах. Майор рассказывал нам об ужасных охотах в Индии, где на тигров охотятся со спины слонов. Лейтенант познакомил нас с своими блужданиями по лесам Южной Африки и битвами с африканскими львами и гиппопотамами. Улыбки сожаления и легкого презрения сопровождали наши рассказы, когда речь заходила о жалких европейских охотах на какого-нибудь волка или лисицу.
Воспоминания о былых днях, вместе с несколькими бутылками «вдовы Клико», разожгли наш охотничий пыл, и, недолго думая, мы, в трактире же, составили план охоты на австралийского кенгуру.
Правду сказать, нужно было иметь порядочную долю безумия с нашей стороны, чтобы решиться на подобную охоту. Однако экспедиция была решена, и мы упаковали свой багаж, который был довольно легок, так как в качестве завзятых охотников мы ненавидели громоздкость. Отъезд был назначен на другой день, двадцать второе января.
Перед отправлением в путь я зашел проститься с доктором Стефенсоном, старым другом по двухмесячному пребыванию на корабле.
– Доктор, – обратился я к нему без обиняков, – я пришел сказать вам «прости».
– Уже? – удивленно протянул он.
– Да, я задыхаюсь в вашем Мельбурне! Ваша цивилизация раздражает меня… и я предпочитаю городской роскоши пустыню, вольный воздух и свободную жизнь!
– Куда же вы намерены отправиться?
– К северу. Я хочу посмотреть на страны, где еще не проходили локомотивы… Хочу видеть деревья, кроме мельбурнских эвкалиптов, выросших в дыму ваших заводов… Довольно лживых речей, черных фраков и церемонных обедов… Я сказал: – еду!..
– О, о! Парижанин затосковал по деревне! И вам не жалко вашей улицы Друо?
– Я предпочитаю всему Парижу пустыню, море или девственный лес.
– Ну, будет, будет… Верю, и сам поехал бы с вами, будь я на четверть века моложе.
– И вы, доктор, отказываетесь? Разве вы не имели всегда твердой ноги, верного глаза и хорошего аппетита? Впрочем, ни слова больше… Я отправляюсь завтра на восходе солнца с тремя милейшими товарищами, своими собаками и лошадьми. Мы поедем сначала за двадцать четыре версты отсюда к сэру Риду, охотнику на кенгуру… Хорошая прогулка, как видите. Ну, так едемте!
– По Австралии, дорогой друг мой, не гуляют. Здесь легко заблудиться и умереть с голоду среди лесов, хотя и роскошных, но так же страшных, как полюс с его вечными льдами или пустыня с ее знойными песками. Кто знает, сколько времени продолжится ваша прогулка!
– Но ведь «Твид» раньше шести месяцев не уйдет?
– Нет, я все-таки отказываюсь, и мое решение зрело обдуманно. А вам дам несколько советов, пользу которых вы, может быть, позже оцените. Повторяю, остерегайтесь великолепных пустынь, через которые вам придется проезжать… Они опаснее африканской Сахары, потому что здесь не обращают внимания на предосторожности, которых не забывают в других местах. Будьте осмотрительны! Вспомните смерть несчастного Бурке. Провизии не ленитесь запасти побольше, особенно воды: дорогою, может, придется на сто верст не встретить ни капли. В заключение, берегите лошадей: спасение путешественника часто зависит от быстроты его коня.
– Тысячу раз благодарю вас, дорогой доктор. Но я бывал в самых опасных положениях и всегда счастливо выходил из них. Надеюсь, и теперь не потеряюсь. Вот сами увидите, что мы скоро возвратимся назад.
– Ну, хорошо, до свидания в таком случае! – заключил доктор, крепко пожимая мне руку.
В то время как я прощался с доктором Стефенсоном, мои друзья достали себе отпуск из адмиралтейства.
Пять часов спустя мы уже прибыли в Эшуку, откуда весело отправились, с ружьями на плечах, по направлению к жилищу сэра Т. Рида, расположенному в двадцати четырех верстах от Мельбурна, внутри страны. Нас сопровождали десять великолепных больших собак, бывших для меня неоценимыми помощниками на охоте и неразлучными спутниками во всех моих странствованиях. Они одни остались в живых из своеобразного экипажа в двадцать пять штук, которых я постоянно возил с собою. Каждое из этих благородных животных побывало со мною во всевозможных опасностях. Если бы кто вздумал описать их жизнь, то вышла бы целая одиссея: Люмино побывал в пасти боа, и только мое ружье избавило его от опасности попасть в желудок ужасного чудовища. Я убил боа и имел печальное утешение построить храброму товарищу приличный памятник. Это было в голландской Гвиане. Стентор, ужаленный в морду коброю-капеллою, умер в пять минут, в двухстах верстах от Гуаймаса. Маргана погиб в Луизиане, увлеченный на дно реки аллигатором около Байу-Лафурша. С полдюжины погибло в Кордильерах, защищая меня от диких быков. Оставшиеся, хотя были все испещрены рубцами, представляли безукоризненных животных, с которыми можно было охотиться на всякого красного зверя. Вьючный мул тащил наш багаж; при себе у нас было только необходимое оружие да компас у каждого (вещь незаменимая в Австралии).
Проводником у нас служил один старик – туземец, которому майор однажды спас жизнь и который за это платил своему благодетелю рабскою привязанностью. Беднягу, ни много ни мало, собирались изжарить и скушать. Майор упал лакомкам как снег на голову с револьвером в руках и едва успел снять старика с противня. В благодарность за это спасенный взялся указывать нам дорогу; знание местности и ловкость на охоте делали его для нас вдвойне драгоценным.
После путешествия, приятность которого нарушалась лишь жестоким зноем, просто растапливавшим наши мозги, мы достигли «станции».
Может быть, читателям неизвестно, что такое «станция» в австралийской пустыне? Я постараюсь объяснить это в нескольких словах.
Английское правительство уступило огромное количество земель внутри материка богатым скваттерам, которые понастроили на них своих ферм в виде укреплений, для защиты от нападений туземцев. Под страхом значительного штрафа скваттеры обязаны иметь в них склады со всеми необходимыми вещами: съестными припасами, оружием, платьем и прочим товаром, который они должны продавать по мельбурнским ценам. Кроме того, они должны принимать у себя, хотя бы на три дня, всякого путешественника, который попросит гостеприимства.
Станция Трех Фонтанов, – таково было название жилища сэра Рида, – когда мы достигли ее, была полна жизни и шума. Во дворе стояло шесть огромных экипажей, правильно расставленных. Это были огромные колымаги сажени в три длиною; в каждую из них впрягалось по крайней мере десять лошадей. Эти дилижансы австралийских колонистов, похожие на фуры южноафриканских буров, обыкновенно покрываются крепким полотном. Вместимость их необыкновенно велика: в фуре помещается оружие, съестные припасы, инструменты, бочонки для воды, принадлежности лагеря и т. д., – короче, в них кладется все, что обыкновенно берут на корабль, собираясь в дальнее плавание. Таким образом, австралийский путешественник никогда не должен забывать, что изречение философа: «все свое ношу с собою» – здесь непреложимо.
Толпа слуг трудилась над фурами. Одни обивали гвоздями навес, другие натягивали железные шины на тяжелые колеса; третьи пробовали крепость упряжи. Работа кипела в их умелых руках.
Наш приход был тотчас замечен, и хозяин вышел встретить гостей. Это был старик лет шестидесяти с гордым, величавым видом. Несмотря на годы и седые волосы, его высокая мускулистая фигура поражала крепостью. Крепкий старик, казалось, не знал усталости.
Близ него стояли два молодых человека, из которых старшему на вид было около двадцати пяти лет, а младшему лет двадцать. Оба юноши были одеты по последней парижской моде, только на головах у них были надеты не шляпы, а белые пробковые каски, столь обычные у английских и американских путешественников.
При виде майора Гарвэя, его друга детства, все британское величие сэра Рида исчезло в широкой улыбке. Он раскрыл объятия, и два друга крепко, по-товарищески обнялись.
– Генри!.. – Том!.. Какое счастье! – вырвались одновременные восклицания.
Когда восторг друзей прошел, майор превратился в светского человека и церемонно представил нас скваттеру, который встретил обоих офицеров, Мак-Кроули и Робертса, как соотечественников.
Что касается вашего покорнейшего слуги, то достойный джентльмен принял его так, что только моя скромность заставляет умолчать об этом. Оказалось, что моя репутация путешественника и рассказчика перелетела моря, и сэр Рид долго не переставал осыпать меня своими похвалами.
Молодые люди оказались племянниками нашего хозяина. Старшего, офицера королевского флота, звали Эдуардом, младшего, корнета гвардии, – Ричардом.
По окончании взаимных приветствий и представлений мы удалились в отведенные нам комнаты. Там ожидало нас полное удобство. Роскошные покои, меблированные с изяществом и вкусом, ванны и дорогие ковры заставили нас позабыть, что мы находимся в австралийской пустыне. Исправив свой туалет, мы отправились на веранду, где был накрыт ужин.
К моему удивлению, майор, которого мы час тому назад оставили улыбающимся, встретил нас с озабоченным лицом. Видимо, он был чем-то серьезно занят.
– Майор, – воскликнул я, – что с вами? Не случилось ли чего с кенгуру? Не ушли ли они к северу? Черт возьми! Все же я решился поохотиться за ними, хотя бы для этого пришлось идти до самого залива Карпентарии.
– Может быть, вы сказали правду.
– Разве? Тем лучше. Я и то был опечален перспективою возвратиться в Мельбурн через несколько дней.
– Браво, мой милый путешественник! Вы утешили меня! Мы будем охотиться на кенгуру, только гораздо дальше. Я мог рассчитывать на Робертса, который мне родственник, и на Кроули, помолвленного с моей дочерью. Что касается вас, я не имел никакого права стеснять вашу свободу. Мы едем завтра; я предполагал, что путешествие продолжится всего несколько дней, а придется, видно, продолжить его до нескольких месяцев. Благословен случай, приведший вас сюда сегодня… Исполнение одной священной обязанности отзывает нас далеко отсюда… Опасности и лишения ожидают нас… Что за важность, лишь бы иметь успех!
– И вы могли думать, майор, что я, ваш друг, дозволю вам уехать без меня, особенно когда дело идет, как теперь, о помощи вам? Ах, любезный сэр Гарвэй, это очень нехорошо! Я не хочу знать причины, заставившей вас ехать в глубь пустыни, – пусть она останется для меня неизвестной, но я буду сопровождать вас во что бы то ни стало.
– Тогда позвольте рассчитывать на вас. Однако нечего попусту терять драгоценное время. К путешествию все готово. С нами поедут двадцать людей, шестьдесят лошадей и десять фургонов, которые наполняют перед вашими глазами. Путь предстоит неблизкий: нам придется проехать по Австралии до двух тысяч верст.
– В добрый час!
– Что касается причин этого путешествия, очень странного и необыкновенного, то содержание настоящего письма лучше всяких длинных фраз объяснит вам дело. Письмо это было отправлено из Австралии в Англию, откуда его привезли, восемь дней тому назад, племянники сэра Рида, приехавшие сюда с сестрою отыскивать своего отца, пропавшего без вести уже двадцать лет тому назад. – С этими словами майор Гарвэй подал мне несколько листков исписанной почтовой бумаги.
Глава 5
Таинственное письмо. – Несчастный отец. – Жертва судебной ошибки. – Белый среди дикарей. – Опять Джоэ Мак-Нэй. – Скрытое богатство. – Конец письма. – Беседа с майором.
Поданное мне майором Гарвэем письмо заключало следующие строки:
«Дорогие мои дети!
В продолжение многих лет разлученный со всем, что я любил, я стою теперь на краю гибели. Из сострадания к моей памяти, во имя любви к той, которая была вашею матерью и которая меня простила, не старайтесь проникнуть в то, что откроет вам будущее. Ужасная тайна пусть умрет со мною.
Знайте только, милые дети, что для вас одних я целых двадцать лет сносил бремя тяжелого существования.
Если у меня не было счастья видеть вас близ себя, то я все-таки при посредстве одного друга мог помогать вашим насущным нуждам и облегчить вашей благородной матери тяжелый труд воспитания. Это все, что я мог сделать.
Вчера вы были бедны, сегодня – богаты. Пусть принесет пользу вам мое состояние, честно приобретенное мною неустанным трудом; да поможет оно устроить вам счастье жизни!
Эдуард, Ричард и Мэри, восстановите честное имя вашего отца, запятнанное приговором суда. Мои миллионы, оставленные вам, окажут в этом деле существенную пользу!
Но прежде, чем раскроете всю мою жизнь, знайте, что я, виновный в глазах закона, совершенно чист перед своею совестью и честью.
Сильные враги, которым я сейчас простил, – вот где причина моей гибели. Два раза я почти чудом избегал их козней. Наконец, тяжело раненный и ограбленный дочиста в австралийской пустыне, где умираю теперь, я нашел убежище у дикарей, которые оказались лучше белых: они по-братски приютили меня…
С тех пор я не покидал этих бедных, несчастных созданий, у которых отнимают даже имя людей и которые сделались жестокими только вследствие беззаконной системы английской колонизации. Они сделались моими друзьями.
Не понимая потребностей нашей цивилизованной жизни, они сначала никак не могли объяснить себе моей страсти к золоту. Когда же я дал им понять, что эти желтые камни, не имеющие цены в их глазах, могут обеспечить моим детям всё блага жизни, они сделались самыми ревностными моими помощниками.
Счастье, бывшее таким жестоким, наконец улыбнулось мне. Племя Нга-Ко-Тко, которое приютило меня, имело своим вождем одного беглого каторжника. Его звали Тта-Ойа, то есть Красным Опоссумом. Запомните, дети, эти имена: от них зависит ваше счастье. Такое прозвище дикие дали ему за длинную рыжую бороду, удивлявшую диких, настоящее же имя его было Джоэ Мак-Нэй…»