Пароход

Заметив реакцию Алябьева, Тетерин склонил набок голову и настороженно спросил:

– Нет? Сколько же вы хотите, Сергей Сергеевич?

– Сто тысяч франков – аванс, и сто пятьдесят тысяч после выполнения вашего поручения.

– Это же четверть миллиона! – не удержался от возгласа гриф-падальщик.

– Да, – твёрдо ответил Алябьев. – На меньшее я не согласен, и вот почему: я офицер Белой армии. В стране и городе, куда я поеду, я могу столкнуться нос к носу с теми знакомыми, кто будет рад поставить меня к стенке, – и, помня о своих чувствах к Лилиан Мартен, Сергей Сергеевич добавил: – А умирать мне совсем не хочется. В последний год я стал очень ценить свою жизнь.

Тетерин вновь прошёлся по кабинету, остановился, покачался на ногах, взял правой рукой себя за ухо, пронзительно взглянул на Алябьева и ответил:

– Хорошо! Я согласен с вашими условиями!

Теперь предлагаемая Тетериным авантюра стоила свеч. К слову говоря: денежная реформа премьер-министра Пуанкаре, приводя в устойчивое состояние сильно подешевевший франк, в июне 1928 года узаконила его стабилизацию и девальвацию, и заменила временный золотодевизный стандарт на золотослитковый. Теперь минимальная сумма банкнот, подлежащих размену на золотые слитки, составляла двести пятнадцать тысяч франков, что приравнивалось к двенадцати с половиной килограммам драгоценного металла. И такой размен банкнот на золото мог позволить себе только весьма состоятельный человек. Для несостоятельных граждан их мелкие банкноты были практически неразменными. То есть, в настоящий момент, выторговывая у Дмитрия Ивановича Тетерина двести пятьдесят тысяч франков, Сергей Сергеевич Алябьев одним прыжком перескакивал из разряда нищих в разряд богачей. При нынешних ценах, с учётом того, что он не будет шиковать налево-направо и останется жить в доходном доме господина Мартена, этих денег ему хватило бы на три года. А если ещё найти более-менее приличную работу, так совсем благодать!

Выслушав ответ Тетерина, Алябьев кивнул и вновь спросил:

– Кем именно я поеду, и с какой легендой?

– Разумеется, поедете не под своим именем. Положим, у вас будут три паспорта: русский, французский и немецкий. Насколько мне известно, со вторым и с третьим языком у вас никаких проблем нет, особенно с французским. Паспорта будут на разные имена, но если вы пожелаете, то французский и немецкий можно и на одно. Цель вашей поездки – коммерция. Это в общих чертах. Если вы согласитесь с моим предложением, как я сейчас согласился с предложенной вами ценой, то я доведу до вас и остальные детали дела.

– Мне нужно хорошенько подумать, – сказал Алябьев. – Сколько дней у меня на это есть, господин Тетерин?

– Три дня довольно?

– Предположим, что пока да.

Старичок понятливо усмехнулся:

– Вряд ли вам хватит трёх дней, чтобы собрать обо мне информацию, и поэтому я помогу удовлетворить ваше вполне законное любопытство. Я – коммерсант. Покупаю и продаю всё, что может принести прибыль. Я – вдовец. Живу во Франции с 1912-го года. Мой старший сын живёт в Америке, младший – в Швейцарии. Они занимаются тем же, чем и я. Другой родни у меня нет. Думаю, что господин де Маршаль, с которым я знаком вот уже пять лет, может добавить обо мне ещё нечто, что будет принято вами к сведению. Что ещё вас интересует, господин Алябьев?

– Откуда вы родом, господин Тетерин?

– Я родился в Москве, но мне довелось пожить и в других русских городах. Что-то ещё?

– Вы забыли упомянуть о своём политическом кредо и о связях с криминальным миром, ибо всё, что приносит прибыль, без них, к сожалению, никак не обходится.

Тетерин остановился, взял правой рукой себя за ухо, покачался на ногах и ответил:

– Мне плевать на политику. Как коммерсант, я смогу договориться с любой властью, лишь бы она не мешала моему бизнесу. То есть, в этом плане я человек беспринципный. Что же касается моих связей с теми, кто не чист на руку, то да – у меня есть знакомые среди них.

– Насколько у вас горит эта поездка, Дмитрий Иванович?

– Чем быстрее, тем лучше, Сергей Сергеевич.

– Тогда на обдумывание вашего предложения, господин Тетерин, мне нужны не три дня, а неделя – ровно неделя. Через неделю я дам вам свой ответ. Если я не соглашусь, то обещаю: между нами не было этого разговора. В этом случае я забуду о вас – опять же даю вам слово.

– Опять согласен! – коммерсант протянул Алябьеву руку. – Со своей стороны я вам тоже обещаю: если вы согласитесь, то сразу же получите свой аванс. Если же нет, я тоже забуду о вашем существовании.

Сергей Сергеевич в ответ пожал сухую и ещё довольно крепкую ладонь старичка-грифа, вновь отметив: от костюма Тетерина явно пахло крупными денежными купюрами.

Мсье де Маршаль пригласил своих гостей на домашний ужин, но Дмитрий Иванович отказался, сославшись на то, что ему некогда и у него есть ещё некоторые неотложные дела.

Воспользовавшись телефоном хозяев, Тетерин позвонил кому-то и приказал:

– Машину мне!

Когда он попрощался и вышел на улицу, Алябьев полюбопытствовал в щёлочку штор: за Тетериным приехал автомобиль, но отнюдь не шикарный, а из тех, какой можно было смело назвать «Марнским такси», то есть, старик-гриф и торговец чёрной икрой вовсе не хотел показаться богачом, откуда можно было сделать соответствующий вывод.

– Расскажите мне о господине Тетерине, – сказал Сергей Сергеевич супругам де Маршаль после ужина.

– Я знаю Тетерина пять лет. Деловой человек с железной хваткой, всегда держит слово. О его личной жизни ничего сказать не могу, и от наших общих знакомых я о ней тоже никогда ничего не слышал, – коротко ответил Этьен де Маршаль.

Милана подтвердила слова мужа и поведала подробнее: – А ещё вот что: любой русский эмигрант, коснись его жизни в России, всегда что-то вспомнит, что-то расскажет, просто охнет, наконец, выразив свои эмоции. Тетерин – никогда. И ещё… – она на несколько секунд задумалась и добавила: – Ещё я думаю, что до Франции жизнь Тетерина была тесно связана с Ярославлем, и вот почему: как-то в разговоре он спросил, откуда я родом и где жила до большевистского переворота. Я ответила, что родилась и жила в Ярославле, после чего он как-то удивленно и радостно спросил: «Вот как? И на какой же улице вы жили?» Я ответила, что на Малой Варваринской. Тогда Тетерин воскликнул: «А-а-а!» – и кивнул, причём сделал это совершенно уверенно, дескать, как же? знаю! Я заинтересовалась и спросила его: «Вы на ней бывали?» Он засмеялся, уклончиво ответил: «Я много где бывал!» – и в свою очередь спросил: «А знаете, что Варваринская улица есть, например, в том же Санкт-Петербурге?» Потом слово за слово… В общем, ушёл от дальнейшего разговора. Две недели назад он вдруг обратился ко мне: «Милана Игоревна, мне нужен честный мужчина, желательно русский. У вас нет такого на примете?» Я ответила ему: «Честный и русский – это наш с вами земляк Сергей Алябьев». Намеренно сказала «наш с вами земляк», и он принял это как должное. И это мне не показалось, тем более что он кивнул и сказал: «Ага!» Потом Тетерин о чём-то подумал и попросил рассказать о тебе, причём в его просьбе проглядывался явный интерес. Я ответила: «Рассказывать о честности, всё равно, что врать». Вот, пожалуй, и всё.

– И этого вполне достаточно, – ответил Сергей Сергеевич.

Потом они нашли другую тему для беседы и спустя полчаса, поскольку было уже девять вечера, Алябьев стал прощаться. Перед уходом, он попросил у Миланы её хромированный «Смит и Вессон», подаренный ей братом на день рождения в январе 1917-го. Этот револьвер ей очень нравился, потому что имел систему Доджа, в которой при переламывании рамки со стволом специальный стержень приподнимал гильзы над каморами, что упрощало процесс перезарядки оружия.

– Не потеряю, – обещал он. – Просто родился один план, и «шпалер» может потребоваться.

– Ясно, – ответила она, поняв, что своё оружие он продал, и вздохнула: – Видимо, Серж, совсем тебя с деньгами прижало. Что же ты всё таишься-то от меня, чай не чужая?

– Ничего, Миланочка! Всё уладится!

Он так же обещал ей, что не пойдёт пешком, и, дойдя до площади Этуаль, возьмёт такси, что он и сделал, но до доходного дома мсье Мартена не доехал, вновь увидев проститутку Люси. Она всё так же стояла под зонтом, прилипая к стене дома, хотя, надо сказать, что дождь, непрерывно шедший уже три дня, часа два, как вдруг закончился, наполнив город тяжёлой сыростью и лёгким озоновым дыханием приближающейся ночи.

Алябьев протянул женщине сто франков:

– Люси, мне нужна твоя услуга, но не та, что ты оказываешь.

– Серж, для тебя, что хочешь.

– Твой сутенёр Мишель. Прямо сейчас.

Она взяла деньги, спрятала их на груди и сложила зонт:

– Как скажешь!

Алябьев заметил, что нижняя разбитая губа Люси опухла ещё больше, чем была опухшей три с половиной часа назад – наверняка добавка от Мишеля.

Они свернули с улицы за угол, пошли какими-то тёмными мышиными переулками, где красные фонари горели только у тех домов, где было спиртное, развлечения и девочки.

– Сегодня ни одного клиента! – тихо жаловалась проститутка, крепко зацепив рукой локоть Алябьева. – Если бы ты знал, Серж, как я их всех ненавижу! Особенно щенков! Они же!..

– Так брось! – перебил Алябьев, пресекая подробности.

– А жить на что? Возьми меня в жёны – брошу! Сейчас же! Пусть даже убьют!

– Я подумаю над твоим предложением.

– Над убьют или над в жёны?

– Над убьют.

– Вот-вот… Не в жёны… Все вы такие. Сначала испортят девушку, а потом ей гнушаются.

– Ты плачешь, что ли?

– Сейчас – дождёшься! – Люси смахнула ладонью набежавшую на её щёку слезу. – Только, Серж! Я сама туда не пойду, хорошо?

– Да я тебя и знать-то не знаю.

– Как приятно с тобой договариваться, – шепнула она и сообщила о сутенёре: – Он такой большеголовый, кудрявый. У него шрам на виске перед правым ухом.

– Видел его один раз, не спутаю. Скажи мне, Люси, тебе что-нибудь говорит имя Тибо по прозвищу «Колотушка»?

– Говорит. С его бандой предпочитают не связываться, в том числе и власть. Это не какая-нибудь там кучка неотёсанных дегенерирующих «апашей» из Сент-Антуанского предместья. Это как одна семья. Это организация, поддерживаемая неким кругом определённых парижан.

– Твоя манера выражаться не свойственна проституткам, – заметил Алябьев. – Ты кто?

– Так… Было… Прошлое не вернуть, – ответила она, ускользая от ответа: – Между прочим, благодаря Тибо, я в своё время устроилась в бордель на Пигаль. Там я зарабатывала в четыре раза больше, чем теперь на улице. И в синяках не ходила.

– Что же потом?

– Через три года выжали как мокрую тряпку, вытерли ноги и выбросили. Ах, какие были времена, Серж! Какие были клиенты! Да что теперь…

Они подошли к серому дому. Люси пояснила:

– Второй этаж. Налево по коридору третья дверь. Стукнуть пять раз: сначала два, потом три. После того, как изнутри спросят «Кто?» – ответишь: «Посылка». Тебе откроют.

– Что это – посылка?

– То есть «свои». Я пока вон туда отойду, за угол. Подожду там…

– Договорились. Если что – сматывайся.

– Хорошо…

Алябьев поднялся на второй этаж, свернул налево, подошёл к третьей двери, взглянул на замок, прикинул глазом и стукнул каблуком чуть выше замочной скважины. Дверь отлетела в сторону, словно оторвалась с петель, и он быстро вошёл в комнату. За столом сидело трое: играли в карты, пили вино, и было очень накурено, несмотря на настежь отрытую форточку.

– У вас горит, господа, – спокойно сказал Сергей Сергеевич. – Приехала пожарная команда.

Мужчины на секунду замерли, как один посмотрели на распахнутую дверь, положили на стол карты и опустили руки к поясам брюк.

– Ты кто? – спросил большеголовый и кудрявый, со шрамом на виске перед правым ухом.

– Посылка.

– Пошёл вон, а не то вылетишь в окно, – предупредил Мишель.

– Даже присесть не предложите, господа? – с тем же спокойствием спросил Алябьев. Он взял свободный четвёртый стул от стола, отставил его на два метра и сел, положив на колени зонт, данный ему Лилиан, создав, таким образом, свободное пространство между собой и своими оппонентами. Не давая им опомниться, он добавил: – Не хотелось бы мне жаловаться Тибо-Колотушке на вашу грубость. Но я забуду о вашем неласковом приёме, если мы сыграем в русскую рулетку.

Услышав «Тибо-Колотушка», мужчины переглянулись, и затем большеголовый кудрявый Мишель со шрамом на виске сказал:

– Тибо? Хм? Ты от Тибо? Но я тебя не знаю!

– Да и незачем – себе дороже. – Алябьев вынул «Смит и Вессон» и крутанул барабан: – Так как насчёт рулетки?

Однозначно: его неожиданное появление, его спокойствие и наглость их обескуражили. И даже если бы у Мишеля и его подручных тоже нашлись револьверы, Алябьев всё равно был бы первым и вряд ли бы дал ими воспользоваться.

– Хорошо… – помедлив, сказал Мишель. – И сколько же ставим?

– Пятьсот! – Алябьев привстал и бросил на стол купюры: что, мол, мелочиться?

С высоты своего роста он увидел: у каждого за поясом было по длинному ножу.

Мишель запустил руку в брюки и тоже выложил деньгу: – Кто начнёт?

– Никто, – ответил офицер. – Вы проиграли, – и взвёл курок.

Напарники Мишеля дёрнулись на стульях, но тот взмахом руки остановил их.

– Разумно, – подтвердил Алябьев, собрал весь куш и сложил его в карман.

– Я не привык, когда со мной так обращаются, – Мишель побледнел.

– Я тоже, – ответил Сергей Сергеевич и передразнил: – Пошёл вон! Вылетишь в окно!

– Однако ты тоже вышиб двери, – напомнил сутенёр.

– У меня нет времени скрестись под ней как бездомная кошка. Наше дело с Тибо не терпит отлагательства.

Фраза «наше дело с Тибо» опять попала в цель, и Мишель перешел на «вы».

– Что вам нужно, мсье?

– Завтра в девять утра я жду Тибо в кафе «У друзей» на Муфтар. Передай ему: «Напарник хочет вернуть ему то, что забрал, и просит взять на себя его обязательства». И ещё – это уже от себя лично: не надо бить женщин по лицу, пусть даже они того и заслуживают. Их, собственно, вообще нельзя бить, разве что любовно хлопнуть по круглой попке. Если ещё раз тронешь хоть одну девчонку, я отрежу тебе голову на уровне твоего шрама. Не веришь – спроси у Тибо. И не вздумай прицепить ко мне «хвост». Теперь уж я буду точно недоволен.

– Я понял вас, мсье.

– Вот и славно, Мишель. Надеюсь, что ты не намерен нарываться на неприятности.

Не убирая револьвера, Сергей Сергеевич покинул квартиру. Афёра удалась, и за Люси он тоже отомстил. Теперь он был точно уверен: Тибо обязательно придёт на встречу с ним.

К слову сказать, месяца два назад он случайно разговорился с одним старым лавочником, с детства лично знавшим этого ушлого грабителя, и лавочник совсем неплохо о нём отозвался. Тибо был с самого «дна» Парижских трущоб, но отнюдь не быдло – голова у него варила. С детства он тянулся к любым знаниям и легко их усваивал. Например, в шестилетнем возрасте по брошенной газете выучил алфавит и научился читать, доняв своей настойчивостью всех ему известных грамотных людей. «Помню, он мне говорит, – рассказывал о Тибо лавочник, тепло улыбаясь, – «Мсье Дюкре! Научи, как из букв получаются слова!» Стоит передо мной такой грозный: босой, в пятнадцать раз залатанных широких штанах: одна рука в бок, в другой замусленная газета. Брови нахмурены, губа оттопырена: Гаврош-гаврошем. «А не научу, так что?» – смеясь, спрашиваю его. Он ткнул в меня газетой: «Все стёкла тебе побью!» Как тут не научить? Ведь точно – побьёт! Тот ещё хулиган был, хотя и от земли не видно». Тибо рос не по возрасту сильным мальчишкой. С тринадцати лет он работал грузчиком, в пятнадцать стал участвовать в нелегальных драках за деньги. Говорили, что драться его учил какой-то старый марсельский моряк, из тех, кто в совершенстве знал сават1, кому в своё время в нём, да и на кулаках не было равных. За своё преуспевание в драках Тибо и получил прозвище «Колотушка» – валил наповал одним ударом. Уже тогда вокруг него роились крепкие бойкие парни с суровыми лицами. Но они открыто закона не нарушали, честно свою трудную деньгу кулаками зарабатывали. А потом началась война, и Тибо, как все честные французские мужчины, ушёл воевать. Вернулся он через год, после ранения, хромая на левую ногу. Те, кто его ещё помнили, говорили: «Кончился Тибо-Колотушка…» Однако, невзирая на это «кончился», он снова стал тренироваться, скоро избавился от своей хромоты – на нём словно на собаке зажило – и не прошло трех-четырёх месяцев, как знающие люди опять о нём в голос заговорили, пророча ему знаменитую спортивную карьеру. Но…

…но, что толкнуло Тибо однажды на преступный путь – неизвестно: только он сам о том знает, да Господь. Он бросил драться и сколотил надёжную банду с крепкой дисциплиной, где весь барыш делился поровну, без обмана. Он грабил только богатых, никого не калечил и не убивал, но тем не менее «работал» жёстко, быстро и тихо, и, как тогда понял Алябьев, слушая лавочника Дюкре, то что он изловил Тибо в прошлый раз в подворотне при грабеже мсье Мартена, было из ряда вон выходящим случаем. С другими бандами Тибо всегда умел договариваться. Если человека из его шайки вдруг несправедливо задевали, всегда стоял за него горой. С полицией он тоже умудрялся держать нейтралитет. Ещё грабитель не любил,

сават1 – боевое искусство марсельских моряков драться ногами в грубых ботинках без каких-либо правил (руки в бою занимают второстепенное положение).

Когда обижают женщин, и особенно детей, и тут его ярости не было предела, тут он мог и изменить своим принципам «не калечить и не убивать». Много ли, мало ли времени прошло, и слава о неком Тибо-Колотушке потихоньку расползлась по всему Парижу. Его при определённых условиях поминали, однако спроси такого упоминающего: «Как этот Тибо выглядит?» – никто толком описать не мог, а те, кто знал Колотушку – держали язык за зубами, даже дети. Поговаривали, что однажды некий комиссар с Монмартра взял некого мальчишку за густые вихры и тряхнул как следует: «Кто такой Тибо-Колотушка? Укажи! Знаю, что он тут где-то рядом!» Испуганный пацан прокусил губу до крови, но могильно молчал, а стоявший рядом с комиссаром полицейский, рискуя своей карьерой, тихо ответил начальнику: «Ради бога! Отпустите ребёнка, мсье! Тибо-Колотушка наверняка обидится. Вам это нужно?» «Что ты сказал?!» – взъярился комиссар, но, взглянув в глаза своего коллеги, выругался и отпустил мальчика.

В общем, по словам лавочника Дюкре Тибо был из тех, кого в народе называют «Робином Гудом», и кого простой народ любит. А может быть, лавочник что-то и приукрасил.

Люси ждала Алябьева там, где и обещала, за углом ближнего дома.

– Всё нормально, – сказал ей Сергей Сергеевич. – Больше Мишель тебя не тронет. А если тронет – пусть пеняет на себя. Иди домой. Спасибо за помощь.

– Пойдём ко мне… – предложила она и смутилась, как не целованная ни разу девица.

– Как-нибудь в следующий раз, – пообещал он.

– Не придёшь ведь… – со слабым вопросом в голосе, но уверенно бросила она.

– Нет, – согласился он, думая о той девушке, которая его сейчас наверняка ждала.

А если не ждала, то он плохо знал женщин…

Действительно, свежий воздух ночного Парижа был лёгким и возбуждающим. После дождя фонари стали гореть как будто ярче, автомобили по улицам засуетились, людей стало больше – город истосковался от мокрого безделья и ожил. Точнее сказать, ожил в тех местах, где обычно: у ресторанов, синемы, кафе и у прочих публичных заведений. Где-то свистнули, где-то крикнули, где-то бабахнули, полицейские туда на велосипедах помчались…

Ожил великолепный Париж, ожил!

Глава II

Мадемуазель

Лиля действительно ждала Алябьева в вестибюле первого этажа своего доходного дома. Она была нарядно одета: чёрныё туфельки, чёрные чулки в сеточку, тёмно-красное платье, контрастно отторченное белыми полосками, и чёрная шляпка-клош. На руках – чёрные тонюсенькие перчатки и под мышкой сумочка под цвет платья. В общем, в три цвета: со вкусом и дорого. Косметикой она тоже пользовалась умело: ничего лишнего на её лице не было: чуть-чуть туши и чуть-чуть помады. Да и нужна ли была вообще косметика этому молодому девичьему лицу?

– У неё были, мсье? – спросила она с обидой в голосе, по-женски придирчиво оценивая его новую одежду, задерживая ревнивый взгляд на ослепительно белом воротнике сорочки, словно искала не нём предательскую помаду. Потом она прошлась этим ревнивым взглядом по его отливающим глянцем чёрным ботинкам и будто помои на них вылила.

А как же иначе? Он ушёл как дебитор, а пришёл как кредитор.

И в глазах Лилиан стояло: «Если ты с ней – убью!»

– Лиля, я уже тебе говорил, что Милана мне как родная сестра, – улыбнулся Алябьев.

Он протянул Лилиан зонт, но она не взяла его – раздражительно дернула плечом, и тогда Сергей Сергеевич вынужден был положить его на подоконник.

– Однако вы с ней спали, – девушка не верила ему, и это недоверие так в ней и клокотало.

– Спал один раз, – признался Алябьев. – Это было в 20-м году. У Миланы погиб родной брат и умер от ран любимый человек. Ей было очень плохо. Я лёг рядом с ней на кровать и обнял её, и она всю ночь проплакала в моих объятьях.

– И всё?

– А что ты ещё хотела услышать? Или я похож на человека, который по-другому относится к своей родной сестре?

Лиля так обрадовалась и засветилась, что Алябьев невольно залюбовался девушкой.

– Пойдёмте куда-нибудь, мсье! – воскликнула она. – Куда хотите!

– Лилечка, я устал, – ответил мужчина, увиливая от согласия «С тобой – куда хочешь».

– Не беспокойтесь, мсье, у меня есть деньги.

– Кстати, они у меня тоже сегодня есть. И, кстати, вот – возьми за квартиру, – он полез в карман пиджака.

– Я не мой папа, и ваших денег не возьму! – Она пронзительно взглянула на него карими глазами. – И тоже, кстати: он ваши деньги складывает в сейф и никогда не тратит, откуда я делаю вывод, что он берёт их от вас лишь потому, что вы ему их даёте, и он не хочет вас обидеть своим отказом.

– Вот как?

– Да, вот так!

– И всё же я устал. И мне надо подумать кое о чём.

– Я вам совсем не нравлюсь как женщина, мсье?

– М-м-м… Отчего же? Ты мне как раз очень нравишься. Но…

– Опять скажете, что старше меня почти на 23 года?

– Скажу, мадемуазель.

– Мсье, тогда тоже мне скажите: почему вы вступились за моего отца, когда на него напали грабители?

– Так получилось, Лиля.

– Вас так воспитали?

Он пожал плечами.

– Две недели назад, – сказала Лилиан, – на бакалейщика Жака Бастьена, живущего на соседней улице, тоже напали. И никто за него не вступился.

– Видимо, этого никто не увидел.

– Видимо! – явно возмутилась она и с полицейской сухостью перечислила: – Пизо, Любен, Дюли, Ривель… Все почему-то вдруг взяли и ослепли! Видимо, потому что это случилось среди белого дня, сразу же после обеда. А на папу напали, когда уже темно было, и лишь вы один это увидели. Видимо, у вас хорошее зрение, мсье!

– Видимо, мадемуазель.

– Так мы идём?

Её настойчивость заслуживала внимания. Недаром Лилиан сказа ему: «Вы хоть и русский, но я – француженка!» И так нарядно она оделась, конечно же, тоже для него одного, и поэтому отказать девушке мужчина более не осмелился.

– Хорошо, – согласился Алябьев. – Куда мы отправимся?

– Только не в кабаре! – запрещающе ответила она. – Там слишком много голых женских ног, и вы забудете обращать на меня внимание.

– Куда же тогда? – улыбнулся Алябьев: голыми женскими ногами его было не удивить. Если его и интересовали чьи-то, то это были… Но он тут же одёрнул свои мысли и запретил себе думать о Лилиан с этой кобелиной стороны.

– Можно в «Белый шар» или же в «Купол». Я там никогда не была, – предложила девушка и задала вопрос: – Почему вы столь оценивающе посмотрели на меня? Я выгляжу как несовершеннолетняя?

– Отнюдь нет, мадемуазель. С косметикой вам вполне можно дать восемнадцать.

– То есть, она меня старит?

Алябьев вздохнул: да чего же она хочет-то? То ли старше быть, то ли моложе?!

– Нет, Лиля, она тебя не старит. Просто ты выглядишь более взрослой.

– Значит, идём?

– Пойдём, только я на минуточку поднимусь к себе.

Лилиан в его комнатушке похозяйничала: пол был вымыт, кровать натянута в струнку, у окна, высунув трубу в маленькую форточку, стояла переносная чугунная печка, называемая в России «буржуйкой». Она была уже капитально протоплена, отчего в комнатке было уже не влажно и холодно, а достаточно сухо и тепло. Бумажного пакета с провизией, принесённого Лилей, на круглом столике не было, но зато на нём стояла бутылка красного вина и высокий стакан. Алябьев убрал на верхнюю полку платяного шкафа Миланин «Смит и Вессон», взял оттуда свой стальной кастет – в Париже в это время суток всякое могло произойти, и вновь спустился в вестибюль.

– Подождём чуть-чуть, – сказала Лиля. – Пока вы отсутствовали, я послала Мари за такси. Вашу еду из комнаты я тоже убрала, а то она за ночь испортится. Ведь вы сегодня уже ужинали у своей Миланы, так? И сейчас тоже перекусим. Завтра утром я вам всё верну.