Пароход

Лиля Алябьева действительно ждала. Она мерила шагами свой крохотный кабинет – три шага вперёд, три шага назад, беспокойно шевелила пальцами рук, сцеплёнными в замок на животе, и когда Сергей Сергеевич вошёл, радостно кинулась ему на шею:

– Я думала, что ты уже уехал!

– Меня плохо не воспитывали, – сказал он, ответив своим на её поцелуй.

Потом он открыл саквояж, выложил на стол свою долю аванса, полученного от Тетерина, и попросил девушку сберечь деньги до его возвращения из России. Лилиан заперла их в железном ящике, прибитым к стене и служившим ей сейфом, позвонила отцу и попросила его приехать. Он обещал прибыть через час. Алябьев и Лиля сходили в кафе, пообедали, купили в магазине вина и фруктов, и вернулись как раз в тот момент, когда к дому подкатило такси, привёзшее господина Мартена.

– Мсье, надеюсь, что вы никого не ограбили, – сказал папа Лили, увидев пачку банкнот.

– Яблоки в детстве у соседа воровал, но грабить мне ещё пока не доводилось, – улыбнулся Алябьев, – хотя во время войны и приходилось лошадей реквизировать. Видите ли, завтра я должен уехать, думаю, что не меньше, чем на месяц. Не могли бы вы сохранить мои деньги?

– Сохраню. У меня надёжный сейф, – обнадёжил мсье Мартен. – Я напишу вам расписку.

– Не стоит, – отказался Сергей Сергеевич. – Я вам верю. Но если вы решите открыть счёт в банке и положите на него мои деньги, то я возражать не стану. Насчёт порядка в вашем доме в моё отсутствие не беспокойтесь. За ним присмотрит один мой знакомый. Он знает вашу дочь и ему вполне можно доверять.

– Я вам верю, – согласился домовладелец, пожал Алябьеву руку и, убрав деньги в саквояж, вышел из дома.

На вопросительный взгляд Лилиан Сергей Сергеевич пояснил: – Помнишь того верзилу из «Ротонды»? Клода Ришара? Он и присмотрит.

– Серж, но ты же совсем его не знаешь?!

– Зато я знаю того человека, приказа которого он не посмеет ослушаться.

Не забыв вино и фрукты, Лилиан и Алябьев поднялись в его комнатку и заперлись там.

В девять вечера в дверь постучала консьержка Мари и сообщила, что для мсье принесли баул. Доставив его в свою комнату, Алябьев вытряхнул на кровать содержимое: полупальто, ботинки, френч, брюки, свитер, косоворотку, рубашку, несколько пар носков, нижнее бельё и кепку. Была ли эта одежда истинно советской – кто его знает? вряд ли, но смотрелась она вполне пролетарской: не новая, грубоватая, добротная, и сидела на Алябьеве прекрасно, словно пошитая на его фигуру. И хотелось бы придраться, да не к чему было. А на подкладке полупальто, чуть выше внутреннего кармана, был даже пришит мягкий затёртый ярлычок с различимой надписью «Ателье И. Карасёва «Октябрина». Видимо товарищ Карасёв активно перенимал рекламный опыт американцев, давно снабжавших ярлыками популярную одежду широкого потребления типа джинсов. Особенно Сергею Сергеевичу понравились кожаные ботинки – удобные и крепкие. Повесив в шкаф нательный пояс с деньгами и нужную ему на завтра одежду, Алябьев убрал в саквояж остальные необходимые вещи. Плотно упаковался – почти под завязку получилось. Осталось взять с верхней полки шкафа «маузер», и он готов.

Ободряя Лилю, смотревшую на его сборы с откровенной тоской, он весело сказал:

– Не вешай нос! Всё будет хорошо!

Они не расставались до той самой минуты, пока за Алябьевым на следующий день и в условленный час не пришёл Дюран.

– По русскому обычаю присядем на дорожку, – предложил Сергей Сергеевич, имевший французские документы на имена Бернарда Галлона, Эжена Жаккара, немецкие на имя Макса Блюммера и советские на имя Романа Манина.

– Присядем, – согласился Тибо, имевший французские документы на имена Арно Базена, Жана Вилара, немецкие на имя Отто Верна и советские на имя Ивана Зыбина.

– Присядем… – вздохнула Лилиан, не отрывая глаз от Алябьева.

Они присели и помолчали несколько секунд.

– Я жду вас в автомобиле, мсье, – тактично сказал Тибо и вышел.

– Иду… – отозвался Сергей Сергеевич.

Целуя девушку, он твёрдо обещал ей:

– Я вернусь к тебе.

– А если нет? Если… – её губы задрожали – она боялась выговорить то, о чём подумала.

– Лиля! Я знаю, что мне не суждено умереть в тёплой постели. Но и раньше времени я пропадать не собираюсь. Я непременно вернусь к тебе, и потому не прощаюсь.

– Серж! Даже если ты никогда не вернёшься… Никогда!.. Я буду ждать наш пароход до конца жизни! До конца!

Глава V

Дорогой длиною, да ночкой тёмною…

10 сентября 1928 года в 13.00. Сергей Сергеевич Алябьев и Тибо Дюран встретились с человеком господина Тетерина, сели в скорый поезд и отправились с Северного вокзала Парижа в сторону французско-бельгийской границы.

Человек Тетерина назвался Пьером Леру – коммерсантом. Да хоть бы и так. Да хоть Пьером Полем Анри Гастоном Думергом – самим президентом Франции. И так понятней понятного было, что он такой же Пьер Леру, как Алябьев – Папа Римский, а Дюран – император Японии. Леру, конечно же, заметил, что его спутники были одеты не в ту одежду, какая была им предложена по заказу самого же Сергея Сергеевича, и поэтому когда они устроились в купе, он поинтересовался у Алябьева по-русски:

– Почему вы поменяли одежду, мсье Галлон? Не захотели заниматься контрабандой и вывозить из Франции зашитые под подкладки бриллианты? – он улыбнулся своей шутке и продолжил: – Так это не мы везём в Россию драгоценности, а сами большевики вывозят их за рубеж, и продают за бесценок. Разве вы об этих фактах не слышали?

Человек Тетерина, определённо по поручению своего хозяина, старался вызвать Алябьева на беседу и ещё раз удостовериться в том, что Дмитрий Иванович подобрал нужные ему кандидатуры. Каким именно образом удостовериться, Сергей Сергеевич не знал, да и знать не желал. Он просто решил от разговора не отказываться и поддержал его:

– Нет, не слышал. А у вас есть доказательства?

– Какие же вам ещё нужны, если вот уже как три года в Европе официально выпускаются каталоги, представляющие ювелирные изделия из Бриллиантовой кладовой №1 и коллекций императорской семьи? А в 1926-м году на аукционах уже продавались коронные бриллианты Романовых, причём килограммами? Причём все эти ювелирные изделия продаются до сих пор? Неужели не слышали? – человек Тетерина словно удивился неосведомленности своего собеседника и загадочно сообщил: – Я, например, лично знаю одного господина, купившего, как говорится, за сущие копейки несколько шедевров из Зимнего дворца.

«К чему он затеял этот разговор? – думал Сергей Сергеевич, слушая говорившего Леру. – Может быть, та шкатулка тоже полна драгоценностей, и Тетерин, сомневаясь в данном мной честном слове не открывать её, теперь устами этого господина подготавливает меня к тому, что вывозить сокровища из СССР не такое уж и неприглядное дело?»

– Где нужно, оказалось тесно, а где не нужно – широко, – сказал Алябьев.

– Что? – не понял Пьер Леру.

– Отвечаю на ваш вопрос, почему мы с моим коллегой поменяли одежду.

– А-а-а! – Леру посмотрел на компаньонов и сказал: – Пусть и поменяли. Для большого города вы одеты вполне соответствующе, для деревни шикарно. Там и солдатское сукно как китайский шёлк, а с нижним бельём совсем неважно.

– Давно вы из России? – спросил Сергей Сергеевич.

Леру чуть смешался, дескать, откуда мсье Галлону об этом известно? но потом сообразил, что сам дал повод задать этот вопрос предыдущим сказанным и не стал отрицать:

– Три дня назад вернулся.

– Ну и как там обстановка? На что следует обратить внимание, и чего стоит опасаться? Расскажите. Наверняка ваша информация мне потребуется, да и моему другу тоже. Давайте перейдём на французский язык, чтобы он мог понимать нас с вами по губам, не возражаете? Так как там, с вашей точки зрения, народ живёт?

Сергей Сергеевич перешёл в наступление и стал задавать человеку Тетерина один вопрос за другим, умело настаивая на ответах. То есть, если даже у Леру и был какой-то план, чтобы удостовериться в надёжности кандидатов, то Алябьев не давал его ему осуществлять. Что же, он сам на разговор напросился. Вообще-то Алябьев не любил много говорить, но уж если в этом возникала необходимость, он вцеплялся в собеседника клещом, ни на каплю не отклоняясь от предмета разговора, а бывали такие случаи, когда он не уступал в красноречии и небезызвестному греку Лисию. Так, например, случилось в марте 1918-го года при штурме станицы Григорьевской, когда белых встретил настолько сильный вражеский огонь, что им волей-неволей пришлось залечь. Казалось, что нет такой силы, способной вновь поднять их в атаку. И тогда Алябьев поднялся в полный рост и так ядрёно и забористо выразился в адрес красных, дескать, господа, так ведь, не ровен час, они нас и убить могут, что корниловцы взорвались хохотом и на этой волне в едином порыве пошли в атаку, выбив большевиков из селения. Ту краткую речь Сергея Сергеевича, смысл которой я вам сейчас передал в очень вежливых выражениях, его сослуживцы ещё не раз вспоминали, и скоро она обросла такими шедеврами из лексикона русского языка, что стала легендарной. За тот случай полковник Невелев, командовавший взводом, где служил Алябьев (а надо заметить, что в тот период полковники, командовавшие взводами, состоящими из одних только офицеров, были не редкостью), подарил Сергею Сергеевичу златоустовскую шашку в серебре. Завидная была шашечка, такой только генералам владеть, но владеть ей Алябьеву долго не пришлось: через три дня его ранило, и когда он очнулся в полевом лазарете, то подарок полковника Невелева бесследно исчез. Видимо, эта шашка оказалась платой тому, кто тогда подобрал его на поле боя и доставил в тот самый лазарет. Что же, мародёрство на войне – дело житейское. Шашку, конечно же, для порядка поискали, но так и не нашли. Да и не дурак был тот, кто эту шашку прикарманил, чтобы ей хвастаться. За такие паскудные дела к стенке сразу бы поставили.

Ну, да это к слову…

Спустя полчаса Алябьев выпытал из человека Тетерина всё, что хотел узнать и свернул беседу, сухо дав понять, что более его ничего не интересует. Напрасно господин Леру, затрагивая довольно интересные темы, пытался ещё раз разговорить Сергея Сергеевича – тот отгородился будто стеной, и на очередной вопрос, касавшийся их путешествия, ответил:

– Не волнуйтесь. У нас, где нужно, не окажется тесно, а где не нужно – широко, – а потом вынул справочник по Ярославлю и демонстративно углубился в чтение.

Чёрный дым вылетал из паровозной трубы в белое сентябрьское небо. Его густая струя срезалась встречным потоком воздуха, и он уже размытым серым шлейфом стелился над составом. Мощный паровоз шипяще пыхтел, летел, торопился, и без натуги тащил за собой синие уютные вагоны. За прямоугольным окном пробегали дорожные пейзажи, набирающие краски жёлтой осени. И ещё проносилась жизнь, увы, такая короткая, за которую, как правило, никогда не успеваешь сделать всё то, что хотел…

Французско-бельгийская граница пропустила господ Леру, Галлона и Базена как редкая гребёнка вшей. За несколько километров до пограничного контрольно-пропускного пункта поезд резко сбавил ход.

– Идёмте за мной, господа! Скорее! – распорядился Леру, подхватывая свой саквояж.

Кондуктор любезно открыл мужчинам двери вагона. Они соскочили с медленно идущего состава и углубились в низкий лесок. Через четверть часа они вышли на дорогу. Тут их ждал автомобиль. У его водителя были такие богатые усищи, что им бы при жизни позавидовал сам эрцгерцог Фердинанд. Водитель приветствовал мсье Леру как старого знакомого, тронув пальцем козырёк кепи:

– Здравствуй, Пьер! – и поздоровался с его спутниками: – Здравствуйте, господа.

– Здравствуй, Ланс, – ответил Леру в том же приятельском тоне.

– Пьер, ты как всегда минута в минуту, – заметил Ланс, заводя автомобиль.

Он привёз троицу на околицу маленькой французской деревни и, выйдя из авто, позвал Леру, Галлона и Базена за собой. Они гуськом прошли огородами до лесополосы, миновали её и оказались на кромке узкого влажного поля. Тут им неожиданно встретился скучающего вида пограничник. За ним послушно шли две тучные жующие коровы, но ни усатый Ланс, ни Пьер Леру на появление стража границы никак не отреагировали.

– Здравствуй, Матис, – сказал пограничнику Ланс, вновь тронув пальцем козырёк кепи.

– Здравствуй, Ланс, – козырнул в ответ тот, потом улыбнулся, подмигнул Пьеру Леру и окинул взглядом его товарищей по поездке, но не более.

– Это шурин Ланса, – пояснил Алябьеву Леру, когда они разошлись. – А это поле в аренде у его двоюродного брата. Матис предпочитает пасти своих коров на здешней бельгийской травке. Говорит, что она тут жирнее.

– Мы уже в Бельгии? – не удержался от вопроса Алябьев, невольно подумав: «Разве что не строевым шагом идём, разве что не под барабанный бой!»

Леру кивнул. Мужчины пересекли поле, прошли высоким кустарником и вновь вышли на дорогу, опять же к автомобилю с шофёром – сухим крепким дядькой. Он так же дружески поздоровался с Лансом и Пьером Леру, и вежливо приветствовал Алябьева и Дюрана. Этого водителя звали Этан. Ланс попрощался и ушёл домой, во Францию, а Этан отвёз Леру и его компаньонов теперь уже в бельгийскую деревню. В белом домике под коричневой черепицей гостям было предложено красное сухое вино, холодная ветчина и душистый сыр с хлебом.

– Советую хорошенько подкрепиться, – посоветовал Леру Сергею Сергеевичу. – Бельгия, конечно же, не Россия – страна маленькая, но дорога будет длинной, со всеми её прелестями, как в прямом, так и в переносном смысле. Поверьте мне на слово: пока Этан довезёт вас до границы с Германией, вы с приятелем задницы отсидите. – Он замолчал, видимо, ожидая от Алябьева вопроса о том, куда же направится он сам, но тот молчал, и тогда Леру, верно поощряя его нелюбопытство, сам же и ответил: – А я переночую здесь у своей давнейшей знакомой и завтра утром в Брюссель… – и, вновь помолчав, заметил: – В Бельгии все дороги ведут в Брюссель. Удачи вам, господа!

После того, как он ушёл в тёмнеющий вечер, Алябьев улучил момент и шепнул Дюрану:

– Не удивлюсь, если он окажется в России раньше нас и будет за нами присматривать.

– Я тоже не удивлюсь, мсье, – улыбнулся Тибо. – Я заглянул к нему в саквояж. Там полный набор для дальней дороги, как и у нас.

– Это когда же вы успели, Тибо? – удивился Алябьев.

– Человек предполагает, а Бог располагает, – с кротостью монаха ответил ушлый француз, приложив руку груди и смиренно склонив голову.

В общем, напарником у Алябьева был ещё тот шар квадратный!

Вскоре Этан, Сергей Сергеевич и Тибо выехали. Ночная дорога, действительно, оказалась длинной, в тягучей смеси полудрёмы и сна. Солнечным утром автомобиль остановился у одиноко стоящего белого домика с двумя былыми сараями, окруженных забором из серого камня времён короля де Шокье, не меньше. У этого бугристого забора столетней давности приехавших мужчин встретил человек по имени Арни – так его, приветствуя, назвал Этан. Арни передал Алябьева и Дюрана своей дочери Хлое – некрасивой костистой девушке лет двадцати, но в глазах её было столько теплоты и доброжелательности, что нельзя было не заметить это. Она пригласила Сергея Сергеевича и Тибо в дом, выставила на стол бутылку вина, овощи, двух жареных цыплят и убежала помогать отцу, который вместе с Этаном, как увидели в окно Алябьев и Дюран, стал грузить в автомобиль Этана какие-то ящики, по всей видимости, со спиртным – не возвращаться же назад порожняком? Погрузив эти ящики и попрощавшись с Этаном, отец и дочь вернулись в дом.

Арни вынул из кармана часы-луковицу, взглянул на циферблат и сказал:

– Пойдёте через полчаса. Хлоя вас проведёт.

Через полчаса Хлоя чуть ли не взяла Алябьева и Дюрана за руки, и повела их в Германию как будто первоклассников в гимназию, утирая на ходу сопельки.

– Осторожнее, господа, не поскользнитесь, – говорила им девушка, когда они спускались с высокой горки. – Здесь в этот час от росы трава всегда бывает очень скользкая.

– Аккуратнее, господа, не упадите в воду. Здесь вода очень холодная, – предупреждала она мужчин, когда они переходили по узкой провисшей доске какой-то чахлый ручеёк.

– Не оцарапайтесь, господа, – снова предостерегала Хлоя, ведя компаньонов через полоску елового леса и мимо покосившихся столбиков с оборванной ржавой колючей проволокой.

Хлоя привела Алябьева и Дюрана к белому домику, похожему на тот, где она жила вместе с отцом. Домик тоже одиноко стоял в окружении полуразвалившегося каменного забора и разросшихся кустов. Его двери были не заперты, он пустовал, внутри – единственная лавка и круглый стол, на нём подсвечник с оплывшим огарком свечи.

– Вот и Германия, – сказала девушка. – Подождём здесь.

Скоро к дому подкатил серый автомобиль. За рулём сидел белобрысый молодой человек.

– Принимай гостей, Людвиг, – сказала ему Хлоя по-немецки, помахала Алябьеву и Дюрану рукой и не спеша пошла восвояси.

– Добрый день, господа. Прошу вас сидеть! – сказал немец на плохом французском языке, предлагая компаньонам занять места в машине.

С полчаса они тащились по едва видимой дороге, тянувшейся среди леса и полей, а потом автомобиль выскочил на хорошо укатанную трассу, набрал скорость и погнал. Затем был город Кёльн. Отсюда начался маршрут к границе Польши. Остановив у вокзала автомобиль, Людвиг напомнил своим пассажирам, где его искать, когда они надумают возвратиться в Бельгию, «стрельнул» на прощание сигарету и укатил вглубь города по каменной мостовой.

Дальше Сергей Сергеевич и Тибо поехали поездом – никакой романтики!

Конечным пунктом этого путешествия был провинциальный городок Швибус. Следуя инструкции господина Тетерина, Алябьев и Дюран, теперь уже герр Блюммер и герр Верн, пришли на улицу Ткачей – недаром в городке обосновались суконные фабрики фирмы «Ридлер и сыновья», и нашли здесь маленький кабачок «Полная кружка». Посетителей в этом кнайпе обслуживал сам хозяин – Фриц Штольц, его супруга и долговязый сын.

Сергей Сергеевич сказал Штольцу пароль:

– Господин Тетерин велел кланяться господину Вольфу.

– До нас дошли слухи, что господин Тетерин болен, – отозвался Фриц, прищурив глаз.

– Слухи – есть слухи. Он совершенно здоров, – тоже прижмуря глаз, закончил Алябьев.

Хозяин кабачка кликнул сына и шепнул ему на ухо, после чего его долговязый отпрыск куда-то убежал, а Штольц принёс своим визитёрам по две кружки пива и тарелку со свиными сосисками, сопроводив их стандартно-щедрой фразой: «За счёт заведения». К тому времени, когда кружки и тарелка опустели, сын Штольца вернулся, тоже пошептал папеньке на ушко, и тот уже доверительно доложил Алябьеву:

– Господа, на улице вас ждёт машина. Счастливого пути!

И снова была автомобильная поездка, надо сказать, не короткая. Её можно было назвать «По закоулкам германских ландшафтов». Теперь Сергея Сергеевича и Тибо сопровождали два проводника. Один из них то и дело ругал некого Войцеха, обзывая его «грязной польской свиньёй» и «жадным вонючим жидом». Наконец, первый проводник, бывший за рулём авто, не выдержал и одёрнул своего приятеля, дескать, какой-нибудь час-полтора нас не устроит, на что ругатель Войцеха возразил ему:

– Герхард! Если бы только время, но ещё и деньги?! И всё из-за этого жадного жида!

Наконец, они прибыли к месту перехода. Это был лесной массив, разделённый «рвом» – канавой, перешагнуть можно. За ней находился «вал» – не выше бруствера окопа, и за ним чёрные столбы с редкой колючей проволокой. Со стороны «рва» стояли два германских пограничника, а за «колючкой» – два польских, и за ними снова лес. Внешне пограничники выглядели спокойными, но Алябьев кожей почувствовал: нервничают служивые.

– Быстрее, господа! – германец нетерпеливо махнул рукой и тут же обратился к ругателю Войцеха, ведущего за собой Алябьева и Дюрана: – Ну что? Принёс?

– Идите! Идите! – проводник поторопил ведомых, пропуская их вперёд.

– Шибцей, панове! Шибцей! – тоже поторопил их первый польский пограничник, стоящий у самой проволоки, и услужливо приподнял среднюю нитку игольчатой «колючки» рукой.

Сергей Сергеевич перешагнул «ров», «вал» и прошмыгнул под проволоку, Тибо следом. Второй польский пограничник позвал их за собой. Алябьев украдкой обернулся: немецкий ругатель некого польского Войцеха передал своему соотечественнику два бумажных пакета. Тот, в свою очередь, перекинул один из пакетов польскому пограничнику.

«Грубо! – подумал Алябьев. – Тут, пожалуй, у мсье Тетерина самый слабый и ненадёжный «коридор». Но, так или иначе, а Германия не отстала от Бельгии и Франции и так же вежливо и быстро пропустила компаньонов в Польшу. Та тоже не возражала, закрыв глаза на панов-нелегалов. Правда, на её территории, после того как пограничник вывел Алябьева и Дюрана из леса, их встретил не современный автомобиль, как всё это время ранее было, а гужевая повозка, запряжённая парой сивых лошадей. Опять нудно ехали, опять никакой романтики, опять рассказать не о чем. И вот снова железнодорожная станция, и ожидание поезда, и румяные пироги с куриной требухой, купленные у местной торговки, и хлебный хмельной квас, шибающий в нос, и дощатый туалет, куда потом принудило зайти.

– Однако хорошо заплачено за наши переходы, мсье! – резюмировал тогда Дюран.

– Более чем хорошо, Тибо, – согласился с ним Алябьев. – Если я доживу до того возраста, когда старики сочиняют мемуары, то обязательно напишу, как мы с вами путешествовали.

– Книжечку свою мне подарите, мсье? С вашей подписью?

– Инскрипт? Вам, Тибо, обязательно самый оригинальный. В углу титульной страницы – с витиеватым вензелем или каллиграфическим автографом. Как индивидуальную связь с вами, как феномен книжной культуры, литературный быт и аутентичность своей эпохи, как…

– Мсье! – хихикнув, перебил Тибо: – Вам пироги, случаем, не с гашишем попались?

Сергей Сергеевич сдержанно хмыкнул и обещал:

– Подпишу так: «Мсье Дюрану от мсье Алябьева». Годится?

– Годится! А то завернули – инскрипт какой-то!

Польшу, как и предыдущую Германию, они миновали на поезде. И вновь не романтично, и вновь не художественно, будто рутина железнодорожного кондуктора, который много лет подряд тупо колесит по одному и тому же маршруту из пункта «А» в пункт «Б» и обратно, безнадёжно мечтая когда-нибудь побывать в пункте «Я». Да что там в «Я», хотя бы в «В»…

Лишь однажды Дюран попросил Алябьева:

– Мсье, поговорите со мной. Намолчался я уже, и ещё намолчусь. И обращайтесь ко мне проще, – предложил он. – Я всё-таки простой грузчик Зыбин, а то от вашей вежливости я чувствую себя минимум как шевалье, что мне совсем непривычно.

– Хорошо. Тогда и ты обращайся ко мне проще. Я тоже простой механик Манин.

– О нет, мсье! Механик – это механик! Это не грузчик. Вы меня балуете!

– Нисколько. – Сергей Сергеевич помолчал и сказал откровенно: – В этой опасной поездке мне нужен не напарник, а друг. Впрочем, почему только в поездке? Навсегда. И как друг, Тибо, ты мне подходишь. Я предлагаю тебе свою дружбу: честную и надёжную.

– Вы опять оказывает мне доверие, мсье. Но, чёрт меня возьми! Я не хочу отказываться от вашего предложения и принимаю его! Если честно, то у меня никогда не было друзей, разве что мои родные братья и сестра. Но, мсье, как я вам уже рассказывал, Герена, Дане и моей маленькой немой Сибиль уже нет в живых. Остался один Ален. Он, кстати, охарактеризовал меня шпионам господина Тетерина самым наилучшим образом. Помните, я говорил вам, что мои ребята меня подстрахуют?

– Так значит, Тетерин тебя всё-таки проверял?

– Как же! – засмеялся Тибо и рассказал, что на следующее утро, как они накануне и договаривались, он пошёл на работу в мебельный магазин. Трудился там, разгружая мебель с грузовика, не покладая рук и своего горба. К обеду он заметил: в припаркованном на улице автомобиле сидят двое и наблюдают за ним. Потом один из наблюдателей покинул авто, подошёл к нему и спросил: «Мсье, где я могу найти хозяина этого магазина?» Он пожал плечами, достал блокнот, где у него, как и у каждого немого были записаны разные слова и фразы, нужные для общения, и показал ему запись: «Я – немой, но слышу». Наблюдатель покивал, мол, понял, а потом дал ему пятьсот франков и сказал: «Это вам просил передать ваш друг». Он опять пожал плечами, мол, какой друг? и написал в блокноте: «Не нужно. Я у друзей денег не беру». Тогда наблюдатель ему предложил: «Хорошо, возьмите у меня». Он вновь отказался и написал: «Я вас не знаю. Кроме того, не люблю быть должником», потом убирал блокнот и вновь взялся за разгрузку мебели. Наблюдатель вернулся в автомобиль, тот постоял ещё некоторое время и потом уехал.

– Больше я этих двоих не видел, – продолжал Тибо, – однако одного мальчишку они для наблюдения всё-таки оставили. Он крутился у магазина вплоть до того дня, когда Тетерин назначил нам встречу на кладбище. Теперь о моём старшем брате: он поселился в комнатке напротив моей. Вечером этого же дня, когда те двое «пасли» меня у магазина, Ален мне доложил: «В твоё отсутствие приходили два мужчины, спрашивали о тебе у соседей и у меня в том числе. Я расписал тебя в лучшем виде: живёт здесь недавно, немой, скромный, пока ничего плохого за ним не заметили». Так что я вас не подвёл, мсье. И впредь буду стараться не подводить – обещаю вам взаимную дружбу.