Журнал «Юность» №06/2022

Родился в 1948 году в г. Горьком. Окончил политехнический институт по специальности «радиоинженер». Автор пятнадцати книг стихов и прозы.

Член Союза писателей России. С 2011-го – член ПЕН-клуба. Главный редактор журнала «Нижний Новгород». Указом Президента РФ награжден медалью Пушкина.

Дом без хозяина

Она всегда бросалась в глаза, обрывистая гора на въезде в Деревню – даже когда на вершине ее и не стоял этот новый деревянный домик-пряник с башенками, эркерами, верандами и мезонинами. Все подступы к горе со стороны деревенской улицы и спуска, ведущего к Реке, густо заросли орешником, сиренью и бузиной, и обрывистый склон ее казался неприступным. Надо было задирать голову, чтобы оценить это непонятное для средней полосы чудо природы: вершина глиняной стены была прихотливо украшена переплетением обнаженных торчащих корней тринадцати вековых лиственниц, стоящих по краям площадки, венчающей гору.

Говорят, когда-то этих лиственниц там стояло двадцать, но – что выжило, то выжило. А лиственницы были гигантскими: у основания ствол в полтора обхвата, и стволы у всех деревьев были не обычные, а кривые какие-то, с непонятным переплетением сучьев и ветвей.

На просторную площадку величиной с футбольное поле, венчающую гору, без труда можно попасть из Деревни, поднявшись небольшим проулком, что сразу за магазином, и мимо школы. Когда-то, до революции, еще в девятнадцатом веке, стояла на этой площадке очень солидная барская усадьба, а может, и купеческая: у широкого крыльца отдыхали два лежащих льва, скорее всего, деревянные и под белый мрамор масляной краской покрашенные, а от крыльца в разные стороны шли крытые колоннады для прогулок. Интересно, что в районном краеведческом музее есть фотографии этого помещичьего дома, а вот кто его построил – не знают. Называют местные старожилы три или четыре фамилии тех владельцев, что в разное время жили в нем, а кто построил – непонятно!

В двадцатые годы дом сгорел, а на месте фундамента только полынь да крапива росли почти век. Деревенские называли это место «на горке». Вид отсюда открывался на дали лесные и заречные замечательный. В советские времена молодежь собиралась тут на вечерние посиделки с песнями и танцами да деревенская общественность два-три раза в год, чтобы отметить какое-то важное событие: чью-нибудь свадьбу, Первое мая или окончание уборочной.

В девяностые годы появились в стране новые русские, которые могли позволить себе на разную чепуху миллионы потратить: были тогда такие непонятные граждане, у которых деньги большие случайно появлялись, но фантазии и ума, чтобы их в какое-нибудь дело серьезное вложить, не хватало. Вот и покупали они себе пиджаки малиновые, цепи золотые, автомобили дорогущие да строили особняки, больше похожие на замки средневековые, в которых жили вместе со своими шоферами и кухарками.

Такой, совершенно необычных очертаний трехэтажный замок, а скорее солидный финский домик с башенками, балконами и верандами застекленными, вырос после заката советской власти и «на горке». Водопровод и газоснабжение в Деревне присутствуют. В огромном забетонированном подвале располагались генератор для автономного электропитания на случай отключения, пульт для регулировки отопительной системы, складские помещения и холодильная камера почти промышленных объемов. На участке также стояли гостевой домик на три спальни, баня, в которой тоже можно было не худо целой семье проживать, и избушка для сторожа. Гараж на две машины примыкал к непосредственно к главному дому.

Пока это чудо архитектуры строилось, некоторым жителям Деревни удалось неплохо подзаработать: и плотниками, и бетонщиками, и землекопами, и сторожами устраивались они на объект. Нового хозяина домика-пряника в Деревне видели всего несколько раз за три года, что велось строительство. А потом вдруг все как-то внезапно умерло, и даже разговоры про этот удивительный для Деревни проект сошли на нет: будто и не было ничего. В девяностые годы случалось так: и проекты многие незаметно умирали, и люди непонятно куда и как пропадали, будто и не было их.

Прошли и год, и два, и три. Стала уже уверенно зарастать вишняком и кустарником площадка на горке. Так бы и канул в небытие этот новый недостроенный деревянный замок вместе с дворовыми постройками, если бы не бдительные работники районного БТИ: выяснили они, что участок этот замечательный с некоторых пор стал принадлежать уважаемому господину Зеленцову Адольфу Николаевичу, банкиру, бизнесмену, а в недавнем прошлом еще и депутату законодательного собрания области. В общем, статус у него был так высок, что и губернатор не каждый день решался его беспокоить – что уж говорить про районное начальство. Стопроцентный олигарх, если под этим термином понимать сращивание власти и капитала. А вот девчонки из сельского БТИ по простоте душевной могут и президенту Путину письмо написать, и у Господа Бога что-то уж совсем простенькое попросить, стоя на молитве в храме.

Инспектор районного БТИ, некая Елена Николаевна, подключив все свои связи и возможности, добралась до легендарного и загадочного Адольфа Николаевича и расписала ему со всею настойчивостью необходимость приехать в район и лично убедиться в существовании у него уникальной недвижимости в виде шикарного замка на горе. Невероятно, но Зеленцов согласился приехать на обследование своего собственного объекта, о существовании которого до того момента и не подозревал. Так же как он не знал и того, сколько у него бензоколонок в США и Чехии и какие кирпичные заводы принадлежат ему в Саратовской или Челябинской области. Такие семечки он не мог держать в памяти. Он рулил совсем другими по масштабам проектами, но рассказ о замке на берегу реки его заинтересовал.

Олигарх Адольф Николаевич был карикатурно выразителен внешне: и крупен, и кудряв, и энергичен. Он приехал на трех машинах, предварительно выяснив, что этот клочок земли в пару гектаров за околицей деревни и на берегу реки вместе с недостроенным коттеджем достался ему после раздела какой-то обанкротившейся фирмы, учредителем которой он был с самых что ни на есть незапамятных времен. С районным начальством общаться он побрезговал, но своих помощников за Еленой Николаевной в район послал.

Приехали с ним для осмотра объекта и охранники, и бухгалтеры, и землемеры, и архитекторы – а впрочем, точно никто и не знает, зачем такие компании собираются для незначительных и, в принципе, не деловых поездок. Может, планировали шашлыков на природе поесть или в бане попариться, но не получилось – не понравился олигарху домик-пряник на берегу реки. Река понравилась, заречные лесные дали понравились, лиственницы столетние понравились, а коттедж не понравился: что же это – даже бассейна нет. Он недолго раздумывал, а подозвал к себе своих помощников Егора Тимофеевича и Анну Евлампиевну.

– Друзья мои, – заявил он, – я все решил! Этот сарай и этот участок надо привести в божеский вид: без фанатизма, но и чтобы не стыдно было за фамилию Зеленцов. Наймите бригаду хорошую, и чтобы через месяц все было аккуратно и добротно сделано. Кусты выдрать, планировку под английский газон, травкой все засеять, дорожки проложить, обстановку купить, помещения в жилой вид привести. В гостевой домик поселите сторожа, какого-нибудь отставного майора, но чтобы он был еще и садовником, и электриком, и сантехником, и шофером. В общем – понимаете. Ты, Егор Тимофеевич, займешься этим. Объясняю: я хочу подарить этот домик с участком художнику Парахину Сергею Ивановичу. Помните такого? Так вот, Анна Евлампиевна, ты займешься оформлением всех документов на Парахина. Разыщешь его, свозишь сюда, а если отбрыкиваться будет, оформишь все равно – пусть и внехотячку, а хозяином пусть он будет. Я вот не знал, да вдруг и узнал. Да – и оформи это все так, чтобы и коммуналку, и аренду земли платили мы сами, чтобы он этим даже не заморачивался. Я его старый должник: он мне много лет назад царский подарок сделал, а я все это время отдариться не могу.

Такое редко бывает: чтобы мужик три раза женат был, и все три жены ему по сыну родили. Так ведь и рассказывать интересно про редкие случаи.

Я не про те варианты, когда у мужика три сына, только непонятно, кто, и когда, и зачем ему их родил. И кто отец таких мальчиков – тоже иной раз непонятно, точнее – спорно. Я про Сергея Ивановича Парахина, который три раза женат был, и все три раза любимые жены ему сыновей рожали. А он и всех жен своих продолжал нежно любить всю жизнь, и сыновьям своим был хорошим и настоящим отцом. Потому что не может считать себя мужчиной тот, кто не сумел стать отцом для своих сыновей.

Сергей Иванович Парахин был художником; художником он был настоящим, востребованным, со званиями всяческими, и с выставками персональными в Австрии, в Израиле, в США и еще много где. Были у Парахина и поклонники, и покровители, были и меценаты крутые, которые могли ему и заказ государственный на оформление чего-то серьезного организовать, и подарок сделать какой-нибудь основательный, мужской. Но и он в долгу не любил оставаться – настоящим другом для своих друзей был и обходительным кавалером для всех женщин мира.

Может, это получалось у Парахина оттого, что были у него свои очень правильные принципы жизненные, которые он сам для себя давным-давно установил и четко придерживался. Одним из таких принципов, или, может, точнее, неписаных правил, было – дружи с первыми лицами! Такое очевидное это правило – но почему-то большинство нормальных людей его не придерживаются, а точнее, не замечают важности его, притом часто из скромности или ложной порядочности. А вот старший товарищ Парахина, писатель и драматург Радинский, с которым Сергей Иванович еще в пору комсомольской юности вместе с большим десантом от ЦК комсомола умудрился съездить в творчески-туристическую поездку в США, велел ему это правило зарубить у себя на носу.

Эдик Радинский был старше Сергея Ивановича почти на пятнадцать лет, и Парахин смотрел ему в рот. Прислушавшись к мудрым советам Эдика, он сделал в Штатах два десятка рисунков сангиной и набросков карандашом американских миллиардеров, с которыми была устроена для молодежи встреча на частной загородной вилле рядом с Бостоном. А в редакции одного из нью-йоркских журналов, куда их с Радинским пригласили для интервью, ему повезло увидеться и с Жаклин Кеннеди, которая к тому времени второй раз овдовела и окончательно вернулась на родину.

Альбом с работами Парахина был спешно выпущен Издательством политической литературы сразу после приезда этой группы нашей творческой молодежи из США. Такая необычная серия портретов простых американцев из пригородов Нью-Йорка и богатейших людей мира под одной обложкой создала известность молодому Сергею Парахину.

Но настоящую славу мастера он заработал после поездки на БАМ, куда направился с группой московских молодых и модных писателей и поэтов сразу после поездки в Штаты, что называется, «даже не помывшись». Покатавшись по Сибири пару месяцев, Парахин привез с собой огромный и великолепный материал, с которым работал последующие несколько лет. Его «бамовские» выставки подтвердили, что Сергей Иванович мастер, причем уже с мировым именем. Немногие, очень немногие, даже самые талантливые и трудолюбивые мастера получают звание заслуженных художников в тридцать лет. А у Парахина в тридцать и звание, и мастерская-студия в триста квадратных метров, и ученики, и поклонники, и предложение преподавать в московской Академии художеств – все было.

Живописцы необъяснимо часто женятся на своих натурщицах. С фотографами случается такое значительно реже, хотя они тоже вроде художники. Я не знаком с официальной статистикой, но мой жизненный опыт говорит как раз об этом; есть у меня и художники знакомые, и фотографы профессиональные.

Да что там говорить: Маревна, родившаяся в глухой, богом забытой чувашской деревне, сама будучи замечательным живописцем, была и другом, и любовницей, и натурщицей десятка самых великих художников, обитавших на парижском Монпарнасе в начале двадцатого века, а великому Диего Ривере еще и ребеночка родила. Свечку я не держал, но среди сердечных привязанностей этой милой, талантливой и любвеобильной дамы были и Пикассо, и Эренбург, и Сутин, и Модильяни, и Леже, и Дали. И к чему я это вспомнил, тоже не понятно.

Юля была не первым увлечением двадцатисемилетнего художника Сергея Парахина: был у него опыт общения с женщинами. Но, будучи воспитанником детского дома, выросший без отца и без матери, не привыкший и не приученный к домашнему быту, был он равнодушен и к домашнему теплу. А потому и создавать семью по принципу создания домашнего очага он не стремился, а точнее, не торопился, понимая, что это очередная и очень большая ответственность. Только вот мимо Юли пройти он не сумел, притом не как мимо очередной замечательной цели и приманки, а как мимо впервые рационально осознанного объекта, достойного для продолжения рода. И чувство это – желание стать отцом, иметь свое продолжение в виде ребеночка – родилось в нем внезапно и впервые. Причем это чувство возникло у Парахина именно при виде этой девочки, точнее, семнадцатилетней девушки Юли. Наверное, это был первый случай в его практике, когда не он становился объектом женского интереса, а наоборот. По крайней мере, ему так показалось.

Девушка из полноценной советской семьи, Юля приехала в Город из районного центра, где проживала с папой и мамой, учиться в консерватории на вокальном отделении. Как это ни странно, но все конкурсы, собеседования и прослушивания она прошла очень уверенно и была зачислена, и даже место в общежитии ей было выделено – она обладала удивительным голосом.

Пусть и не всегда, но очень часто жизненные коллизии поджидают молодых людей, сумевших вырваться из-под родительской опеки, в совершенно удивительной форме и в самом неожиданном месте. Окунувшись во взрослый, суровый и даже жесткий мир, они попадают в различные неприятные, не просчитываемые ситуации, выбираясь из которых им приходится часто ломать собственные устоявшиеся с детства стереотипы, а часто и принципы, уложенные правильно, как кирпичик к кирпичику, в их юных, не обстуканных жизнью головах. Естественно, что независимость от родительского дома и от семейного покровительства ищется в первую очередь, прямо или косвенно, в личной материальной самодостаточности.

Юля была маленькой, худенькой и бледненькой девочкой с толстой тяжелой русой косой почти до пояса. И в фигуре ее, и в манерах, и в походке было что-то подростковое и мальчишеское, и уж совсем не пахло там абсолютно никаким девическим кокетством. Она подошла к Парахину в коридоре художественного училища, где тот вел свой курс, и очень серьезно и даже строго обратилась к нему:

– Вы ведь здесь преподаете? Помогите мне! Я ищу подработку, и мне сказали, что у вас, в художественном училище, я могла бы получать какие-то деньги, работая натурщицей.

Голова у Парахина была занята в тот момент чем-то другим, и, пытаясь переключить свое внимание на девочку, задавшую ему вопрос, он долго тормозил, пытаясь сосредоточиться. Потом еще какое-то время сомневался – а не разыгрывает ли это его кто-то из его учеников? Но через минуту он понял, что тут все без шуток и по-взрослому.

А уже через год Союз художников выделил молодой семье Парахина отдельную двухкомнатную квартиру, где поселилась Юля с сыном Романом и своей приехавшей на помощь из района мамой, тещей Сергея Ивановича. А сам Сергей продолжил существовать в своей огромной, теплой и уютной мастерской: он к такому уже привык. Так что семьи не получилось.

Просто Сергей, встречаясь раз в неделю с Юлей, аккуратно отдавал ей конвертик с деньгами. Дружить они дружили, и иногда Юля даже оставалась ночевать у Парахина в мастерской. А к сыну своему Роману Сергей оставался холоден, пока тому не исполнилось три года, когда мальчик начал говорить, спрашивать, бегать и активно изучать мир.

И вот только тогда, вполне рассудочным образом, Парахин решил, что надо несколько изменить свой образ жизни, чтобы не потерять сына, которому нормальный отец-мужчина в жизни нужен; он знал по собственному опыту, что такое безотцовщина, и делиться этим опытом ни с кем не хотел. Собрать с майской белоснежной березы банку весеннего сока, сделать из сучка липы замечательный свисток, вырезать перочинным ножиком из сосновой коры кораблик и пустить его по озеру, а можно даже по дождевой луже – все это, как и многое другое, должен впервые для сына сделать отец. И Парахин это знал, хотя у него у самого всего этого в детстве и не было.

Как-то мягко, с нарастающим безразличием, долго расходились Парахин с Юлей и все не могли развестись. Но сын оставался всегда важным центром притяжения, особенно когда он стал чуть постарше. Раз в неделю, а то так и раз в месяц забирал его Сергей на день – на два и уезжал то в Суздаль, то в Городец на какие-то странные экскурсии, а то так в лес за грибами, а иногда и на рыбалку. Главным было общение. В то же время у Юли появился новый вздыхатель. Это было очень естественно в ее положении безмужней жены. Парахин даже обрадовался такому факту, потому что грыз его иногда червячок виноватости, казалось ему, что он в чем-то обделил Юлю, недодал ей чего-то существенного, в то время как она дала ему все что могла.

А тут и его срок во второй раз жениться, видно, подошел: умер от сердечной недостаточности его старший товарищ, а в чем-то и учитель, Котов, прекрасный художник, специалист по мозаике, лет на тридцать старше Сергея он был. Выполнял он со своей супругой Светланой, ровесницей Парахина, тоже хорошей мозаисткой, большую работу по оформлению зала ожидания железнодорожного вокзала. Так на вокзале за работой и умер – сердце остановилось. Хоронили художника широко, всем городом, уважаемый человек был, а потом еще неделю в мастерских поминали его всем обществом артистически-художественным.

Многие семейные пары образуются по принципу общих профессиональных интересов. Особенно часто это можно встречать в среде врачей и артистов. Хотя и другие области человеческой деятельности способствуют созданию хороших семейных пар. Так вот семья Котова была построена по принципу профессиональному.

Работу над мозаичным панно на вокзале надо было завершать, но то, что не справится с заказом Светлана одна, было очевидно. Вот так принял Парахин на себя в наследство незаконченную огромную мозаику и разбитую горем молодую вдову.

Работу они вместе выполнили. Утешил Парахин и вдову, а вскоре у них образовался сынишка Володя, симпатичный малыш. Только не интересны нормальному мужчине все эти маленькие детишки, пока они не начинают лопотать и спрашивать про что-то умное у родителей. А потому ушел Парахин и от Светланы к себе в мастерскую, как домой.

А уж кто подсунул ему третью жену, а точнее, и не жену, а уже просто очередную мамашу, и не знаю. Хотя для художника женская натура – не проблема: многие глупенькие девчонки не просто соглашаются, а набиваются и напрашиваются попозировать хорошему художнику. А что – и портрет с твоей недолгой юной красотой в вечность может занырнуть, и всегда будет возможность похвастаться перед подружками, что позировала такому знаменитому художнику, как Парахин.

Только от таких вот позирований и становятся часто папашами художники и фотографы. Новую мамашу звали Леной, а мальчишку назвали Ленькой. Но если с Романом Парахин уже мог ездить на рыбалку, а с Володей пока что только раскрашивать картинки, то Леньке еще несколько лет надо было ждать внимания своего папаши, который пока что уделял его только молодой мамаше, финансируя все ее потребности и забавы.

А к сорока годам Парахин стал действительно знаменитостью, и побывал он во многих городах и странах с творческими командировками: Париже, Лондоне, Индии, Японии. У него появился свой узнаваемый почерк, техника, свои любимые колера с необычными оттенками, он наконец-то научился правильно работать с белилами и стал очень настойчиво и даже навязчиво использовать мелкие бытовые детали и живые формы в виде насекомых и бабочек. Он эти элементы использовал как в портретах, которые продолжал писать для заработка, так и в жанровой и в бытовой живописи, которая, как он сам любил повторять, писалась для вечности.

Пришли девяностые с бандитами, бизнесменами, новыми русскими. Но самое интересное, что среди них появилось очень много вынырнувших непонятно откуда молодых людей, совмещавших в себе эти качества: отсутствие страха крови в откровенно разбойничьих разборках и фантастическая интуиция, а часто даже просто фарт, при совершении многомиллионных сделок. С одной стороны, сложно было обществу серьезно относиться к этой прослойке, а с другой – именно они и стали фундаментальной частью будущего общества. Очень быстро они поменяли красные клубные пиджаки и толстые золотые цепи на строгие темно-синие костюмы и галстуки «Бриони» за пятьсот долларов.