Золотые купола (сборник)

Вдовий дом

Шахтёрский посёлок… Двухэтажный, бревенчатый дом на два подъезда… Он был до того старый, что уже по документам нигде и не числился вовсе, а значился уже снесённым. И, тем не менее, в нём всё ещё живут люди. До них нет никому дела. И соответствующие организации, согласно документам, дома в упор не видели.

Фундамент под ним искрошился. Верхние брёвна ещё как-то крепились, но, ткнув шилом в нижние, легко загоняешь его по самую рукоять. Сгнили. Иное бревно по стене уж довольно сильно выпирало в сторону. Окна потеряли симметрию. Дом просаживался каждый год, и обитателям его приходилось каждым летом мазать щели и подрубать перекосы после усадки, после чего удовлетворяться вновь ладно входящими в косяки дверьми. Дом стонал. Живущие в нём нередко слышали, как вдруг где-то в стенах что-то скрипело и потрескивало, словно старый человек ворочался в неудобстве – кряхтел, кряхтел, устроился поудобней и притих в сладкой истоме.

В былые времена он был построен совсем не в поселке – дом стоял в другом месте, неподалёку от шахты. Удобства! Вышел за порог, прошёл сто метров, и ты на работе. Потом место, где он стоял, попало в зону обрушения. Раскатали по брёвнышкам и перенесли в посёлок рядом, что в двух километрах от шахты. Теперь тут стоит. Дожидается, когда его черёд подойдёт век свой заканчивать. Давно уже его время прошло. Да и, опять же, как уже сказано, никому не было до него дела.

Перед домом скамья. Две пожилые женщины, пенсионерки – Лиза и Вера. Разговаривают:

– Ноги уж совсем щёй-то покоя не дают, – жаловалась Лиза, – денно и нощно ноють, ломють, будь они не ладны. Как погода на смену, так оно совсем того… хоть волком завой.

– Танька Ползункова так же маялась со своими ногами, из дома уж не выходила, сейчас вон и в магазин ходит, – Вера махнула рукой за спину на гору. – Поднимись-ка потом до дома… Неблизко живёт, аж на самом верху… Ничего… Ходит.

– Ак это щё, щем мазала она нет-ли?

– Сабельник, говорит, пьёт, – отрицательно качала головой Вера. – Настаивает на чём-то… Говорила… Я позабыла – на чём… – Она помолчала, и добавила: – Ещё массаж каждый день сама себе делает.

Вера говорила с растяжкой, замолкала и продолжала. Казалось, что её мысли были заняты совсем другим.

В этот момент из подъезда вышла их соседка – грузная, высокая баба, подвязанная цветным платком. По обыкновению, она всегда ходила в галошах и трико. Колени на трико были вытянуты. Серая роба тесно сидела на ней, растягиваясь на пуговицах в грудях. В одной руке её было ведро. Грузно шагая, соседка шла мимо. Она считалась старшей посёлка, но в посёлке таковой её никто не считал, кроме, пожалуй, только её самой. То была крикливая, взбалмошная баба, сующая свой нос везде, где только можно было. Она сначала остановилась напротив соседок, затем повернулась всем телом к ним и только после этого заговорила:

– Вчерась вон, твой внук за моим сараем… – тут она вдруг замолчала и неожиданно начала с другого: – Слышу, чтой-то чиркает за сараем, выхожу, глядь – спичками чиркает, паршивец этакий, прикуривает. Ну, я ему и показала, как курить. Мал ещё, соску-то сосать. Взяла палку и погнала его, – махала она кулаком. – Пожжет же сараи! У меня ж скотина там. Ты, Вера, коль приваживаешь их, так уж будь, милая моя, посматривай за ними, – с недовольством в приказном тоне говорила она.

Вера брезгливо пожала плечами и тоном на тон отвечала:

– Ты, Наталья, за своим сыном лучше посматривай. Не ровен час, скорее твой нас сожжет, чем мой. Твой вечно пьяный да с сигаретой, диван вон у него уже горел. Тушили…

И указкой тут не ходи, без тебя разберёмся. Не твоё это дело, – бросила она оскорблено.

Лиза помалкивала.

– Как это не моё! – возмутилась она, делая шаг вперёд. – Очень даже моё. Меня старшей посёлка выбрали. И если что не так…

Когда старшего посёлком выбирали – никто не захотел им быть. Кому это нужно – суетиться, что-то делать. Ей это общественное поручение тогда с облегчением спихнули. А она-то рада-радёшенька – при должности, начальствовать доверили!

– Иди давай, Наталья, – перебила она её, – слушать тебя смешно: старшая посёлка… если что не так… да кто тебя слушает! Толк-то от тебя какой? Крик один…

Старшая посёлка захлебнулась возмущением.

– Куда иди, куда иди?! – не унималась она. – Вот ты послушай меня! – навязывалась она.

– Иди давай, коровам хвосты крути. Ими командуй! – отмахнулась Вера. – Даже говорить с тобой не хочу.

И, не желая дальше вести разговор, отвернулась.

Старшая посёлком ещё несколько минут пыталась разговорить Веру, но её никто не слушал. Вера нарочито разговаривала с Лизой и не обращала на неё внимания. Будто её рядом и вовсе не было. Это ещё больше раздражало крикливую поселковую главу. Через какое-то время ей это надоело. Недовольно размахивая свободной рукой, она пошагала к сараям.

– Вот же баба, – уже в спину уходящей скандалистке взорвалась Вера, когда её уже не было слышно, – ни стыда, ни совести. Сколько лет знаю её, ни разу без претензий мимо не ходила. Хоть бы раз у кого здоровьем поинтересовалась.

– Ваську своего в гроб загнала, – вставила Лиза.

– У-у-у! – протянула Вера. – Жил, она из него из живого тянула – дай Бог. Васька бедный покоя не знал. Худющай-то был, сухостойный… довела! В могиле только, наверное, с облегчением вздохнул.

– Ага-ага, – энергично кивала бабка Лиза, – сверлила его денно и нощно.

Они помолчали.

– Гляди-ко, от ведь, и Вадима Роза на днях схоронила, – в сердцах вздыхала Лиза.

– Вот же мужик был! Без работы не мог, всю пенсию работал, плотничал, – с уважением отмечала Вера. – Вон, какую детскую площадку сделал и беседку.

– Пока силы были, всё щёй-то мастерил, – согласно кивала Лиза, – от ведь – рак-то, ак косой скосил. Три месяца тому назад ещё ходил.

– Жизнь не бесконечна. Все там будем, – отвечала Вера. – Он же был шахтёр. Их Бог рано подбирает. Сколь лет под землёй… Семьдесят ему было, – она качала головой, с чем-то своим соглашаясь. – Оно ж немало… Мой вон Николай – тоже в шахте… Моложе был. Раньше ушёл.

– Ак, смотри-ка, никого уж из отцов в доме-то и не пооставалось! – вдруг воскликнула открытием Лиза. – Сыновья одни. Витька вон только, Танькин мужик, самый старший, так и тот ещё не на пенсии. За пятьдесят ему только-то, старше никого нет уж.

– Так и молодёжи кот наплакал. Сашка, мой Серёжка, и вот, две квартиры квартиранты снимают. Ещё Светкин муж. Так квартиранты не в счёт. Сегодня они здесь, завтра нет. Не жители дома. Вот и считай – трое только. Остальные вдовы. Все мужиков пережили. Сколько ж нас? У-у-у! – протянула Вера. – Семь баб на двенадцать квартир. Помниться раньше – при мужиках да компаниями… По вечерам у дома… Соберёмся… ребятня в игры играет, мужики в карты или домино… одной семьёй жили. Были времена.

Мечтательно закатила она глаза к небу.

– Сядем за стол, до темноты в лото бочонки трясём, выкрикиваем.

– Уточки, дед, барабанные палочки! – в молодецком восторге воскликнула Лиза.

– Теперь уж даже и столов-то нет, те посгнивали, новые не ставят… Никому не нужно.

Две женщины сидели и улыбались. Перед ними как наяву всплывали счастливые дни былых времён. Они молчали и улыбались, провалившись в прошлое… Вспоминали… Вера вспоминала Николая. Лиза – Фёдора. И их охватило такое глубокое счастье тех прекрасных дней, что и сами не поняли, сколько они так просидели… Доброе воспоминание на старости – счастье. И они были счастливы.

Лиза вспомнила, как она впервые увидела Фёдора. Ей было только семнадцать. Он пришёл с армии. Моряк. Брюки клёш. Бескозырка. Грудь колесом. Девчонки с намерением на пути становились. Прохода не давали. Вечерами его гитару на весь посёлок слыхать. Запоёт… Заиграет… Так тут девки совсем головы теряли. Лиза скромно, всегда в сторонке была… Её выбрал. Так всю жизнь и прожили.

…Николай долго Веры добивался. Цветы на подоконник клал по ночам. Заберётся по водосточной трубе к окну на третьем этаже в общежитии, положит и – обратно. Вера месяц не могла понять: от кого цветы. На него не думала. Не был он шебутным и хулиганистым. Нравился он ей, но уж тихоня какой-то был. А, как узнала, что его рук это дело, так и сдалась…

Сидели две женщины и обе чему-то улыбались. Счастливые…

Лиза первая как опомнилась, глубоко и с чувствам вздохнула. На глазах её блестели капельки влаги.

– К Ползунковой-то надо сходить, – вытерла она краем платка глаза и стала потирать ладонями колени. – Правду говоришь, давеча я её в магазине видела. Может, доброе что посоветует…

Солнце уже стояло во второй половине дня. В такое время оно заходило за соседний дом. Они оказались в тени. Стало прохладно.

Женщины встрепенулись.

– Пойдём давай, время уже, – говорила Вера. – Скоро Серёжка с работы придёт, кормить надо. Горячим. Греть пойду.

– Ага-ага, пойдём, – согласилась бабка Лиза, – и у меня Андрюшка тоже может после работы по пути заехать.

Бабки встали и не торопясь скрылись в подъезде. Открылась дверь на первом этаже. Скрипели половицы на второй этаж.

– Ты к Ползунковой-то сходи, не забудь, рецепт-то видать хороший.

– Завтра уже поутру пойду… – слышалось из чёрной глубины подъезда.

Хлопнули двери. Одна. Вторая. Наступила тишина.

Дом продолжал жить.

Золотые купола

…Бой проходил с переменным успехом. Оба спортсмена были способными ребятами; оба проводили серии ударов; оба навязывали свою тактику; и оба сталкивались с глухой защитой противника. Для Дмитрия Холодова этот боксёрский поединок значил очень много, с победой он получал первый разряд. К концу второго раунда преимуществом не мог похвастать ни один из соперников. Звучит гонг. Остался последний раунд.

– Он устал, открывается, опускает руки, лови его на прямой встречный правой, – негромко наставлял тренер.

Дмитрий, тяжело дыша, кивал головой.

– Сам что делаешь? Пол раунда руки болтались. Закрывайся, жди от него его коронный левый крюк. Если он его проведёт, считай – разряда тебе не видать, как собственных ушей.

Холодов молча кивал головой. Тренер дал ещё ряд наставлений и напоследок проговорил:

– Проигрывает тот, кто соглашается. Согласишься, что он сильнее, и ты проиграл.

Грянул гонг.

– Всё, давай, соберись! – хлопнул он его по плечу.

Дмитрий тот бой выиграл. Он встретил противника прямым правым, вовремя заметив опускающиеся руки соперника. В какой-то миг ему хватило доли секунды, чтобы присесть, резко спружинить и, опираясь на всю ступню и распрямившуюся ногу, жёстко, всей массой своего тела нанести мощнейший удар в челюсть. Соперник поплыл и через секунду рухнул на ринг. Считать было бесполезно. Дмитрий не был согласен, что соперник сильнее. Это был последний бой Холодова.

…Спустя месяц Алексей сидел в старом, потрепанном кресле в своём тренерском кабинете и курил сигареты одну за другой. Пепельница уже давно была битком набита окурками, однако ж он этого не замечал и освободить не удосуживался. Дым в комнате стоял коромыслом – впору хоть топор вешать…

Через неделю суд. Дмитрия осудят. Алексей много общался с этим детдомовским парнем. Бывало, что и в дом к себе приглашал, как бы между прочим пообедать предлагал, доставал из холодильника всё самое вкусное, то, что вряд ли мог видеть парень в детском доме. Дмитрий в такие моменты очень смущался, однако же отказать не смел. В ответ случалось и так, что тренер получал далеко не детские откровения. Алексей в такие моменты делал выводы из своих наблюдений. Ему ясно виделось, что дети, лишенные детства в нормальном понимании этого слова, как бы ни было это прискорбно, просто-напросто минуют его и рано начинают думать по-взрослому, обременённые недетским вопросом: как выживать в этом нашем эгоистичном мире с первых шагов жизни самим.

Однажды в доме Алексея, в большой комнате, в то время, пока его жена готовила ужин, они с Дмитрием, провалившись в огромные велюровые кресла, пили кофе.

– Как это странно, – говорил Дмитрий, – я у кого-то читал, что мысль материализуема, я тогда согласился с этим. Всё-таки мысль родила каменный топор, паровоз, компьютер. Но на себе я испытал эту самую материализацию впервые. Лучше даже будет сказать, впервые обратил на это внимание.

– О чём ты? – спросил Алексей, не понимая.

– О недавнем поединке, – мотнул он головой, – если бы вы мне не сказали тогда той последней фразы, я бы не выиграл бой. За два раунда меня охватило такое отчаяние и бессилие, что я готов был отдать бой, лишь бы всё быстрее закончилось. И эта мысль – не соглашаться, дала мне сил и материализовалась в первый разряд. Чёрт побери, даже самому приятно! – помотал он довольно головой. – И то – я только через несколько дней это понял.

Тренер с неподдельным вниманием смотрел на Холодова. «Немного участия, и из него выйдет достойный уважения гражданин», – думалось Алексею.

– Можно и по-другому сказать, – Дмитрий со всей своей присущей ему любознательностью с интересом уставился на тренера. Тренер продолжал: – Ошибается чаще тот, кто соглашается; реже тот, кто отстаивает свою точку зрения. В жизни ох, как часто приходиться держать удары судьбы! И поверь мне: они гораздо больнее ударов на ринге. Шрамы от них не заживают. Разве можно поверить, что чьё-то мнение – верно, даже если оно кажется правдоподобным? Кто может гарантировать его обдуманность до конца? И уж тем более глупо применять его к себе. Если уж и ошибаться, то по своей вине и велению сердца. В ответ же ошибка даст ценный опыт. Свой опыт, из шрамов, чем он и ценен.

Дмитрий с жадностью внимал каждому сказанному тренером слову. Он уже давно определил для себя в тренере редкий дар наставника, способного одним словом разрешить любую сложную ситуацию. Из каждого разговора с ним он извлекал какой-то урок – это замечал уже не в первый раз. Тренер же видел стремление юноши к познаниям и старался дать хоть толику того, что знает, чувствует и понимает сам.

– Есть ещё одно маленькое моё наблюдение, – говорил он, – которое, как мне кажется, во многом определяет жизнь честного человека. – Предав себя однажды, легко предашь потом и друга. – Он на секунду замолчал и заговорил вновь: – Если держать это в сердце, всегда помнить о них, то жизнь сама тебе протянет руку и будет во всём помогать…

…Душой прилип тренер к парню и никак не мог смириться с тем, что сейчас происходит. Своим опытом педагога и психолога Алексей чувствовал, что если и есть вина парня в чём-то, то эта вина ничтожно мала и до суда можно было бы дело не доводить. Но – кому нужен детдомовец? Кто будет разбираться? Отчаяние охватило и оттого, что он ничем не может ему помочь. Не правильно всё это, ох, как не правильно… Он воткнул сигарету в пепельницу так, что, придавив окурок, потушил огонёк большим своим пальцем. Почувствовав боль, мужчина даже не вздрогнул, только посмотрел на палец и растёр его об указательный.

Алексей дотянулся до телефона, перенёс его ближе к себе и набрал номер. Днём он никого не мог поймать на местах и дождался позднего вечера, когда бы мог позвонить на домашние телефоны. Судью он знал лично – в прошлом он тренировал её сына, и отношения с тех пор протекали определённо дружелюбно. Поговорив с ней минут двадцать, он положил трубку. Теперь он представлял себе картину яснее, но не утешительнее. Выкурив следующую сигарету, глубоко о чём-то размышляя, Алексей вновь взялся за трубку.

– Серёжа не спишь? – спросил он.

– Нет ещё, – услышал он в ответ.

– Встретиться нужно.

– Хорошо, давай завтра, часикам к двенадцати. Пообедаем где-нибудь.

– Нет, Серёга, лучше сегодня.

В трубке воцарилось продолжительное молчание.

– Что-то срочное? – наконец услышал Алексей.

– Очень.

– Хорошо, тогда приезжай, – согласился собеседник.

– Удобно домой? Поздно уже.

– Нормально, жена на дежурстве, сын, пока ты до меня доберёшься, уже десятый сон будет досматривать.

Предупредив жену, что ему ещё нужно заехать к однокласснику и чтобы она не дожидалась его, а ложилась спать, он покинул спортшколу.

Только через час он предстал перед дверью квартиры одноклассника. Звонить не стал – боялся разбудить сына, тихонько постучал; через минуту дверь открылась.

– Чего скребёшься? Я сразу и не понял: ты пришёл или мне послышалось, – пропустил он Алексея в квартиру.

– Сына разбудить боюсь.

Сергей засмеялся.

– Он без задних ног со своего футбола пришёл, сейчас хоть пушкой пали – ухом не поведёт.

– Понятно, – устало сказал Алексей, протягивая другу бутылку водки. – Собери закуски, поговорить надо.

Сергей серьёзно посмотрел на него.

– Значит, точно что-то серьёзное у тебя, раз ты с бутылём пришёл. Я даже и не припомню тебя за рюмкой.

Алексей отмахнулся:

– Айда на кухню.

Водка немного расслабила и сняла усталость.

– Я о Холодове пришёл с тобой поговорить, – спустя какое-то время объяснил причину своего к нему визита Алексей.

– Вот ты о чём, – проговорил приятель.

Какое-то время стояло молчание. Первым заговорил Сергей:

– О чём по поводу него можно со мной поговорить? – спросил он.

– Ты же историю у них преподаёшь.

– Ну и что.

– Да не знаю я что «ну и что»! – нервно бросил Алексей. – Просто, ты там, в их обстановке находишься, и вообще-то для меня важно знать: как настроена администрация детского дома перед судом? Может, слышал что-то?

Сергей усмехнулся:

– Как настроена… – он посмотрел прямо в глаза однокласснику. – Посадить настроена. В колонию для малолеток отправить настроена. Ему такие характеристики к суду приготовили – мама дорогая! Ещё вопрос, – он снова усмехнулся, – возьмут ли ещё с ними в колонию.

Сергей налил себе, затем Алексею и, не приглашая, выпил один.

– Мне тоже этот пацан нравится, что-то в нём есть, – проговорил он, – но тут ничего не поделаешь… Он же любимцу нашей директрисы Надежды руку и челюсть сломал.

– Надежда наш компас земной, – словно в забытьи проговорил Алексей, вертя полную рюмку в руке.

– А ты знаешь, кое-что я пожалуй могу сказать: он среди подростков пользуется авторитетом.

– То-то оно и хуже, – отметил Алексей, – именно таких-то любая администрация всегда и не любит.

– Я не могу понять, – задумчиво говорил Алексей, – все говорят: он сам напал на бедного парня ни с того ни с сего, сломал ему челюсть, руку, организовал сотрясение мозга. При этом нет ни одного того, кто бы это видел. И тут же все утверждают, что сделал он это ни за что, словно решил просто поразвлекаться; от нечего делать захотелось поколотить кого-то, взял и поколотил. Выставляют его в таком свете, что он не ребенок, а изувер какой-то. Я его тренирую уже три года. Он не раз бывал у меня дома. Я не верю, что это произошло ни за что. Здесь есть очень веская причина, которая могла бы оправдать его… Не может быть по-другому! – глаза подвыпившего Алексея стали поблёскивать. – Ну не верю я!

– Верь, не верь, а как директор скажет, так и будет, на то она там и поставлена.

Алексей, наконец-таки заметив в руке налитую ему уже давно водку, выпил её. Поставив пустую рюмку на стол, сказал:

– Я разговаривал с судьёй.

Сергей вскинул заинтересованный взгляд на Алексея.

– Даже при уже имеющейся судимости Холодова, если будет ходатайство со стороны администрации, дело можно будет закрыть прямо на суде. Прокурор будет не против.

Интерес Сергея сменился на удивление:

– У него уже есть судимость? В пятнадцать-то лет?! – недоумевал он.

– Да, – кивнул Алексей, – год назад, в свой день рождения, когда ему исполнилось четырнадцать, он её и заработал.

– Я не знал про это, – протянул Сергей, – я ведь совсем недавно в этой школе преподаю.

– В той судимости, мне кажется, есть и моя вина.

– Ну, ты даёшь! Ты-то здесь причём?

Одноклассник ничего не понимал. Алексей махнул рукой, не желая говорить. Понимая нежелание рассказывать, Сергей не стал настаивать, но всё же заметил:

– Не кори себя, Леха, жизнь ещё и не такие фортеля выделывает.

– Это легко говорить, когда эти, как ты говоришь, фортеля происходят с другими, – с укором сказал Алексей и тут же поправился: – Извини…

– Всё нормально, – скоро ответил Сергей.

– Я ведь почему к тебе пришёл… чувствую, есть надежда. После звонка к судье чувствую. Она же мне прямо сказала, нужна всего лишь маленькая бумаженция, и с парня снимут все обвинения. Прокурор даже не против. Если я только чувствую, то они явно что-то знают, но что именно происходит – не могу своим мелким умишком разобрать. Почему тогда если они что-то знают, ничего не делают?

– Я чем-то могу тебе помочь? – с участием спросил приятель.

– Советом, Серега, всего лишь маленьким советом. Как это ходатайство получить?

Обычная усмешка отчаяния нарисовалась на лице Сергея.

– Это одно и то же, что палить из пушки по воробьям.

– Можно собрать педсовет. У меня есть что сказать.

– Он и так до суда будет. Хотя, тебе только кажется, что ты сможешь как-то повлиять на ход событий. Надежду недолюбливают, есть такое, в то же время никто не захочет искать себе новую работу, а для переворота власти достойных личностей нет.

– Но пацан же гибнет! – воскликнул Алексей.

– Не они же.

Услышал он в ответ короткий и жестокий ответ.

– Я приду.

Сергей в ответ только пожал плечами.

Посидев какое-то время в задумчивости, Алексей хлопнул ладонями по коленям:

– Пора домой, – произнёс он.

Одноклассник с удивлением посмотрел на него.

– Думал, ты у меня останешься ночевать. Теперь же только пешком, спи здесь.

– Нет, пойду, – категорично заявил Алексей. – Всё равно не усну – ворочаться до утра… лучше прогуляюсь.

– Как знаешь, – не стал настаивать Сергей.

К удивлению всего детского дома Дмитрия Холодова, после того, как он сильно избил другого воспитанника, через день отпустили. Для всех было безответной загадкой: почему следователь не арестовала его, а мерой пресечения избрала подписку о невыезде.

Холодов на допросах молчал, как рыба. Соглашался, что избил, за что и почему не объяснял.

Следователь Тихонова была женщиной уже уважаемого возраста, всю жизнь отдала общению с преступниками. Воров, жуликов и бандитов видала-поперевидала. Рассудительность и позиция подследственного поразили её. Иногда ей казалось, что перед ней сидит не пятнадцатилетний юнец, а уже мужчина. На отвлечённые темы он давал чёткие и вразумительные ответы. Он был открыт и даже эрудирован. Однако, как только доходило до причины конфликта, тут же Холодов закрывался. На допросе он выглядел не как все преступники, дёрганые и виляющие. Он был спокоен. Молодой парень в свои пятнадцать лет спокойно идёт на вторую судимость. Впереди тюрьма, колония-малолетка… взрослые зэки ужасаются от творящегося там, от установленных порядков. А этот, как железный – сидит и ждёт приговора, даже не пытаясь хоть как-то смягчить своё положение. На то есть причина – всё больше убеждалась следователь. В деле Холодова было одно единственное светлое пятно – характеристика от его тренера из секции бокса. В остальном, по бумагам, перед ней представал хулиган, отпетый бандит и страшный злодей. На самом же деле перед собой она видела симпатичного юношу, высокого, широкоплечего, аккуратного, с голубыми глазами и открытой улыбкой. Выглядел он чуть старше своих лет. И непонятным образом что-то толкнуло её разобраться в деле поглубже. Если она ошибается, то пусть всё останется как есть, а если нет, если чутьё неспроста свербит внутри, то здесь нужно хоть как-то помочь парню. Настолько, насколько может позволить закон.

При допросе потерпевшего Сметанина она отмечала разительную разницу. Это был скользкий и изворотливый подросток. Этот тоже что-то скрывал и оттого сбрасывал всю вину на Холодова. Сбрасывал открыто, цинично, с явной целью оградить себя от чего-то. Тихонова решила покопаться в нём. Он трус и, если прижать его посильнее то, пожалуй, можно что-то от него и добиться. Трудность заключалась в том, что подростков нельзя допрашивать без родителей или его опекунов, в данном случае без представителя детского дома. Раз здесь что-то скрывается от следствия, то вполне резонно думать, что это скрывается и от воспитателей детского дома. При них он, естественно, ничего не скажет. Так ничего и не придумав, она всё-таки решила вызвать Сметанина ещё раз на второй день после случившихся событий, понадеявшись на авось, объяснив необходимостью уточнения некоторых формальностей. Его привела девчушка лет двадцати двух, по-видимому, практикантка. Тихонова затягивала допрос, делала пометки на никому не нужном листочке. Помог жаркий день и невыносимая духота. Перед приходом Сметанина следователь намерено убрала со стола вентилятор. Уже через двадцать минут у девочки на лбу собрались крупные капли пота. Она нет-нет, да помахивала перед лицом журнальчиком, кстати оказавшимся в руках.