Темная роза

Глава 5

Урсуле промыли и перевязали раны, дали вина со снотворным и уложили спать вместе с Адрианом. К ней приставили служанку, которая не должна была ни на минуту отлучаться от нее, и так, спящей, застал ее Пол.

– Можешь не беспокоиться о ней, – заверил его Джон Баттс, – она побудет у нас несколько дней, пока не окрепнет, а потом...

– Ей лучше не возвращаться в Шамблс, – добавил Джек, а Джон согласно кивнул:

– Именно об этом подумал и я – надо что-нибудь приискать для нее. Можно поселить ее у одной из ткачих, и она сможет зарабатывать на жизнь ткачеством или вышивкой. Я бы нашел ей работу в доме, но ситуация слишком деликатная – Анна ведь моя кузина...

– Я понимаю, – резко сказал Пол, – если нужны деньги...

– Не беспокойся, я позабочусь о ней, – ответил Джон.

Несмотря на предупреждение Джека, Пол вернулся домой в Морлэнд с намерением убить Анну за ее проступок. Когда он вошел в дом, его встретила непривычная тишина: такое впечатление, что слуги уснули, и в гостиной никого не было. Только в зимней гостиной он нашел Бел, которая, видимо, ждала его, чтобы утихомирить, однако не выдержала ожидания и заснула прямо на табуретке, привалившись спиной к стене. Ее голова упала на грудь, а рукоделье выпало из рук. Пол сделал Джесперу знак не шуметь и тихо вышел из гостиной. Анна, должно быть, где-то наверху.

Он поднялся по темной винтовой лестнице, ступая бесшумно по каменным ступеням, вслушиваясь в молчание. Она не спала – она ждала его. Его руки сжались – он возьмет ее за горло и будет давить, пока жизнь не покинет ее тело. Когда он открыл дверь спальни, ему послышался шорох, но комната была пуста, только простыни были наброшены небрежно, как бы второпях. Он прошел к гардеробу и откинул занавесь – она стояла за ней, в ночной рубашке, охватив себя руками и дрожа от страха.

Увидев его, она вскрикнула. Он схватил ее одной рукой, другой закрыв ей рот, и выволок из ненадежного убежища на середину комнаты. Она сопротивлялась, что-то мыча сквозь его ладонь, но он повернул ее так, чтобы держать перед собой одной рукой, а другой вытащил меч. При блеске металла она начала вопить, мотая головой из стороны в сторону, царапая его ногтями. Проскользнувший за Полом в комнату Джеспер начал повизгивать и тыкаться в него носом. Пол отшвырнул его ударом ноги и велел убираться из комнаты. Собака неохотно повиновалась.

– А ты, – приказал он Анне, – заткнись. Я не собираюсь убивать тебя мечом – меч создан для мужчин, а ты даже не женщина. – Он отшвырнул его от себя, и тот упал на кровать. «Знамение», – успел подумать он. – Я просто избавляюсь от него, чтобы не искушать себя. Ну, что ты можешь сказать в свое оправдание?

Он снова повернул ее и теперь держал за плечи на расстоянии вытянутых рук. Ее наконец свободные уста начали извергать поток упреков, просьб, оправданий и почти нечленораздельных воплей. Пол даже не старался вслушиваться в них, смотря на нее, он видел только Урсулу, избитую и окровавленную, но все же пытающуюся стоять на ногах. А это создание было всего лишь пустым местом, пустотой, смесью воздуха, жира и воды, закутанной в тряпки.

Держа ее одной рукой, он ударил ее по лицу – раз, другой, и пока он бил, голова ее беспомощно моталась из стороны в сторону. Сначала она кричала, а под конец только стонала, нечленораздельно взывая о пощаде. Ее лицо превратилось в маску из слез, пота и крови. В дверях показались слуги. Джеспер зарычал, не зная, кого атаковать – их или хозяина, и Пол, не отпуская Анны, схватил с постели меч и повернулся к ним:

– Назад, все назад. Убирайтесь вон, закройте дверь! Это вас не касается. И заберите собаку! Дверь закройте!

Им пришлось повиноваться – поучение жены было неоспоримой прерогативой мужа. Нехотя они попятились и медленно закрыли за собой дверь. Анна обвисла на его руке, не в состоянии держаться на ногах. Лицо у нее опухло от ударов, из носа и рта струилась кровь, один глаз был почти закрыт опухолью от удара, в центре которой осталась ссадина от его кольца с печатью. Слюни и кровь стекали по подбородку и впитывались в ворот ночной рубашки. Его гнев прошел, осталось только отвращение. Пол отпустил ее, и она осела на пол, превратившись в груду тряпья.

– Мне нужно было бы убить тебя, – холодно произнес он, – но ты этого не стоишь. Кроме того, я должник Джона Баттса, и мне вовсе не нужна кровная месть.

Груда белья зашевелилась, из нее показались умоляющие руки, и груда поползла к нему, ощупывая руками впереди пол. Невидящие глаза искали его, и это существо что-то бормотало. Он попытался не вслушиваться в слова, но они не могли не проникнуть в его сознание:

– Только потому, что я любила тебя, я любила тебя, любила тебя...

Пола замутило, он взял меч и вышел из спальни, закрыв за собой дверь.

Имя Урсулы так и не было упомянуто в доме. Никаких замечаний не было высказано и по поводу вида Анны на следующий день и в дальнейшем, пока с ее лица не исчезли все следы побоев, за исключением выбитого зуба. После этого Пол спал отдельно от нее и почти не разговаривал. Он вообще стал еще менее разговорчив, общаясь в основном со слугами и арендаторами, с которыми был вежлив, как всегда.

Хуже всего, по иронии судьбы, было то, что он не мог видеть Урсулу, как обычно, хотя теперь, когда их связь обнаружилась, это должно было бы стать проще. Но он не мог навещать ее в ткацкой мастерской, а где еще они могли встретиться? Только теперь он понял, как сильно зависел от их редких встреч, как он нуждался в разговоре с ней. Помня о своем долге, он только однажды или дважды попытался робко поговорить с Джеком, но это только усиливало напряжение. Его замкнутость не так-то просто было преодолеть. Он был открыт только с Урсулой, а теперь, по-видимому, он потерял и ее. Осталось лишь найти забвение.

Замок Кентдейл стоял на вершине зеленого холма, господствуя над городом Кендалом и долиной реки Кент. Здесь, в окружении как обычных стен, так и зеленых садов и служб, жить было приятно, и климат был полезный для здоровья – сухой, прохладный, место продувалось ветрами с холмов, на которых время от времени охотились обитатели замка.

Нанетта была довольна своей жизнью. Их собралось четверо девочек: Кэтрин Парр, Нанетта, Елизавета Беллингем (ей минуло шесть лет) и другая кузина – Кэт Невилл, которой, как и Нанетте, исполнилось восемь. Самая младшая, пятилетняя Парр, была умна не по годам и более развита, чем остальные.

Вся четверка жила в одной спальне в детской в юго-восточном углу замка. Кровать была широкая, удобная, с мягкими подушками – такой роскоши Нанетта раньше не знала. В холодные зимние ночи, когда ледяной ветер проникал через окна-бойницы, их укрывали огромным меховым пологом. В такие дни утром приходилось разбивать лед в чаше для умывания, но все четверо были прирожденными северянками, и холод не слишком беспокоил их.

Нанетта быстро подружилась с девочками и вскоре стала верховодить в их играх, возможно, потому, что ей с раннего возраста приходилось управлять кузиной Маргарет. Кэт Невилл была из большой семьи и знала игр больше, чем даже Нанетта, – это была веселая, подвижная девочка, не слишком преуспевавшая в учебе и часто получавшая наказания из-за непослушания, неопрятности или шумливости. Бесс Беллингем, светловолосая и красивая девочка, была тихой и спокойной, как мышка, только и ждущей, чтобы ею поруководили, а умная и сообразительная Кэтрин Парр была сообщницей Нанетты; иногда, впрочем, она чувствовала необходимость приструнить своих товарок, что и делала, благодаря своему авторитету дочки хозяина дома.

Все четверо вставали в шесть к мессе, служившейся каждый день, за исключением воскресений, в замковой капелле, а по большим праздникам вместе со взрослыми они отправлялись в город – этот порядок был знаком Нанетте еще по Морлэнду. Завтрак подавали в семь, обычно он состоял из хлеба с ветчиной и эля и съедался в полной тишине. «Совсем как в монастыре», – прошептала как-то Кэт на ухо Нанетте и была за это строго наказана. Затем до полудня шли уроки – они изучали греческий, латынь, французский, итальянский. Кэтрин и Нанетта успевали хорошо, Елизавета средне, а Кэт слабо.

В полдень подавали обед, обычно от пятнадцати до двадцати блюд, а затем начинались уроки музыки: игра на лютне, арфе, скрипке и пение. Днем они охотились, или просто катались верхом, или же у них были еще уроки – на этот раз женские ремесла: вышивание и шитье, или же сочинения и поэзия. Ужинали зимой в пять, а летом в шесть часов, ужин не отличался таким разнообразием, как обед, и после него можно было танцевать, играть или отдыхать до сна в девять часов.

И над всей их жизнью, уроками, играми, едой и развлечениями, царило бдительное око Мод, леди Парр. Нанетта побаивалась эту хрупкую, стройную женщину, обладавшую неимоверной энергией и сильным характером. В это время ей шел всего двадцать первый год, но Нанетте она казалась образцом, вершиной взрослости. У нее были очень строгие правила и острый, как ледяной зимний ветер, язык. Казалось, она присутствует в каждом уголке замка одновременно, и девочка, решившая, что леди Парр распекает прислугу в большом зале и по этой причине можно расслабиться в классе, очень быстро понимала свою ошибку.

Кэтрин как огня боялась своей матери, и остальные девочки тоже, так как леди Парр не делала различия между своей дочерью и воспитанницами. Сэр Томас Парр был, по мнению Нанетты, не столь опасен, зато и менее интересен – он казался ей совсем старым, почти одной ногой в могиле. Он часто отсутствовал по делам, в основном в Лондоне, и даже когда он был в замке, девочки видели его нечасто – он не входил в сферу их жизненных интересов. Но когда они все-таки с ним сталкивались, он был мил, добр и немного неуклюж. Он иногда щипал их за щечки и интересовался, как они поживают, а иногда привозил им из Лондона подарки – это и было его главной функцией в их жизни.

Кроме того, в замке обитал брат Кэтрин, Уильям, но они его тоже редко видели, так как у него была своя часть замка. Нанетта не слишком много думала о нем. Когда они с ним сталкивались, он держался надменно и презрительно, и, кроме того, делал разные гадкие штуки их котятам, а потом еще и смеялся над своими проделками.

Мирное соперничество Кэтрин и Нанетты сблизило их и заставило подружиться. Кэтрин легко давалась латынь и греческий, а Нанетта опережала ее в музыке и сочинении. Обе ненавидели вышивание, у обеих было живое воображение, они любили рассказывать разные истории и устраивать представления.

Но приятнее всего было сочинять письма домой, а еще приятнее получать ответы от своего дорогого папочки. Когда эти драгоценные конверты приходили в замок, Нанетта уединялась и читала их одна. Ее любимым укрытием была башня на юго-восточном углу стены, откуда она могла смотреть в далекую синеву и воображать, что видит свой дом. Здесь-то Кэтрин и нашла ее майским днем 1517 года, когда исполнился почти год с ее приезда в Кентдейл.

– Нанетта, вот ты где, а я-то тебя ищу. Что случилось? – спросила Кэтрин, заметив в глазах Нанетты слезы. Она увидела письмо в руках подруги и пристроилась рядом на коленях. – Что-то случилось у тебя дома, Нан? Неужели что-то стряслось, не дай Бог!

– Нет, нет, все хорошо, – ответила Нанетта, потом вдруг засмеялась и обняла Кэтрин, хотя ее щеки были мокры от слез, – ничего страшного. Я сама не знаю, почему плачу – я так счастлива, Кэтрин, я еду домой!

– Домой? – расстроилась Кэтрин, но, как воспитанная девочка, она постаралась скрыть свое огорчение. – Мне казалось, что ты собиралась остаться у нас дольше, но я рада за тебя, хотя буду скучать, когда ты уедешь...

– Да нет, – ответила Нанетта, – не насовсем домой, просто в гости! Я рада, что ты так меня любишь, что тебе недоставало бы меня, и мне тоже недоставало бы тебя, если бы я уехала насовсем. Но я еду всего на пару месяцев – моя тетя выходит замуж, и вся семья собирается по этому поводу дома.

– Твоя тетя? Та, что фрейлина у королевы?

– Она, тетя Мэри. Она ужасно старая, старше твоей мамы, – я вообще удивляюсь, как это она выходит замуж. Папа пишет, что она помолвлена с одним придворным, богатым вдовцом. Он еще старше, чем тетя, то есть он совсем древний.

– Не хотела бы я выйти замуж за старика, – заявила Кэтрин, слегка поморщившись, – это все равно, что выйти замуж, например, за папу.

– А я была бы не прочь выйти за папу, – подумав, сказала Нанетта, – но он совсем не такой, как остальные старики. Во всяком случае, выходить замуж за мастера Николаса Кэрю я бы не хотела.

– Так зовут жениха твоей тети?

– Да. Они встретились при дворе, разумеется, когда он состоял при короле. Он влюбился в нее с первого взгляда, как пишет папа, хотя я не очень представляю, что эти старики могут понимать в любви? Король и королева дали согласие на их брак, и в июле тетушка Мэри приедет в Морлэнд, чтобы там совершилась брачная церемония. И я, – она вскочила на ноги и пропела последние слова, словно птичка, – поеду домой, домой! Ох, Кэтрин, как я соскучилась по дому, как бы я хотела, чтобы ты поехала со мной, познакомилась с папой, мамой, моими братиками и сестрами – крошками Джеки и Диконом, и малюткой Кэтрин, и Джейн, такими прелестными, как розовые бутончики! Ты бы их всех полюбила, и они тебя тоже.

– Да, мне хотелось бы поехать, – с завистью сказала Кэтрин, – может быть, когда я вырасту...

Нанетта посерьезнела, и тут ей в голову пришла простая мысль:

– Но когда мы вырастем, то будем обе замужем, и если наши мужья не будут друзьями, то мы никогда друг друга не увидим.

Кэтрин задумалась:

– Но ведь это ужасно. Лучше бы они были друзьями – ведь наши отцы друзья. Может быть... – и тут ее посетила прекрасная идея, – может быть, нам выйти замуж за братьев и жить вместе, под одной крышей?

– Или, может, вообще не выходить замуж, – предложила Нанетта, – мы могли бы стать монахинями.

– Не думаю, чтобы мне захотелось стать монахиней, – протянула Кэтрин задумчиво, – все-таки я бы вышла замуж – моя мама смогла бы это устроить. – И, вспомнив о леди Парр, девочки поняли, что Кэтрин не избежать брака. – Но если я выйду замуж, а ты – нет, Нан, ты будешь жить у меня, как подруга?

– Конечно, буду! Но думаю, что мне тоже придется выйти замуж – у моего отца слишком много друзей, и он непременно выдаст меня за одного из них.

– Ну, в любом случае, – сказала Кэтрин, беря Нанетту под руку и направляясь с ней к винтовой лестнице, – мы сможем переписываться о том, что с нами происходит. Это уже кое-что. Расскажи мне поподробней о твоем доме, о твоих братьях и сестрах.

И так, болтая, подружки начали спускаться по ступеням.

Ровно через месяц, в жаркий летний день, когда Пол следил за стрижкой овец, ему принесли весть. Полу вовсе не было нужды заниматься наблюдением за стрижкой и вообще за работами на ферме, но он любил это, любил раздеться до пояса и трудиться со своими арендаторами и слугами, потому что здесь он верил в их преданность, в существование связи между ним и ими. И кроме того, в простой физической работе было что-то успокаивающее – он находил в ней забытье.

Весть принес один из мальчишек, разносивших работникам воду или молоко для утоления жажды и стряхивавших шерсть с мешков и кустов. Этот мальчик был совсем мал, но уже вполне пригоден к роли гонца, только он слишком боялся говорить с Полом-французом, господином всего поместья Морлэнд.

– Вас хочет видеть дама, – пропищало дитя, дергая Пола за рукав.

Пол посмотрел вниз и вытер пот со лба тыльной стороной руки – ладони были в жире от шерсти.

– Дама? Что за дама? Где? – спросил он. Ребенок просто показал пальцем на ближайшую рощу. – Как она выглядит? Что ей нужно? – Но мальчик только пялился на него непонимающими глазенками, и Пол, поняв, что тот слишком юн, чтобы удовлетворить его любопытство, отпустил овцу, которую осматривал. «Эту тоже надо будет снова остричь», – подумал он на ходу, шагая к деревьям. Под их сенью царила прохлада, приятно было оказаться в тени после жаркого дневного солнца.

Стройная фигурка отделилась от дерева и устремилась к нему, и он раскрыл ей объятия, забыв, какой он грязный и потный после работы.

– Урсула, как давно мы не виделись! – прошептал он, целуя ее со все возрастающей страстью, однако пытаясь сдержать себя, чтобы не испачкать грязными руками ее льняную одежду. Она жарко ответила на его поцелуй, прижавшись к нему и чувствуя, как его желание растет вместе с ее. Тут она издала полупритворный стон и оттолкнула его:

– Не здесь, мастер, и не сейчас, не время и не место, – тихо сказала она.

– Почему ты пришла? – спросил он. – Что-то случилось? – Его глаза уже привыкли к сумраку рощи, и он заметил, что в тени притаилась фигурка Адриана. В свои девять лет мальчик уже вытянулся и стал еще больше походить на Пола. Когда он вырастет, то будет красив, решил Пол.

– Ничего такого, что не случилось бы за столь долгий срок, – ответила Урсула.

– Ну, медвежонок, и что же это?

Она замолчала, собираясь с мыслями, и он разжал объятия, видя, что на этот раз встреча носит официальный характер. Его сердце екнуло – новости были явно плохими.

– Я не могу так дальше жить, Пол, – объявила она наконец, – я была достойной женой, а потом вдовой. У меня хватало денег и была независимость. Мы виделись не так часто, как хотелось бы, но вполне достаточно. Мальчик уже пошел в школу. И вдруг – вся эта история. – Она содрогнулась при воспоминании о ней. – Это не твоя вина, знаю, но посмотри, что стало со мной – я живу теперь как служанка, у меня нет независимости, нет денег, нет свободы, и я даже не могу видеть тебя.

– Дорогая...

– Я знаю, это тоже не твоя вина. Так получилось. Но я так жить не могу. – Она запнулась, и он понял, что она подошла к сути дела. – Есть один человек – приличный мужчина, кожевенник из Уэйкфилда. Он хочет на мне жениться.

– Но... – Пол не нашелся, что ответить. Почему она рассказывает ему все это? Не может же она всерьез собраться выйти замуж за этого человека?

– Он хочет на мне жениться и вырастить Адриана как собственного сына – он бездетный вдовец. Он даст мне положение и будет добр ко мне. Мы будем жить в Уэйкфилде, где меня никто не знает, и я снова буду свободна. – Она отвернулась, гладя в пространство. Свобода – понятие относительное. Такой свободной, какой была, она уже не будет. Но приходится выбирать из плохого и худшего.

– Ты хочешь этого? – спросил Пол, все еще не веря в происходящее. Она ответила, не глядя на него:

– Я могу поехать к его сестре и быть там до свадьбы. Она приличная женщина.

– Когда?

– Я могу уехать завтра, и мы могли бы пожениться первого августа.

Тут она повернулась к нему, и в ее глазах была мольба – но чего же она хотела от него? Он был слишком потрясен, чтобы догадаться об этом, он знал лишь то, чего хочет он и что ему нужно, чтобы выжить.

– Урсула, не делай этого. Пожалуйста, не делай. Медвежонок, ты ведь это не всерьез? Ты ведь не собираешься в самом деле бросить меня и выйти замуж за этого кожевенника?

– Я не могу так жить, Пол, – серьезно ответила она, и вдруг ее прорвало: – Ты должен отпустить меня. Отпусти меня, Пол!

Он шагнул к ней и заключил ее в объятия, не думая уже о грязных руках. Он сжимал ее, ощущая под ладонями ее стройную фигуру. Пользуясь ее беззащитностью, он стал целовать ее лоб, глаза, губы, чувствуя, как она неохотно, беспомощно отвечает ему.

– Нет, Урсула, нет. Я не могу. Ты нужна мне. Я не могу жить без тебя, ты знаешь это. Ты это знаешь. Ты не можешь уйти – я не отпускаю тебя.

– Пол...

– Все изменится, клянусь тебе. Я придумаю что-нибудь. Может быть, мне удастся избавиться от Анны. Может быть, она умрет. Если нужно, я отравлю ее...

– Нет!

– Да. Даже так. Но ты не должна, не должна бросать меня, медвежонок. Ты увидишь, что я могу наделать, если ты будешь говорить об этом.

Урсула наполовину высвободилась, так что он держал ее только за плечи. Она напряженно смотрела на него:

– Что ты можешь наделать?

– По крайней мере, я могу дать тебе независимость. Все опасности позади. И если ничто не поможет, я перееду к тебе, и мы будем жить вместе.

– И ты откажешься от наследства? Нет, ты этого не сделаешь. Ты не сделаешь этого.

Пол молчал. Это была правда, и они оба это знали. Тогда она продолжила:

– Итак, вот что ты мне предлагаешь: если не умрет твоя жена – да сохранит ее Господь! – и она перекрестилась, – то, самое лучшее, я буду жить в неизвестности, а ты будешь тайно навещать меня, когда сможешь, то есть не слишком часто. И ради этого ты хочешь, чтобы я отказалась от единственной возможности получить положение, счастье и свободу.

Теперь и Пол отчетливо понимал, на что он ее обрекает. Однако именно этого он хотел. Он просил ее именно об этом. Он знал, что иного пути нет.

– Я не могу отпустить тебя, – тихо произнес Пол. Урсула еще некоторое время смотрела на него, а потом бросила быстрый взгляд назад, на ребенка. Мальчик смотрел на них своими темными глазами, и Пол не знал, что понимает он из их беседы. Урсула снова повернулась к Полу, выражение ее лица было непроницаемо.

– Я люблю тебя.

Он понял, что это ответ, и с облегчением снова обнял ее.

– Дорогая, дорогая, ты не смогла бы оставить меня. Ведь ты бы не бросила меня, правда?

– Да поможет мне Бог, – сказала Урсула, прижимаясь к его плечу, – я не брошу.

Лето выдалось жарким и влажным, и чума – самая страшная болезнь, принесенная в Англию наемниками Генриха VII и с тех пор не покидавшая страну, – поразила Лондон и начала растекаться по провинции. Двор переехал в Ричмонд, а затем в Виндзор, и именно оттуда приехала домой Мэри в июле, чтобы приготовиться к свадьбе. Ей было уже двадцать пять, и, хотя девушка еще сохранила красоту, она оставила мысли о замужестве, когда мастер Николас Кэрю попросил ее руки. Ей и в голову не приходило отказаться, и она, скрестив суеверно пальцы, чтобы не получилось никаких задержек, ожидала дня свадьбы. Хотя Мэри и не любила его, но очень уважала и восхищалась им и была рада этому избавлению от позорного прозябания среди королевских фрейлин.

Кэрю был высоким, стройным и лысеющим мужчиной, добрым и хорошо образованным, богатым и, судя по всему, влюбленным в Мэри. В сорок пять лет он казался еще вполне молодым, чтобы иметь детей, и при этом достаточно старым, чтобы всерьез рассматривать ее как брачного партнера. В общем, это была со всех точек зрения прекрасная партия. Ни Пол, ни Джек не имели никаких возражений против этого брака, а сопровождавший ее в Морлэнд Эдуард был в восторге. Он специально прибыл из Йорка, чтобы забрать ее домой. Эмиас, которого по этому поводу отпустили домой, ехал другой дорогой и должен был встретиться с ними в Хэтфилде. Мэри не была дома уже полтора года и стремилась как можно раньше встретиться с родными.