Отпущение грехов
– Голубь, я – Беркут. Сокол бьет ворону. Все. Квадрат Бэ-восемь. От меня вверх. Прием. Да. Да, я сказал.
В камыше снова заскворчало, и все стихло.
Отец Василий сглотнул и по-пластунски пополз в тальник. То, что Кузьменко вызвал подкрепление, было очевидно. Теперь время и расстояние приобретали особый смысл.
В кустах он быстро перезарядил ружье и помчался вверх по склону, чтобы пересечь наконец границу тальника и далее идти по самой кромке зарослей и более не шуметь. Нога почти не болела, но это мог быть обычный шок, так иногда случается. Он выскочил на поляну перед березовым леском и огляделся.
Отсюда, с половины высоты сопки, многое было виднее. Далеко справа дымили костры обслуги, и если добраться до нее, можно прыгнуть в любую машину и через пару часов писать показания где-нибудь в областном Управлении ФСБ. Причем, если не терять времени и побежать туда прямо сейчас, подмога к Кузьменко просто не успеет подойти! Это была мысль.
Отец Василий мельком глянул на штанину. Она была обильно посечена мелкой, на утку, наверное, дробью и вся залита кровью. Горячая липкая кровь хлюпала даже в сапоге. Но это был сущий пустяк. Раздался гул.
Священник прислушался. Звук был знакомый.
«Что такое?!» – удивился он. Звук был слишком знакомый. И уже в следующий миг он все понял. Из-за сопки вынырнул и мгновенно повис над долиной, отрезая пути к бегству, армейский вертолет.
– Ничего себе! – охнул он, еще раз огляделся и, не теряя времени, помчался в противоположную от намеченной сторону. То, что его к людям не выпустят, было совершенно очевидно.
Вертолет качнулся и последовал за ним.
Священник охнул и прибавил ходу.
Обычно стрельба с вертолета по бегущим мишеням была коронным губернаторским номером. Она оставлялась на самый конец, «на сладкое», и далеко не всем дозволялось присутствовать при этом действе. Но случалось, что вертолетом и зверя гнали, особенно если загонщики плохо постарались. В любом случае воинская часть поставляла эту технику на каждую охоту заправленной топливом под завязку. Они могли преследовать его почти бесконечно.
«А вдруг это сам господин губернатор шутит?» – мелькнуло в голове отца Василия, но он сразу же отогнал эту мысль. Заряд дроби в ноге вовсе не был шуткой. Как и вызов подмоги. А главное, эти глаза, когда он увидел их второй раз в жизни, тоже не шутили.
Вертолет слегка наклонился и спикировал прямо на него.
«Как волка!» – возмущенно подумал священник и метнулся в заросли.
Он бежал, пробиваясь грудью сквозь тугие ветки и выставив перед собой ружье, чтобы не выхлестало глаза. Сзади раздался выстрел; еще один, теперь правее, и он сообразил, что с вертолета пока стрелять не будут – огромная боевая машина просто указывает «загонщикам», куда побежал «зверь».
«Надо пробиваться к Волге», – понял отец Василий. Там, среди бесконечных топких ложбин, обильно поросших камышом и тальником, оторваться от преследования будет проще. Он еще прибавил ходу.
Снова раздались выстрелы, но более священник не паниковал. Он чувствовал, что стреляют наугад, просто в указанном вертолетом направлении, а значит, пока все в порядке.
– Все в порядке! – твердил он. – Все в порядке!
Подраненная дробью нога начала гудеть, но у него не было ни времени, ни возможности обращать внимание на такие мелочи.
* * *В него стреляли еще восемь раз, и, судя по источникам звука, число «охотников» уже выросло до трех. Но чем больше он бежал, тем глуше становились выстрелы, а потом наступил момент, когда вертолет потерял его из виду.
Отец Василий как раз выбежал к самой пойме и здесь резко притормозил. Тальник в этих местах рос пятнами, на бесчисленных небольших вызвышениях, и теперь священник дожидался, когда вертолет повернется к нему хвостом, и лишь тогда делал мощный рывок и перебегал к следующему зеленому пятну. И снова залегал.
Уже на пятом или шестом таком маневре он понял: его потеряли! Огромная зеленая стрекоза беспорядочно кружила над зарослями, но определить, где именно он находится, «загонщики» уже не могли. И чем больше проходило времени, тем дальше он отрывался, и тем легче было проделать очередной финт.
Солнце уже изрядно приподнялось над горизонтом и даже начало припекать. Отец Василий кинул последний взгляд на далекий, хаотично мечущийся над зарослями вертолет и, уже почти не скрываясь, перешел на ровный, размеренный бег.
* * *Он остановился, только когда понял, что ушел, а нога стала заявлять о себе все более и более настойчиво. Отец Василий рухнул на просохший бугорок и задрал штанину. Кровь текла совсем слабо, но нога уже начала припухать, а вокруг аккуратных, округлых дырочек образовались отчетливо видимые синяки.
«Дома разберусь! – вздохнул он. – Главное теперь – выйти на трассу…» Он огляделся по сторонам, пытаясь определить, куда идти дальше, но понял, что это почти безразлично. Куда бы он ни пошел, места наиболее активных поисков придется огибать, и на трассу он сможет выбраться не ранее чем через шесть-семь часов.
Потянуло костром. Отец Василий раздул ноздри и медленно, глубоко вдохнул. Точно. Это был дым.
«Охотники? – подумал он. – Или рыбаки? Интересно, откуда».
В этих местах любил отдыхать не только губернатор. И, как бы ни старались егеря и рыбнадзор, на огромных, поросших камышом просторах поймы великой реки запросто могли затеряться две-три мелкие браконьерские группы. Если выйти к ним, прямо на запах костра, убедительную легенду, чтобы немедленно выехать отсюда, отец Василий придумать бы смог.
«Рыбнадзором напугать? – начал прикидывать он, продираясь сквозь хрустящий камыш. – Или сказать, что зэки сбежали и теперь пытаются завладеть чьим-нибудь транспортом?» Идея была хорошая.
Запах костра становился все отчетливее.
Священник с энтузиазмом преодолел еще полсотни метров, когда запах настолько усилился, что он понял: костер уже здесь! Где-то совсем рядом! Он даже слышал характерное потрескивание выгорающего… камыша…
Что-то было не так. Слишком сильный треск. Отец Василий осмотрелся по сторонам, убедился, что вертолет остался далеко за пределами видимости, взобрался на небольшое возвышение и замер.
Там, вдалеке, отчетливо виделась длинная – по всей линии горизонта, от края до края – полоса огня. Это горел камыш.
– Ничего себе! – выдохнул священник. – Как кабана загоняют!
Именно так, подпалив камыш, губернатор в прошлом году неплохо поохотился. Потому что обезумевшее от страха зверье летело, скакало и бежало прямо под пули охотников.
Отец Василий понятия не имел, кто устроил этот поджог, губернаторские загонщики или подручные Кузьменко. Но, кто бы это ни был, сплошная стена огня стремительно росла в размерах и двигалась прямо на него!
Под ноги с пронзительным визгом бросился молодой кабанчик, над головой поднялась и, трепеща крыльями, рухнула в камыши целая ватага перепелок… Здешняя живность уже почуяла опасность и теперь, обезумев от страха, мчалась прочь.
«Надо было к охотникам бежать! – тоскливо подумал священник. – Прямо к губернатору! И ничего бы этот Кузьменко не смог!»
Отец Василий решительно кинулся к ближайшей луже. Если тщательно вымокнуть и накрыть голову бушлатом, прорваться было можно.
– А если на той стороне меня уже ждут? – вслух подумал он.
Оказаться после прорыва сквозь огонь на выжженной, совершенно открытой поверхности было не с руки.
– Легкая добыча, вот кем я тогда стану! – вслух завершил он свою мысль и прислушался.
И в следующий миг понял – он уже ею становится. Потому что это трещал вертолет.
* * *Его и впрямь загоняли как зверя. Впереди пал, а за ним открытое выжженное пространство, позади – Кузьменко со своими людьми. И куда бы он ни побежал, везде ждало в конечном итоге одно и то же – пуля в лоб, а скорее всего заряд дроби в живот. В общем, «несчастный случай».
Он подумал, что экспертиза наверняка установит, что в него стреляли по меньшей мере дважды – в ногу и… туда, куда попадут. Эксперты наверняка определят и то, что после первого ранения он еще долго бежал.
– Если вообще тело найдут! – ядовито оборвал он себя. Тело и впрямь могли не найти.
Отец Василий снова осмотрелся по сторонам и увидел, что пожиравшее сухой камыш пламя уже достигло зарослей тальника и от пропитанных весенними соками ветвей повалил густой сизый дым. И в этот момент его осенило. Единственным куском пространства, где он мог оставаться не замеченным сверху, была длинная «нейтральная полоса», идущая вдоль пала, перед самой линией огня, там, где дым нависал сплошным непроницаемым облаком.
«Задохнусь к такой матери!» – вздохнул священник, но в следующий миг сорвал с себя бушлат и побежал к луже – замачивать.
Мягкий, набитый ватой бушлат промокал плохо, и отец Василий принялся остервенело топтать его ногами, чтобы ускорить дело, до тех пор, пока не пошли пузыри, а выдернутый из лужи бушлат не стал тяжелым, как плохо выделанный тулуп. Священник перекинул его через плечо и бросился в сторону огня, и только здесь, когда дышать стало почти невозможно, обернул шею и рот истекающим жидкой грязью бушлатом и побежал вдоль широченной полосы огня.
* * *Расчет оказался верным. Вертолет пролетел прямо над ним, но не задержался и вскоре барражировал над гарью, в полукилометре от священника. Проваливаясь где по колено, а где и по грудь в оставшуюся после паводка жидкую грязь, отец Василий упрямо продвигался вперед, старательно следя за тем, чтобы не оказаться слишком близко к огню и не выскочить на не прикрытое дымом пространство. Но все равно он регулярно промахивался, и один раз, в самом жутком месте, сдал влево и неожиданно обнаружил себя между двух голых, совершенно выгоревших бугров.
Вертолет остался далеко позади, но рисковать не хотелось, и он вернулся-таки назад, в дым и чад с обратной стороны линии пала. И спустя бесконечно долгое время понял – все удалось. Потому что огонь иссяк, слева пронзительно засверкала в лучах солнца Волга, а прямо перед ним замаячил зеленый березовый перелесок. Ни огня, ни дыма, ни вертолета, ни стрельбы.
Священник добежал до леса и упал на сухом взгорке. Грудь разрывал кашель, нога онемела, но он знал, что главное сделано. Он жив, и найти его здесь будет невозможно.
* * *Когда он отдышался, солнце стояло довольно высоко. Отец Василий привычно глянул на часы и усмехнулся – стекло разбито, стрелки сорваны. В белом, подернутом юной изумрудной листвой березовом леске мелодично посвистывали неведомые птицы, кое-где на взгорках уже распустились первые ярко-желтые цветы, а от проглядывающего сквозь тонкие ветви синего неба веяло такой благостью, что все происшедшее с ним казалось канувшим в Лету ночным кошмаром.
Священник со стоном приподнялся, осторожно, так, чтобы не причинять себе лишней боли, встал на колени и начал молиться. Он не хотел ни мести злодеям, ни спасения живота своего, он просил отца небесного об одном: чтобы дал господь силы вынести все, что он ниспошлет. В окружении всей этой красоты он ясно, отчетливо осознавал неслучайность происшедшего и искренне верил, что за каждым его движением, за каждым поворотом судьбы стоит великий, действительно великий замысел. И наступил миг, когда он снова ощутил себя свежим и полным сил, чтобы идти своим путем до самого конца, каким бы он ни был.
Отец Василий еще раз перекрестился, со вздохом сел и закатил мокрую, грязную штанину. Нога стала еще пухлее и еще синее. Он поискал глазами, но понял, что чистой воды, чтобы промыть ранки, он здесь не найдет, а разводить огонь… пожалуй, было рановато. «Надо идти вниз по Волге, – решил он. – Даст бог, выйду на тропу, затем на какую-нибудь грунтовку, а там и до трассы будет недалеко». Священник тяжело поднялся и, хромая, побрел вперед.
* * *На дорогу он наткнулся часа через полтора. Грунтовая, как и ожидалось, едва накатанная двойная полоса делала в этом месте замысловатую петлю и уходила на северо-запад, туда, где пролегала трасса на Усть-Кудеяр. Священник осмотрелся и, настороженно поглядывая по сторонам, побрел вдоль колеи к людям.
Он прошел, пожалуй, метров пятьсот, когда что-то внутри, интуиция, или шестое чувство, или еще что, чему и названия не придумано, заставило его остановиться.
Ярко светило весеннее солнце, вовсю щебетали птахи, а воздух был напоен ароматами свежей листвы и просыпающейся мокрой земли. Но что-то было не так. Священник замер и прислушался.
Послышался скрип.
Отец Василий насторожился.
Скрип перерос в устойчивое скворчание, и из ближайших кустов раздалось отчетливое хриплое бормотание:
– Беркут, я Голубь-шесть. Как слышите? Прием.
Отец Василий похолодел. Позывной «Беркут» он сегодня уже слышал – как раз тогда, когда Кузьменко вызывал вертолет.
«Ах ты! Какая незадача! – чуть не чертыхнулся он. – На него что, вся Российская Армия работает?!»
– Беркут, Беркут, я – Голубь-шесть. Вороны не пролетали. Как слышите? Прием, – снова раздалось из кустов.
Отец Василий тихо сел и принялся ждать. В его положении никакая информация лишней не была. Рация снова заскворчала и смолкла. Кусты зашевелились, и из них показалась бритая голова. До нее было так близко, что казалось, пройди пару шагов, протяни руку, и коснешься колких коротких волос.
– Эй, Леха! У тебя курево еще осталось? – поинтересовалась голова.
– Курить – здоровью вредить, – назидательно отозвался Леха из точно таких же кустов на той стороне дороги.
– Блин, Леха, у меня уже уши опухли! – пожаловался солдатик.
– Ты присягу давал? – ядовито поинтересовались из кустов напротив.
– Ну, давал, – уныло откликнулся бритенький, понимая, что ему сейчас прочтут очередную мораль.
– Что там сказано, помнишь? Стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы. Вот и переноси, молодой.
Бритая голова печально вздохнула и снова погрузилась в кусты.
– Он, может быть, другой дорогой пошел, – пробурчал он вполголоса. – А мы жди этого козла…
Но Леха на той стороне бурчание услышал и откликнулся немедленно.
– Дурак ты, Бася, и не лечишься! Помнишь, что Кузьма сказал? Особо опасный! Сообщать немедленно. При необходимости стрелять на поражение! Кто попадет, тому отпуск на десять дней. В отпуск хочешь?
– Ага, – обиженно отозвался Бася. – Так меня и пустили в отпуск через полгода службы! Держи карман шире!
– Кузьма – не Брыкалов, – парировал из кустов Леха. – Если Кузьма сказал, сто пудов сделает.
«Ну, вот и дождались! – покачал головой священник. – Я теперь, значит, «особо опасный»! Хорошенький поворот! Ничего не скажешь». Он отполз в сторону, присел и принялся ждать. Наблюдать за наблюдателями оказалось выгодно, по крайней мере он теперь знал куда больше, чем если бы брел где-нибудь по камышам.
За следующие два часа ожидания он узнал о себе и своем теперешнем положении столько нового, что призадумался. Было над чем. Судя по тому, что вполголоса обсуждали между собой солдаты, Кузьменко сорвал парнишек с обеспечения охоты, чему поначалу, понятное дело, никто не обрадовался. Загонять зверя, шуметь, поджигать камыш и вообще отрываться было не в пример веселее, чем торчать в кустах, периодически выходя на связь.
Теперь несколько десятков парней сидели в засадах по всей округе и внимательно следили за проселками, надеясь-таки засечь высокого, здоровенного, заросшего бородой по самые глаза мужика в бушлате и получить после этого обещанный отпуск на родину. Понятно, что столь высокие ставки вдохновляли, тем более что Кузьменко ясно сказал: преступник бродит именно здесь, будьте бдительны, где-нибудь он да выйдет на свет.
Парни старались как могли, и, учитывая, что Кузьменко послал ребятишек даже сюда, за много километров от места начала погони, следовало трезво признать – выбраться отсюда самым быстрым путем, прямо по трассе, вряд ли удастся. Не выпустят. Сил и власти у заместителя командира полка достаточно.
«Интересно, как он потом все это Брыкалову объяснит? – подумал священник и сам же над собой посмеялся. – Да мало ли как! Учения! В приближенной к боевой обстановке! Чтобы служба медом не казалась!» Но мог быть вариант и похуже – в том случае, если Брыкалов и сам в курсе. Даром, что ли, он оказался на охоте рядом со священником?!
Отец Василий беззвучно рассмеялся – это уже было похоже на манию преследования. Он прекрасно понимал, что вряд ли кто захотел бы его убирать, не произойди эта роковая вторая встреча с убийцей. А безобидный Брыкалов едва ли что знает. Ну не смог бы он тогда так вот запросто смотреть отцу Василию в глаза. Просто не смог бы. Не тот человек. Наверное…
Он сидел в своей «засаде» до тех пор, пока ребят не приехали сменять. Однако на прыгучем военном «уазике» приехал не сам Кузьменко, а какой-то старлей, и священник понял, что дело приняло весьма серьезный оборот и без Брыкалова здесь уже вряд ли обошлось. Он совершенно растерялся.
Офицер быстро выгрузил смену, забрал вконец отсидевших зады Леху и Басю и, тихо и коротко что-то сказав, умчался по лесной дороге прочь. Отец Василий бесшумно вздохнул и пополз в сторону, к Волге.
* * *Лишь через две сотни метров он поднялся во весь рост и, уже не опасаясь постов, смог идти, а точнее, хромать, нормально. Вскоре впереди засверкала гладкая поверхность реки, и он побрел вдоль берега вниз по течению.
Березовый лесок закончился, и перед ним снова возникли бесчисленные старицы, острова и полуострова, заросшие камышом и тальником, как поп бородой. Солнце уже склонялось к горизонту, и наступил момент, когда отец Василий понял – хватит, пора остановиться.
Он выбрал подходящий мысок, продрался сквозь двухметровые сухие и ломкие стебли к самой воде и, бросив рядом с собой мокрый, тяжелый бушлат и ружье, присел. Очень хотелось есть.
«А у губернатора сейчас полный разгул! – сокрушенно покачал он головой. – Рыбка, водочка, шашлычок… Интересно, хватились меня или нет?» Сказать было сложно. В прошлом году на точно такой же, только районного значения, «охоте» потерялись два человека, и о них никто не вспомнил до тех пор, пока в понедельник не стало ясно, что они не вышли на работу. И поначалу Медведев подумал, что мужики просто перебрали и теперь отсыпаются. Но потом позвонили встревоженные жены, и стало ясно – начальников служб надо искать.
Конечно же, их нашли там же, где и оставили, – в рыбачей сторожке на одном из островов. Без лодки, почти без провизии, но зато с недопитым ящиком водки. Как оказалось, третий их товарищ обещался смотаться на лодке за закусью, но, едва добравшись до теплого салона автобуса, заснул и в таком вот бесчувственном состоянии был доставлен домой. Впрочем, товарищи на него обижались не слишком и весь последующий год на каждом застолье поднимали тост за постоянное наличие трех крепких вещей – крепкой дружбы, крепких напитков и крепкого здоровья.
Отец Василий покосился на ружье. Стрелять, конечно, не стоило, даже если прямо к нему «на дом» попадет молоденький поросенок. И вдруг ясно осознал, что домой сегодня точно не попадет. И устал, и дело к ночи, и вообще… И тогда священник заставил себя встать и принялся сооружать какое-никакое лежбище – солнце уже почти скрылось за линией горизонта.
Одной ночевки под открытым небом отец Василий не боялся. Были времена, когда они с ребятами ночевали вот так же, как есть, в чистом поле, по шесть-семь суток, – и ничего. Главное, чтобы сверху не капало, снизу не подтекало, да чтобы посторонние люди не шастали.
– Так мы и устроимся! – приговаривал в бороду священник, сооружая из камыша маленький, только чтобы лечь, шалашик, почти нору. – Главное, чтоб никто не тревожил, а остальное мы и сами сделаем!
* * *Уже через несколько часов его мнение кардинально переменилось. Едва солнышко скрылось, воздух резко остыл, и даже камышовое покрытие шалаша не слишком защищало от пронзительного холода. Отец Василий долго ворочался с боку на бок и в конце концов не выдержал и накинул сверху мокрый, настывший бушлат.
Поначалу было мерзко. Тяжелый, сырой, пропахший тиной и дымом бушлат, казалось, отбирал последнее тепло. Но постепенно отец Василий притерпелся, бушлат прогрелся от дыхания, и ему удалось заснуть. Правда, ненадолго. И уже через три или четыре часа его снова начало колотить от холода, и спать категорически не получалось.
«Тяжко быть в бегах! – с горечью осознал отец Василий. – А Олюшка, наверное, блинчиков приготовила с маслицем…» Он обожал блинчики со сливочным маслом – прямо со сковородки, когда они еще обжигают руки, но в рот уже ничего, идут за милую душу. Хороша была и квашеная капустка. Сейчас, в этой холодрыге, мысли о холодной, прямо из подпола квашеной капустке заставляли вздрогнуть, но он знал, если к ней подать поджаренную на сале, еще шкворчащую картошечку да рюмашку хорошей водки, то очень даже ничего пойдет кисленькая квашеная капустка.
Рот наполнился слюной. Отец Василий вздохнул, попробовал разозлиться и встать, чтобы сделать энергичную зарядку и прямо сейчас тронуться в путь, но тут же застонал – нога буквально полыхнула болью.
«Черт! – подумал он. – Как же я дойду?» Но и сил вот так вот лежать в промозглой сырости уже не было. Он собрался с духом и, превозмогая боль, быстро и решительно выбрался наружу.
Воздух был морозным. По крупицам сохраняемое под влажным бушлатом тепло резко испарилось, и отец Василий понял, что ровным счетом ничего не выиграл. Было холодно, а стало еще холоднее. Он быстро надел бушлат, надеясь по ходу прогреть и просушить его собственным телом, и, постанывая, пошел вперед.
Небо на востоке уже розовело, и в зарослях вовсю стрекотали какие-то птицы, явно радуясь тому, что вот, еще четверть часа – и этот невыносимый дубак закончится. Отец Василий брел сквозь хрусткий камыш, изо всех сил оберегая ногу и старательно огибая мокрые места. Но получалось это не всегда. Здесь волжская весенняя вода выходила на пологий берег напрямую, порой начисто покрывая собой все, кроме редких, поросших тальником возвышений. И тогда он, плюнув на все, побрел напрямую, как есть, а хлюпанье сапог по воде и хруст камыша слились в одну монотонную, нескончаемую песню.
* * *Когда он наконец увидел еду, солнце уже шпарило вовсю, а бушлат почти полностью просох. Еда стояла в миниатюрном заливчике, на мелководье, и слабо шевелила жабрами и плавниками. Отец Василий примерился. Рыбина была килограмма на два – два с половиной. Как она проделала долгий путь сквозь камышовые дебри, оставалось загадкой, да это и не было важным. Главное, деться ей из этой лужи было решительно некуда.
Священник потеребил в руках ружье и решительно отставил его в сторону, оперев на гибкий ивовый куст. Шуметь не стоило, да и дробовой заряд наверняка разнес бы нежнейшее мясо. Он осторожно снял и положил на те же ивовые ветки бушлат и приготовился.
Рыба стояла на том же месте.
На цыпочках, осторожно опуская в воду носки сапог, отец Василий сделал четыре шага и замер.
Она плавно повела хвостом.
Он сделал еще один шаг.
Она не возражала.
И тогда он бросился вперед, и в тот самый миг, когда его руки коснулись воды, рыба прыгнула ему навстречу и, обдав лицо веером брызг, исчезла.
Отец Василий вздохнул и начал поочередно выдергивать руки из холодного вязкого ила. Уплыть далеко она не могла. Некуда здесь было уплывать.
Успокоив дыхание и оглядевшись, отец Василий обнаружил злодейку на противоположной стороне лужи. Она стояла в той же самой позе и так же размеренно, можно сказать, равнодушно, прокачивала воду сквозь жабры.
История с поимкой повторялась еще восемь или десять раз. Священник вымок до нитки, случайно зацепил ружье и бушлат и сдернул их в грязную, взбаламученную воду и, наконец, просто замерз. И только каким-то шестым чувством осознав, что эту тварь надо брать не на упреждение, а просто дуром, внагляк, он смог ухватить ее за скользкую, гладкую чешую и, рыча от ненависти и голода, вытащил на берег.
Она действительно была красавицей, пусть и не такой, какой казалась в воде, но весьма и весьма аппетитной. Отец Василий огляделся, затем прислушался и, не обнаружив ничего подозрительного, кинулся шарить по карманам. Где-то здесь должна была валяться дешевая китайская зажигалка.
В карманах ничего не было.
Он еще раз обыскал каждый уголок одежды, прощупал подклад бушлата, но все было бесполезно. Зажигалка исчезла.
Он застонал и, обхватив голову руками, сел на бережку. Где-то он читал, что рыбу можно есть и сырой. Вроде бы это даже здоровее, но он так мечтал запечь ее на костре!
Где-то рядом кричали галки, суетились вездесущие наглые воробьи, а священник так и сидел, задумчиво уткнувшись лицом в ладони, пока до него наконец не дошло, что у него есть патроны, а значит, и порох! Он поднял голову, с энтузиазмом подтащил к себе ружье, и вдруг ему показалось… он повернул голову – рыбы на том месте, куда он ее положил, не было!
Отец Василий подскочил, начал соображать, как это двухкилограммовой рыбине удалось бесшумно проползти два с половиной метра к воде, и понял, что этого быть не может. И только внимательно обшарив берег взглядом, он обнаружил искомое. Большая черная ворона, вцепившись за жабры клювом, упираясь трехпалыми лапами в землю, как бурлак, изо всех сил тянула рыбину прочь, подальше, в надежное место. Рыбина вяло сопротивлялась.