Комедианты

Глава 6

У Вовика была пьянка. По крайней мере, во всех окнах горел свет, громыхала музыка, а на балконе курили заметно подвыпившие девицы. «Тем лучше», – подумал я. К тому же, влекомый желанием излить душу, я прихватил с собой бутылку водки. Тем лучше. Будем пить, а не разговоры разговаривать.

В подъезде было как всегда темно. Воняло котами и чем-то кислым. Наверняка опять сосед Вовика сверху или кто-то из его друзей. Повадились, уроды, в подъезде гадить. То обоссут всё, то обрыгают, а один раз даже насрали посреди лестничной площадки. Уже все уборщицы от них поотказывались. Вовик алкашей терпеть не может. Ненавидит их лютой ненавистью. Соседа же своего мордует каждый раз при встрече. И хорошо мордует, основательно. Как он его ещё не прибил? А ведь за такую мразь и посадить могут. Нет, чтобы их отстреливать вместо бродячих собак.

Дождавшись паузы между песнями, я забарабанил ногами в дверь (звонка у него отродясь не было).

– А, это ты? – Вовик был заметно пьян. – Заходи. Пить будешь?

– Буду. Держи, – я протянул ему бутылку.

Немного подумав, или, как любят говорить военные, оценив обстановку, я решил не разуваться. Погода была сухой, а на полу у Вовика был давно мечтающий о мытье линолеум со следами пепла, вина, пива, салата и ещё черти чего.

Как всегда у Вовика был фуршет. Жил Вовик один, готовить терпеть не мог, питался в забегаловках или у друзей. Иногда ходил к матери… Все давно уже поняли, что к нему надо приходить, предварительно плотно покушав, потому что, кроме орешков, чипсов, бутербродов с подозрительной колбасой и иной малосъедобной ерундой, у него ничего не было. Зато выпивки всегда было море.

Я навёл себе водки с тоником, предварительно вымыв стакан. Теперь надо было где-то устроиться так, чтобы меньше бросаться в глаза. Словно бы специально для меня в укромном уголке пустовало вполне подходящее кресло, где я и устроился, прихватив с собой нужные бутылки.

Публика была разношерстной. Несколько подростков (ненавижу слово тинейджеры), одетых, как пародия на бруклинских негров, изрядно пьяный субъект в костюме и при галстуке, пара наших общих приятелей и, конечно же, девочки наилегчайшего поведения, но бесплатные. Вовик предпочитал блядей.

– Будешь? – Вовик протянул мне ароматную, приятно пахнущую анашёй папиросу.

– Спрашиваешь.

Я глубоко затянулся, сдерживая кашель, чтобы раньше времени не растерять драгоценный дым.

– Подлечи, – буркнул Вовик.

– Сам вижу, – огрызнулся я, обмазывая слюной папиросу.

– Ты чего такой?

– Меня Мага бросила.

– Как?

– Вот так.

– Ни хрена себе! Чего это она?

– Понятия не имею. Она так и не смогла толком ничего объяснить.

– У вас же вроде любовь была?

– Почему – была?

– Так какого…

– Не знаю. Я ничего не знаю. Сначала жена, теперь Мага…

– Может, это у тебя кармическое?

– Хуическое! – выругался я.

– Я сейчас, – сказал Вовик и исчез в туалете, оставив мне внушительную пятку.

Меня как-то сразу прибило к земле. Сказывалось то, что я не курил. Это была ещё не трава, а, скорее, гремучая смесь из табака, положенного на алкоголь. Травка взяла меня позже и, надо сказать, взяла по высшему классу. Я успокоился, погрузился в себя, наблюдая за тем, как анестезия убирает остатки боли из моей души. Я был на качелях, когда наркотическое опьянение сменяется алкогольным и наоборот. Я хотел умереть, покончить с собой, если не взаправду, то хотя бы полностью заглушить себя алкоголем и наркотиками.

С Вовиком мы дружили с детства. У нас была общая страсть, а именно тяжёлый рок. Это было ещё в эпоху бобинных магнитофонов и студий звукозаписи. У Вовика был тогда бобинный «Акай» – мечта любого меломана, а у меня шкаф плёнок и доступ к первым копиям с пластов, с новых забугорных пластов, совсем ещё без «песка», не говоря уже о более крупных дефектах. Фактически мы были обречены на знакомство. Потом были девочки (обычно его подруги, но на моей квартире), выпивка, рок-концерты. Нам даже комсомольские билеты вручали в один день, на открытии памятнику Ленину на главной площади города как лучшим из лучших.

Вовик был единственным из МОИХ друзей, кто знал о Маге.

– Обобщения, – вспомнил я вдруг наш разговор во время вечерней прогулки по городу. Мы часто гуляли с Вовиком по вечернему городу, спускались к реке, забредали в дебри частного сектора, в район трущоб и заброшенных фабрик. Особенно мы любили небольшой райончик, который практически не изменился со времён советской власти. Такие же улицы, дома, магазины. Всё тот же кинотеатр, который когда-то считался очень даже крутым и куда мы ходили в холодные дни пить вино или пиво. Попадая в этот райончик, я вновь оказывался в середине восьмидесятых… Мы садились на любимую лавочку у вечного огня, который заменял нам камин, и открывали дверь в чулан с воспоминаниями. Когда-то один из городских хулиганов попытался жарить на вечном огне курицу, которую он где-то умудрился поймать и разделать. Его тогда забрали в милицию и избили до такой степени…

– Обобщения, – говорил я, скорее себе, чем Вовику, который думал о чём-то своем, позволяя мне умничать в своё удовольствие, – половина наших проблем существует в результате обобщений. Мир – бардак, бабы – суки, мужики – козлы, молодежь – тупая… и так далее. Мы смотрим друг на друга сквозь прицел-перекрестие осей координат, дающих точное местоположение объекта в бесчисленном множестве классификационных таблиц. Обобщения и принадлежность, обобщения и принадлежность, а каждый… каждая тварь в Мире является уникальным, единственным в своём роде творением, каждый камень, каждая частица… Я, например, знаю одного мужика, бывшего начальника ГАИ. Очень обязательный, порядочный человек, и так далее. Взять хотя бы Лариску. Умная баба, насквозь меня видит, книжки читает, а иногда такое сморозит. А всё почему? Она меня классифицирует, а потом начинает просчитывать моё поведение на основании своей классификации. Я пытаюсь вести себя иначе, но она вбила себе в голову… Она все время ждёт, что я её брошу, найду себе молодую дуру и брошу. Или пакость сделаю в самый неподходящий момент. Тут ещё наши отношения с женой… Лариска ревнует к каждой юбке, боится, что загуляю.

– А ты от неё не гуляешь?

– От Лариски? Ни разу. Даже и не пытался. Не хочу никого больше, даже думать не хочу. К тому же у нас никаких с этим проблем.

– Не гони.

– Да не гоню я! Чего мне перед тобой рисоваться?

– Я такого не понимаю, – Вовик воспринимает личную жизнь как нечто среднее между спортом и охотой, – мне всегда хочется чего-то нового.

– Ты баб за людей не считаешь, для тебя они не более чем средство для получения удовольствия.

– Они не люди.

– Для меня же Лариска важна сама по себе. Она не средство, а цель.

– По мне, так все одинаковые.

– Поэтому ты меня никогда не поймёшь. Мне в первую очередь нужны личные отношения, а потом уже секс, хотя трахаться я обожаю. Личные отношения – это отношения между личностями. Поэтому я никогда не пойду на сторону… при таких, конечно, отношениях, как с Лариской. И это не вопрос нравственности или морали.

– Зря. В этом есть свой кайф, когда чисто животные отношения. Встретились, спарились, разбежались. Ни ухаживать не надо, ничего.

– Ночь, проведенная вместе, ещё не повод для знакомства?

– Вроде того.

– Я вообще всё воспринимаю лично. Бабу же я должен любить хотя бы те пару часов, что мы вместе, к тому же я должен знать, что ей в данный момент нужен я и только я. Потом она может меня вообще забыть, но только потом. Иначе это разврат или скотство. Я всегда люблю своих баб. Иногда недолго, иногда как Лариску, несколько лет, но пока я люблю, я не изменяю.

– Ты заметил, о чём бы мы ни говорили, в конце концов, всё сводится к разговорам о бабах.

– Мы говорили о жизни и жизненном опыте в частности. Всё логично и взаимосвязано.

– Жизненный опыт. Он как героин для наркомана. Это как уважение к старшим. Скорее даже не уважение, а послушание. Ещё лет сто назад это было оправданно. Жизнь изменялась медленно, а до старости ещё надо было суметь дожить. Тогда жизненный опыт имел огромное значение, как, собственно, и традиции. Опыт помогал выжить. Сейчас же каждое следующее поколение живёт в принципиально новой реальности. Мой брат вон на пять лет моложе, а у них совсем другие приколы. Мне нечему его научить. Слишком мы разные.

– Всё равно какой-то опыт…

– Несомненно, но только как информация. Если же я начну от него требовать, чтобы он жил по моим понятиям… Скорее, мне надо у него учиться жизни.

– А я вот недавно пил коньяк и думал. Смотри, масса людей пытается представить себе наши взаимоотношения в виде шахматной игры. А если наоборот? Если взять любую, наобум, шахматную партию и расписать её как какое-нибудь противостояние. Политический кризис, война, разборка. Ходы – это действия основных героев, но каждый ход должна окружать обычная в таких случаях светская шумиха: бабы, водка, газеты, сплетни. Каждая фигура должна иметь свой ранг и социальный статус, иначе это уже не шахматы. И тут меня осенило. Никакие мы не шахматы. Скорее, карты. Причем не благородные игры, вроде преферанса. Даже не «дурак», а «верю – не верю» или какая-нибудь другая фигня. Может, даже не игра, а просто кто-то тасует от нечего делать колоду. Мы встречаемся, расстаёмся, вступаем во взаимодействия, ищем объяснения, ищем логические объяснения, пренебрегаем несущественным, чтобы хоть как-то втиснуть реальность в корсет математики, ищем предназначение, высший смысл бытия, а если два и два не срастаются в четыре, начинаем пить, перестаём бриться, обвиняем во всём дьявола или правительство и ничего не понимаем. Ради чего Господь сотворил нас такими? Ради какой великой цели? А если нет? Если мы – результат скуки, результат вековой скуки создателя, который от нечего делать просто мешает карты? Или, ещё лучше, побочный продукт, отходы, мусор, непереваренные остатки бытия? А мы надеемся, молимся, наделяем его понятными, льстящими нам качествами, ищем порядок и справедливость, а когда не находим, пытаемся объяснить царящий в этом Мире бардак испытанием Божьим или грехами прошлой жизни, тогда как…

– Я тут как-то смотрел целый день сериалы, – перебил меня уставший от проповедей Вовик, – удовольствие получил неимоверное. Они там десятилетиями не могут друг другу отдаться, сохраняя девственность и целомудрие. Я всё время думаю о тех, кто снимает эту фигню. Какими же надо быть циниками, чтобы так ненавидеть людей?

– Вряд ли они ненавидят людей. Они их просто не уважают. Хотя тоже вряд ли. Они их просчитывают, как лабораторных крыс, причём достаточно точно. Так, например, Лёня Голубков – это собирательный образ вкладчиков «МММ», и так далее.

– Вообще, если подумать, нам жилось лучше. Вспомни, какой у нас был Винни-Пух.

– Умный, а у них красочный и пустой. Но у них есть выбор: как ты дурака не науськивай, кроме тошноты, ненависти к настоящей культуре, ничего ты у них не воспитаешь. У дурака сам организм отвергает эту самую культуру. А умные мальчики и девочки будут рыться на книжных полках и в видеоархиве.

– А, по-моему, они сейчас все уткнулись в компьютеры.

– Опять обобщение. Компьютер компьютеру рознь. Для одних – это игры, порно, чаты. Для других – способ что-либо узнать или познакомиться с себе подобными. Представь: сидишь ты в каком-нибудь Урюпинске и в 16 лет читаешь Маркеса, а с Маркесом… Как без компьютера?

– Думаешь, в Москве они умнее?

– В процентном соотношении нет. Но если сравнивать численность населения какого-нибудь поселка Мирный в районе Земли Франца Иосифа и Москвы, то, сам понимаешь.

– Потанцуем? – Она стояла напротив меня. Молодая, стройная, слегка пьяная и слегка, надо думать, развратная. Короткая юбка и облегающие ногу лёгкие сапожки подчеркивали привлекательность её красивых ног – она тоже не стала разуваться.

– Давай, – согласился я, подчиняясь чужой воле, так как собственной у меня больше не было. По крайней мере, сегодня.

Мы составили компанию одной молодой паре. Они были сильно пьяны. Девочка была раздета по пояс и хотела продолжить раздевание и не только, она готова была сделать это буквально здесь же, на диване, с которого нужно было предварительно согнать перепившихся подростков, тупо смотревших в пустой экран телевизора. Кассета давно уже кончилась. Она была готова, но парень был слишком пьян, чтобы это понять. Он вряд ли вообще мог понять хоть что-то после наслоения алкоголя, анаши и, наверно, таблеток или ещё какой новомодной гадости.

– Только не ЭТО! – сказала она, когда поняла всю двойственность приглашения танцевать в подобной обстановке.

– Не это так не это, – согласился я. Наверно, я бы согласился, если бы она предложила мне выпрыгнуть из окна.

– Давай сначала выпьем.

– Давай. Хотя я и так уже пьян.

– А мы много не будем.

– Почему?

– Почему? – мой вопрос застал её врасплох.

– Ты же уже пьян.

– Слишком пьян, но ещё недостаточно, чтобы… – я потерял мысль.

И мы выпили и ещё выпили, а потом и ещё, чего делать совсем уже было не надо, учитывая даже моё желание напиться до коматозного состояния. Но мы уже выпили, а выпитого не вернёшь, при хорошем, конечно, раскладе, и так уж случилось, что оказались мы с ней на улице, причём совсем одни, и было темно, и наши губы нашли друг друга как бы помимо нашей воли, а найдя друг друга, уже не захотели расставаться. Когда она опомнилась, было уже поздно, мы уже целовались, и я прижимал к себе её жаркое (это чувствовалось даже через одежду) тело, и, поняв, что уже слишком поздно, она ещё сильней прижалась ко мне…

– Может, пройдёмся? – поспешил предложить ей я, видя, что Вовик собирается разгонять народ.

– Куда?

– Куда хочешь. Земля огромная.

– Тогда пойдём на речку.

Ночная река. Тёмная… она только в книжках бывает гладью, постоянно меняющаяся поверхность с танцующей на волнах лунной дорожкой, всплески, будто она шепчет или мурлычет себе под нос… Запах воды.

– Знаешь, здесь я становлюсь язычником. Здесь всё живое… небо, звёзды, река, деревья… они думают, чувствуют, разговаривают… раньше люди это чувствовали… Знаешь, как древние колдуны открывали тайны трав? Они погружались в транс и разговаривали с растениями.

– А ты что чувствуешь?

– Мне кажется, что я их понимаю. Иногда смотрю вот так на здание или просто куда-нибудь между деревьями, и мне кажется, что это дверь в иной мир.

– Правда? – как-то слишком уж серьёзно спросила она. – И давно это у тебя?

– Почти с детства. А ещё я лечить умею. Не сильно, но немного могу.

Мы расстались, когда уже было светло и дома тошнило заспанными, с недовольными лицами людьми. Ей на работу, мне… Мне в самую отвратительную из действительностей, в действительность без Маги.

– Я позвоню, – сказала она у подъезда.

Глава 7

На следующий день мы сидели в кафе «У Лысого» (так мы называли кафе возле памятника Ленину), пили коньяк. Светлана (так звали мою новую знакомую) рассказывала о своём детстве, а я… я бежал от одиночества. Наверно, вчерашний алкоголь ещё не успел окончательно выветриться из организма, потому что я пьянел со страшной силой. Светлана тоже пьянела. Плюс ко всему она курила одну сигарету за другой, что, конечно же, не могло не сказаться на её состоянии.

– Дай затянуться.

– Возьми целую.

– Я не хочу целую. Просто дай затянуться, если тебя это не напрягает.

– Меня это совсем не напрягает. – Она протянула мне сигарету.

– Я из твоих рук. Можно?

– Сколько угодно. Ещё?

– Нет, пожалуй, хватит.

– Мы закрываемся, – официантка выросла словно из-под земли.

– Что, уже?

– Да. Уже время.

– Хорошо. Сколько с нас?.. Нет, дайте нам ещё две коньяка с собой.

– Сейчас принесу.

– Сдачи не надо.

– Спасибо.

– Ты всегда такой добрый? – спросила меня Светлана, когда мы вышли из кафе.

– Они здесь не избалованные. К тому же я дал ей не так уж и много.

– Куда пойдём?

– Не знаю. Перед нами весь Мир.

– А давай я покажу тебе одно интересное место?

– Далеко?

– Возле железной дороги.

– Пойдём.

– Куда ты меня привела? – спросил я.

С пьяну я не сразу понял, что мы находимся в совершенно незнакомом мне районе, хотя мы с Вовиком облазили город вдоль и поперёк.

– Помнишь, ты вчера мне рассказывал, что видишь как бы ворота в иную реальность.

– Ну…

– Так вот, у меня от них есть ключ.

– Твою мать! И где мы?

– Это город, но такой город, куда обычным людям дороги нет. Это город-сон или сон города.

– Какой же я… Ты, наверно, в душе смеялась, когда я тебе рассказывал вчера о своих чувствах.

– Ничего я вчера не смеялась. Я ещё у Вовика поняла, что ты один из нас.

– Один из кого?

– Один из тех, кто может сюда войти.

– А это сложно?

– И да, и нет. Это должно быть в тебе от природы. А иначе…

– Это сон?

– Совершенно верно. Сны существуют параллельно с нами. Большинство из нас могут с ними взаимодействовать исключительно в особом состоянии сознания или во сне, другие же, и таких немного, способны сознательно перемещаться из одной реальности в другую.

– Ничего не понимаю.

Мы пришли в заброшенный железнодорожный тупик. Рельсы, покрытые толстым слоем ржавчины, лежали среди густой травы. Кое-где между шпал росли молодые деревья. Вокруг без всякой системы стояли железнодорожные вагоны. Некоторые были разрушены почти до основания, другие – совсем как новые, а некоторые из них были даже подключены к линиям электропередач.

– Милое местечко, ничего не скажешь.

– Это сон города, а у городов особые сны. К тому же здесь живёт замечательный человек, с которым я хочу тебя познакомить.

– Здесь, по идее, полно всякого сброда.

– Здесь никого нет, кроме него. Иногда сюда, правда, заходят гости, но это бывает крайне редко.

– Странно…

– Ты ещё не понял? Это сон, настоящий городской сон. Этого места нет и никогда не было в том мире, – она говорила со мной тоном учителя начальных классов, объясняющего нечто очевидное непонятливому ученику.

– Можно подумать, я каждый день по снам шляюсь, – огрызнулся я.

Она ничего на это не ответила.

– Здесь живёт очень замечательный человек, – сказала она, когда мы подошли к одному из вагонов.

– А мы не поздно? Уже глубокая ночь на дворе.

– Мы никогда не поздно. К тому же дверь открывается только в определённое время.

– В полночь?

– Необязательно.

– Я это так, шучу. Честно говоря, в голове не укладывается.

– Ничего, уложится. Для меня, например, это стало более привычным, чем метро или самолёты.

Светлана без стука вошла в вагон и включила свет, быстро найдя выключатель.

– Входи. Карл! Ты дома?

– Для тебя, Светланка, я всегда дома.

– Карл, я не одна.

– Ты не одна?

– Я с другом.

– Что?

– Подожди здесь, – сказала она мне, уходя в глубь вагона.

– Входи, – она вынырнула из купе буквально через пару секунд.

Внутри вагон был перестроен в некое подобие двухкомнатной квартиры со всеми удобствами. Сначала шли туалет и душевая, затем кухня, следом зал-гостиная и, наконец, спальня. Ванную хозяин этого дома на колёсах решил не ставить – все равно он в ванной не парится, для стирки же у него была машина-автомат. Вагон был подключён к горячей и холодной воде и канализации.

Зал был достаточно большим и широким. Он включал в себя не только несколько купе, но и коридор вагона. В зале были складные кресла, стол, небольшой диванчик, книжная полка… и даже печка-буржуйка, превращённая в некое подобие камина. Также возле стола, на полу, стоял настоящий медный самовар, почти как новый, начищенный до блеска.

У двери в зал нас и встретил хозяин. Это ещё крепкий, стареющий мужчина небольшого роста. Он был похож на Зиновия Гердта, причём не только внешне, но и манерой… или нет, не манерой… что-то в его голосе тоже было созвучно с Зиновием Гердтом. Лет ему было около шестидесяти. Его можно было бы вполне назвать милым, если бы в нем не было чего-то отталкивающего. Возможно, мне не понравились его бегающие глаза. Он весь как-то засуетился, застеснялся, покраснел, как девица, впервые увидевшая жениха.

– Знакомьтесь, – сказала Света.

– Игорь, – представился я.

– Карл Дюльсендорф, – сообщил он, протягивая руку для рукопожатия. Разумеется, я её пожал.

– Проходите, молодой человек, присаживайтесь, – пригласил он.

– У вас неприятности? – спросил меня Дюльсендорф, когда с первой бутылкой коньяка было покончено.

– С чего вы взяли?

– У вас потерянный вид.

– Вы правы, господин Дюльсендорф…

– Не называйте меня так!

– Простите, не буду.

– Так меня называл один страшный человек.

– Да?

– Так что с вами стряслось? – вернулся он к теме разговора.

– От меня ушла жена, а потом и любовница, – признался я.

– Вы их любили?

– Жену… Не знаю. Когда-то любил, раз женился.

– Люди женятся по разным причинам.

– Я, наверное, по любви. Потом любовь кончилась.

– Быт?

– Хуже. Быт особо нам не мешал. Она вдруг стала после свадьбы серьёзной, а я как был шалопаем, так и остался. Ненавижу дешёвую провинциальную светскость. Слишком это всё выглядит пошло.