Дивеевская тайна и предсказания о Воскресении России. Преподобный Серафим Саровский Чудотворец (сборник)

К постели его подошла окруженная славой, в царской порфире, Пресвятая Богородица с апостолами Петром и Иоанном Богословом. Она рекла в сторону врачей: «Что вы трудитесь?» А затем, указывая апостолам на подвижника, произнесла: «Сей от рода нашего». После этого видения он отказался от какой бы то ни было врачебной помощи, говоря, что всю надежду возлагает на Господа и Богоматерь.

В течение нескольких часов после видения страдалец ощущал чрезвычайную духовную радость. Потом почувствовал облегчение. В тот же вечер в первый раз после поранения спросил пищи, и поел хлеба с квашеной капустой. С того дня он мало-помалу стал оправляться, но следы этого происшествия остались навсегда на нем. Еще раньше он как-то во время рубки леса был придавлен упавшим деревом, и, раньше прямой и стройный, стал теперь согбенный. Теперь же он еще больше сгорбился и не мог ходить иначе, как опираясь на палку или топорик.

Пробыв пять месяцев в Сарове, отец Серафим вернулся опять в любимую свою пустынную келию. Таким образом, опять враг спасения потерпел новое поражение. Обидчики подвижника были найдены и оказались крепостными крестьянами помещика Татищева, из села Кременок. Отец Серафим просил настоятеля не преследовать их и писал о том же помещику. Все настаивали на наказании. Тогда отец Серафим объявил, что в таком случае он оставит Саров и совсем уйдет в другое место.

Господь сам наказал этих людей: у них сгорели все избы. Тогда, раскаявшись, они пришли к отцу Серафиму и просили у него прощения.

В 1807 году скончался второй, со времени поступления отца Серафима, настоятель Саровский – праведный игумен Исаия, который весьма чтил отца Серафима и которому отец Серафим платил искренней любовью. Когда отец Исаия был здоров, он сам ходил в пустынь к отцу Серафиму. Когда он сложил с себя должность, отец Серафим был избран братиею в настоятели, но отказался, и был избран в настоятели казначей Нифонт. Больной старец не мог лишить себя утешения в беседе с отцом Серафимом, и братия возила бывшего своего настоятеля в тележке в пустыню к отцу Серафиму. Кончина отца Исаии тяжело отразилась на отце Серафиме. Три любимых им старца, из которых двое, Иосиф и Пахомий, руководили первыми его иноческими шагами, лежали в могилах. Он сам прожил уже почти полвека. И новое поколение иноков не могло дать его привязчивой душе то, что давало ему общение с этими тремя глубокодуховными, а для него незаменимыми, коренными людьми. Как ни ограничивал он людских отношений, уход этих людей болезненно на нем отразился. Никогда не проходил он мимо кладбища монастырского без того, чтоб не помолиться на их могилах. Начальнице Ардатовской общины он как-то сказал: «Когда идешь ко мне, зайди на могилки, положи три поклона, прося у Бога, чтоб Он упокоил души рабов Своих Исаии, Пахомия, Иосифа, и потом припади ко гробу, говоря про себя: «Простите, отцы святии, и помолитесь обо мне!»

Стремясь все далее, все более очищая душу, а быть может, чтоб подвигом смирить печаль души, отец Серафим приступил к новому деланию – молчальничеству. Он более не выходил, если кто посещал его. Встречаясь с кем в лесу, падал лицом к земле, и не вставал, пока не уходили от него, перестал даже ходить в монастырь по праздникам. Раз в неделю, по праздникам, старцу приносил послушник из Сарова пищу. Зимой приходилось идти к нему по глубокому снегу. Дойдя до келии, послушник стучал, говоря вслух молитву Иисусову, и старец, ответив «аминь», отворял дверь сеней, где был приготовлен лоточек. Сам он стоял в это время со сложенными руками, смотря в землю и не подымая глаз на пришедшего. Послушник складывал принесенное на лоточек, а отец Серафим клал туда же кусочек хлеба или капусты, означая тем, что нужно принести на следующий раз. Затем послушник уходил, не слыхав и голоса старца. Таково было внешнее выражение молчальничества. Значение же и сущность его состояли в отречении от всяких житейских попечений для совершеннейшего служения Богу.

Отец Серафим пояснял: «Паче всего должно украшать себя молчанием, ибо святой Амвросий Медиоланский говорил, что молчанием многих видел спасающихся, многоглаголанием же ни единого. И паки некто из старцев говорит: молчание есть таинство будущего века, словеса же – орудия суть мира сего. Молчание приближает человека к Богу и делает его как бы земным ангелом. Ты только сиди в келии своей во внимании и молчании, и всеми мерами старайся приблизить себя к Господу. А Господь готов сделать тебя из человека ангелом: “На кого бо, говорит он (Ис., 66, 2) воззрю, токмо на кроткого и молчаливого и трепещущего словес Моих”. Плодом молчания, кроме других духовных приобретений, бывает мир души. Молчание учит безмолвию и постоянной молитве. Наконец, приобретшего сие ожидает мирное состояние. Когда старца спросили, зачем он, наложив на себя молчание, лишает братию той духовной пользы, какую он мог бы принести ей своими беседами, он отвечал: “Святой Григорий Богослов рек: прекрасно богословствовать для Бога. Но лучше сего, если человек себя очищает для Бога”».

От молчальничества он перешел еще к новому подвигу – затворничеству. Этому способствовало отчасти следующее обстоятельство. Не было известно, кто и как приобщает отца Серафима с тех пор, как он, приняв на себя молчание, перестал ходить в монастырь. Собор старших иеромонахов решил предложить ему: или ходить в воскресные и праздничные дни для приобщения в монастырь, или, если болезнь ног не позволяет этого, переселиться в Саров. Монаху, носившему отцу Серафиму пищу, было велено передать это ему и спросить у него о его решении. В первый раз отец Серафим ничего не ответил, во второй же раз молча пошел за монахом в Саров, и там остался. Это было в мае 1810 года.

Отец Серафим поселился в прежней келии своей, ни к кому не ходил и к себе никого не принимал. У него не было теперь даже самых необходимых вещей. Икона с горящей лампадой и обрубок пня вместо стула – вот все, что было в келии. И огня он теперь не стал для себя потреблять. На плечах он носил теперь под сорочкою тяжелый железный пятивершковый крест. Собственно же вериг, вероятно, не носил. «Кто нас оскорбит словом или делом, и если мы переносим обиды по-евангельски, – учил он, – вот и вериги наши, вот и власяница». Пищею его были теперь толокно и белая рубленая капуста. Воду и пищу относил ему сосед его по келии, монах Павел. Затворник, покрывшись полотенцем, чтоб никто не видал лица его, выходил из дверей и на коленях, как Божий дар, принимал посуду с пищей.

По-прежнему сложно и велико было молитвенное его «правило». Между прочим, он в течение недели прочитывал весь Новый Завет и, читая, толковал себе Писание вслух. Многие приходили к его двери и с радостью слушали его. Иногда же он, сидя над книгой, как бы замирал, погруженный в созерцание, не читая далее. Также иногда на молитве он переставал читать слова, замолкал и, не двигаясь, стоял пред иконой. Всякое воскресенье и большие праздники старец приобщался Святых Таин, которые после ранней обедни ему приносили в келию из любимой и знаменательной для него больничной церкви.

В сенях у него стоял дубовый гроб, сделанный, вероятно, им самим, как искусным столяром. Он просил после смерти положить его в этот непременно гроб и часто около него молился, готовясь к смерти. Он выходил иногда из келии по ночам, чтобы подышать свежим воздухом, и, читая тихо молитву Иисусову, в это время переносил дрова.

После пятилетнего строгого затвора старец внешне несколько ослабил его. Всякий мог войти к нему, так как он отпер дверь келии. На вопросы старец, хотя и не стесняясь посетителями, не давал ответа. Даже, когда посетил Саров Тамбовский епископ Иона (впоследствии экзарх Грузии) и пришел к его келии, старец не отпер ему двери и ничего не отвечал.

Прошло еще пять лет затвора, и отец Серафим стал отвечать на вопросы братии и даже беседовать с нею. Он внушал братии неопустительно совершать богослужение, благоговейно стоять в церкви, постоянно заниматься умной молитвой – каждому усердно исполнять послушание, не есть ничего вне трапезы, за трапезою сидеть с благоговением и страхом Божиим, без важной причины не выходить за ворота, бояться своеволия как причины великого зла.

В 1825 году последовало явление отец Серафиму Богоматери. Пречистая повелела ему выйти из затвора и принимать всех, кто будет идти к нему. В это время отец Серафим был уже 66-летний старец. За почти полувековую монашескую жизнь сколько великого опыта духовного скопил он, какую великую воспитал в себе любовь к Богу, как изучил он малейшие движения души, как познал все оттенки той борьбы, которую «враг» ведет с человеком… И теперь он должен был в остававшиеся ему 7 лет жизни излить на русский народ все сокровища своего опыта, всю силу своих молитв, всю великость своей любви… Он начал новый подвиг: старчества, духовного руководства людьми. С окончания ранней обедни до 8 часов вечера келия была открыта для мирян, а для Саровской братии во всякое время. Эта маленькая келия освещалась лишь лампадой и свечами, зажженными пред иконами. Печь в ней никогда не топилась. Двумя маленькими окнами она смотрела в широкую, привольную луговую даль. Мешки с песком и каменья лежали на полу, служа, вероятно, ему постелью. Обрубок дерева заменял стул.

Обычно старец принимал посетителей таким порядком. Одетый в белый балахон и мантию, он надевал еще епитрахиль и поручи в те дни, когда приобщался. С особенною любовью встречал он тех, в ком видел желание исправиться, искреннее раскаяние в грехах. Побеседовав с такими людьми, он накрывал их голову своею епитрахилью и произносил над ними, положив свою правую руку на их голову: «Согрешил я, Господи, согрешил душою и телом, словом, делом, умом и помышлением, и всеми моими чувствами: зрением, слухом, обонянием, вкусом, осязанием, волею или неволею, ведением или неведением». Затем произносил обычную разрешительную молитву, причем посетитель испытывал необыкновенно отрадное чувство. Вслед за тем старец начертывал на лбу посетителя крест елеем от иконы, и давал, если то было утром, богоявленской воды и антидора. Наконец, целуя всякого в уста, произносил всегда, какой бы то ни был день года, Христос Воскресе и давал приложиться к образу Богоматери, или кресту – материнскому благословению, висевшему у него на груди.

Особенно советовал старец непрестанно молиться, и для этого повторять всегда молитву Иисусову – «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». – «Ходя и сидя, на деле, и в церкви стоя до начала богослужения, входя и исходя, сие непрестанно содержи на устах и в сердце твоем. С призыванием имени Божия найдешь ты покой, достигнешь чистоты духовной и телесной, и вселится в тебя Святый Дух». Многие из посетителей старца винились в том, что мало молятся, не вычитывая даже положенные утренние и вечерние молитвы. Делали они это и по недосугу, и по безграмотности. Отец Серафим установил для таких людей такое легко исполнимое правило. «Поднявшись от сна, всякий христианин, став пред святыми иконами, пусть прочитает молитву Господню “Отче наш” трижды, в честь Пресвятой Троицы. Потом песнь Богородице “Богородице Дево, радуйся” также трижды. В завершение же Символ веры “Верую во единого Бога” – раз. Совершив это правило, всякий православный пусть занимается своим делом, на какое поставлен или призван. Во время же работы дома или на пути куда-нибудь пусть тихо читает “Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного (или грешную)”; а если окружают его другие, то, занимаясь делом, пусть говорит умом только “Господи, помилуй!” – и так до обеда. Пред самым же обедом пусть опять совершает утреннее правило. После обеда, исполняя свое дело, всякий христианин пусть читает так же тихо: “Пресвятая Богородица, спаси мя грешного”, и это пусть продолжает до самого сна. Когда случится ему проводить время в уединении, то пусть читает он: “Господи Иисусе Христе, Богородицею помилуй мя грешного или грешную”. Отходя же ко сну, всякий христианин пусть опять прочитает утреннее правило, то есть трижды “Отче наш”, трижды “Богородице” и один раз “Символ веры”». Отец Серафим объяснял, что, держась этого малого «правила», можно достигнуть меры христианского совершенства, ибо эти три молитвы – основание христианства. «Первая, как молитва, данная самим Господом, есть образец всех молитв. Вторая принесена с неба Архангелом в приветствие Богоматери, Символ же содержит в себе вкратце все спасительные догматы христианской веры».

Кому невозможно выполнять и этого малого правила, старец советовал читать его во время занятий, на ходьбе, даже в постели, и при этом приводил слова из Послания к Римлянам: «Всякий, кто призовет имя Господне, спасется». Кому же есть время, старец советовал читать из Евангелия, каноны, акафисты, псалмы. Бывали у отца Серафима знатные люди. С ними старец беседовал об обязанностях их звания. Особенно же он умолял их хранить верность православной церкви, соблюдать ее уставы, защищать ее от нападений. Как простосердечно относился старец к нуждам простого народа, можно видеть из двух следующих примеров.

Однажды прибежал в Саровскую пустынь крестьянин с признаками сильнейшего волнения и спрашивал у всякого попадавшегося ему навстречу инока: «Батюшка, ты, что ли, отец Серафим?» Когда ему указали старца, он упал ему в ноги и закричал: «Батюшка, у меня лошадь украли. Не знаю, как теперь буду семью кормить. Я без нее стал нищий. А ты, говорят, угадываешь». Ласково сказал ему старец, приложив его голову к своей голове: «Огради себя молчанием, иди в село (старец назвал село). Как станешь подходить к нему, свороти с дороги вправо и пройди задами четыре дома, там ты увидишь калиточку. Войди в нее, отвяжи свою лошадь от колоды и выведи молча». Крестьянин тотчас побежал по указанному направлению, и был слух, что он нашел свою лошадь.

В другой раз один монах привел к старцу молодого крестьянина с уздою в руках, плакавшего о потере своих лошадей, и оставил старца с крестьянином вдвоем. Через несколько времени, встретив этого крестьянина, монах его спросил:

– Ну что, отыскал ты своих лошадей?

– Как же, отыскал. Отец Серафим сказал мне, чтоб я шел на торг и что я там увижу их. Я и вышел, и как раз увидел и взял к себе своих лошадок.

В отце Серафиме в великой мере действовал дар исцеления. В первый раз он проявился над человеком, ставшим впоследствии преданнейшим, вернейшим до самозабвения, до полного отречения, почитателем его.

Михаил Васильевич Мантуров, помещик села Нучи Ардатовского уезда Нижегородской губернии, долго служивший в военной службе, тяжко заболел и, выйдя в отставку, должен был поселиться в своем имении. Болезнь его была в высшей степени странная и необъяснимая. Лучшие доктора не могли ни понять, ни лечить ее. Нуча лежала в 40 верстах от Сарова, и в нее доходили слухи о святости отца Серафима. Когда болезнь приняла такие размеры, что у Мантурова стали выпадать кусочки костей из ног, он, в виде последней надежды, решился ехать к отцу Серафиму. С большими усилиями люди его, привезя его в Саров, ввели его в сени келии старца. Старец вышел к нему и ласково сказал:

– Что пожаловал? Посмотреть на убогого Серафима? Мантуров упал ему в ноги и стал со слезами просить его об исцелении. Проникновенно и любовно старец трижды спрашивал больного, верует ли он в Бога, и трижды получил горячее уверение в совершенной, пламенной вере. Тогд а на это старец ответил:

– Радость моя, если ты так веруешь, то верь же и в то, что верующему все возможно от Бога. А потому веруй, что и тебя исцелит Господь. А я, убогий, помолюсь.

Посадив Мантурова в сенях у гроба, отец Серафим удалился для молитвы к себе в келию, и через несколько времени вернулся, неся освященное масло. Он приказал больному обнажить ноги, и, приготовившись вытереть их маслом, произнес: «По данной мне от Господа благодати, я первого тебя врачую!» Помазав больные ноги и надев на них чулки из посконного холста, старец вынес из келии большое количество сухарей, всыпал их в фалды сюртука Мантурова, и так велел ему идти в монастырь. С некоторым сомнением стал исполнять Мантуров приказание отца Серафима. Но внезапно почувствовал в ногах силу, и крепко, смело мог стоять. Он не помнил себя от изумления и радости и бросился в ноги старцу, но отец Серафим поднял его, строго говоря: «Разве Серафимово дело мертвить и живить? Что ты, батюшка? Это дело Единого Господа, Который творит волю боящихся Его и молитву их слушает; Господу Всемогущему да Пречистой Его Матери даждь славу!»

Прошло некоторое время. Мантуров чувствовал себя так хорошо, что стал даже забывать о недавней, так мучившей его болезни. Ему захотелось побывать у отца Серафима, принять его благословение, и он отправился в Саров. Дорогой он размышлял о словах отца Серафима, сказанных старцем после его исцеления, что надо ему возблагодарить и прославить Господа. Старец встретил его словами: «Радость моя, а ведь мы обещались поблагодарить Господа, что Он возвратил нам жизнь!»

– Я не знаю, батюшка, чем и как прикажете, – отвечал Мантуров, удивляясь прозорливости старца.

Радостно взглянув на исцеленного, старец сказал: «Вот, радость моя, все, что ни имеешь, отдай Господу и возьми на себя самопроизвольную нищету!» Странное, трудно передаваемое впечатление произвело на Мантурова это слово, возбудив напряженную работу его мысли. Он был еще молод, женат: чем же он будет жить, если все отдаст. Зная его мысли, старец сказал: «Не пекись, о чем думаешь. Господь не оставит тебя ни в сей жизни, ни в будущей. Богат не будешь. Хлеб же насущный у тебя будет». Всего второй раз видел Мантуров старца. Но старец, как бы вновь от ужасных страданий воззвавший его к жизни, уже всецело владел благодарным, привязчивым, пылким сердцем Михаила Васильевича. Слово старца было для него уже святыней, и он ответил: «Согласен, батюшка. Что же благословите мне сделать?»

На этот раз мудрый отец Серафим не дал Мантурову определенного указания и отпустил его с благословением. Мантуров, исполняя совет старца, отпустил своих крепостных на волю, продал имение и, сохраняя пока капитал, купил в селе Дивееве на указанном старцем месте 15 десятин земли. Старец завещал ему хранить ее, никому не отдавать и назначить после смерти в Дивеево. Поселившись с женой своей, лютеранкой, на этом участке, Мантуров стал терпеть недостатки. Его жена, в общем хорошая женщина, была вспыльчивого характера, нетерпелива и упрекала его за его поступок. Но, безгранично доверяя старцу, покорив ему свою волю, Мантуров никогда не роптал и радостно нес тот великий подвиг, к которому Христос призывал обратившегося к Нему за словом жизни юношу и который тот евангельский юноша был не в силах повесть. Главное дело, которым отец Серафим занимал Мантурова, были Дивеевские дела. Мантуров стал вернейшим, преданнейшим учеником старца, – можно сказать, доверенным его другом. Старец иначе не называл его, как именем «Мишенька».

Быт отца Серефима во многом изменился, когда в 1825 году он, по явлению ему Пресвятой Богородицы, вышел из затвора. Здоровье старца было не хорошо. Подвиги и изнурение всей жизни, стояние на камнях, затвор – все отозвалось и на его крепкой, выносливой природе. У него болели и ноги, и сильно болела голова. Был необходим свежий воздух и движение. Еще с весны 1825 года он стал по ночам выходить из келии. В ночь на 25 ноября явилась ему Богоматерь, с разрешением оставить затвор, и с 25 же ноября, взяв благословение у настоятеля, старец стал ходить ежедневно на то место, которое, в отличие от прежнего его жилища в лесу (дальняя пустынька), стало называться ближняя пустынька.

В двух верстах от Сарова издавна находился родник, неизвестно кем вырытый и по стоявшей около него на столбике иконе Иоанна Богослова называвшийся Богословским. На горке в четверти версты от источника спасался в своей келье отшельник иеромонах Дорофей, скончавшийся в сентябре 1825 года. Место это отец Серафим посещал, еще когда жил в «дальней пустыне», работал здесь иногда и любил его. По выходе же из затвора он ежедневно стал посещать это место. Тут явился новый источник, по преданию, забивший от удара жезла Богоматери, явившейся здесь старцу. Вода этого источника, называемого «Серафимов», обладает свойством не портиться даже годы, и множество больных, с верою омываясь ею, получали дивные исцеления в тяжких недугах.

Летом 1825 года был возобновлен Богословский родник. Старец, собирая камешки в речке Саровке, выкидывал их на берег и унизывал ими бассейн родника. Около были устроены гряды, на которых старец садил лук и картофель. Так как в келию отца Дорофея, за четверть версты, ходить утружденному годами и болезнями старцу было уже тяжело, ему устроили сруб на холме, близ родника. Небольшой этот сруб, длиною и вышиною в сажен и шириною в два аршина, имел крышу скатом в одну сторону. Ни окон, ни дверей не было. Под стенку надо было подлезать. Сюда старец укрывался от дневного зноя. Через два года ему устроили здесь новую келию, с дверью, но без окон. И тогда он в этом месте стал проводить все дни, с утра, лишь к вечеру возвращаясь в Саров. Рано утром, в четыре, иногда и в два часа по полуночи, старец отправлялся в ближнюю пустыньку. Он шел в своем белом холщовом балахоне, в старой камилавке, с топором в руке. На спине у него котомка, набитая камнями и песком. Поверх песку лежало Евангелие. У него спрашивали, зачем он удручает себя этой тяжестью.

– Томлю томящего мя! – отвечал старец.

Стечение народа, желавшего кто лишь взглянуть на него, кто принять благословение, кто спросить у него совета, – все увеличивалось. Кто ждал его в Сарове, кто надеялся увидать его на дороге, кто спешил застать его в пустыньке и быть свидетелем трудов его. Особенно велико было стечение народа вокруг старца в праздничные дни, когда он возвращался после принятия Святых Таин из храма. Он шел, как подходил к чаше – в мантии, епитрахили, поручах. Шел медленно среди теснившегося вокруг него народа, и всякому хотелось взглянуть на него, протискаться поближе к нему. Но он ни с кем тут не говорил, никого не благословлял, ничего не видел. Светлое лицо его выражало глубокую сосредоточенность. Он весь был полон радости и сознания соединения со Христом. И никто не смел прикоснуться к нему. Войдя же в келию, старец принимал посетителей и говорил с ними. Великою духовною силой полна была речь отца Серафима. Смиренная, пылающая верой и любовью, она как бы снимала повязку с глаз, открывала новые горизонты, звала человека к совершению высокого его земного призвания – служения Богу как источнику добра, правды и счастья. Эти беседы уясняли ярко все заблуждения жизни, освещали путь впереди, возбуждали жажду новой, лучшей жизни, покоряли старцу волю и сердце слушателей, вливали в них тишину и покой. Все, что старец ни говорил, все то он основывал на словах Писания, на примере святых. Он всегда говорил то, что в данных обстоятельствах было самое важное, нужное для человека. Речь его еще потому имела такую силу, что сам он первый исполнял все то, чему учил других. По прекрасному, меткому сравнению отца Серафима: «Учить других – это как с высокой колокольни бросать камни вниз; а самому исполнять – это как с мешком камней на спине подниматься на высокую колокольню». Свои благодатные дары старец таил, не открывая их без крайней нужды. Вообще он был сторонник сосредоточенной жизни и находил, что и мирским людям надо быть сдержанными и не открываться[1] легко другим людям. Вот что он пишет по этому поводу:

«Не должно без нужды другому открывать сердца своего. Из тысячи найти можно только одного, который бы сохранил твою тайну. Когда мы сами не сохраним ее в себе, как можем надеяться, что она будет сохранена другим? Когда случится быть среди людей в мире, о духовных вещах говорить не должно, особенно когда в них не примечается и желания к слушанию. Всеми мерами должно стараться скрывать в себе сокровище дарований: в противном случае потеряешь и не найдешь. Ибо, по изречению святого Исаака Сирина, лучше есть помощь, яже от хранения, паче помощи, яже от дел. Когда же надобность потребует, или дело дойдет, то откровенно в славу Божию действовать должно». Старец был великий ревнитель православия. Он особенно благоговел к памяти тех святых, которые выяснили и установили сущность правой веры: Климента, папы римского, Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Богослова, Афанасия Александрийского, Кирилла Иерусалимского, Епифания Кипрского, Амвросия Медиоланского. Он любил вспоминать их твердое стояние за веру. Убеждая хранить догматы веры, старец приводил в пример блаженного Марка Ефесского, который с непоколебимым мужеством защищал православие на Флорентийском соборе. Отец Серафим любил вести беседы о том, в чем состоит чистота православия, как охранять ее, и радовался, что наша церковь содержит в себе Христову истину в полной целости. Высоко чтил подвижник и наших русских святых, говорил о жизни их, брал от них примеры для подражания. Вообще жития святых были для него живыми письменами, по которым он поучал народ. Особенно поразительно было в нем смирение и любовь. Всякого, праведника и изболевшего грехами, трепещущего пред святостью его грешника, богача-вельможу и бедняка: он одинаково встречал земным поклоном, часто целовал посетителям руки. Как ни много бывало у него посетителей, никто не отходил от него неудовлетворенным: он часто одною фразою, одним словом охватывал жизнь человека, наставлял его на нужный путь.