Дивеевская тайна и предсказания о Воскресении России. Преподобный Серафим Саровский Чудотворец (сборник)
В августе, за четыре месяца до конца отца Серафима, вновь назначенный в Тамбов преосвященный Арсений, впоследствии митрополит Киевский, был в Сарове и посетил отца Серафима. Старец поднес архиерею в подарок четки, пук восковых свеч, свернутых в холстину, бутылку деревянного масла и шерстяные чулки. Затем отдельно он принес ему бутылку красного церковного вина. Все это означало, что старец просит по смерти своей поминать себя… Свечи, масло и вино, сбереженные преосвященным, были употреблены на ту литургию, которую он совершил о упокоении старца, когда получили известие о кончине его. А прочие предметы преосвященный оставил у себя. Отец Серафим приказал послать некоторым лицам письма, приглашая их поспешить приездом. Также поручил передать разным другим лицам, которые не могли приехать, нужные для них наставления. «Сами-то они меня не увидят», – объяснял старец.
Перед Новым годом старец отмерил себе могилу у алтаря Успенского собора, на месте, на котором когда-то, выйдя из затвора, положил камень. Как-то в эту пору один инок, изумляясь жизни отца Серафима, спросил его: «Почему мы, батюшка, не имеем такой строгой жизни, какую вели древние подвижники благочестия?»
– Потому, – отвечал отец Серафим, – что не имеем к тому решимости. Если б решимость имели, то и жили бы так, как отцы, в древности просиявшие. Потому что благодать и помощь Божия к верным и всем сердцем ищущим Господа Бога ныне та же, какая была и прежде. Ибо, по слову Божию, Иисус Христос «вчера и днесь, той же и во веки».
Эти слова можно считать как бы печатью жизни отца Серафима.
Да, он, в одном человеческом существе вместивший столько подвигов, на пространстве одной жизни соединивший в себе крепость, ревность, пыл как бы многих великих людей; да, он, по правде, доказал своею жизнью, что все та же благодать, вдохновлявшая первых великих преподобных, воспитавшая величайших мужей Церкви: и теперь, нисколько не оскудев, пребывает в Церкви, лишь бы искали люди черпать из этого источника, только бы имели решимость к Богу одному стремиться, Бога одного желать. Тем и велико значение отца Серафима, что в его лице заветная крепость прежних времен воскресла. Столь же высоко парил дух его, как отцов первых христианских церквей. И потому столь же поразительна, выходя из всяких обычных рамок, была и жизнь его. Вот трогательный завет, переданный старцем одной Дивеевской инокине и, конечно, относящийся и ко всем чтущим его:
«Когда меня не станет, ходите, матушка, ко мне на гробик. Ходите, как вам время есть. И чем чаще, тем лучше. Все, что ни есть у вас на душе, все, о чем ни поскорбите, что ни случилось бы с вами – со всем придите ко мне на гробик. Да, припав к земле, как к живому, и расскажите. И услышу вас, и скорбь ваша пройдет. Как с живым, со мной говорите. И всегда для вас жив буду». Сестер Дивеевских старец поручал заступлению Царицы Небесной.
Наступил первый день 1833 года, пришедшийся на воскресенье. Отец Серафим приобщился за ранней обедней в дорогом ему храме Соловецких чудотворцев. И, чего не делал раньше, обошел все иконы, прикладываясь ко всякой и ставя свечи. После службы он простился со всеми молившимися монахами, благословил, поцеловал и говорил: «Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте, днесь нам венцы готовятся!» Три раза в этот день старец выходил на место, назначенное для погребения его, и долго смотрел в землю. Вечером было слышно, как он в келии своей поет пасхальные песни.
В конце ранней литургии 2 января отец Серафим был найден в своей келии почившим в молитвенном коленопреклоненном положении. Старца схоронили на выбранном им месте, у стены Успенского собора, в приготовленном им задолго до смерти дубовом гробе. На грудь, по его завещанию, положили ему финифтяное изображение Преподобного Сергия. Впоследствии над гробом его поставлен тяжелый памятник. В недавнее время вокруг могилы устроена часовня со стеклянными стенами. Там размещены большие картины, изображающие старца кормящим медведя, старца у ближней пустыньки, блаженную кончину старца и благодатное посещение его Пресвятою Богородицею.
Келия его в последние годы обведена храмом, в котором она служит алтарем. Обе «пустыньки» – избы из ближней и дальней пустынек перенесены в Дивеев. В одной из них устроен алтарь, где хранятся разные предметы, принадлежавшие отцу Серафиму. В другой, на память о старце, раздают кусочки ржаного хлеба, как делал это он сам. Камень, на котором старец Серафим молился тысячу ночей, был разобран по кусочкам богомольцами на благословение. От него остался лишь небольшой кусок. Во многих русских благочестивых семьях можно встретить обломки этого камня с изображением на них молящегося коленопреклонно на камне, с воздетыми руками, отца Серафима. Что-то трогающее до слез, привязывающее сердце какою-то невыразимою властью есть в существе дивного старца. Счастлив, кто будет призывать его! Справедлив отзыв о нем «великого архиерея Божия» архиепископа Антония Воронежского: «Он как пудовая свеча, всегда горит пред Господом, как прошедшею своею жизнью на земле, так и настоящим дерзновением пред Святою Троицею».
Немногие праведники прославлялись столь скоро после кончины своей, как отец Серафим. Все эти 70 лет, отделяющие нас от дня его преставления, – полны проявлениями его жизни, его любви и сострадания. Вот некоторые из чудес старца.
Из письма П. И. Архипова из Москвы от 7 октября 1869 года: «Приношу мою искреннюю благодарность за присылку жене моей Марии Николаевне образа на финифти с изображением Богоматери и отца Серафима, молящегося пред нею. Образ этот вручен был во время тяжкой болезни утром пришедшею монахинею. Жена моя за несколько времени пред этим видела во сне, или даже наяву – ибо она была в беспамятстве, – что отец Серафим хлопотал и заботился около нее, обливая ее теплою водою. Когда же она опомнилась, то вся была в поту. Тут ей дали присланный вами образ, и с сей минуты она начала выздоравливать, тогда как злая горячка, вместе с пузырчатою рожей, совершенно свели ее было в могилу. Я и каждый из членов моего семейства свидетельствуем, что молитва преподобного отца Серафима велика пред Богом. Много, много было с нами чудных случаев, уверивших нас в его пред Богом заступлении».
Письмо Марии Григорьевны Сабуровой:
«Во Имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь: Я удостоилась во время сильней тифозной горячки видеть угодника Божия отца Серафима в видении, будто бы я пришла в Саровскую пустынь, и старец отца Серафим послал меня в Дивеевскую обитель. И, когда в видении представилась пустынь, в ней недоконченный храм, а на воздухе над храмом я увидела икону Божией Матери: святой отец Серафим сказал мне от имени Царицы Небесной, что я буду жива, болезнь моя не к смерти. Старец еще сказал: “И ныньче у вас траура не будет, а в будущем 1869 году будет траур”. Это видение тут же, не пришедши еще в сознание, я рассказала всем присутствующим, а, опамятовавшись, опять повторила видение. Все, что я видела, исполнилось. И траур в нашем семействе случился неожиданный чрез десять месяцев. Брат моего мужа, молодой человек, камергер Николай Дмитриевич Сабуров, умер за границей. В виденном подписываюсь: М. Г. Сабурова. Свидетельницами при этом видении были: А. М. Языкова, Т. С. Узнанская, В. Г. Языкова».
Марфа Толстова, крестьянка Пензенского уезда села Заянчкого, 50 лет от роду, была совершенно слепая 14 лет и видела во сне старичка, повелевшего ей побывать в Сарове, где она получит исцеление. «Взгляни на меня!» – говорит ей старец во сне, и она ясно различала его. «Поди, – приказал он, – на Серафимов источник, умойся, и, взяв из него воды, подымись на гору, до камня; нагнувшись, помочи глаза и исцелишься от слепоты». 29-го июня 1873 года исполнилось все сказанное, она в Сарове прозрела.
В октябре 1874 года было получено в Дивееве письмо нижегородской помещицы Каратаевой: она просила прислать масла из лампадки от образа отца Серафима. Это масло, привезенное из Дивеева, давала ей ее двоюродная сестра княгиня Чегодаева, и оно излечило Каратаеву от сильнейшего ревматизма.
Княгиня А. С. Кугушева писала Дивеевской игумении Марии: «Вы не можете себе представить, какое страдание я выносила. Ух о мое и челюсть моя до того разболелись, что я ночи не спала и не могла уложить голову, чтоб успокоиться. Одно благодетельное средство – это полотенчико батюшки Серафима. Едва уложу его на больное место, как успокоится боль, и я засну».
Письмо к Дивеевской игумении, матери Марии, В. С. Волкова: «Дивен Бог во святых Своих. 17-го числа сего месяца в моей семье совершилось, по молитвам батюшки отца Серафима, чудное по мгновению своему исцеление трехлетней внучки моей Ольги, которая, будучи весела и играя, вдруг впала в изнеможение, глаза ее помутились, она смотрела дико, как умалишенная, руки ее были сведены, и на делаемые ей вопросы, так как язык у ней отнялся, не могла отвечать. Мать ее прибежала ко мне в слезах, растерянная и как сумасшедшая, прося меня дать ей чего-нибудь святого. Я немедленно велел принести водицы из источника отца Серафима и полученные мною от вас, в память его раздаваемые, сухарики, дал моей больной, которая, сделав глотка три водицы, тотчас пришла в себя и стала говорить. А когда съела три размоченных в той же воде сухарика, то глаза ее и руки приняли свой постоянный вид и она начала смеяться и играть, и по сие время здорова».
Протоиерей Арзамасского собора Светозарский писал в Дивеево 26 апреля 1873 года: «Со второй недели минувшего поста постигло меня посещение Божие тяжкою простудою, от которой возникла нестерпимая боль внутри. На четвертой неделе она усилилась до такой степени, что я ожидал себе конца. С 16 марта на 17-е в часу первом по полуночи сам предстал угодник Божий видимо пред моею кроватью и на коленочках питал меня какою-то сладкою пищей, вроде пирожков. Приказал мне сейчас же читать акафист Божьей Матери, который я знал изустно. Я читал твердо, а отец Серафим продолжал свое дело меня кормить и вдруг исчез, после чего в один момент болезнь моя уничтожилась».
И как обаятельно милостив, ласков, заботлив великий старец в таких явлениях своих. И какие теперь потоки потекут от его благодеяний, знамений, исцелений!
Дивный старец Серафим, помогай нам!
Кончина праведных и последние дни земной жизни старца Серафима (2 января 1833–1903 гг.)
Смерть, представляющаяся ужасом, жестокою, роковой гостьею для людей, живущих по «образу мира», забывших о Боге и равнодушных к вечности: эта же смерть желанна для человека, жившего чистою духовною жизнью, считавшего себя на земле гостем на краткое время и ожидавшего конца земного своего бытия как начала блаженной и ликующей вечности. Разве земная жизнь для христианина не кажется временем печального изгнания, а смерть – возвращением в отчизну, освобождением от тяжкого плена земли? Кто из людей, хотя бы временами не угнетавший в себе духа, хотя бы лишь порывами живший духовною жизнью, не ощущал в себе этой невыразимой тоски по небу, этой глубокой неудовлетворенности землею с ее ничтожными радостями, в самом веселии которых слышится грусть.
И если мирские люди в лучшие свои минуты тоскуют по небу, – то как велика должна быть эта тоска в Божьих избранниках, как сильно их желание вернуться к Богу. Невольно вспоминаются эти ясно выраженные в жизни людей Божьих не ослабевающие порывы к иной жизни.
«Желание имею разрешиться (от уз плоти), – восклицает божественный Павел, – и со Христом быть!»
Это желание, этот призыв Бога и мольба взять к себе поскорее душу слышатся в акафисте преосвященного Иннокентия Херсонского Животворящим Таинствам Христовым, в заключительных восклицаниях икосов: «Иисусе, Боже сердца моего, прииди и соедини мя с собою на веки!»
Оно звучит в заключительных словах «молитвы честному кресту», где говорится о небесной жизни: «Прославлю самым лица зрением Верованного, одержанием Чаянного, и наслаждением – Любимого, единого в Троице Бога, славимого в бесконечные веки». Достигши высших ступеней духовности, знаменитый подвижник, старец Парфений Киевский, с нетерпением и радостью ожидая дня смерти, сидя у давно приготовленного им для себя гроба, говорил с восторгом о том, как душа, покинув тело, просияет, как солнце, и будет с удивлением смотреть на свою смрадную темницу; а смерть этот человек называл «возвращением от земного, бедственного, многоплачевного, скучного, прискорбного и болезненного странничества в небесное, любимое, блаженное, покойное, всевеселящее, немерцающее, бессмертное, некончаемое, вечное и неизреченное отечество».
Есть замечательное произведение искусства, с чрезвычайною силою выражающее это стремление святых душ к Богу и радость «соединения с Ним на веки». Это картина «Преддверие рая» Васнецова, помещенная по поясу купола в Киевском Князе – Владимирском соборе. Там множество святых со стремительностью летят к открывшемуся для них блаженству. И среди различного проявления торжества, радости, ликования это чувство стремительности составляет главную черту картины. «Желание имый разрешитися»: то есть – пылаю, сгораю жаждою Христа.
И вот отчего смерть людей, столь убежденных в наследии вечности: и для них самих, и для тех, кто видит ее, или только слышит, представляется великим духовным торжеством. Вот отчего эти дни становятся по церковном прославлении таких людей праздниками, «Смерть грешника люта» – и, думается, редко в жизни можно встретить что-нибудь ужаснее смерти человека, во время земной своей жизни не думавшего о вечности, когда эта вечность, теперь несомненная и как бы осязательная, открывается пред ним. Эта борьба против смерти, вопли: «я жить хочу!», это как бы хватание за жизнь с безумной надеждой удержать ее, укрыться в нее от надвигающихся видений потусторонней жизни: есть одно из печальнейших зрелищ, какие дает извращение человеком своей божественной природы, и одно из самых ярких, бьющих доказательств бессмертия души и вечности.
Но как спокойна, ясна кончина праведных! Умирание их тела подобно тихому падению с ветки на мягкую мураву сочного, созревшего плода. В большинстве случаев оно вовсе безболезненно, или если даже острая болезнь разрушала организм: тихи предсмертные часы праведника.
Не бесполезно, по слову Апостола, «взирая на окончание жительства» праведников, «поминать веру их», и мы, прежде чем перейти к повествованию о блаженной кончине старца Серафима Саровского, припомним обстоятельства кончины некоторых других подвижников.
Нельзя без глубокого волнения читать о кончине святителя Димитрия Ростовского. Этот великий подвижник, оставивший своему народу величайшее духовное сокровище – Четью минею – и не один только свой век, но и последующие времена огласивший «пастырской свирелью богословствования своего», своими дивными проповедями, еще не в старых для его сана летах, тихо догорал в суровом климате Ростова, вдали от родной, теплой Украйны с ее задумчивыми тополями, с пронзительным светом ее звезд… Непосильные труды, за всю жизнь напряжение сил душевных, наконец, множество огорчений изнурили силы святителя. Но из слабеющих рук перо, под этою рукой написанное столько вдохновенных страниц, не выпадало до последнего дня. Еще 27 октября 1709 года он пишет старому собеседнику своему иноку Феологу: «По истине возвещаю ти, яко немоществую. До чего ни примусь, все из рук падет. Дни мне стали темны, очи мало видят, в нощи свет свещный мало способствует, паче же вредит. А недугование заставляет лежать да стонать». Вечером того же дня митрополит велел позвать своих певчих. Он сидел у печи и грелся, а певчим велел петь сложенные им канты: «Иисусе мой прелюбезный, надежду мою в Боге полагаю, Ты мой Бог Иисусе, Ты моя радосте». – Послушав пения, митрополит отпустил певчих и удержал только преданнейшего ему певчего «и усерднейшего в трудах ему помощника», «бельца» Савву Яковлева, который был переписчиком набело его сочинений: труд по тому времени не малый. Очевидно, святителю хотелось иметь в ту минуту около себя живую душу, поделиться своими мыслями, воспоминаниями. И стал митрополит Димитрий рассказывать бельцу Яковлеву о своей юности среди благословенной Украины, о порывах к Богу, о молодом рвении к молитвам, и заключил свой рассказ словами: «И вы, дети, такожде молитесь!» Наконец, святитель отпустил певчего словами: «Время и тебе, чадо, отойти в дом твой». Он благословил его, и, провожая его, в виде благодарности за переписку сочинений, поклонился ему почти до земли. Яковлев был очень смушек, а святитель произнес последние слышанные от него на земле слова благодарности: «Благодарю тя чадо!» – и вернулся к себе в келью, а певчий расплакался и ушел. Отпустив служителей, митрополит Димитрий вошел в особую келью, где он обыкновенно молился. На следующее утро он был найден почившим в коленопреклоненной молитве.
Величественна была кончина кроткого митрополита Киевского Филарета, который прощался с духовенством, передавал для доставления государю последние приветствия любви и последние благословения.
Митрополиту Московскому Филарету незадолго до конца явился отец его во сне и сказал ему: «Береги 19-е число». Настал воскресный день 19 ноября 1867 года, и митрополит в домашней церкви своей совершил литургию, по замечанию окружающих, особенно бодро и вдохновенно. Через несколько часов он был бездыханен.
В 1857 году стал быстро угасать знаменитый проповедник архиепископ Херсонский Иннокентий. Но он не бросал занятий. Накануне смерти выезжал, читал корректуру сочинения своего: «Последние дни земной жизни Спасителя». Настал Троицын день, 26 мая. Он встал в 5-м часу, прошелся по комнате, поддерживаемый служителями, затем прилег. Почувствовав приближение смерти, он велел приподнять себя и тихо скончался коленопреклоненный на руках двух келейников.
В Пензе 10 октября 1819 года на 36-м году от роду почил праведный епископ Иннокентий, пострадавший за свою православную ревность во время господствовавшего тогда и поддерживаемого министром духовных дел князем А. Н. Голициным протестантского направления. В ночь пред кончиною он позвал к себе келейника и сказал ему: «Какое дивное видение мне представилось! Казалось мне, что небеса отверзлись. Двое светлых юношей в белых одеждах, слетев с высоты, предстали предо мной и, с любовию смотря на меня, взяли меня, немощного, и вознесли с собою на небо. Сердце мое исполнилось несказанной радости, и я пробудился».
10 октября утром он просил пособоровать его и, напрягая последние силы, повторял молитвы и несколько подымался при помазании елеем. Потом язык стал неметь, дыхание прерываться, он крестообразно сложил руки на груди; окружающие развели их, чтоб не затруднять дыхания, но он опять сложил их крестом. Пред самым концом один из окружающих стал читать псалмы. При словах: «Аз к Богу воззвах, и Господь услыша мя», – капли слез выкатились из глаз умирающего; на словах же: «Аз же, Господи, уповаю на Тя», – преосвященный Иннокентий вздохнул в последний раз и тихо предал дух Богу.
Прекрасен был конец почившего 20 декабря 1846 года архиепископа Воронежского и Задонского Антония, одного из славных подвижников XIX века, находившегося чрез пространство, никогда не видав его, в замечательном духовном общении с великим старцем Серафимом, чему пример увидим ниже. Накануне смерти он сказал плачущему племяннику: «Я еще не умру: мне Божия Матерь сказала, что нужно дела кончить». Проведя ночь в молитве, архиепископ Антоний 20-го утром назначил быть в 6 часов пополудни соборованию, послал на почту денежные письма бедным и роздал милостыню пришедшим к нему. Викарию своему он сказал: «Никакого не чувствую страха, желаю разрешиться и быть со Христом». Сделав некоторые распоряжения, владыка стал молиться. В 6 часов началось торжественное молебствие, длившееся час. Архипастырь сидел в креслах со свечою и сам прочел последнюю молитву: «Простите мя, отцы и братия». Благословив всех, он перешел с кресел на кровать. Осенив обеими руками, разрешил всех, находившихся под запрещением, и отпустил затем всех присутствующих. Через четверть часа преосвященный сильно постучал в двери, призывая своих чад, и настала величественная, торжественная минута. Архиепископ в последний раз возложил крестообразно руки на головы присутствующих; духовник стал читать отходную; в руки архипастыря вложили горящую свечу; с окончанием отходной архиепископ Антоний тихо предал дух Богу.
14 декабря 1839 года, на 43-м году, после 22-летнего затвора, почил Сезеновский затворник Иоанн, основатель женской Сезеновской обители. Он скончался наедине. Долго не получая от него никаких признаков жизни, выломали двери кельи, в которой он находился в затворе, и нашли его мертвым, у аналоя, пред иконою Богоматери. Тело его было немного наклонено на правый бок. Правая рука, стоя на локте, поддерживала голову, а левая лежала на ладони правой. Лицо было обращено к иконе.
В ночь на 25 мая 1836 года, на 47 году от рождения, после 17-летнего затвора, скончался знаменитый затворник Задонский Георгий, происходивший из дворянского рода Машуриных и до 28-летнего возраста служивший офицером Лубенского гусарского полка. Он тоже скончался без свидетелей, и после ранней обедни был найден бездыханным пред образом Всех Святых и Страшного суда, припадшим к земле. Лицо его было как живое. Пальцы правой руки, сложенные крестным знамением, прикасались к челу.
Старец Парфений Киевский, имевший необыкновенное, умилительное, нежное усердие и детскую любовь к Богоматери, умер в тот самый праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, который он особенно любил и о котором говаривал: «Буди благословен и преблагословен и треблагословен день Благовещения Пресвятые Владычицы нашей Богородицы». В 1855 году в этот самый праздник, совпавший тогда со Страстною пятницею, отец Парфений был найден бездыханным, сидящим как бы в глубокой думе у дверей келейной своей церкви.
29 августа 1886 года был найден в своей келье почившим подвижник Иверского Валдайского монастыря монах-молчальник Пахомий. После ранней обедни его нашли стоящим на коленях, у изголовья койки; в руках он держал четки; лицо его было озарено радостною улыбкой, а глаза сомкнуты.
Велика была святыня смерти этих людей. Но еще сильнейшее впечатление производит блаженная кончина старца Серафима Саровского, одного из великих избранников Божиих. К описанию этой кончины мы теперь и перейдем.
Жизнь отца Серафима была сплошным вольным мученичеством. С раннего возраста вступив на путь подвижничества, он чем дальше шло время, тем более усиливал эти подвиги. Жизнь его была страшною, ежедневною борьбою со врагом спасения. Если он и посрамил врага силою Божиею, если ни разу не был им посрамлен, то победа досталась ему страшно дорогою ценою. Ему пришлось для одоления врага нести величайшие труды. Пост столь строгий, что около трех лет в пустыне он питался единственно отваром горькой травы снитки, тысячедневное и тысяченощное моление на камнях, затворничество, молчальничество были орудиями, которыми он одержал победу, но орудиями, тяжело, болезненно отразившимися на подвижнике. Недаром вырвалось у него признание, что он боролся со врагами, как «со львами и леопардами». Недаром он, уже прославленный старец, все томил себя, не находил возможным жить без внешней муки. Когда его спрашивали, зачем он носит на спине тяжелую котомку, набитую песком и каменьями, он кратко отвечал: «Томлю томящего мя!» Если вдуматься в эти слова, какое в них значение!
Да, можно сказать, что темное ополчение дошло в отношении старца до явной видимой борьбы. Так, известно, что, когда старец неотступным молением нескольких дней вымолил одну совершенно погибшую душу, темное полчище нанесло старцу страшную физическую рану, следы которой не проходили у него до смерти.
Пришел Прохор Мошнин в Саров молодым, стройным, крепким, с прекрасным здоровьем, обладая чрезвычайною физическою силою. А что представлял он собою в эпоху старчества? Изувеченный старец, согбенный после того, как был избит почти до смерти разбойниками, которые напали на него в пустынной келье, требуя от него денег, чего у него не было, и от которых он не защищался, хотя, по необыкновенной силе своей, и мог бы с ними справиться. Между лопатками была у него страшная рана, нанесенная ему, как выше было сказано, за избавление им души человеческой. На ногах, от долговременного стояния, были неизлечимые раны, и из них постоянно текла сукровица… А он все продолжал «томить томящего его», отдыхал на коленях, а в последнее время изобрел мучительный образ сна, на который нельзя было смотреть без боли; спал, стоя на коленях, опустив голову книзу и поддерживая ее стоящими на локтях руками.
Такова была внешняя жизнь его… А нравственная? К нему со всех концов России люди несли свое горе, часто безвыходное, свои нравственные язвы, свое отчаяние, свои недоумения, свои страдания… Если чей, то именно его слух был ежеминутно поражаем тем тяжелым скорбным стоном, что стоит над землей, что вылетает не переставая, сливаясь в один нескончаемый аккорд невыразимой грусти, из стесненной груди страждущего человечества. И все это горе, нужду и страдание надо было разрешать, утешать, исцелять. Конечно, если б в отце Серафиме не действовала в столь сильной степени благодать, – он бы был, так сказать, нравственно раздавлен этим невыносимым грузом людского несчастия, на него склонявшегося. И потому лишь он мог, ходя утешителем среди этой разъярившейся бури человеческого несчастия, сохранять ясность духа и не только не быть подавленным этою мрачною картиною, но смело, властно и уверенно утешать людей, указывая им путь вперед, увлекая их мысли к блаженной вечности и врачуя их настоящие язвы елеем сладостной надежды: что эта вечность для него самого стала как будто не только видимым взорами маяком, не только отвлеченным упованием сердца, но чем-то как бы уже воспринятым и усвоенным, как бы на опыте изведанным и уже неотъемлемым.