«Идите и проповедуйте!»

Глава 2. Возвращение в Иерусалим

И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины… Не оставлю вас сиротами…

Евангелие от Иоанна

Ранним утром 23-го числа весеннего месяца ияра три каравана одновременно покинули Капернаум. Среди потока людей ученики старались держаться вместе. С ними в Иерусалим шли Мария Клеопова, Саломея, Мария Магдалина, Иоанна, Сусанна, Элиазар из Магдалы. Из-за задержки в Капернауме путь через Перею был отвергнут. Три каравана растянулись по просёлку через Генисаретскую долину. Когда огибали Фавор, открылась лощина, за которой укрывался Назарет. Каждый путник имел в корзине хлебное приношение Всевышнему – первый сноп пшеницы или хлеб, испечённый из первого сжатого снопа, смешанный с елеем.

Некоторые паломники вели также однолетних, без какого-либо изъяна, ягнят и телят для жертвы Господу – «приятное Ему благоухание». На душе у идущих было неспокойно. Может, надо было остаться в Капернауме и там ожидать наступления Царства Божия, а не спешить в Иерусалим через враждебную Самарию?

Караван свернул с просёлка и вышел на прямую, как стрела, мощённую римлянами дорогу, ведущую в Иерусалим, на юг. Отсюда расходились ещё две дороги – на восток, через Вади Фара к Иордану, и на запад, через долину Сихем – к морю. Вокруг расстилались нивы, побелевшие для жатвы. Гора Гаризим нависала над ними. Путники расположились неподалёку от колодца Иакова в тени олив, окаймляющих три дороги.

Старец с накинутым на плечи полосатым покрывалом поучал тринадцатилетнего внука, впервые идущего в Иерусалим.

– Самаряне – это кутеи, выходцы из города Кут в Месопотамии, – говорил громко и важно старик, оглядываясь на учеников, расположившихся рядом. – Ассирийские цари переселили их в Самарию на место наших изгнанных соплеменников. Столько лет прошло, а они остались такими же гордецами. Эти самаряне до сих пор думают, что иудеи хуже скота. Вот здесь, на горе Гаризим, – старик пренебрежительно махнул рукой в сторону горы, – самаряне выстроили храм, а Маннасия, брат Иоддая, иудейского Первосвященника, отказавшись развестись с дочерью Санввалата, был принужден бежать и сделался Первосвященником в этом храме.

Старик явно щеголял своим знанием Священного Писания и, возможно, затеял весь этот разговор, чтобы привлечь внимание учеников.

– С этого времени самаряне бесстыдно извратили Тору – объявили истинно святым место Гаризим и стали утверждать, что на вершине этой горы Авраам принёс в жертву Богу Ицхака и поэтому именно здесь надо совершать богослужения, а не в Иерусалимском Храме.

Старец напрасно старался и напрасно повышал голос. Мысли учеников были заняты Равви. Три года тому назад они с Учителем остановились здесь, возвращаясь с праздника Пасхи. Здесь Учитель сидел под сводами рядом с колодцем.

– Иоанн, – почему-то шёпотом обратился Пётр к Иоанну, – ты ведь тогда остался с Учителем у колодца?

Иоанн не ответил.

– Иоанн, – помолчав, опять окликнул его Пётр, – а женщина была здесь?

Жгучее желание видеть и слышать Учителя охватило Иоанна. Не отвечая, Иоанн сошёл с дороги, будто облегчая Господу возможность выделить его из толпы, и лёг на сухую горячую землю, заложив руки за голову, упёршись глазами в белёсое от жары небо. Здесь три года тому назад он лежал в тени оливы, когда все побежали в Сихем за едой, а Учитель беседовал с самаритянкой. Вот уже три дня Иоанн силился понять слова Учителя о Духе Святом. Говорил ли об этом Учитель раньше? Он не замечал ни дороги, ни товарищей, не слышал разговоров, пения псалмов, звуков цимбал… Снова и снова Иоанн возвращался к мысли: что именно и когда говорил о Духе Святом Учитель.

Иоанн приподнялся на локте, стараясь разглядеть невысокую сводчатую крышу колодца. Обжигающий ветер дунул в лицо, и Иоанна вдруг охватил страх. Вместе со страхом явилось воспоми нание. Горница, залитая лунным светом, они, возлежащие за столом… Ужас, смертельный ужас входил тогда в комнату и оставался там, пока они пели псалмы, пока ели опресноки и пасхальную трапезу… Запах пасхального агнца коснулся его ноздрей, и он услышал слова: «И если что попросите у Отца во имя Моё, то сделаю, да прославится Отец в Сыне. И Я умолю Отца и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек. Духа истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его, а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает, и в вас будет. Утешитель же, Дух Святый, Которого пошлёт Отец во имя Моё, научит вас всему и напомнит вам всё, что Я говорил вам». Так вот что говорил третьего дня Учитель! О Духе Святом, Которого Он ещё до распятия обещал прислать! Те же слова! Он их повторил третьего дня на горе!

– Иоанн, Иоанн! – теребил брата за руку Иаков Зеведеев. – Ты что лежишь? Пошли! Смотри, все уже давно прошли! Да что с тобой?

– Он не оставил нас! – вскрикнул Иоанн, хватая брата за руку и больно дергая её изо всех сил вниз. – Он пошлёт Его нам, надо ждать! Он нам скоро пошлёт Духа Святого, Который пребудет с нами вовек! Духа Истины! – прокричал Иоанн.

Он не видел ни дороги, по которой уходил караван, ни брата, он всё ещё пребывал в Горнице на горе Сион, в доме Иоанна-Марка, в тот последний праздничный седер, накануне 15 нисана.

Иаков схватил брата одной рукой за локоть, а другой пытался открыть мех с водой. Ему казалось, что Иоанн потерял рассудок. Может, перегрелся на солнце?

– Он не оставил нас, как и обещал! – кричал Иоанн, отталкивая протянутый мех с такой силой, что несколько драгоценных капель упали на сухую землю.

Полный мужчина, с седеющими волосами, выбившимися из-под повязки, укоризненно качал головой, проходя мимо.

– Пётр! – кричал Иоанн, наконец вырвавшись из рук брата. – Пётр! Пётр! – кричал Иоанн, еле переводя дух и вытирая потный лоб. – Что говорил Учитель? Неужели не помнишь? Ведь в последний вечер Он говорил нам об Утешителе, Которого нам пошлёт! Пётр! Ты что? Не слышишь? Утешителя Учитель обещал нам прислать! И вот третьего дня повторил это снова! – кричал Иоанн, хватая Петра за руку.

Пётр же чувствовал необыкновенную усталость, и не было желания не только говорить, но даже и молча слушать.

– Ты что, хочешь сказать, – тихо проговорил Пётр, – что Равви с нами никогда больше не будет? Никогда мы Его больше не увидим? – И вдруг отчаянно крикнул: – Этого не может быть!

– Иоанн, ты думаешь, что нам надо ожидать Утешителя, Духа Святого, в Иерусалиме вместо Равви? – отталкивая Петра, прошептал Варфоломей.

– Какой Утешитель? Откуда? Нужен Равви! – вдруг, покрывая голоса учеников, раздался отчаянный вопль. Кричала Мария Магдалина. Никто не заметил, как она приблизилась к ученикам, окружившим Иоанна, и внимательно, вытянув шею, тихо переступая, прислушивалась к разговору. А сейчас Мария кричала, хваталась за сердце, на бледных висках её показались два алых пятна. Жёлтые глаза стали белыми, и она упала на землю.

Вокруг толпились паломники, не успевшие уйти с караваном, настороженно оглядывали группу учеников. Мария, сотрясаясь от рыданий, ползала по земле.

– Почему не увидим? – время от времени кричала она. – Равви придёт!.. Я знаю! Я верю! Я Его увижу! Буду смотреть на Него! Кто говорил про Утешителя? – Внезапно она села и судорожно рассмеялась, заглядывая поочередно в лица учеников.

– Равви, помоги, – взмолился Пётр. – Не дай нам этого позора, чтобы в женщину, которая идёт с нами, опять вселился бес. Равви, услышь!

– Помнишь, ты сказал Равви, когда Мария стала ходить с нами, – чтобы она покинула нас, ибо женщины не достойны вечной жизни, – прошептал Андрей, наклоняясь к брату. – А Равви ответил: «Мария обретёт жизнь вечную, потому что всякая женщина с мужественным сердцем достойна войти в Царство Небесное».

– Не помню, ничего такого не помню, – хмуро отвечал Пётр, отталкивая Андрея и бережно приподнимая Марию.

Ученики с трудом нагнали караван. Растерянные, ведя Марию как слепую, поддерживая под руки, они шли, сбившись в кучу. Овцы… Овцы без Пастуха! Уже поздно вечером, как обычно, караван остановился в долине.

Горсточка паломников окружила учеников. Усадив их, как почётных гостей, каждый старался оказать им какую-либо услугу, и, только расседлав мулов и верблюдов, усевшись за трапезу, люди позволили себе обратиться за разъяснениями. Матфей, Варфоломей, Иаков Зеведеев и Андрей отвечали охотно, повторяли изречения Учителя и даже, как ни странно, вспоминали без тоски и отчаяния о роковой ночи в Гефсиманском саду… Но чаще всего вспоминали Его проповедь на горе Курн-Хаттин, там, где Он явился всего три дня тому назад, воскресший из мёртвых!

– Он говорил: «Бог есть любовь, и огнь поедающий», – вдруг вымолвил Иоанн.

Слова Учителя из Нагорной проповеди «И огнём осолятся» неожиданно вспомнились ему, и он незаметно для себя изменил слова Иисуса.

Петру волнение, пережитое у колодца Иакова, не давало покоя, и он встал и пошёл между кострами на другую сторону дороги.

Оглядевшись, Пётр направился к одинокой оливе, стоявшей поодаль, и, опустив голову, сел на кряжистые холодные корни. Солнце давно зашло, яркие звёзды зажглись на небе. Красное, подобно пожару, зарево заката угасло, и край неба озарился светом встающей луны. Огромный диск будто удивлённо колебался в сероватой мгле.

Пётр так был погружён в жгучие воспоминания, что не заметил, что рядом сидит в тени оливы ещё один человек. После приступа отчаяния, который с ним случился по дороге, Пётр как-то не видел людей порознь, не выделял их из толпы, – он замечал только их перемещения. Ритмические движения, которые делал пожилой мужчина, то склоняясь к земле, то вновь выпрямляясь, отвлекли Петра от его мучительных дум.

Пётр молча следил за неизвестным, опять припавшим к земле.

– Как сказано в Исходе: «Три раза в году празднуй Мне! – донеслось до Петра бормотание. – Наблюдай праздник опресноков: семь дней ешь пресный хлеб, как Я повелел тебе, в назначенное время месяца авива или нисана, ибо в оном ты вышел из Египта. И пусть являются перед лице Моё, наблюдая и праздник жатвы, первых плодов труда твоего, какие ты сеял на поле, а также праздник собирания плодов в конце года, когда уберёшь с поля работу свою. Три раза в году должен являться весь мужеский пол пред лице Владыки, Господа твоего».

Под мерное бормотание Пётр наконец успокоился и закрыл глаза.

– «И в день первых плодов, – как сказано в Числах, – когда приносите Господу первое приношение хлебное в седмицы ваши, да будет у вас священное собрание: никакой работы не работайте. И приносите всесожжение в приятное благоухание Господу…»

Пётр спал, склонив голову на грудь. Громко шумевшая говором и треском костров огромная стоянка затихала. Красные огни костров затухали, и, освещённые луной, прежде невидимые, открывались горы. И дальше этих гор, в вышине, виднелось светлое, колеблющееся и зовущее к себе бесконечное небо. Озябнув, Пётр встал и вернулся на прежнее место, где он оставил товарищей. У костра, завернувшись в плащи, спали Варфоломей, Симон Зилот, Иоанн и Иаков Зеведеевы, Матфей и Андрей. Пётр некоторое время стоял над ними, о чём-то думая, потом лёг на землю рядом и укрылся плащом.

Глава 3. В Долине плача

По прошествии субботы Мария Магдалина и Мария Иаковлева и Саломия купили ароматы, чтобы идти помазать Его. И весьма рано, в первый день недели, приходят ко гробу, при восходе солнца.

Евангелие от Марка

Последнюю ночёвку перед входом в Иерусалим паломники испо кон веков по обычаю проводили в Долине плача…

«Блажен человек, которого сила в Тебе и у которого в сердце стези направлены к Тебе. Проходя долиною плача, они открывают в ней источники, и дождь покрывает её благословением. Приходят от силы в силу, являются перед Богом на Сионе…» – так сказано о Долине плача в одном из псалмов Давида.

Подобно выжженной земле, которая после первого осеннего дождя покрывается зеленью, паломники на последнем этапе изнурительного пути должны были получить в этой долине источник благодати. Впрочем, никто не мог с уверенностью сказать, что именно это место воспето в Псалме восхождения, но с незапамятных времён мрачную долину Аин-эль-Гарамиэ, узкую расщелину между скалами, с многочисленными источниками с тёмной водой, испещрённую гробницами, принимали за Долину плача.

До слуха идущих с караваном из Капернаума доносилось пение – то паломники из Кесарии Филипповой уже раскинули лагерь. Слова псалмов сливались с шумом лагеря, и разобрать их было невозможно, но каждый из идущих с детства знал их наизусть.

Караван из Капернаума медленно продвигался вперёд. Узкая расщелина, казалось, желала расступиться, чтобы дать место всем паломникам, но – увы! – не в её силах это было сделать. Полосатые шатры лепились на выступах скал, у родников, бьющих из расселин. Уставшие люди пробирались среди шатров, огибая костры. Время от времени отдельные группы паломников вставали и, воздевая руки к тёмному небу, пели в едином порыве, и слова вырывались из мрачной долины и достигали неба. Тени плясали на скалах, умножая количество паломников, и казалось, что расположившимся здесь на ночлег нет числа.

После того, что случилось у колодца Иаковлева, Мария Магдалина, Иоанна, Саломея, Мария Клеопова и Сусанна, возможно, впервые нарушив обычай, шли не с женщинами и детьми, как то велось издревле, но вместе со всеми учениками в группе мужчин. Мария Магдалина еле шла. Пережитое волнение оказалось ей не под силу, и она в полузабытьи с трудом передвигала ноги, опираясь на руку Андрея.

До слуха Марии доносились возгласы поющих: «Господи! Избавь душу мою от уст лживых, от языка лукавого!», «Господь – хранитель твой!», «Господь сохранит тебя от всякого зла!».

Марии казалось, что все эти слова Господь относит прямо к ней. Да, Он сохранит её от всякого зла. В этом она уверена. Так же как в том, что она первая видела воскресшего Равви.

– О, Равви, Равви, – плакала Мария, спотыкаясь о камни, тихо охая и ещё крепче цепляясь за руку Андрея, – как я люблю Тебя!

До её слуха донеслись слова:

– «Просите мира Иерусалиму: да благоденствуют любящие тебя! Да будет мир в стенах твоих, благоденствие – в чертогах твоих!»

Мария Магдалина застонала так, что Андрей остановился и внимательно поглядел на неё.

– Уже скоро отдохнёшь, – проговорил он, вглядываясь в её лицо, освещённое светом костра, и отмечая её невидящий отчаянный взгляд.

Хор пел: «Просите мира Иерусалиму», а перед глазами Марии вставало лицо Равви, взгляд, устремлённый на город, шумно Его приветствующий. Она это видела так же ясно, как лицо Андрея, склонившегося к ней. Нет, гораздо яснее. Солнце слепило глаза, из сверкающего ореола выступало строго-печальное лицо. Слёзы лились по лицу и капали на рыжую гриву ослёнка… Равви плакал:

– «Прибудут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами, и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне…»

Мария обречённо слушала поющих, точно зная – мира Иерусалиму не видать.

– Равви, – прошептала Мария, – выпуская руку Андрея, – Равви! Ты тогда это предсказал. И Ты знал, что Тебя ждёт через три дня! Как же Ты вытерпел всё это, Раввуни? Даже зная, что Ты воскреснешь, что я Тебя увижу после казни живым, я теперь не пережила бы Твоего распятия.

Марию теснили, она стояла, почти лишившись сознания, тихо плача и ещё чувствуя влажную морду ослёнка, тогда упёршегося в её живот.

Сквозь шум, царивший кругом, пробивалось журчание не то речи, не то ручья. Мария стояла, убаюканная этой тихой музыкой, смутно ощущая, как покой вливается в душу. Вдруг её слуха коснулось имя Иисуса. Кто-то неподалёку, у костра, рассказывал про Равви. Мария судорожно шевельнулась и, как сомнамбула, не думая, не видя ничего, пошла на голос.

Около костра сидело человек десять, и старый мужчина, с приплюснутым носом, с добрыми глазами и мягким полным лицом, рассказывал историю, завораживая своей интонацией и самим рассказом:

– И облачили Его в порфиру и посадили на судейское место, говоря: «Суди правильно, Царь Израильский!» И кто-то из них принёс терновый венец, возложил его на голову Иисуса, а кто-то, стоящий рядом, плевал Ему в глаза, другие били Его по щекам, иные тыкали в Него тростниковой палкой, а некоторые бичевали Его, приговаривая: «Вот какой почестью почтим мы Сына Божия». И гнали и бежали, толкая Его, и говорили: «Гоним Сына Божия!» Он же всё время молчал, будто не испытывал никакой боли.

– Да, да! – подхватил кто-то из темноты. – Говорят, что Он не страдал.

– А я слышал другое! У Него призрачное тело, и Он может проходить через закрытые двери.

– И когда подняли крест, они написали на нём: «Это Царь Израильский», – продолжал первый рассказчик, не обращая внимания на замечания. – Был полдень, но мрак окутал всю Иудею, и они стали беспокоиться и бояться, не село ли солнце, а Он ещё был жив.

– Да, да, – опять вмешался первый голос. – Ибо предписано, чтобы солнце не заходило над умерщвлёнными.

– Тогда кто-то сказал, – опять, будто не слыша, продолжал рассказчик: – «Напоите Его желчью с уксусом», и, смешав, напоили. Многие же ходили со светильниками и, полагая, что ночь наступила, отправились на покой. Тут Иисус закричал страшным голосом: «Сила Моя, Сила, Ты оставила Меня!» И в тот же час разорвалась завеса в Храме надвое. И тогда вытащили гвозди из рук и положили Его на землю, и земля сотряслась, и начался великий страх. Тогда солнце засветило, и стало ясно, что ещё час третий. Отдали тело равви Иосифу из Аримафеи, и тот обмыл Его и обернул пеленой, и отнёс в свою собственную гробницу, называемую садом Иосифа. А ученики же сидели, печалясь, и, сокрушённые духом, они прятались, потому что испугались и забыли про Учителя.

– Их разыскивали по всему Иерусалиму как злодеев, которые хотели сжечь Храм, – вмешался ещё один человек, до этого молча слушавший рассказ и задумчиво ковырявший палкой в костре, время от времени выхватывая её из огня и внимательно рассматривая. Его исхудавшее и обросшее густой чёрной бородой лицо казалось сердитым.

– Пилат дал центуриона – Петрония, а может, Лонгина, – продолжал невозмутимо рассказчик, – чтобы охранял гробницу. И за ними пошли старейшины и книжники и, прикатив большой камень, вместе с центурионом и воинами привалили к входу в гробницу. И, запечатав семью печатями, расположили палатку и стали стеречь. Сторожили же воины, по двое на каждую стражу. И в ту же ночь, когда начался субботний рассвет, пришла толпа из Иерусалима и его окрестностей, чтобы посмотреть гробницу опечатанную.

Здесь рассказчик замолчал, давая понять, что сейчас пойдёт речь о самом важном.

– И вот небо раскрылось, раздался громкий голос с небес. Два мужа сходят с неба, камень, прикрывающий вход, откатывается сам собой, и они входят в гробницу.

Рассказчик опять замолчал и молчал долго. Но так велик был интерес к рассказу, что все сидели, замерев, не смея шевельнуться, не смея подать голос. Он, казалось, и сам ожидал продолжения, задумчиво глядя на костер. И наконец проговорил, патетически повышая голос:

– Затем два мужа выходят оттуда, ведя с собой третьего, причём голова ведомого ими простиралась выше неба! – Он сделал короткую паузу и выкрикнул: – А за ними сам собой двигался крест!

– Ох! – раздался всеобщий вздох.

– Сам по себе двигался крест! – нёсся испуганный шёпот.

– Голова выше неба!

Люди придвигались ближе к костру, но садились поодаль от рассказчика, будто чего-то опасаясь.

Какое-то время рассказчик молчал, и уже казалось, что ничего прибавить он не сможет, как вдруг он произнёс нараспев:

– И услышали голос: «Возвестил ли Ты усопшим?» – Рассказчик поднял голову, и тут голос и выражение его лица изменились. Внимательно, медленно обвёл взглядом сидящих рядом и затем выкрикнул: – И был ответ с креста: «Да!»

– Этого не было! – вдруг закричала Мария. – Я Его увидела первой. – Она выступила из темноты. – Он со мной говорил! Он мне сказал: «Шолом».

Послышался смех. Кто-то смеясь повторил:

– Шолом!

Несмотря на смех, бледное напряжённое лицо Марии поразило сидевших.

– Я хотела дотронуться до Него рукой, но Он мне сказал: «Не прикасайся ко Мне, Мариам!»

Опять послышался смех.

– Слушайте, я же знаю правду! Я Его видела первой ещё на третий день, и не было ничего такого, о чём только что рассказывал тот человек.

Недовольный ропот покрыл её слова – женщина не только осмелилась непочтительно прервать старца, но ещё и обвиняла того во лжи. Все, как один, отвернулись от неё, а некоторые, громко протестуя, обратились к старцу, прося того продолжить рассказ.

– Это та, бесноватая, которая у колодца Иаковлева кричала, – произнёс кто-то громким шёпотом.

Возможно, Мария не услышала этих слов, а может, не придала им никакого значения. Сейчас важно было одно – поведать правду, и она решительно сделала шаг вперёд и оказалась в центре круга.

– Слушайте, что я скажу. На рассвете третьего дня после казни, – начала Мария, – я пришла посмотреть на гроб. Я стояла и плакала и вдруг услышала…

– Шолом! – сказал кто-то, смеясь.

– Нет, – сказала Мария, гневно оглядываясь, – это было потом. Тогда я услышала: «Женщина, почему ты плачешь? Кого ищешь?» – «Потому что взяли Господа Моего и не знаю, где положили Его», – ответила я. И тут я услышала Его голос. «Мариам», – сказал Господь. Я Его сразу узнала. Сразу. По голосу. «Мариам», – повторила она, закрыв глаза и сознавая, что сейчас не выдержит и расплачется. – Я… я… хотела коснуться Его, протянула руки, но Он мне запретил. Он сказал: «Не прикасайся ко Мне, ибо Я ещё не взошёл ко Отцу Моему и Отцу вашему. И Богу Моему и Богу вашему».

По мере того как она рассказывала, черты её лица становились мягче, а глаза доверчиво смотрели на слушателей.

Вокруг неё в темноте стояли люди, прислушиваясь к каждому слову.

– Да, да! Равви встретил меня и сказал: «Радуйся!» И я упала к Его ногам. А Он сказал: «Не бойся, пойди возвести братьям Моим, чтобы шли они в Галилею, и там они увидят Меня».

– Мария! – Голос низкий и властный перебил её – кричала Саломея.

Она бесцеремонно растолкала людей и стала рядом с Марией.

– Зачем говоришь, будто ты одна там была? Я же была с тобой, и ещё Мария Иаковлева и Иоанна.

Сейчас Саломея была одета не в праздничное фиолетовое одеяние, а в чёрное траурное. Но так же полны решимости были её действия, так же гордо держала она голову, и так же властно звучал её голос.

– Мы купили благовония и масла, чтобы помазать Его, – продолжала Саломея. – И, действительно, на рассвете в первый день недели пришли туда. Мы ещё волновались: кто нам отвалит камень от гроба?

Кто-то опять попробовал засмеяться, но на него зашикали с разных сторон.

Теперь внимание сидевших у костра мужчин усилилось. Властный вид пожилой женщины, решимость, с которой она вступила в спор с Марией Магдалиной, так бесцеремонно прервавшей старца, заставили сидевших у костра напряжённо следить за речью Са ломеи.