Летящие в сны

Она… Кто она… Хотелось дать ей имя, ни одно имя не приходило в голову, а надо же было ее, черт возьми, как-то назвать, я же первооткрыватель… Много что надо было сделать, вытащить из искалеченного «Атиллы» российский флаг, воткнуть в землю, в которую ничего не втыкалось, объявить эту землю, сколько-то там миллионов кэ-мэ в квадрате территорией Рэ-Фэ, интересно, кому я здесь это буду объявлять…

Много что нужно было сделать.

И не делалось.

Поймал себя на том, что вот уже полдня сижу перед мертвым «Аттилой», думаю, как воскресить передатчик, рассыпавшийся только что не в прах, подсчитываю какие-то галеты, консервы, на полмесяца, если впроголодь – на месяц, если очень-очень впроголодь – на полтора месяца, а потом…

А в этих краях челноки не летают… А хоть бы и летали, сейчас помирать в открытом космосе будешь, никто не почешется, никому ничего не надо…

Своя рубашка…

Ближе к телу…

Вот тогда-то я и увидел их – еще подумал, что брежу, не может этого быть наяву, чтобы земля двигалась… Да не земля… Один черт знает, что такое… Нет, вспучивается земля холмами, поднимается, как будто хочет вырваться сама из себя. Огромными холмищами, маленькими холмиками, крохотными холмишками. Будто кто-то живой бегал и перекатывался там, под шкурой планеты. Я еще не верил в мерзкое наваждение, когда…

Черт возьми…

Когда холмы – живые, подвижные – двинулись мне навстречу.

Я еще пытался уйти от них, я еще надеялся, что это недоразумение какое-то, как до последнего надеешься, что пьяные парни в темном переулке идут не в твою сторону. Помню, как поднялся, как шел через какую-то равнину, не ощеренную холмами, как холмы – живые, шустрые – ползли и ползли за мной.

– Чего надо-то? – спросил я.

Холмы вздрогнули, на секунду, тут же снова устремитесь ко мне. Утешало, что они не трогали «Аттилу», кажется, то, что не двигается, им не интересно… Застыть и мне, что ли, замереть, море волнуется, раз… Да поздно, уже выдал себя… Разбегался тут, расходился… Я закричал – громко, резко, надеясь напугать кого-то, не знаю, кого, холмы даже не шелохнулись.

Ага, привыкли…

И так мерзко иди по чему-то живому, упругому, уходить от холмов, ползущих за тобой, твердо зная, что уйти некуда, что весь этот мир от края до края – бесконечные живые холмы…

– Мужики, у вас топливо есть? – спросил я, не надеясь, что мне ответят.

Холмы даже не дрогнули, продолжали ровно двигаться за мной, где-то впереди поднимались из земли другие холмы. Ага, догадались, сволочи, что меня окружить можно…

– Не, мужики, правда, я бы у вас топливо купил… Тут понимаете, дело-то какое, «Аттила» мой на вашу планету рухнул… Ну не планету, не знаю у вас там что… Топливный бак и екнул… Ну пробило его, короче говоря… Бак я кое-как залатал, автоген-то у меня еще живой… ну, работает… а топливо йок… Ну, его уже не вернешь, все вытекло…

Они не понимали – да они и не могли меня понять, ползли и ползли за мной, все ускоряясь, кажется, приноравливаясь к человеческому шагу. Выпускали тоненькие коготочки – со всех сторон, и – боже мой – крохотные, еле различимые глазешечки. Тут, главное, не переборщить, не уйти от «Аттилы», а то потом черта с два вспомнишь, в какой он стороне…

«Аттила»…

Что мне этот «Аттила», мне от него уже ни жарко, ни холодно…

– А то я без топлива улететь отсюда не смогу, так и буду вам тут глаза мозолить… глазешки ваши маленькие…

Я говорил – уже не для них, для самого себя, хоть бы услышать человеческий голос, живой, настоящий, что угодно, только не эта мертвая тишина, прерываемая мерным гулом, как будто там, глубоко-глубоко, мерно стучит исполинское сердце…

Холмы приблизились ко мне – теперь они были со всех сторон, холмы, большие, массивные, теперь их уже холмишками не назовешь, холмищи матерые… Так бывает в страшном сне, когда тебя обступает что-то, большое, массивное, и не спрятаться, не убежать…

Дальше все случилось само собой. И как это я раньше не вспомнил про то, что сиротливо лежало в кармане – как будто только ждало своего часа. Ножичек в руке показался совсем крохотным, и не верилось, что этим ножичком я могу что-то сделать, разве что припугнуть их, да как можно припугнуть холмы. И как нелепо смотрится со стороны: загнанный, перепуганный парень тычет ножом в землю, раз, другой, третий…

Да какая это земля…

Ага, не понравилось…

Холмы отпрянули – как-то все разом. Я тоже отпрянул, сердце бешено колотилось, только отбежав на несколько шагов, понял, что выронил нож. И надо было вернуться, надо было забрать нож, и не было сил снова смотреть на это…

Это…

Вот уж действительно – как в страшном сне.

Раненный холм отползал назад и назад, оставляя за собой кровавый след. Да, именно кровавый, извивались красные струйки на желтовато-розовой земле, то есть, это не земля, не знаю я, что… И невыносимо было смотреть, как земля истекает кровью.

Холмы отступили. Ага, не понравилось, знай наших… С победным видом я прошествовал к «Аттиле», рано я праздную свою победу да и нет никакой победы, посмотрим, как они через месяц будут отплясывать на моей могиле, эти холмы. Хотел наскоро поужинать, передумал, ужинать вообще вредно, как-нибудь обойдемся без этой вредной привычки.

…посмотрел на часы – половина восьмого, можно поваляться еще. А может, нельзя поваляться, это зависит от того, какой день недели, а я и не помню, какой день. А нет, меня же редакция в командировку послала, ловить звезды с неба, так что можно полеживать до обеда, никто не смотрит, что я делаю, что я не делаю… А нет, меня же несет Аттила, несет через звезды, значит, можно проваляться полдня… А нет…

Я вспомнил, где я и что я – и понял, что сегодня можно вообще не вставать.

Земля… нет, не земля, и не песок, и не камни под ногами, что-то мерзкое, животрепещущее, живое. И на этой мерзости мне жить, на этой мерзости мне умирать, которая, может, только того и ждет, чтобы я лег и не встал, чтобы…

Представил себе, как тянутся ко мне со всех сторон массивные холмы, впиваются в мою плоть – поморщился. Господи, ну почему здесь, уж если все равно умирать, нет чтобы на какой-нибудь заброшенной планете, где благоухает цветущий сад, или скалы торжественно поднимаются к луне – нет, уж обязательно надо запихнуть меня в самую мерзость.

Вышел в мир, глаза бы мои не глядели на этот мир, на это небо, будто изодранное облаками в клочья. Холмы ринулись было ко мне, тут же отпрянули, прямо-таки испуганно сплющились, как в каком-нибудь мультике. Ага, узнали меня, тем лучше для вас. Ничего, поживем вместе, они со мной здороваться начнут, честь мне отдавать начнут. Здравия желаем и все такое.

И тут я увидел его – будто кто-то хлестнул меня по лицу.

Нет, такого быть не может. Мужики, вы что? Подумаешь… Я же не хотел… Ну нет, вы меня разыгрываете…

Нет, они меня не разыгрывали, по пустоте метался и метался все тот же холм, горбатый, чуть-чуть кривой с одного бока – раненный моим ножичком.

И струилась из разорванного бока ярко-алая кровь.

Мне стало стыдно. Вот это я хорошо помню, что мне тогда стало стыдно, даром, что вчера эти твари преследовали меня, а я убегал от них. Никогда бы не думал, что бывает такое, чтобы кровь текла – и не сворачивалась. А зачем ей сворачиваться, на этой земле никого не было – миллиарды лет, падали редкие метеориты на упругую плоть планеты, отскакивали, отброшенные неведомыми мускулами…

А потом пришел я.

И у меня был нож.

Холма я больше не боялся – теперь холмы боялись меня. Потихоньку юркнул в «Аттилу», вернулся с бинтами и перекисью водорода, плохо соображая, что я делаю, пошел за холмом – в никуда.

Холм действительно убегал – но как-то неуверенно, неловко, как раненный зверь, зигзагами, зигзагами, а то и вовсе начинал скользить по кругу. Я навалился на холм, он испугался, исчез, я распластался на ровной земле, но дело сделано: вот она рана, кровоточащая рана у меня под рукой.

Бинты…

Перекись…

Что я делаю… рана как будто смеется надо мной, течет и течет, и не унять эту кровавую реку, не унять эту боль… Хирургом я никогда не был и быть не собирался, но жизнь не оставила мне выбора – и вот уже иголка пляшет в моих руках, тычется в края раны… Нет, бесполезно, ищу вены, капилляры, артерии – не нахожу, кровь сочится будто бы из самой плоти…

Почему-то мне не хочется смотреть на кровавые реки, рассеянно, как во сне, подставляю канистру, черт, что я делаю, зачем я это делаю… Красная жижа наполняет канистру, хлещет мне на руки, испуганно отдергиваюсь, черт, у меня все руки исцарапаны, сейчас занесу заразу какую-нибудь, интересно, планета эта СПИДом не болеет…

Когда добрался до «Аттилы», голова моталась из стороны в сторону, каждый вдох давался все труднее. Нет, сколько ни экономь, а есть надо, никуда не денешься… Канистра неприятно оттягивала руки, чего ради я ее волоку… вылить… сам не знаю, зачем вылил в топливный бак, пусть хоть что-то там будет, если горючего нет…

Есть… нет, сначала вымыть руки, да какое вымыть, залить их перекисью, пока не занес какую-нибудь дрянь…

К СТАРТУ ГОТОВ

…так и кажется, что зараза уже течет по моим жилам…

К СТАРТУ ГОТОВ

…завтра проснусь с длинными рогами или зеленой кожей…

К СТАРТУ ГОТОВ

Только сейчас увидел то, что должен был увидеть давно, с ума мой компьютер сошел, что ли. Очень похоже. Устроился в кресле, попробовал задраить люки, люки послушались, попробовал включить двигатель, он отозвался мерным жужжанием…

К СТАРТУ ГОТОВ…

И все еще не верилось, боже мой, чем я напоил своего Аттилу, отравил, как пить дать, сейчас в топливном отсеке что-нибудь вспыхнет, корабль чихнет дымом, зафыркает пламенем, спалит меня дочиста, и себя заодно…

ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ…

СТАРТ…

Это я хорошо помню – минуту, когда я понял, что Аттила не вспыхнет пламенем…

Как я улетал, тоже помню… Как мой Аттила поднимал меня над миром, готовый завоевать новые земли… Как я старался не смотреть на землю, покинутую мной, и не мог, все глядел и глядел на беспокойно мечущийся по равнине холм. Красные дорожки бежали и бежали от него – в никуда, и в широкой низинке растекалось – больше и больше – красное море…

– Куда выгружать-то? – бородатый мужичонка, похожий на деда Мазая, вытаращился на меня.

– Да куда… сюда.

– Сюда… это куда?

– Да сюда же, – я обвел рукой бескрайнюю равнину, – вам для пяти вышек места мало?

– Да… достаточно. А дальше что с вышками делать будете?

– Съем с кетчупом, – попытался отшутиться я, – и вас всех заодно… Давайте, что ли, грузите, я вас зачем нанял…

Мужички поплелись к кораблю, разбрелись по кабинам кранов, что за мужиков я нанял, рожи бандитские, одна другой хлеще… Я смотрел, как на упругое тело планеты ложатся детали, кусочки, частички будущих шахт, нефтяные вышки, платформы… Я вертел в руках список, пытался вычеркивать что-то: это есть, это есть, да нет, это совсем другое… Наконец, махнул рукой, пропади оно все, все равно что-нибудь хитрые мужичишки прихватили себе, все равно как только они улетят восвояси, обнаружится, что не хватает чего-нибудь, и обязательно самого главного, и…

– Ну, все, хозяин… принимай работу…

Я даже улыбнулся. Хозяин… Только сейчас спохватился, что я и правда хозяин целой планеты, если это вообще можно назвать планетой… Это… не то живое, не то…

– Спасибо, – я кивнул, – деньги я вам половину перевел, половину сегодня вечером…

– А что это у вас там… как будто под землей стучит? – спросил мужичишка, – как… сердце у планеты бьется.

– Не ваше дело, – спохватился я, тут же добавил, – сейчас из-под земли выскочит, вас всех съест. Думаете, просто так я вас сюда позвал, что ли?

Мужичишки усмехнулись, ретировались в свой кораблишко, я вообще удивлялся, как эта кастрюля летает, еще хряпнется где-нибудь… Ладно, мне-то что, пусть хряпается, только чтобы не на мою землю.

Моя земля…

Почему-то про себя я называл ее Кровавой.

А потом все было просто, очень просто – пробить тугую плоть, пить и пить из нее кровь, качать насосами, заправлять в цистерны, грузовой лайнер уже ждал, когда можно увезти груз на Землю… Заказчики тоже ждут. Продешевил я, отдаю за копейки, а куда денешься, невесть за что большие деньги не дадут, вот когда поймут, что кровушка-то Земли любую нефть переплюнет, вот тогда…

Холмы увидели, что я иду к ним, подались назад, но я уже предвидел, что они побегут от меня, не зря же заказал гарпун…

Пли…

Иглы впиваются в тугую плоть земли…

…разбил свой лагерь в южном полушарии, северного сторонился, знал, что где-то там, возле полярных широт, мечется раненный холм, течет и течет кровь земли, сливаясь в огромные озера. Когда-нибудь вернусь, приберу бесхозную кровь, планете кровушка эта все равно не нужна.

Но это потом…

Не сейчас…

Вроде бы сильный человек – а боюсь моря крови…

Ночью снилась какая-то дрянь, долго ворочался в постели, не мог заснуть, никогда раньше такого не было, пока здесь не поселился. Мерещилось черт знает что, какие-то стоны, крики, зов на помощь – оттуда, из глубины земли.

Будто звала на помощь сама земля.

Не земля… не знаю, что…

Проснулся от непривычной тишины. Не грохотали насосы, не шумели вышки, не стрекотали фабрики, не гудели трансформаторы, мертвое молчание опустилось на землю, которая не была землей. Но самое главное – я не слышал, как бьется глубоко-глубоко внутри огромное сердце моей Кровавой.

Я прислушался, мое собственное сердце сжалось. Нет, ничего не слышно, ни звука, ни вздоха, ни шороха… Не помню, как набросил халат, как выскочил на улицу, если можно было назвать улицей эту живую и упругую плоть неведомо кого, как прислушивался, как не мог поверить, что моя Кровавая умерла.

Наконец, я услышал стук – робкий, тихий, неуверенный, док-док, док-док, док-док, где-то внутри стучало живое сердце планеты, Кровавая моя, как хорошо, что ты не умерла. Еще вчера я почувствовал, что моя Кровавая умирает, когда прислушался, когда понял, что огромное сердце планеты стучит все тише и чаще, из последних сил гонит кровь. Еще вчера я отключил все свои насосы, еще вчера подумал, что надо бы сворачивать все свои фабрики, хватить пить кровь, мало я ей крови попортил… жалко, конечно, только-только крылышки расправлять начал, и на тебе, ни дачу новую достроить, ни машину взять…

А потом я увидел их. Вырвались из-за горизонта, устремились ко мне, еле-еле видимые в сумерках, но даже в полумраке я четко видел, как струится кровь из колотых ран.

Я не верил своим глазам.

И все-таки…

Они уже не просто отдавали мне свою кровь. Они требовали, они настаивали, они прямо-таки приказывали мне, чтобы я взял их кровь.

– Пошли, пошли вон… – сказал я, прекрасно понимая, что они меня не поймут, – не буду я вашу кровь брать, хватит с меня уже, да и с вас хватит, планета-то уже при последнем издыхании…

Они не отвечали, метались и метались вокруг меня, они не могли не отдавать мне свою кровь, которую нельзя было унять… Я и забыл уже, что их раны не заживают…

Раненные холмы метались туда-сюда, где-то тяжело и гулко билось сердце раненной планеты. Я смотрел на равнину, все больше заливаемую кровью, скоро здесь будет море крови, совсем как в северном полушарии, там-то я давно уже всю землю кровью затопил… Надо бы ее, кстати, там прибрать, что она там бесхозная течет, все равно никому не нужна…

Да и здесь кровь никому не нужна, тоже надо прибрать, что я на нее смотрю… Если они сами предлагают, сами хотят кровью истечь, так я-то что могу сделать… я-то…

Включил насосы, холмы вздохнули, казалось, с облегчением. Я вошел в дом, чувствуя, как заливает лицо краска стыда.

Ночь не спал, ворочался на койке, все больше, все чаще все чаще, все четче слышались стоны – там, в глубине земли. Не земли, не знаю, чего. Казалось, что я различаю крики, мольбы о помощи, дай бог, чтобы только казалось.

Стоны земли…

Земля, отдающая свою кровь…

Ледяная тоска сжала сердце…

Ладно, что это я… рассиропился. Хороший из меня делец, ничего не скажешь, люди друг друга миллионами губят, и ничего, а я тут из-за какого-то маленького племени… Когда я буду жить на Лазурном берегу, ничего – ни позолота перил, ни белый мрамор колонн, ни фрески потолков не напомнят, как я этого достиг… останется только придумать какую-нибудь красивую историю, как я дошел до жизни такой, большую книгу успеха, Как Заработать миллиард, и все такое…

Стук повторился – только теперь я спохватился, что стучат в дверь, громко, настойчиво, прямо-таки барабанят. Это что-то новенькое, раньше они никогда так не колошматили, раньше… Поймал себя на том, что уже иду к двери, уже отмыкаю замок, кажется, зря, да что зря, мается там какой-нибудь изголодавшийся бедняк, господин мой, жена больная, дети голодные…

Он буквально бросился на меня из распахнутой двери, пихнул в грудь:

– Ты идиот.

– Ты что… пьяный, что ли? – меня передернуло, я смотрел на него, постепенно начиная понимать, что за существо стоит передо мной. Давненько я не видел таких созданий, еще с тех пор, как покинул землю, длинный, стройный, неожиданно вертикальный, я и забыл, что сам выгляжу точно так же…

– Человек? – выпалил я.

– А ты кого ждал? Мохнатого хвостокрыла? Давай, убирайся отсюда, живо!

Я опешил – я совсем забыл, как это бывает, когда тебе хамят, когда тебя гонят в три шеи, когда тебя называют идиотом, и что надо делать в таком случае. В голове вертелся только один вариант – что есть силы дать ему в морду, нет, кажется, люди как-то по-другому действуют…

– Ты меня не понял? – он тряхнул меня за плечи, – убирайся живо!

– С какой стати? – я не выдержал, все-таки оттолкнул его, сильно, резко, швырнул в угол, – ты откуда такой выискался?

– Откуда… от верблюда… Сейчас они придут, вообще мало не покажется… вишь, что со мной сделали…

Начинаю оглядывать его, начинаю понимать, что люди так не выглядят: изможденный, обросший, весь какой-то почерневший, глубокие, зарубцевавшиеся раны на груди…

Узнаю когти.

Коготочки холмов.

– Не въехал? Сматывайся уже, пока не поймали тебя!

– Кто?

– Они, кто, больше здесь нет никого…

– И что, в тюрягу, что ли?

– Да какую на хрен тюрягу, лучше бы в тюрягу… они же из тебя всю кровь высосут, жилы высосут, жизнь высосут… Ты же аккумулятор.

– Я человек, вообще-то…

– Ну и я человек… и аккумулятор…

Я не успел ничего спросить – да это было и не нужно, он говорил и говорил, без умолку, как будто пытался со словами выплюнуть из себя ужас, переполнявший душу:

– Они же что делают, балда ты осиновая, да и я не лучше… Ты посмотри, как батарейка работает: высосет из земли нефть, топливо, накопит в себе, а потом из этой батарейки топливо качать можно… Вот и торгаш так же… Сначала он из страны топливо высасывает… топливо, золото, силы у людей, кровь… а потом он в себе знаешь, сколько энергии накопит?

– Человек?

– А ты как хотел… У этих же, холмов, под землей пещер видимо-невидимо… А в пещерах люди прикованные висят… Которые здесь топливо из земли раньше качали. И сама земля из этих людей жизнь пьет… высасывает…

– Освободил бы, – ляпнул я.

– Какое, на хрен, освободил, сам еле вырвался… и… – он прислушался, наклонил голову, – все, вон они, идут уже… короче, я бегу от них… а ты как знаешь…

Он бросился куда-то в никуда, в темноту ночи, не закрывая дверь, прочь от холмов, на которых уже мелькали холмы. Я оглядел дом, лихорадочно припоминая, где лежат акции, бумаги… Да какие на хрен бумаги, вон они, уже близко, самому бы ноги унести…

Ноги уже и правда несли меня в ночь, в холодок, черт, вынес меня черт в пижаме, уж куртку-то я мог прихватить… дом вспыхнул, выхваченный из тьмы всполохами света, источаемого холмами. Теперь знаю, кто дает холмам этот свет, эту силу…

Люди…

Там, под землей…

Ночь была настолько темная, что сам воздух казался плотным. Хотелось бежать, и нельзя было бежать, приходилось выверять и просчитывать каждый шаг, никогда я еще не двигался так осторожно, весь век бежал без оглядки… спохватился, что потерял из вида человека, я даже не знал его имени, не мог окликнуть, меня бы сразу засекли холмы, затаившиеся в темное…

– Тьфу, черт, напугал… – он выпал из темноты, я не видел его, только чувствовал…

– Ты бы, хоть, подождал меня…

– Может, тебя еще за ручку водить? Или на ручках носить? Ну что вытянулся во весь рост, верста Коломенская, ляг, они в темноте только так видят…

– А прожектора им зачем?

– А хрен их знает… Только в темноте нашего брата чуют мама не горюй… Ой, идиотина, от тебя еще и лосьоном разит, сейчас меня провоняешь, вместе нас повяжут…

– Так да кораблей бы добраться…

– Да плакали твои корабли… Ты у корабля своего давно был? То-то же… на запчасти на хрен разобрали… Ну что встал, они сюда ползут… бежим…

Бежим – в непроглядную темень ночи.

Кто-то настигает – там, вдалеке.

Стучит огромное сердце планеты.

Слышу крики о помощи, теперь знаю – мне не кажется…

Бежим…

…спрятаться бы…

…успеть…