Летящие в сны
Вечером добрался-таки до овощей, больше ничего не осталось. Я уже и забыл толком, как это – чистить картошку, бросать в холодную воду, смотреть, как закипает…
А за окном закипали страсти. Готовилось что-то грандиозное, великое, что-то, перед чем все войны человечества казались детской забавой. Подземные бункеры исчезали один за другим, на их месте оставались чёрные воронки, у которых, казалось, не было дна. Само небо стало каким-то другим, грязно-лиловым, темнело с каждым часом, с каждым взрывом, хотелось заорать во все горло, да что делаете, вы же так землю погубите, вы же так погубите все, все, все…
Они не слышали меня.
Не могли услышать.
Всё кончилось как-то быстро, слишком быстро, когда небо из лилового стало огненно-рыжим, земля разверзлась, проглатывая самое себя, комплекс задрожал, готовый обрушиться. Комплекс, про который мне клялись и божились, что он простоит вечно, потому что время в нем остановилось…
Последнее, что помню – со звоном разлетаются стекла, пол идет трещинами, то ли пол, то ли само пространство, огненно-рыжий воздух твердеет, даже не успеваю подумать, что за оружие они применили против самих себя…
– …нулся…
– Да мертвый он уже, мертвый!
– Ага, мертвый, а чего дышит тогда, все бы такие мертвые были!
– Глазами хлопает…
– И чего, глазами хлопает, у меня тоже свекруха глазами хлопала, когда из комы вышла… мозгов не осталось, только му да му… задолбалась уже за ней ходить, убью когда-нибудь…
– Арсюха, ты живой вообще, нет?
Вспоминаю. Это я Арсюха. Слишком долго не называли меня по имени,
Хлопаю губами, вспомнить бы еще, как говорить, не говорил я тоже слишком долго…
– Ва… ва…
– Чего?
– Ва…
– Вафля? Ваза? Варенье?
Тьфу на вас, никакая не ваза и не варенье, вспоминаю, как это – говорить…
Растираю виски. Сидорчук продолжает перебирать слова на ва, уймись уже, уймись, пока я тебя не пришиб…
– Жив?
– Н-ну.
– Чего? Видел?
– Да чего вы на него налетели все, как мухи, блин, на мед, дайте уже прийти в себя человеку!
Прихожу в себя. Даже не говорю, что мухи летят не на мёд, а на другое что. Вспоминаю, кто я и что я, вспоминается с трудом.
Гром среди ясного неба.
Вспоминаю. То, что было там. Вернее, не так. То, что будет. две тысячи трехсотый год, плюс-минус десять лет. лиловое небо, ставшее огненно-рыжим. Мир, погубивший сам себя.
Кофе. Я уже и забыл, как это, когда кофе. Там, в комплексе кофе кончился слишком быстро.
– Ну что… – Сидорчук с надеждой смотрит на меня, так бы и проглотил, – видели что? Видели?
Еле выжимаю из себя:
– Нет.
Ну не смотрит на меня так, не смотри, ты еще заплачь…
– Что… совсем ничего?
– Ничего… дымка такая тёмная за окном… муть такая… и всё.
– Вот черт… третий уже.
– Чего третий?
Сидорчук смотрит на меня как на врага народа, будто это я виноват, что ничего не было.
– Те двое то же сказали…
Киваю. Прекрасно понимаю тех двоих. Которые тоже сидели в маркетах, только в других. Которые сказали – ничего не видели. Есть вещи, о которых лучше не знать. Не говорить.
Проездом в нашем городе… или как?
Смотрю на дамочку. С надеждой. Ну только попробуй меня послать далеко и надолго, уже не знаю, что я с тобой сделаю… ничего я с тобой не сделаю. не знаю, что с собой сделаю… тоже ничего не сделаю. у других как-то получается. У меня нет.
Смотрит на меня, в глазах жидкий азот.
– Проездом.
– Из Парижа, наверное?
Чувствую себя полным идиотом. Мужики говорят, такие фразы помогают. Я даже знаю, для чего помогают, чтобы почувствовать себя идиотом.
Дамочка хочет отвернуться, в последнюю минуту смотрит на меня пристально:
– Эксперимент «Комплекс»?
– А?
– Комплекс?
– Комплекс, комплекс, что за комплекс… будто прошибает током, ну конечно…
– Это… объявление было… требуются добровольцы для реалити-шоу…
Она подхватывает:
– Вот-вот, а потом посадили в торговый комплекс, отправили… – тычет рукой вперед, будто пытается показать будущее.
Вот-вот…
Дамочка оживляется, испаряется жидкий азот.
– Да пойдемте, с мужем познакомлю…
Понимаю намек.
– А-а… спасибо, я пошел.
– Да я серьезно, что вы так, он ведь тоже там был… смотрел… в будущее…
Худой мужчина с проседью жмет мне руку, ну давайте по маленькой за встречу, а то к нам подниметесь, в номер, вспомним, как это было, а то столько видели, рассказать некому…
В номере откупориваем что-то виноградное скольки-то летней выдержки, пьем, зав нас с вами, за черт с ними, всё такое. А дальше нужно вспоминать. Выговориться. Обязательно. Потому что такие вещи нельзя держать в себе, в памяти, такие вещи нельзя прятать слишком долго…
Они оба – и Оксана, и Игорь – смотрят на меня, и понимаю, что хочу не хочу, а начинать придется мне, вспоминать, выжимать из себя по каплям…
– Жуть такая…
Говорю, сам пугаюсь своего голоса.
– Вообще жуть… я так и не понял, что это за блоки были… ну, которые на месте высоток…
Гробовое молчание.
– А шары друг друга долгонько что-то долбили… года три, кажется… потом шар раскололся…
Тишина.
– А… ч-что вы на меня так смотрите?
– К-какой шар, там же пришельцы были, – фыркает Оксана.
– Какие пришельцы? – не понимаю, с ума я сошел, что ли, или не понял чего-то, вот так всегда, все понимают, я нет…
– Ну как… вспышка яркая над городом, от которой люди ослепли… а потом жуть такая, когда слизь эта людей жрала…
– Ты чего? – Игорь смотрит на жену, будто она сошла с ума, держу пари, он в жизни на неё так не смотрел…
– А что?
– Откуда ты пришельцев взяла, ничего там не было…
– А что, по-твоему было?
– А ничего. Зажрались люди, в смартфоны заигрались, работать не хотим, детей растить не хотим, ничего не хотим, города рушатся, пустеют… жуть такая, когда одна высотка в городе осталась, на последних этажах люди жили… вечеринка у них, что ли, какая-то была… Башня трещинами идет, рушится, а им хоть бы хны… Я им уже из комплекса орал, идите все на хрен из высотки, идите на хрен, погибнете же…
– Не слышали они вас.
Знаю. Все равно орал. И жуть такая, когда высотка рухнула, прямо рядом с комплексом, в обломках женщина молодая, проводами опутанная, из одежды стразы какие-то на поясе… и разбитый бокал в руке…
– Мертвая? – спрашиваю.
– Ну а то. Видно, до того захмелела, толком не поняла, что случилось…
Смотрим друг на друга. Пытаемся понять, что же мы видели, все по-разному, или в разные точки планеты нас забросили, или в разные варианты будущего, или что…
Разрывается телефон, вот так, среди ночи, что за черт…
– Алло?
– Открывай.
Открываю дверь, тут же спохватываюсь, кому я, собственно, открыл дверь. с трудом узнаю Игоря, давненько не видел, осунулся как-то, болен, что ли…
– Оксанка у тебя?
Вздрагиваю, этого еще не хватало. Пропускаю Игоря в комнаты, уймись, Отелло, нету тут твоей Дездемоны…
– Собирайся.
– Чего-о?
– Собирайся давай… надо Сидорчука уломать…
– На что уломать, не заплатил, что ли за эксперимент?
– Какое не заплатил, все заплатил…
– А чего тогда?
– Надо его уломать, чтобы снова проект открыл… понимаешь?
– Да мне и того раза хватило… за глаза.
– Да как ты не понимаешь, как это важно-то… – Игорь обходит комнату, заглядывает в шкафы, да не ищи, не ищи ты свою Дездемону, не спрятал я её под подушку…
– Вот так, значит… фантастикой научной увлекаемся… третья мировая и всё такое… ну вот ты её и устроил.
Вздрагиваю. Ослышался я, что ли…
– Чего?
– Ты всё и устроил.
– Как устроил, я из комплекса не выходил!
– Молча, как… – Игорь смотрит на меня, хватается за голову, – неужели ты до сих пор ничего не понимаешь…
Ближе к вечеру спускаюсь на первый этаж, хватаю не глядя что попадется на прилавках, несу наверх. Нет времени даже разогреть чайник, запиваю соком, который здесь никогда не портится. Главное, не есть в полночь, когда время делает петлю, и пища горчит.
Смотрю за окно. В будущее.
Пока у меня получается хорошо, не идеально, конечно, но терпимо. Главное, думать о хорошем. О хорошем. Об очень хорошем. Как люди растят детей, как строят дома, как пекут хлеб, как делают новый смартфон, на фиг не нужен, ну да пусть, как где-нибудь незадачливый подросток грабит магазин, его поймают, ничего, один раз попадется, больше не будет…
Думаю о хорошем.
Ну и чуть-чуть о плохом.
Вспоминаю слова Игоря, повторяю, как заклинание – отражение наших мыслей, наше будущее – отражение наших…
Пока вроде все гладко, растут города, спешат люди по улицам, кто-то попал под поезд, кажется, не случайно, кажется, бизнес прогорел, вот и бросился парень, ну да ладно, так во все времена бывало…
Перевожу дух.
Только бы не спугнуть удачу…
Разрывается телефон, подскакиваю, как ошпаренный, вот черт, вот что значит, отвык от звуков…
– Ну все, хорош… – голос Сидорчука, такой чужой, такой непривычный, – домой давай.
– М-можно возвращаться?
– Нужно.
Смахиваю со лба невидимый пот. Получилось. Чёрт возьми, получилось, правильно говорил Игореха, правильно…
– Ты хоть понимаешь, что это от нас с с тобой зависит, не от кого-то? хоть понимаешь, что подумаешь, то в будущем и будет?
– Да ну.
– Ну да. Точно тебе говорю… ты у нас на третьей мировой помешан, Окся пришельцами бредит, я ляпнул как-то, да вымрем все и дело с концом. И на тебе…
Перевожу дух. Получилось. Не вымерли. Остались. мы, все. чтобы жить. Чтобы не было никакого после нас…
Уже горчит не еда, горчит самый воздух, значит, время поворачивает назад, еще не течет, еще только поворачивает свою зубастую морду, кусает удила…
Думаю, обошлось, а ведь могло быть и хуже, много хуже, ядерная война какая-нибудь, нам же войну устроить раз плюнуть, нам же весь мир спалить только захотеть…
Время медленно поворачивает назад…
Что-то происходит, что-то падает на город, опускается, где-то надрывно воет сирена…
Вспышка, выжигающая глаза.
Время идет назад, цокает копытами, грызет удила, я уже не вижу, что там, впереди, я только знаю, что после нас и правда ничего не будет…
2014 г.Ветер стучит в окно
Ветер стучит в окно, бросает пригоршни листьев.
А здесь, в доме, тепло.
В доме всегда тепло.
Плету слова, нанизываю на спицы, скрепляю тоненькими лучиками.
Осторожный и настороженныйЧерез дебри ночей и днейЯ такое чувство тревожноеВсе несу в ладони своей.Закрепляю нити – чтобы не рассыпались слова. Надо плести дальше. Знать бы еще, что там будет дальше.
Дальше, дальше… Может, снова сплести строчку, осторожный и настороженный. Или придумать что-то другое.
Стучат в окно. На этот раз не ветер.
Смотрю по ту сторону окна, по ту сторону осени. Распущенные светлые волосы. Глаза в пол-лица.
– Пустите… пожалуйста…
Открываю дверь.
Она входит. Тоненькая, хрупенькая, глаза в пол-лица.
– Большое… спасибо.
Устраивается у камина. Подбрасываю пару поленьев в очаг.
Осторожный и настороженный…Расплетаю. Достаточно одного осторожного и настороженного. Нет, надо как-то по-другому продолжить. Например…
Чувство, чувство…
То погаснет, то разгораетсяНа прознающем на ветруВ конце должно быть «Умру». Но это в конце…
– А вы здесь давно живете?
– А?
– Давно живете?
– Да… всю жизнь…
– А кто дом строил? – не унимается она.
– А?
– Какой вы смешной… Дом кто строил?
– Я строил. Сам.
– Ну, вы вообще молодец…
Плету:
С ним родился, и с ним умру.Здесь надобно еще одну строку, еще одну петлю вставить.
Знать бы еще, какую.
Ветер стучит в окно.
Нет. Не ветер. Что-то другое.
Смотрю по ту сторону окна, по ту сторону осени.
Их двое, как мне кажется, муж и жена.
Открываю. Он укрывает её плащом, оба промокли до нитки.
– Прошу вас… пустите…
– Мы совсем продрогли, – добавляет она.
– К-конечно… входите…
Они располагаются у очага. Перебираюсь подальше в угол. Спохватываюсь, что не закрепит последнюю строку, рассыпались слова, рассыпались буквы, вот как теперь вспомнить, что там было…
– Ой, а папенька будет в ярости, когда увидит, что меня нет, – шепчет гостья.
– Ничего, не доберется до нас папенька, – утешает её спутник.
Лихорадочно соображаю, что там дальше. Плету:
С этим чувством…Стучат в окно.
Уже знаю – это не ветер.
Смотрю по ту сторону окна, по ту сторону осени. Две женщины машут рукой.
Открываю.
– Ох, еле добрались до вас… войти-то можно?
– Да, да, конечно, входите…
Входят. Грузная тетка бросается к Аглае и её мужу.
– Ох, Аглаечка, еле нашла тебя, золотко!
– Маменька!
Пододвигаю к камину два кресла. Чуть в стороне от спаленки, где за занавеской спят наши дети – дочка Аглаи и наш с Флер сынок.
Перебираю плетение.
Осторожный и настороженныйЧерез дебри ночей и днейЯ такое чувство тревожноеВсе несу в ладони своей.То погаснет, то разгораетсяНа прознающем на ветру,Знаю, с ним мне прожить и стариться,С ним родился и с ним умру.Нанизываю новые слова:
Поднимаюсь в самые тучи…А вот дальше, дальше…
Ветер стучит в окно, бросает пригоршни листьев.
Перебираю вещи на антресолях – старые, как мир. Стряхиваю пыль столетий. Вижу чье-то плетение, тоже старое, как мир.
Читаю.
Перечитываю.
Осторожный и настороженныйЧерез дебри ночей и днейЯ такое чувство тревожноеВсе несу в ладони своей.Начинаю вспоминать что-то, такое далекое, такое забытое, такое…
– Ну, ты скоро там?
Недовольный окрик невестки. Всхлипывания младшего внука.
Щас, щас, иду…
То погаснет, то разгораетсяНа прознающем на ветру…Вспоминаю.
Иду в зал, протискиваюсь среди бесконечных родственников, знакомых, друзей.
– Ты куда? – вскрикивает жена, чует беду.
Открываю дверь, выхожу из дома в ветер осени.
– Вернись! – вопит жена, я её уже не слышу, выхожу на улицу.
Ветер бросается на меня со всех сторон, рвет и мечет.
Поднимаюсь на гору, на которую опустилась луна. Луна отрывается от горы, уходит – все-таки успеваю нагнать, прыгнуть на луну в последний уходящий вагон.
Вспоминаю, как строить дом.
Разжигаю очаг, задергиваю шторы, вынимаю плетение.
Ветер зол, ветер недоволен, ветер рвет и мечет. Добыча ушла.
Ветер думает. Снова плетет из опавших листьев родственников, знакомых, случайных прохожих, прекрасных дам. Посылает их искать добычу. Прошли времена, когда ветер налетал на плетение, рвал его на куски – теперь-то ветер умнее стал.
Много умнее.
Слова и строчки сплетаются сами, я им даже не помогаю.
Наверное, действует луна.
Тянет кто-то черные щупальцаХочет чувство себе – прибратьИ глаза открывает трупныеНа тревогу мне и на страх.Посреди слепых да незрячихПо болотам – идти да идти,Чувство – трепетное и горячееКрепче прижимаю к грудиДаже на золотых лугахТам где день в золотой короне,Все боюсь, что кто-нибудь тронетИ отнимет – то, что в руках.И само оно – вот обманноеИ под снегом, и под дождемЧувство светлое, безымянноеТо погаснет, то пропадетБезотчетно, почти бесцельно,Как на плаху и как на судПо утесам и по расщелинамЧувство пламенное несу.Кто-то пытается добраться до меня, достучаться в окно.
Не может.
Высоковато.
Злится ветер, бьется головой в окна.
2014 г.Второстепенный
Они на меня не смотрят.
Все трое.
Они никогда на меня не смотрят, но все-таки нужно сначала проверить, глянуть, да точно ли…
Точно… отвернулись.
И самое главное – на меня не смотрит он. Его нельзя увидеть. Его можно только почувствовать.
Кого его…
Не знаю.
Потихоньку ухожу с поляны, невысокий лесок как будто расступается передо мной. Может, это его проделки. Не знаю.
Достаю пергамент со схемами. Вспоминаю, что делал до того, как на нас напали разбойники. Ну да. Шар. Большой кожаный шар. Под ним разводим костер. Шар становится легче воздуха. Летит.
Но тогда шар быстро выдохнется и упадет. Значит, надо, чтобы костер летел вместе с шаром. Например, в корзине.
Но тогда загорится сама корзина.
Думай, думай…
Сама корзина загорится… значит… надо сделать в корзине печку… глиняную… нет, не пойдет…
Думай…
И самое интересное, как можно управлять шаром, чтобы летел не по воле ветра…
– Ты чего?
Она идет ко мне. Она. Подруга Артомакса. Она не погибнет в пути. Она будет жить долго. Я знаю.
Как всегда теряюсь, когда ко мне обращаются. Как всегда не нахожу слов.
– Так…
– О чем ты думаешь? – спрашивает она.
Добрая душа.
– Так…
Артомакс о чем-то спорит с купцом. Купец хочет погубить Артомакса. Я знаю. Я один это знаю. И знаю, что купец не доживет до конца пути.
Я много знаю из того, что положено знать только ему.
Курится дымок над горой дракона…
Курится дымок над горой дракона. В темноте ночи гора дракона светится красноватым.
Зажигаю свечу. Возвращаюсь к своим записям. Сегодня пришло в голову, что можно сделать винт. Большой винт, если вращать его, шар будет лететь вперед. Вот только…
Думай…
Думай.
У меня мало времени.
Я знаю, что я умру.
Там. В конце пути. Когда падет дракон. Когда купец захочет заколоть Артомакса, и я крикну – берегись, и купец пронзит меня своим клинком. Меня похоронят там же, на горе, Артомакс будет стоять над курганом, обнявшись, со своей девушкой, девушка даже всплакнет…
Думай, думай…
– Чего не спишь?
Это Артомакс. Он думает, что я странный.
Они все думают, что я странный.
Я сам думаю, что я странный.
– Чего не спишь, говорю?
Так…
В изнеможении ложимся среди камней. Жаркий выдался денек, сегодня он ни на минуту не оставлял нас в покое.
Он.
Который смотрит за нами за всеми.
Я не знаю, кто он.
Я только чувствую – он есть. Тот, кто ведет всех нас, иногда смотрит на нас, а иногда не смотрит.
Курится дымок над горой дракона. Дракон совсем близко. В сокровищнице дракона ковер-самолет. Если раздобыть его, можно летать, правда недолго, потом ковер-самолет теряет волшебную силу.
Думай, думай…
Думаю. А если воздух под давлением будет вырываться из топки, такой штукой можно будет и управлять…
Может, успею набросать чертежи, может, кто-то после меня соберет летучую машину.
Кто-то… не Артомакс, нет, Артомаксу не до того, его венчают на царство, посвятят в рыцари, он будет сидеть на веселых пирах, ломать золотые обручи и дарить своим приближенным.
Не Артомакс.
Кто-нибудь… такой же, как я. На которого он смотрит редко-редко, редко дергает за ниточки.
Это называется – второстепенный герой.
2013 г.Доигравшиеся
На ночлег устроились в пустом ржавом гараже, но спокойно переночевать не удалось – около трех ночи послышался грохот машин, к гаражу приближались автотележки, явно почуявшие живую плоть. Алекс первый услышал машины, потому что стоял на карауле, он-то и разбудил Юрку и Андрея, чтобы было кому перестрелять тележки. Юрка открыл глаза, долго не понимал, где он находится, оглядывался, думал, почему вокруг такая кромешная темнота, солнце еще не взошло, а Алекс уже вытаскивает его из постели.
– Вставай, вставай, некогда, – Алекс сдернул одеяло, хлопнул Юрку по спине.
– А что такое? Время-то еще… Договорились же, дальше пойдем, когда солнце встанет, что, забыл уже?
– Ничего я не забыл, там тележки… К нам приближаются.
– Много?
– Порядочно. Так что вы тут все нужны. Андрей, Юрка, пошли.
– Я тоже пойду, – Галочка поднялась с кучи мешков, отбросила драное одеяло.
– Да ты умаялась, бедная, и так уже вчера сколько по этим бульдозерам стреляла… И вообще кто за детьми-то смотреть будет? Вон, Ванька уже глазенки вытаращил…
Галочка кивнула. Юрка думал, что она будет рваться в бой, но, кажется, она и вправду здорово устала, еле держалась на ногах. Юрка поднялся, пошатываясь, в желудке зашевелился голодный червячок, Юрка приказал ему замолчать. Машины, машины, они идут, они наступают, кто-то должен их остановить…
Кто, если не мы…
Юрка нашарил в темноте автомат, оглядел угол гаража за цистернами, где спали люди. Галочка сидела в постели, пождав ноги, с двух сторон к ней прижались ее дети, шестилетняя Женя, дочь Алекса, и Ванька, Юркин сын, ему только год исполнился, а он уже машет разряженным пистолетом, грозит ржавым машинам маленьким кулачком. Капитан Стар спал поодаль, ничком лежал на постели, его не стали будить, помнили, что он вчера в одиночку одолел шагающий кран, жуткую махину, которая едва не раздавила его в лепешку.
Юрка вышел на улицу, здесь все еще было по-летнему тепло, несмотря на сентябрь, ветер приносил издалека сладкие запахи, кажется, цветов, это хорошо, где-то есть растения, может, найдутся яблоки, или птицы, можно будет поесть… двое парней уже ушли за угол гаража, Юрка поспешил за ними, сразу увидел автотележки, их было тридцать, или что-то около того, они двигались ровным строем, жуткие, мерзкие твари, зеленые огни фар, уродливые кузова, какие-то рычаги, ржавые колеса…
– Может, чуть ближе подпустим? – предложил Юрка.
– Может, нет? они и так уже близко, куда ближе… Бей, – потребовал Алекс.
Юрка выстрелил в колесо, еще, еще, треск автоматов звучал утешительно, почти как голос человека в этой безжизненной пустыне.
– Куда стреляешь, кретин, это тебе что, грузовик? – крикнул Андрей, – в панель, в панель целься!
– В приборную, что ли?
– Ну да, а то куда же… Вот так…
Ползущий впереди исполин дернулся и остановился, вторая тележка качнулась вбок и замерла, Юрка выстрелил в третью машину, панель взорвалась микросхемами, проводками, вспыхнула искрами разрядов. Машины двигались медленно, стрелять их было одно удовольствие, Юрка подумал, что давно ему не приходилось так легко, если бы это еще случилось днем, а не ночью, было бы совсем хорошо. Матерая тележка была совсем рядом, Юрка вскинул автомат, оружие фыркнуло, как будто смеялось над человеком. Надо бы перезарядить… черт, я же с собой ничего не взял, о чем только думал… хорош же я, гусь…
Юрка отскочил, машина двинулась за ним, быстрее, еще быстрее, Юрка отбежал в сторону, надеясь добраться до гаражей, тут же спохватился, что нельзя показывать машинам гаражи, где спят люди, что надо уводить этих железных монстров как можно дальше от лагеря. Юрка понял, что ему осталось только одно – со всех ног броситься прочь от гаража. Он побежал, огромная машина грохотала вслед, настигая, все больше, больше, если бы можно было на что-нибудь забраться, вскарабкаться, пока колеса не раздавили меня, что-то прижало сзади штанину, Юрка дернулся…
А потом сзади что-то грохнуло, Юрка полетел в пыль, в песок, закрывая голову, когда он поднялся с земли, машина пылала, подбитая чьей-то гранатой, трещало пламя, изрыгая редкие искры.
– Ты что сделал? – грянул сзади знакомый басок Андрея, – ты хоть понимаешь, что ты и его тоже убил?
– Никто его мертвым не видел… – возражал Алекс.
– Никто не видел… в войне с машинами, типа, все средства хороши?
– Да вот он я! – заорал Юрка, бросился к парням, спотыкаясь в песке, залитом черным мазутом, – вот он я, хороши там ругаться! Что, эти колымаги еще остались, или всех перебили?
– Да всех, вроде бы… – Андрей смущенно огляделся, пнул несколько разбитых тележек, – там, главное, в панель управления целиться, только не в нее, а чуть ниже, там системный блок…
– Что у вас тут случилось?
Юрка обернулся: капитан Стар вышел из гаража, сонно потягиваясь, разглядывая поле битвы, потом спохватился, бросился к парням, проверяя, что все они живы, все трое, вот они, и Галочка в гараже, и дети…
– Вон, колымаги напали… мы их перебили всех.
– А что меня не разбудили?
– Да жалко тебя, ты сколько уже не спишь… – Алекс зевнул, потирая покрасневшие глаза.
– Сколько раз говорил, мне докладывать, прежде чем куда-то идете! – гаркнул капитан Стар.
– А в туалет идем, тоже перед тобой отчитываться? – фыркнул Юрка.
– Тоже. Тут, знаете, без вести пропасть, раз плюнуть. Ну, хоть все обошлось, и на том спасибо… Алекс, ты-то что хромаешь?
– Да… коленку где-то расшиб… – Алекс снова широко зевнул.
– Ты ее уже второй месяц расшиб, хромаешь ходишь, – не отставал капитан, – и вообще, ты которую ночь на карауле стоишь? Третью? Тебе что, вообще теперь спать не надо? Ну-ка, пошел в гараж, я за тебя подежурю…
– Да ты устал…
– Да все мы устали, – отрезал капитан, – а охранять кто-то должен.
– А давайте я подежурю, – спохватилась Галочка.
– Еще не хватало, тебя на караул ставить… Нет, на женщин все взваливать, это последнее дело… все, спать пошли… Это что?