Соленые часы

Работа такая…

– Подбросите?

Заглядывает в машину, маленькая, шустрая, глазешки черненькие, как две ягоды.

– Куда подбросить? На Луну, или дальше?

Улыбаюсь, подмигиваю.

– Да ну вас…

– Да садитесь, садитесь, барышня, куда скажете, туда и подброшу. Хоть до неба, хоть выше…

Неловко забирается в мой жигуленок, долго дергает ремень, не может пристегнуть, да ты его тихонечко-тихонечко тяни… вот так…

– К Торговому вам?

Смущается, смотрит на меня, маленькая, юркая, в черной шубеечке.

– А вы откуда знаете?

– А я все знаю… работа у меня такая, все знать.

Выворачиваю жигуль – правее, правее, в переулки, мимо пятерки мусорных ящиков с надписью «Продается пятикомнатная квартира со всеми удобствами», мимо облетающих кленов, каких-то школ-садиков, огороженных решетками, за которыми резвятся ребятишки, детки в клетке…

– А вы куда едете, вы же сказали, к Торговому… – смотрит на меня, маленькая, напуганная, блестят глазешки.

– И еду к Торговому, в обход-то быстрее. Там на проспекте две фуры друг в друга врезались… встретились… два одиночества. Так что там сейчас не пройти, не проехать…

– А вы откуда знаете?

– Да говорю вам, работа у меня такая… все знать.

Смотрю на нее, маленькую, тоненькую, стрижечка какая-то замысловатая, что они там, на голове себе делают, прядочка рыжая, прядочка красная, прядочка синяя, реснички в километр, такими ресницами хлопнет, полгорода ветром сдует. Все про тебя знаю, что тебе своих ресничек мало, еще и наращивать их ходила, подружайка тебя какая-то в салон красоты позвала, на тебе учиться ресницы клеить… Ты еще думала, она тебе бесплатно ресницы приклеит, как бы не так, один глаз сделала, тут же снова все отклеила, спасибо, Иришка, всего хорошего…

Это я о чем…

Ну да, что все про тебя знаю. И как ты в Торговом на кассе сидишь, платы за интернет собираешь, боссы твои тарифы задрали, а с людей по старинке плату взяли, теперь у всего района интернет не работает. Они сейчас все к тебе доплачивать придут, и ругать тебя будут на чем свет стоит, хоть ты тут не при чем…

Только ты того еще не знаешь.

А я знаю.

Работа такая, все знать…

Выезжаю со двора, что-то щекочет в голове, притормаживаю, резко, как-то слишком резко, прохожие оглядываются, ты, мол, чего. А я чего, а я ничего… пропускаю юлящий за мной розовый матиз, он резво вырывается вперед, тут же летит кувырком, сбитый черным джипом на перекрестке.

Довольно киваю – самому себе.

– Как это вы… успели… – шепчет, маленькая, напуганная, глазки блестят.

– Что хочешь, Ириска, работа такая, все знать…

– А откуда знаете, что я Ириска?

Говорю тебе, работа такая… и не Ириска ты, а Иришка, а подруги тебя Ириской зовут…

Смотрит недоверчиво, думает, не выскочить ли из машины. Думай, думай, мне все равно… и вообще, я знаю – не выскочишь, не надумаешь, я все знаю.

Работа такая. Еще когда все знал… еще когда этот, Пулий Патриций расхаживал передо мной, заламывал руки, обижался, видно было, и правда на меня крепко обижен…

– Не понимаю, Лукий, что за неуместная гордыня подстрекает тебя отвергнуть мое приглашение, что за нелепая леность мешает тебе посетить мой прекрасный дом. И даже не забивай мой слух оговорками про неотложные дела, знаю я, нет у тебя никаких дел…

– Как-нибудь… в другой раз, – говорил я, – в следующем месяце непременно.

– Что в следующем месяце, если сейчас жаждет сердце мое увидеть милого сердцу друга в моем доме! Для того ли купил я дом в Помпее, для того ли разбил вокруг дома цветущий сад, чтобы теперь лучший мой друг отвергал меня?

– Клянусь тебе, на той неделе непременно…

Что мне та неделя, что тебе мешает сейчас прервать свой путь на пару дней, разделить со мной кров? Я не видел тебя три года, и боги послали нам короткую встречу, чтобы ты снова исчез, только появившись на горизонте?

Кажется, я поссорился с ним тогда. Не помню. Помню, как он уехал прочь, на своей колеснице, нахлестывал раба, который в свою очередь нахлестывал тетриппу…

Я знал, что вижу Пулия Патриция последний раз.

Работа у меня такая – все знать…

– Давно там работаете?

Спрашиваю, уже знаю, скажет:

– Давно.

И знаю, что никакое не – давно, месяц ты там работаешь…

Все про тебя знаю.

Работа такая – все знать.

И что до работы ты сегодня не доберешься, тоже знаю, когда побежишь по Торговому к своей кассе, в зал уже войдет опоясанный человек, уже начнется отсчет времени на его поясе – десять, девять, восемь…

Все знаю.

Работа такая…

Да что у тебя за работа, уже и не видишь ничего кроме своей работы…

Голос – откуда-то из ниоткуда, из прошлого, кто мне это сказал, и когда, уже не помню имени этой женщины, да знал ли я ее имя… нет, знал, работа у меня такая – все знать…

Тоненькая, затянутая в корсет, вся какая-то водянистая, глаза блеклые, как у рыбы, волосы бесцветные… что в ней мужчины находили… но что-то находили, одна она никогда не оставалась, я был у нее не единственный, даже когда встречались – тайком от мужа – в каких-то отелях, когда она шептала мне – давай убежим, завала куда-то – за дальние горизонты к дальним берегам…

Да что у тебя за работа, уже и не видишь ничего, кроме…

Да, она мне это сказала – там, на причале, куда позвала меня – через каких-то посыльных, какими-то письмами, ни в коем случае не садись в первый кэб, езжай – до вокзала Ватерлоо, и в Саутгемптон, муж все знает, и все такое… муж все знает, знала бы она, кто из нас двоих все знает…

Работа у меня такая – все знать…

И я знал. когда стоял на причале, она протягивала мне билеты, эконом-класс, этот тиран нас не найдет, убежим, будем вольные птицы, начнем все сначала, там, за океаном… И я смотрел на корабль, бормотал какие-то отговорки, про работу, про дом, про родственников, еще про что-то там… Уже знал – не поплыву. Да что у тебя за работа, кричала она, были слезы, упреки, еще много чего, помню, как она порвала мой билет – в клочки, как поднималась по трапу, тонкая, вся какая-то водянистая, затянутая в корсет…

Я уже знал, что вижу ее в последний раз.

Работа такая – все знать…

Щекотно в голове, даже не успеваю толком прислушаться к себе, выворачиваю руль – левее, левее, делаю крюк, еще сам не знаю, зачем. То есть, как это – не знаю, что-то с треском и грохотом падает сзади, Ириска оборачивается.

– Прикинь, газелька под асфальт провалилась…

– Ага, знаю… еще прошлой весной под асфальтом там размыло все…

– А ты откуда знаешь?

– А работа такая, все знать…

Ириска улыбается – улыбайся, недолго тебе осталось. Лавирую в потоке машин, этот вот сегодня кувыркнется с моста, этот врежется в киоск, вон дамочка едет, руль крутит, с телефоном балуется, эта дамочка никуда не врежется, ее через пять лет убьет муж, в какой-то семейной ссоре… А этот вон, в гранд чероки, он свою жену убил два года назад, хорошо скрыл…

Торможу – за секунду до того, как из-за угла со звоном и грохотом вылетает трамвай.

Работа у меня такая – все знать.

Работа такая… тогда тоже на работу ссылался, когда спешно вышел из офиса, мистер Дженкинс еще вылавливал меня по коридорам, постойте, я хотел пригласить вас на лэнч, а контракт, а договор, а… Ссылался на какие-то неотложные дела, бедный Дженкинс подумал, что я потихоньку перетасовался к конкурентам… пусть думает, недолго ему тогда оставалось думать, я тогда думал о другом, как бы побыстрее выбраться из Всемирного Торгового Центра…

Работа у меня такая – все знать.

Я-то свою работу знаю…

– Учишься? – спрашиваю Ириску, как будто сам не знаю.

– Ага, на менеджера по кадрам.

Киваю. Все знаю. Что ничего ты не учишься, и не училась никогда, приехала поступать, провалилась с треском, матери до сих пор пишешь в е-мейлах, как сдаешь зачеты, экзамены, сколько вам задают, просто ужас… Знаю, и как ты вчера сидела на кассе, и тебе померещилось, что в толпе знакомое пальто, пальто твоей матери, ты чуть не сорвалась с места, не кинулась вон с кассы…

Все знаю…

И как пройдешь мимо подпоясанного человека – тоже знаю.

Работа такая – все знать…

Да что у тебя за работа, вечно как соберемся, так у тебя работа, говорили мне мудрейшие из мудрых, когда я собирал свои пожитки, что не сидится тебе на месте, говорили мне, когда я собирался в дальний путь. Что манит тебя в далекие страны, где дикари правят дикарями, где ты еще найдешь остров столь великий и прекрасный, как наш? Если ты покинул родимый дом в поисках мудрости, если ты скитался по свету, чтобы учиться наукам, где еще найдешь ты столько мудрости, как в нашем государстве? Я не знал, что им ответить, все ссылался на какую-то работу, на какие-то дела-дела-дела, а сам думал, как бы побыстрее сбежать с острова. Кажется, атланты обиделись, на прощание поклонились мне так сдержано, что я готов был сквозь землю провалиться…

Куда денешься…

Работа такая – все знать…

– Спасибо большое… с меня сколько?

Смотрю на нее, хочется сказать – нисколько, спохватываюсь:

– Двести.

00:15

Все равно уже, на что тебе теперь деньги…

Выходит – смотрю, как идет к бизнес-дому, переступает каблучками, вижу его, идущего чуть сбоку, не вижу на нем пояс, но знаю, что он есть, вижу, что будет потом, грохот, звон разбитого стекла, кровавые кусочки внутренностей – на стенах…

Включаю зажигание…

00:01

Бегу из машины – в сияющий холл, хватаю за шиворот – его, волоку по ступенькам…

– Ты че, мужик, охренел?

00:00

– Ну что сказать, жизнь-то вы предпоследнюю потратили…

Худое лицо врача наклоняется надо мной, узнаю одного из наших, который все знает.

– Потратил, – соглашаюсь я.

– На кой черт вы туда поперлись-то вообще? Не знали, что ли, что там случится, что там этот… с поясом…

– Знал.

– Или что погибнете, не знали?

– Тоже знал.

– Тогда какого вы туда ломанулись?

– Эту… девчонку спасать.

– Чего ради вам девчонка эта далась, спрашивается?

– Не… не знаю.

Пописываю заявление, кладу на стол, вроде, ничего не забыл, выхожу в темную улицу. Я знаю, она ждет меня на перекрестке, в свете фонарей. Ухожу – в ночь, в свет фонарей, а что мне еще остается, если сказал – не знаю…

Работа такая.

Все знать.

Некруглая дата

Свечи… торт… что там еще… вино… Вспомнить бы еще, какие свечи, свечи накаливания или свечи зажигания в машине…

А что вы хотите, я в таком возрасте, что не помню уже, как оно бывает, когда день рождения… Бывает что-то, как-то, и черт его пойми – как…

Открытки… нет, открытки не я должен делать, это мне кто-то должен прислать. Что-то не замечаю. А что я хотел, возраст такой… Я уже сам про себя забыл, еще хочу, чтобы другие про меня помнили…

Музыка… какая к чертям собачьим у меня музыка, разве что – небесных сфер.

Что еще… елка… нет, елка, это на какой-то другой день надо, на первое мая, что ли… Да не умею я эти дни рождения справлять, лучше бы и правда – замял…

Гости. А да, гости. Это с которых и открытки, и торт, а с меня елка и музыка, то есть вру, музыка, это на первое мая… а елка… на второе.

Смотрю на телефон, перебираю номера, кого-то нужно позвать, знать бы еще – кого, кто тут есть… кредитор… вот кого меньше всего хочу видеть, это кредитора…

– Молодой человек, вы ко мне третий раз обращаетесь, а первые два когда отдавать будем? – сухонький старичишко недобро косится на меня.

М-м-м…

– Вот тебе и эм-эм-эм… – старичишко скалит гнилые зубы, распахивает дверь, – всего хорошего, будьте здоровы… живите богато.

Какое тут богато… Вот тебе и доверительные кредиты после беседы… Смотрю на старичишку, нет, быть того не может, не можешь ты меня сейчас за дверь выставить, ну не можешь, есть у тебя какой-то козырь, какой-то запасной вариант, есть…

Вот что…

Прыгает сердце.

– …молодой человек, вы мне времени своего немножко не уделите?

– К-конечно.

– Вот за это спасибо большое, а то…

Кредитор…

Даже не знаю его фамилии, в телефоне он у меня значится как Кредитор. Тогда я и уделил ему первый раз немного времени, совсем немного, лет пять, это было больно, очень больно, помню, плакал, стыдно было, что двадцать лет, и плачу, а вру, не двадцать уже, двадцать пять… Кредитор водил стеклянной палочкой по моей голове, приговаривал, ничего, ничего, все плачут, кто и в голос рыдает…

Кредитора…

На хрена мне приглашать этого кредитора, знаю я этого кредитора, сначала пять лет жизни, где пять, там и десять, где десять, там и двадцать… Высасывал, высасывал палочкой, больно, сильно, до крови из носа, до золотых мушек в глазах, долго высчитывал что-то на треснувшем калькуляторе, нехотя отстегивал десять тысяч, двадцать тысяч…

Кредиты после беседы…

Без залогов и поручителей…

Что еще нужно… Флажки развесить, нет, вру, флажки, это какой-то другой день… А вот что, тыкву, тыкву-тыкву-тыкву, выдолбить, и свечку туда вставить, вот это точно на день рождения. Знать бы еще, где взять эту тыкву…

Или гостей кого-нибудь попросить, робя, ко мне пойдете, тыкву прихватите, кому не жалко… Гостей… Снова перебираю номера, это кто… Контакты… Группы… Одноклассники… Вот точно, одноклассников надо, сколько лет уже не виделись, хоть посмотрим, у кого как жизнь сложилась… Кто космонавтом хотел быть, тот теперь в магазине за прилавком, кто Нобелевку хотел, тот теперь фуры разгружает… знаем мы вас… а какой-нибудь Петро Анискин, Петро, ты учиться будешь вообще, нет, подъедет на ленд крузере, ну я к вам на минутку заскочил, мне в Лондон лететь…

Одноклассники… Леночка Белощекина, вот ее надо бы… набираю номер, вовремя спохватываюсь, что делаю, разбилась Леночка с каким-то хлыщом в тачке… когда это еще было…

Витек… Витька даже не набираю, нечего набирать, сам был на его похоронах, даже не узнал его там, в ящике, тоненький, как сосулька, вот что с человеком рак делает…

Дюшаня… тоже туда же, с инфарктом… А что я хотел, в моем возрасте только и осталось сидеть, перебирать имена, кого больше нет… Так вот собирались бывало классом, сидели, как десять негритят, кто следующий…

А казалось, нескоро-нескоро так будет… Вот так вот в двадцать лет посмотришь на жизнь, такую долгую-долгую, думаешь, неужели мне пятьдесят будет, неужели шестьдесят, это ж как много, это же я старый-старый буду, а было же, и пятьдесят, и шестьдесят, и ничего, как-то старым себя не чувствовал…

Что еще… Ах да, взять с десяток яиц, краски, нарисовать там на них что-нибудь… И друзьям посылать, еще говорить нужно что-то при этом… Да прибудет с тобой сила… нет, не то. Не помню. И вообще это не на день рождения, а на Рождество делают…

Тоха… про Тоху лучше не вспоминать… Помню Тоху, матерый бородач, ввалился ко мне, еще долго топал в прихожей, еще долго снимал в пальто, еще долго просил взаймы, ну на месяц, на два, чесслово верну. Пришел – когда мне оставалось жить лет пять, какие-то внутренние часы подсказывали – лет пять, когда я попросил Тоху уделить мне немного времени…

Тоха… Я водил палочкой по его лбу, мерзость какая, не люблю, когда мужчины от боли плачут… сам знаю, как больно, все равно – не люблю… А потом еще немного времени. И еще. И нечего мне говорить, что это я его убил, все честь по чести расписали, я, имярек, добровольно отдаю десять лет жизни, в обмен на десять тыщ рэ, претензий не имею…

Что десять тыщ рэ… мне и за бутылку водки жизнь продавали… если бомжара какой-нибудь…

Тоха… Да что прицепился ко мне этот Тоха, вот никого не помню, Тоха прицепился. Ну ясное дело, одно дело изловишь кого-нибудь в подворотне, палочкой по лбу – щелк-щелк, сразу насмерть, а тут Тоха… за одной партой сидели, Тоха, домашку сделал, ты с дуба рухнул, я у тебя ночевал, когда бы что сделал…

Время летит… Вот так еще в каком-то классе судили-рядили, кто из нас всех переживет, показывали на девчонок, женщины дольше живут, гнобите вы мужчин, вот дольше и живете… Я тоже выбирал между Белощекиной и Аничковой, никогда не думал, что останусь – я…

Что там еще на день рождения… Салюты, фейерверки… Это дело десятое… А вот, мимозу надо, мимозу… нет, мимозу, это на какой-то другой праздник… На девятое мая, что ли… А что вы хотите, возраст уже такой, что я имени своего не помню, а вы мне про тыквы с мимозами…

Перебираю номера. Люба, откуда Люба, какая Люба, не знаю я никакой Любы, телефон мой знает, я не знаю… Позвать эту Любу, не знаю, кто и откуда, хоть открытку принесет и тыкву, будет настоящий день рождения…

Люба… ах да… Это сколько мне было… не помню, тоже вот так же собирал на день рождения кого-то, кого уже не собрать, звонил по номерам, которые не отвечали… Да по каким номерам, тогда и номеров не было, выдумали эти… телепорты, или как их там… Еще вычеркивал какие-то имена, даты, дни рождения, этот сгорел от рака, этот разбился в самолете, этот не отвечает, похоже, тоже уже все, последний раз его видел, он вообще от кашля задыхался, докурился парень…

Было… искал кого-то, прыгал из портала в портал, доченька, не подскажете, как этим пользоваться… Да вы, дедуля, в приемный отсек вошли, а надо в пассажирский… Переходил – из города в город, не узнавал городов, ишь что выстроили, до неба, а раньше тут двадцатиэтажки стояли, такие, знаете… А Копачинский не здесь живет? Не знаете такого? А, ну, ну…

Люба… Люба была на последнем этаже какого-то пятимерного пентхауза, снаружи маленький домик, внутри – коридоры, коридоры, этажи, этажи, этажи… долго звонил по каким-то каналам, плутал в каких-то порталах,

– День добрый…

– А вам кого, мужчина?

– А мне бы Викторию… Резенцеву.

– А она умерла.

Даже не удивился.

– А вы кто, барышня, будете, дочка ее?

– Правнучка.

– Вот время летит…

Люба… Любу надо позвать, надо… Удивится, наверное, как удивилась, когда пришел наутро, здравствуйте, мне бы Викторию… а она умерла. А, да-да, вы говорили… разрешите войти… Вы дочка ее будете? А нет, правнучка, вы говорили… Чайку-то у вас не найдется? Или что у нас сейчас пьют, кау-фэа… А вот в мои времена чай такой был в пакетиках, их в кипяток опустишь, они… Ух ты, вам сколько лет? Смотрел на нее, молодую, свежую, и язык не поворачивался сказать – триста десять…

Любу… да, она открытки принесет, и тыкву, чтобы все как положено было… молодая, свежая, сейчас уже, наверное, не молодая и не свежая, сколько времени прошло… Чего доброго опять, разыщу ее адрес, откроется дверь, а мне бы Любу, а она умерла, а вы дочка ее будете? Праправнучка…

Нет… она будет, она не может не быть, зря, что ли, для нее в тот же вечер на улице начисто высосал десятерых, одного за другим, наутро газеты писали про серийные убийства… Явился, похорошевший, помолодевший, Люба, а вы не сильно заняты, а то я тут в кино с другом намыливался, а он приболел, вот, билет пропадает, семь-дэ… Комедия там какая-то…

Люба… Она придет… не может не прийти… зря я что ли, для нее чуть было не испоганил стеклянную палочку, просвечивал всякими рентгенами, пытался понять, как сварганить еще одну такую… не для себя, для Любы…

Люба… придет, открытки принесет, что там с ними делать полагается, с открытками этими… наверное, если открытки, то открывать… Вот и пооткрываем… Только пусть без этого своего приходит… без кого… Было же пару раз, звонил, на связь выходил какой-то парняга, я еще думал – брат…

– Дедушка, а вам кого?

Вздрагиваю, как от затрещины. Ты меня еще на пороге держать будешь, дедушкой обзывать… Ну да, не мальчишка уже…

– А мне, мальчик, Любу.

– А… она подойдет сейчас…

Сидим, ждем, какого черта он делает в ее квартире… родственник… не то…

– А вы ее дедушка?

– А… да… нет.

Как-то все встало на места, все эти непринятые контакты, все эти, а, знаете, завтра не могу, ой, я занята, а я вам перезвоню, ладно, а я… Встаю, приближаюсь к нему, как по воздуху…

Разрешите…

А?

Прикладываю палочку. Не пикнул, не дрогнул, рухнул к моим ногам, тихо, мирно, знай наших, здорово я его высосал, высох парень, как мумия, и полторы волосины белых на лысом черепе…

Визг я услышал не сразу, еще не мог понять, кто визжит, вот она, стоит в портале, Люба, Любовь, поздняя, последняя, говорят – самая сильная, ну куда ты, куда, из портала в портал, из коридора в коридор, бегом, хватаю, прижимаю к стене, нет, только не выпускать, не отдавать никому мою тайну, куда ты намылилась, кого ты вызваниваешь по своим контактерам-телепортам… Целую – крепко, жадно, у-у-у, сильная, рвется, отбивается, у меня силенок-то побольше будет…

Поздняя Любовь…

Так что этот ее не придет… Валера или как его там, показал я ему дедушку… и Люба тоже не придет, приложил к ней стекляшку… там первый раз увидел, что если очень долго держать, человек рассыпается в прах, идиотище, сколько веков прятал улики… долго не мог выбраться, по порталам, по кварталам бесконечного мегаполиса, по измерениям, как назло адрес свой помнил только старый, Томск, улица Кривая, дом семь, люди уже и не помнят, что есть Томск, а улицы все кривые…

Торт, свечи… Ч-черт, это же свечей надо по числу лет, это же… м-мать моя женщина, это же какой торт надо… и кто его есть будет, гостей что-то не намечается…

Перебираю номера… Посл. Чел. Это что… а да, последний человек, даже имени не знаю, так и числился у меня – последний человек. Когда это было… когда понял, что все эти альфа-бета-гамма меня не трогают, взбесившееся солнце, которому наконец-то надоело согревать, которое наконец-то начало жечь, жечь, жечь… Когда я дышал разреженным воздухом, и не воздухом уже, и не дышал уже, легкие забыли, что такое дышать, я забыл, что такое легкие…

Видели друг друга каждый день, как-то так вышло, что поселились в одном районе, как-то так вышло, что лень было переезжать, да и зачем, мешали друг другу, что ли, и вообще, последний квартал, еще не разрушенный временем, если подправить движок, то будет свет, а если вечером задернуть шторы, то скроется тьма… Встречались возле супермаркета, кивали друг другу, как старые знакомые, разбирали штабеля консервов…

Последний человек… Надо бы пригласить, все-таки он бросился ко мне, когда обрушилась кровля, а что я хотел, не век же ей держаться, а он бросился ко мне, разгребал обломки, как вы, ничего, я уж думал…

Откуда тебе знать, что у меня девять жизней…

Да, пригласить… Было время, хаживали друг к другу, с винишком, с коньячком, давай, за нас, поминали кого-то, а скорехонько человечество себя изжило, я родился, когда по всему мегаполису полтора человека остались… допрыгались, суки, чайльдфри… А ты прикинь, вот так в ВКонтакте три месяца никого в Сети… тут-то и понял, что все уже…

Пригласить… или не надо лучше, опять начнет допытываться, а тебе сколько лет, а ты как живешь… С-сука этот посл-чел, докопался-таки, было же, было, когда наклюкались вдребезги, тянулся ко мне, рожа красная, глаза блестят, слышшшь, а ты как живешшшь… что Великое Перенаселение помнишь… а т-тебе сколько лет… Слышь-шь, секрет продай…

Великое Перенаселение… я и не то помню, я и Водораздел помню, и ИсИн-революцию, я еще олимпиаду Сочинскую помню… Тогда еще молодой был, думал, две тысячи лет – так много, где мне дожить, оказалось, фигня вопрос… что двадцать, что двести, что две тысячи…

Допытывался, сволота… и видел же, видел пару раз, как я ловил собак, сколько их тогда было, стаями бродили, прикладывал стеклянную палочку… высасывал… Как он заглядывался на эту палочку, было же один раз, вышел я в кухню за кипяточком, вернулся, вот он, стоит, палочку в руках вертит… можно глянуть? Изящная вещица… я его чуть кипяточком не обварил за вещицу…

Так что нечего его приглашать… или палочку спрятать, пригласить, хорошо с ним было сидеть, молчать вместе, а что еще делать, когда все переделано, все открыто, все изобретено, все отвоевано, все пройдено, все записано в летописях, все родилось, все умерло, только и остается, что молчать – о том, что было…

Или нет, вру, лучше я к нему приду… Хотя в день рождения так не делают… вру, почему не делают, так и делают, приходят под окна, пляшут, поют, при-хо-ди-ла-ко-ля-да-на-ка-ну-не-рож-дес-тва… А он мне подарков надарит… посл-чел…

Или нет… я уже ходил к нему в гости, когда это было, в каком-то там веке, когда в округе не осталось ни одной собаки, и что-то подсказывало мне – батареи разряжены, невидимые батареи, в которых хранится время, и я пришел к нему, еще долго не открывали, еще боялся, что его нет, а-а, привет, а я тут что-то вздремнуть решил… Ну вот, разбудил я тебя… Да ничего, не хрен спать… Я что пришел-то, смотрю, сдавать ты начал… я тебе про палочку эту рассказать хотел… во, гляди, к голове прижимаешь…