Книга От мистерии до стрит-арта. Очерки об архетипах культуры в политической коммуникации - читать онлайн бесплатно, автор Светлана Андреевна Шомова. Cтраница 3
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
От мистерии до стрит-арта. Очерки об архетипах культуры в политической коммуникации
От мистерии до стрит-арта. Очерки об архетипах культуры в политической коммуникации
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

От мистерии до стрит-арта. Очерки об архетипах культуры в политической коммуникации

Уточним, что при осознанном обращении к распространенному и узнаваемому сюжету как раз и возникают те самые излюбленные политическими технологами методы использования древних, жестких, лежащих в самой глубине коллективного бессознательного структур (архетипов), которые способны символически оплодотворить и «возвысить» вполне прагматические цели борьбы за власть. Речь идет о перенесении наиболее устоявшихся образов и сюжетов мифологического мышления в современную нам политическую реальность и об актуализации их в коммуникативных актах различной формы. Некоторые исследователи даже считают, что подобные технологии особенно характерны именно для российской политической истории, в которой специалисты обнаруживают «постоянное присутствие и воспроизводство… архаических черт культуры, ценностей и идеалов, воплощаемых, в частности, в мифах, определявших поведение значительной части общества, а на протяжении больших периодов, в том числе в ХХ веке, – и судьбы всей страны»[62].

Знаменательно, что, не используя филологического и литературоведческого термина «сюжет», многие исследователи-политологи также обнаруживают в истории человеческой культуры повторяющиеся схематические конструкции, вневременные и общецивилизационные повествовательные темы, которые, по выражению В. Н. Васича и А. А. Ширинянца, составляют некий единый «мифологический ансамбль». Относя к этому «ансамблю» мотивы заговора, золотого века, к которому необходимо вернуться, культурного героя-спасителя и т. д., ученые считают, что политический миф «создается коллективным воображением, комбинаторные механизмы которого располагают относительно ограниченным набором формул»[63]. Именно поэтому специалистам по политической коммуникации нужно эти повторяющиеся формулы хорошо знать, при необходимости выстраивая из них, как из вечных «кирпичиков», те или иных сложные «архитектурные сооружения» эффективных коммуникативных актов.

Отдельные авторы порой, пожалуй, даже несколько преувеличивают значение мифологического мышления и воздействие архетипических конструкций на политическую жизнь социума, считая, что этим факторам под силу определять ее развитие. Так, по мнению В. С. Полосина, сопереживание политическому мифу – первое необходимое условие легитимизации массовым сознанием институтов власти и конкретных лиц в качестве персонажей этой власти. Вторым необходимым условием легитимизации общественным сознанием политического действия является индивидуальное соответствие личности политика его мифическому прототипу[64]. Считая, что подобная абсолютизация роли политической мифологии в вопросах, связанных с политической властью, остается дискуссионной, мы, тем не менее, воспринимаем приведенные соображения как крайне важные для темы нашего исследования, ибо здесь «нащупываются» те самые закономерности массового сознания и мышления, которые объясняют причины и механизмы активного «вброса» в сферу практической политики архетипических и мифосюжетных конструкций. Как точно определяет Н. Г. Щербинина, «именно с помощью политического мифа архетипы прорываются в политику вообще и постсовременную в частности. И самым политически влиятельным архетипом является Герой, который становится формой для репрезентации политического лидерства и власти в любой культуре и во все времена»[65]. Этот же автор добавляет, что сегодня «политическую мифологию принято соотносить с архаической мифологией, под которой чаще всего подразумевается повествовательная форма (курсив наш. – С.Ш.). Сама форма сказания предполагает такие непременные атрибуты, как драматизация повествования, яркая образность сакральной истории и наличие центрального героя (герой мифа, сказки, легенды, былины, исторической повести)»[66].

Мы бы добавили, что усилителем мощи архетипического и мифологического конструкта, его катализатором в политико-коммуникативных системах, с нашей точки зрения, является именно сюжет (мифологический, эпический, сказочный). Е. М. Мелетинский в свое время не случайно полемизировал с последователями К. Юнга, которые говорили преимущественно об устоявшихся образах и считали сюжеты чем-то по определению вторичным, в то время как они «далеко не всегда вторичны и рецессивны; они, в свою очередь, могут сочетаться с разными образами и даже порождать их»[67]. В то же время мы хотели бы согласиться с упомянутыми выше исследователями в том, что наиболее прямой путь к сердцу избирателя – это выбор политиком правильного «мифологического прототипа», оживление культурного архетипа Героя. Дело в том, что герои со времен греческой мифологии «причастны экзистенциальному измерению, которое по природе своей является сверхчеловеческим»[68], а потому ассоциация с архетипом Героя предназначена выявить особую сущность политика, его пусть не божественную – но «надчеловеческую» позицию в мире людей. Именно героические сюжеты обладают самым высоким коммуникативным потенциалом; именно «внутри» последовательного движения нарратива Герой способен показать себя и добиться победы… Дж. Кэмпбелл пишет:

Сказочное повествование, которое претен дует на описание жизненного пути легендарных героев, могу щества божественных сил природы, духов смерти и тотемов предков данного рода, – есть не что иное, как символическое выражение бессознательных желаний, страхов и конфликтов, лежащих в основании сознательных моделей человеческого поведения. Другими словами, мифология есть психология, ошибочно прочитанная как биография, история и космология… Высвеченные здесь, как в флюороскопе, основания раскрыли саму подоплеку загадки Homo sapiens – западного и восточно го, первобытного и цивилизованного, современного и архаич ного. Целый спектакль разворачивается перед нами. Мы долж ны лишь прочитать его фабулу, с ее постоянными ходами и их вариациями, и тем самым прийти к пониманию глубинных сил, которые предопределяют главные линии человеческой судьбы и по-прежнему продолжают влиять на всю нашу частную и общественную жизнь[69].

Попробуем обнаружить отголоски тех или иных блуждающих сюжетов, связанных с определенными типажами героев, в примерах современной российской политической коммуникации. Это поможет нам определить наиболее «общеупотребительные» варианты применения данной технологии и оценить степень ее эффективности.

Сюжет о герое, отправляющемся за приключениями и покоряющем мир. Герои индийского эпоса или библейских сказаний, противостоявшие в странствиях жизненным испытаниям; персонажи греческих мифов, преодолевавшие порог за порогом в поисках сокровища (Ясон, путешествующий за золотым руном и в конце концов возвращающий себе трон; Прометей, сумевший покорить небеса, похитить у богов огонь и подарить его людям); в древнерусских былинах – Илья-Муромец, с его тремя «поездочками», во время которых он совершает свои подвиги… Все эти образы в совокупности своей имеют в генезисе тот самый архетип, который, несмотря на свою сказочность, оказывается удивительно операциональным при выстраивании коммуникации с массовой аудиторией. Схему, обрамляющую данный тип сюжета, Дж. Кэмпбелл описывает так: «Герой отваживается отправиться из мира повседневности в область удиви тельного и сверхъестественного: там он встречается с фантастическими силами и одерживает решающую побе ду; из этого исполненного таинств приключения герой возвращается наделенным способ ностью нести благо своим соплеменникам»[70].

Мы не случайно начинаем анализ именно с этого типа сюжета; как оказалось, он достаточно хорошо приживается на российской почве. В частности, пристрастие к достаточно экстравагантным по меркам «большой политики» и весьма необычным по своей сути коммуникативным акциям демонстрирует лидер нации, один из наиболее популярных политиков России – В. Путин. Пришедший в свое время на смену правителям «в возрасте», подтянутый и спортивный, умеющий проявить физическую смелость и умение владеть собой в нестандартных ситуациях, этот политик словно воплотил в себе ожидания людей, мечтающих о сильном лидере. Не случайно американская исследователь-славист Х. Гощило, ставшая одним из соавторов и редактором-составителем недавно вышедшей на Западе книги «Путин как знаменитость и культурная икона»[71], в одном из своих интервью говорит: «Я не припомню какого-либо еще современного государственного деятеля, имевшего такое громадное количество восторженных поклонников и поклонниц в своей стране и за рубежом… Многие его воспринимали как мифологического героя, единственного лидера, способного спасти Россию»[72]. Авторы другой книги, Ф. Хилл и К. Гэдди, утверждают, что важной чертой образа российского политика является его героизация, способность перенестись в иной, «волшебный» мир и решить любую проблему[73].

На наш взгляд, именно этот запрос на героя, которому многое по плечу и который способен справиться с любой опасностью не только на земле, но и в небе, и под водой, получил ответ в виде разнообразных сюжетных «историй», предлагаемых электорату одним из наиболее высокопоставленных должностных лиц страны. Так, в августе 2011 года, после погружения с аквалангом, В. Путин поднял со дна Таманского залива две древние амфоры VI века. Эта подводная эскапада обсуждалась мировой прессой в разной тональности; российские же блогеры с самого начала заподозрили, что «находка» отнюдь не была случайной. И хотя ученые-археологи утверждали в интервью российским журналистам, что, в принципе, любой аквалангист, погрузившись на дно в месте затопления древней Фанагории, может найти подобные артефакты, и Путин «поднял их со дня честно, честно заработал»[74], все же сомнений по поводу этой истории было больше, нежели восторгов в связи с ней. Тем более, что позже, по сообщению Ленты. ру, пресс-секретарь политика Д. Песков признал, что сосуды были найдены «во время экспедиции (за) несколько недель или дней (до погружения премьера)», то есть Путин не находил их, а только поднял со дна…[75]

Однако нас сейчас интересует не степень подлинности событий, легших в основу этой PR-акции, а ее «архетипическая подкладка». Дело в том, что сама по себе история погружения на морское дно и успешного возвращения оттуда несет на себе отпечаток крайне древних ритуалов, относящихся к обряду инициации и имеющих отчетливо архаический привкус. Так, например, размышляя о древнегреческих героях, известный исследователь истории религии и мифологии М. Элиаде, замечает: «Многие эпизоды из истории Тесея – это на самом деле посвятительные испытания. Например, ритуальное ныряние в море (испытание, приравниваемое к путешествию в загробный мир, а точнее – в подводный дворец Нереид)…»[76]. Разумеется, Тесей не единственный герой, проходящий подобное испытание; мотивы такого рода (ныряние за сокровищами и последующее возвращение на землю) встречаются и в шумерско-аккадском «Эпосе о Гильгамеше», и в древнерусских былинах новгородского цикла о Садко, и во многих иных мифологических, эпических, фольклорных текстах разных народов. Заметим, что и в биографии описываемого политика подобная «инициация морем» не была единственной; мотивы покорения дна морского просматриваются, например, и в истории с погружением на дно Байкала на субмарине «Мир-1» (2009 год), и в спуске на батискафе к месту крушения парусного фрегата «Олег» в Финском заливе (2013 год). Английская «The Daily Mail», анализировавшая последний случай и написавшая, что «российский лидер, к сожалению, по всей видимости, не нашел никаких сокровищ», тем не менее в своей статье отметила, что погружение на подводном аппарате стало очередным примером «проявления мужественности Путина»[77]. Тем самым PR-эффект данной акции можно считать состоявшимся.

Конечно, завоевание морского дна – не единственная история, которую можно отнести к группе сюжетов о герое, покоряющем мир. Весьма показательным в этом смысле может служить анализ использования в российской политической коммуникации пространственных архетипов высоты, символики неба и полета. Сюда логично отнести, например, одну из самых «спорных» с точки зрения политико-коммуникативной эффективности PR-акций В. Путина – его участие в программе по спасению сибирских журавлей, которое журналисты коротко окрестили «полет со стерхами». Стерх, или белый журавль, занесенный в Красную книгу, находится под угрозой полного исчезновения, и ради сохранения и восстановления этой редкой популяции журавлят сначала выращивают в питомнике, а затем пытаются приспособить к жизни в дикой природе. Одной из важных составляющих выживания стерхов является обучение их технике полета на дальние дистанции; для этого был разработан специальный метод, в соответствии с которым птенцов ведут по маршруту будущей миграции с помощью мотодельтаплана, управляемого человеком. Заранее подготовленные к полету журавлята должны воспринять мотодельтаплан как лидера стаи, а потому послушно последуют за ним до места зимовки.

В 2012 году акция «Полет надежды» проводилась при личном участии президента России. Владимира Путина, пилотирующего дельтаплан, одели в белый шлем и белый комбинезон, за ним смогли подняться в воздух и держаться какое-то время в воздушном потоке несколько птиц. Но, хотя политик, судя по его комментариям в прессе, остался очень доволен своим участием в программе, на сей раз «Полет надежды» в целом не увенчался успехом. Стая из шести стерхов была доведена до Белозерского федерального заказника в Тюменской области, однако то ли дикие серые журавли не приняли своих сородичей, то ли сами стершата не успели адаптироваться к новой жизни – но в результате птенцы не улетели на юг вместе со взрослыми птицами, и их пришлось возвращать на самолете домой, в Окский заповедник[78].

Человек в небе, рядом с птицами – в мире, где только крылатые могут парить свободно и бесстрашно… Очевидно, что этот сюжет «отягощен» в подсознании современного жителя Земли – практически независимо от его этнической, культурной и религиозной принадлежности – целым рядом ассоциативных цепочек, множеством символических и архетипических связей. Загадочный Этана из шумерско-аккадской мифологии, взмывавший на орле к звездам, – «тот, кто взошел на небо»… Пророк Илия, возносящийся на небо на огненных конях… Древнегреческий Аполлон, улетающий на колеснице, запряженной белыми лебедями, в страну гипербореев… Вольга Всеславьевич из русских былин, умеющий «обернуться белым соколом и взмыть под небеса»… Как отмечают специалисты по античной мифологии, «путешествие героя на верхнюю землю, пребывание его у небесного народа – одна из главных сюжетных схем мифологии, героических сказаний»[79], а потому обращение к данному сюжету в сфере политической коммуникации в принципе выглядит вполне логичным и оправданным.

Интересные замечания о важнейшей роли образа неба в человеческой культуре мы находим у Элиаде в работе, цитировавшейся немного выше. «Мы должны всегда помнить о восприятии сакральности неба, небесных и атмосферических явлений, – пишет исследователь. – Само по себе созерцание неба принадлежит тому редкому опыту, который дает спонтанное откровение о трансцендентности и величии. Кроме того… символика полета, мысленное переживание высоты как освобождения от веса, способствуют созданию образа неба – богатейшего источника и обиталища сверхъестественных существ: богов, духов, культурных героев…»[80]. Если учесть, что тот же автор напоминает о том, что «птица – один из архетипических образов духа»[81], становится ясным, какова общая смысловая нагрузка PR-акций, подобных полету со стерхами или – из близкой сюжетной серии – управлению штурвалом истребителя, и какой скрытый подтекст закладывают в них их авторы. Тем более, что специалисты давно знают: «человек обычно склонен более охотно воспринимать живое, яркое, личностно окрашенное, чем абстрактное, безличное, серое… Повышение эмоционального накала влечет за собой обострение суждений, и спектр когнитивных категорий, предлагаемых для интерпретации события или явления, сужается»[82]. Ставка на то, что политик будет восприниматься массами «не разумом, но сердцем» – именно в этом состоит цель «реинкарнации» ярких и узнаваемых подсознанием сюжетов в политической коммуникации.

При этом излишняя вычурность некоторых акций президента России (в том числе его «приключения» со стерхами) принудила пресс-секретаря политика к своего рода оправданиям перед широкой публикой из-за явной «театрализованности» событий. «Если вы думаете, что сидят какие-то яйцеголовые люди и придумывают, как президенту полетать на дельтаплане под камеру, вы ошибаетесь, – сказал он в интервью «Комсомольской правде». – Все наоборот… Это то, к чему лежит его сердце»[83]. Конечно, такие реплики возникли не случайно; напомним, что участие В. Путина в «Полете надежды» было весьма неоднозначно воспринято как профессиональными политологами, аналитиками, журналистами, так и рядовыми потребителями политической информации. Например, в уже цитировавшемся интервью американский славист Х. Гощило причислила эту акцию к «грубоватым рекламным трюкам», заметив, что никто из западных лидеров на такое не решился бы[84]. А биолог и журналист И. Колмановский на портале «Эхо Москвы» вообще усомнился в правомерности подобных акций: «Если посмотреть на весь перечень вех в карьере Путина-“зоогеографа”, складывается ощущение подделки: у него какое-то удивительное чутье на яркие и пустые проекты»[85].

В целом акция породила множество комментариев в средствах массовой информации, огромное количество откликов в сети Интернет (среди последних превалировали, главным образом, иронические высказывания) и даже ряд голосований по типу «Какая пиар-акция Путина нанесла ему наибольший вред?» – заметим, что полет со стерхами одержал в этом голосовании убедительную победу[86]. В одной из последующих глав мы поговорим о реакции интернет-сообщества на попытки мифологизации образа власти подробнее; но сейчас нас интересуют главным образом причины столь негативного отклика аудитории на попытки проведения нестандартных PR-взаимодействий. Почему, несмотря на общую грамотность и логичность задействования архетипических сюжетов в политической коммуникации, общество порой откликается на них скепсисом и иронией?

На наш взгляд, причины лежат в «незаконченности сюжета», которая, в свою очередь, разрушает негласно заявленный миф. Дело в том, что сценарная схема такого рода «постановочных событий» в политико-коммуникативном дискурсе всегда приблизительно одинакова и в целом соответствует тому архетипическому сюжету культуры, который Дж. Кэмпбелл обозначил как «зов к странствиям». «Судьба поз вала героя и перенесла центр его духовного тяготения за пределы его общества, в область неизвестного, – пишет об этом сюжете Кэмпбелл. – Эта судьбоносная сфера, таящая как опасности, так и сокровища, может быть представлена по-разному: как далекая страна, лес, подземное, подводное или небесное царство, таинственный остров, высокая горная вершина или как состояние глубокого погружения в сон; но это всегда оказывается место удивительно меняю щихся и полиморфных созданий, невообразимых мучений, сверхчеловеческих свершений и невыразимого восторга…»[87]. Отмечая, что примеры таких сюжетов можно приводить бесконечно и из разных уголков света, исследователь подчеркивает, что «области неизведанного (пустыня, джунгли, морские глубины, далекая земля и т. п.) являются открытым полем для проекции содержания бессознательного»[88], и это, на наш взгляд, лишний раз объясняет «цепкость», с которой подобные архетипические пространственные мотивы приживаются в политической коммуникации. Но этот же автор не раз на протяжении своей книги указывает, что герой путешествует в мир неизведанного не просто так, его цель – добыть некое сокровище и вернуться с ним в мир людей, «где это благо может помочь возрождению общины, нации, планеты или десяти тысяч миров»[89]. Иными словами, искатель приключений обычно жаждет не напрасных, а осмысленных подвигов, а его «сверхчеловеческие мучения», погружения в пучину морскую или полет в небесах должны быть освящены зримой, понятной и социально значимой целью. Невнятное же завершение истории (бесславное искусственное возвращение стерхов обратно в заповедник или амфоры, оказавшиеся заранее положенными на морское дно) разрушает героический миф, привносит долю комизма в PR-взаимодействие с аудиторией. И вместо того чтобы укрепить доверие к политику и обеспечить легитимацию его действий в подсознании публики, напротив, обесценивает их и сеет недоверие к политической коммуникации в целом.

Если попытаться разложить интересующий нас в данном случае блуждающий сюжет на основные структурные элементы, мы получим следующую схему движения событий:

1) появление сложной и необычной задачи, которая позволит политику-герою проявить свою силу (порой почти сверхъестественную) и показать себя в неожиданном качестве – ярым защитником природы, удачливым историком-археологом, талантливым покорителем сложной техники и т. д.;

2) с помощью переодевания (белая одежда и первоначально планировавшийся «клюв», обязательный для предводителя стаи стерхов; костюм аквалангиста; униформа шахтера; байкерская кожанка и т. д.) кардинально меняется облик героя, и политик оказывается на пороге приключения, способного воодушевить массовую аудиторию и поразить ее воображение. Архетипическая маска выбирается с тем расчетом, чтобы герой показался «своим» для того или иного сегмента аудитории, а условный «порог», который предстоит переступить, должен потребовать от политика качеств настоящего культурного героя: личного мужества, физической силы и выносливости, удачливости в исполнении предначертанного;

3) собственно «приключение»: пересечение некоего мифологического порога, в результате чего герой оказывается в мире неизведанного (поднимается в небеса, спускается в морские глубины, оказывается в чаще леса и т. д. и т. п.). При этом активно используются мотивы инициации героя, пространственная и временная символика и прочие важные методы формирования мифологического образа и сюжета;

4) решение поставленной задачи: преодоление испытаний и возвращение в естественный мир с неким свершением, способным изменить судьбу тварного мира или мира людей. Этим свершением может стать некий материальный артефакт (амфоры) или же нематериальный трофей (завоеванная победа, приведенное к успеху дело и т. д.).

Обнаружив примеры использования данного блуждающего сюжета в политической коммуникации В. Путина, мы видим, что, несмотря на достаточно удачный выбор самой нарративной схемы и аккуратное следование ей, общая эффективность политико-коммуникативного взаимодействия с аудиторией может оказаться значительно меньшей, нежели это планировалось изначально. Как и любые другие инструменты, относящиеся к комплексу бессознательного, использование блуждающего сюжета – то есть некоей узнаваемой схемы действий, рассчитанной на активизацию архетипов в подсознании аудитории, – должно опираться на полноту и завершенность истории. В случае, если «приключение» оказывается мало осмысленным, а трофей, добытый политиком-героем, – сомнительным, массы могут «не узнать» предлагаемый сюжет и вместо иррационального восторга испытать вполне разумный скепсис. Критическое мышление разрушает миф, архетипическая маска плохо «сидит» на герое, а имидж политика оказывается под угрозой.

Сюжет о герое-спасителе. Святой Георгий Победоносец, пронзивший копьем дракона и спасший предназначенную в жертву прекрасную девушку… Тесей, сразивший Минотавра и сохранивший жизнь юным афинянам… Фольклорные легенды о царе-избавителе, в каком бы обличье тот ни появлялся… Все это – вариации едва ли не самого популярного в мировой культуре «блуждающего» сюжета о герое, побеждающем воплощенное зло; эти истории особенно дороги человеческому сердцу и составляют глубочайшую основу любой народной культуры. Известно высказывание В. Вундта, который утверждал:

Существует естественная, всюду распространенная, характерная для наивного миропонимания склонность приписывать всякое ценное или важное, значительное изобретение – личности как творцу его. Так, уже первобытный миф создает образ «спасителя человечества», который принес огонь, изобрел оружие и орудия, ввел религиозные церемонии, культ. События, почему-либо глубже запечатлевшиеся в народной памяти, сага также связывает с именами отдельных героев. Еще у китайцев их былые властители считались творцами их древнейшей культуры, в замечательном слиянии образов мифического спасителя и сказочного героя. Один из этих властителей создал, по китайскому преданию, язык, другой изобрел письмо, третий ввел земледелие…[90]

В общем и целом блуждающий сюжет о герое, своими подвигами спасающем мир, можно назвать своего рода нарративной схемой, запечатленной в коллективном социальном опыте человечества и его же коллективном бессознательном. Зло всепроникающе и всемирно, и везде, где оно наносит удар людям, – «вздымается мольба о герое-избавителе со сверкающим мечом в руке, удар которого, прикосновение которого, само появление которого освободит землю»[91]. При этом представителей разных областей знания привлекают, конечно же, разные аспекты и грани построения героико-мифологического сюжета. Помимо уже упоминавшихся нами философии, литературоведения, истории, на данной «территории» могут работать любые сферы гуманитарной науки, занимающиеся – в широком смысле слова – текстом и его границами (так, в культурологии зачастую исследуются «пересечения» мира фольклора и религиозной веры[92], а в семиотике интерес исследователей вызывают структурные связи и тема гибели/воскрешения героя[93]). О. Ранк, изучавший мотивы рождения героя, мести и расплаты в его судьбе с точки зрения классического психоанализа, делает в одной из своих книг любопытное «анатомическое» сравнение: с его точки зрения, мифы о героях представляют собой «стандартное сказание» – нечто вроде идеального человеческого скелета, который с теми или иными отклонениями может наблюдать врач при просвечивании человеческих фигур, внешне как будто отличающихся друг от друга…[94]