Коммод

– Узна́ешь, – пообещал император.

За время, проведенное в триклинии, было решено несколько важных государственных дел. Прежде всего в ответ на обращение из претория было решено, что военный совет, на котором будет принято окончательное решение о начале похода, состоится в канун 31 мая, в день поминовения предков. Император приложил к составленному еще Александром Платоником указу государственный перстень с изображенным на печатке орлом и предложил выпить за победу. Затем цезарь удовлетворил просьбу бывшего секретаря Марка дать ему отставку. На эту должность был назначен молодой Публий Витразин.

Прощаясь, Александр попросил у цезаря разрешения опубликовать записки его отца, названные им «К самому себе».

Коммод помрачнел.

– Скажи, Александр, какие распоряжения по поводу этих записок сделал отец? Он разрешил их публиковать?

– Цезарь, – ответил Александр. – Божественный Марк в ответ на мою просьбу сказал, что я могу поступать с ними, как мне угодно.

– Ты можешь подтвердить его слова каким-нибудь документом?

– Да, господин. У меня есть его письменное волеизъявление.

Коммод некоторое время раздумывал, потом с откровенным недовольством выговорил:

– Прощаясь с белым светом, отец мог заявить что угодно. А мне следует соблюдать осторожность, особенно в таком щепетильном вопросе, как собственноручные записи отца. Нет ли в них каких-либо откровений, которые недоброжелатели нашей семьи смогли бы использовать против новой власти?

– Нет, государь, – постарался уверить его пожилой, покашливающий грек. – Эти записки представляют собой размышления о природе вещей и необходимости исполнять долг, который неизбежно встает перед любым человеком. И перед цезарем, и перед бесправным рабом.

– Но-но, – предупредил его Коммод. – Я бы, Александр, на твоем месте поостерегся до такой степени сближать человека, находящегося в родстве с богами, и грязного раба. Я должен лично просмотреть записки. Потом дам ответ. Когда-нибудь… Можешь обратиться по этому вопросу к моему новому секретарю Публию Витразину. Ты понял, Витразин? Прочитаешь дорогие моему сердцу страницы и сообщишь свое мнение. Если их публичное представление послужит чести династии, я не пожалею средств. Если же там есть что-нибудь личное, тайное, ты предупредишь меня.

После завершения официальной части был объявлен перерыв. Через час все собрались в зале для приемов, устроенном в левом крыле дворца, где хранились императорские регалии и императорский стяг. Здесь были установлены ложа, устроен овальный стол. Челядь с радостными, промытыми лицами толпилась между колонн.

Гости расположились согласно указу императора, который он подписал тут же в зале. Сам Коммод в качестве председательствующего занял наиболее почетное – консульское – место. Рядом с собой он поместил Бебия, по другую сторону – Саотера, который то и дело, вытянув губы, тянулся к милому. Коммод всякий раз гневно осаживал его, затем, сменив гнев на милость, шлепал по мягкому месту, целовал и обзывал негодником. Все веселились от души, только цезарь в сердцах заметил, что зал маловат, дворец маловат и гостей немного. Публий Витразин публично возразил: вот и хорошо, цезарь, зато все свои, нет зануд, козлобородых победителей-германцев, наставников и прочей философствующей швали, мешающих вволю повеселиться.

Вновь выпили за победу, после чего захмелевший Саотер объявил о пополнении «их дружной Коммодовой семейки прошедшим посвящение братом».

– Теперь ты, Бебий, – заявил он, – тоже член нашего кружка.

Император одернул его – помолчи, а Витразин тут же вновь поднял фиал и призвал к тому же охотно поддержавших тост вновь прибывших гостей. Все, обернувшись к Бебию и в честь Бебия, которого Саотер то и дело называл «досточтимым виновником торжества», пропели гимн. Особенно усердствовали почти дожившие до пятидесяти лет Дидий и Песценний. Бебий хохотал вместе со всеми, обращаясь к цезарю, вскрикивал: «Аве, Луций!» и при этом никак не мог понять: какой его поступок мог послужить пропуском в частный кружок близких друзей императора? Почему присутствующие на празднике шалопаи во главе с самим повелителем Рима с такой прытью поздравляют его? Его неведение, по общему признанию, составляло драгоценную изюминку праздника, оно доставляло истинную радость собравшимся за праздничным столом.

Наконец слово взял сам цезарь:

– Славен муж, исправно поражающий врагов, славен сын отечества, внушающий ужас неприятелю, но более славен тот, кто в ознаменование Геркулеса уложил на лопатки ту, которая всех нас породнила и наставила на путь служения Венере Пандемос, Венере Доступной, ибо не Венера Урания, то есть небесная или отвлеченная небожительница, ведет римский народ от победы к победе, а наша обычная, вхожая в каждый дом, покровительствующая всякому слиянию богиня. Воспоем же, други, Венеру, которая спасла Рим от галлов и наградила счастьем Суллу. Восславим родоначальницу рода Юлиев, жуткую и всемогущую, карающую всякого, кто противится ей. Трубам петь! – приказал император.

Витразин и Переннис тут же похватали сложенные в углу тубы[20] и начали изо всех сил извлекать из них душераздирающие звуки. Бебия осенило – видно, готовясь к празднику, они тренировались за полночь. Вдоволь повеселившись, Луций приказал взяться за дело присланным по этому случаю тубицинам и корницинам. Солдаты дружно порасхватали инструменты, и скоро лежавшим за столом пришлось зажать уши от невыносимого рева боевых труб. В следующее мгновение рев стих, и пять пар черных мускулистых мужчин внесли в парадный зал носилки, на которых восседала обнаженная, натертая маслом и благовониями Клиобела.

Женщина смущалась и заметно побаивалась высоты, на которую с трудом взгромоздили ее мавританцы, прибывшие в замок вместе с Бебием.

Озарившая мысль, чем занять день, явилась императору поутру. Тогда же были отданы все необходимые распоряжения, и перепуганную до смерти Клиобелу Клеандр уговорил влезть на украшенные цветочными гирляндами и императорским пурпуром носилки, к которым с опаской подошли четверо самых сильных дворцовых рабов. Стоило им только взяться за ручки, как насмерть перепуганная Клиобела закричала:

– Ой, уронят! Минерва-охранительница, обязательно уронят!.. Клеандр, змеиная твоя душонка, посмотри, какие они хилые!

Клеандр, внимательно обозрев обнаженные прелести Клиобелы, местами свисающие за край носилок, задумался и поспешил к императору. Тот, отдыхавший после бани, заинтересовался, сам явился в служебное помещение, внимательно осмотрел Клиобелу, потрогал ее свисающие части и приказал сменить носильщиков, поискать, кто посильнее. Потом после некоторого усиленного размышления потребовал:

– Поставь нубийцев, они очень сильные.

– Государь, – заныл Клеандр, – где же в Виндобоне я возьму нубийцев? Это не Рим. Это в Риме всякой твари по паре.

– Это меня не касается. Желаешь быть подвергнутым бичеванию, плачь, тяни время. Хочешь получить награду, поспеши. Разошли гонцов. Слушай, – восхищенно воскликнул император, – используй бебиевых всадников. Их как раз десяток, ребята что надо, рослые, плечистые. Бебию – ни слова.

Чернокожие всадники, получив приказ цезаря, гурьбой явились в подсобку, где им приказали раздеться. Мавританцы плохо понимали римский говор, так что приставленному к ним преторианскому центуриону пришлось помогать замешкавшимся окриками и палкой. Воины, стаскивая с себя туники, во все глаза пялились на Клиобелу, которая со страхом смотрела на присланных носильщиков. Всадникам раздали отрезы золотого щелка и объяснили, что шелк следует обмотать вокруг бедер. Задача оказалась невыполнимой, так как у мавританцев материя буквально валилась из рук. Присутствовавший при этом Коммод разгневался, распорядился поучить «тупиц» палками. Когда же обнаружилось, что все они чрезвычайно взволнованы и причина их неловкости заключалась в их возбужденных мужских желаниях, император развеселился. Узрев их торчавшие стручки, мешавшие опоясать бедра тканью, он не смог удержаться от хохота. Особое удовольствие ему доставил нескрываемый ужас Клиобелы, разглядывающей десяток обнаженных и до предела взбудораженных негров. Он приказал пустить их в зал обнаженными. Командир турмы посчитал это намерение бесстыдным и попытался было оспорить приказ. Император тут же распорядился:

– Наказать!

Находившийся рядом Переннис попытался успокоить императора. Напомнил, что мавританцы – хорошие солдаты, ребята буйные, к тому же дерзость их оправдана дикостью. Не лучше ли приманить их наградой? Пока они советовались, желание у мавританцев угасло, так что их уже вполне можно нарядить в шелка.

– Ладно, – кивнул император и добавил, обращаясь к неграм: – Вам будет роздана награда.

Те нестройно гаркнули:

– Аве, цезарь.

Как только Клиобелу внесли в парадный зал и поставили носилки на расположенный перед триклинием специально устроенный помост, император поднялся и возвестил тост за вновь вступившего в их союз Бебия Корнелия Лонга Младшего, доблестного легата III Августова легиона.

– Прошедшей ночью тебе, Бебий, выпала великая честь приобщиться к геркулесовым прелестям Клиобелы, – объявил император под общий хохот присутствующих. – Теперь ты тоже являешься полноправным членом нашего кружка. Наша коллегия, нареченная именем Венеры священной, Виндобонской, – союз вечный, драгоценный. Теперь все мы, члены кружка Клиобелы, – братья. Да будет с нами милость богов!

Дидий Юлиан, свалившийся от смеха с ложа и угодивший ногой в выставленное на столе блюдо с жареной дичью, воскликнул, что тоже желает вступить в кружок Клиобелы, и потребовал, чтобы его тут же допустили к испытанию. Император заинтересовался, указал рукой в сторону рабыни и кивнул:

– Попробуй, дядя.

Дидий пригладил растрепавшиеся космы, обтер губы и, на ходу стягивая с себя тогу с алой консульской полосой, направился в сторону помоста. Клиобела бесстрашно взирала на него. Когда же сенатор приблизился и попытался влезть на носилки, она легонько толкнула его в лоб, и Дидий отлетел к овальному столу.

– Прочь, срамник! – возмущенно добавила Клиобела. – Мало того что бесстыдно раздели, так еще ласки им подавай. И не подходи, негодник! – закричала она, решив пресечь по пытку Дидия Юлиана.

Проконсул растерянно обернулся в сторону цезаря, а тот, давясь от смеха, продолжал тыкать в него пальцем и все повторял жест, каким Клиобела отпихнула римского сенатора. Отдышавшись, Коммод объяснил гостю:

– Служение нашей Венере, дядюшка, – это не просто попытка влезть на нашу общую святыню, не просто скотское намерение овладеть ее кружком, а деяние героическое, требующее от претендента полного напряжения всех духовных и, прежде всего, физических сил. И не смотри на меня, как побежденные даки глядели на моего прапрапрадедушку Траяна. В служении Венере Виндобонской я тебе не помощник. Здесь каждый сам за себя. Придется тебе ублажить наш талисман. Клиобела, не стесняйся, дери с него втридорога, дядюшка страсть как богат. Он тебе и домик в Виндобоне снимет. Я разрешаю.

– Мне бы укрыться чем-нибудь, – вздохнула Клиобела. – Холодно голой сидеть. Да и на кухне дел невпроворот. Я пойду.

Она неожиданно слезла и не спеша направилась к выходу из зала.

Наступила тишина. Лицо цезаря медленно налилось краской.

– Стой! – тихо окликнул он кухарку. – Ты куда?

– На кухню, – тихо, но твердо ответила Клиобела.

Она опустила голову.

– Вернись или я прикажу наказать тебя, – зловеще пообещал цезарь.

– Что же это такое! – возмутилась Клиобела. – Что, я одна Венера на всю Виндобону? Что же, кроме меня, во дворце нет Венер?.. Все Клиобела да Клиобела. Меня уже озноб пробрал, совсем как гусыня стала.

В этот момент подал голос Саотер:

– Луций, она права. Действительно, Клиобелу гости осмотрели, но кроме ее кружка у нас есть и другие, не менее достойные создания. Например, Кокцея.

– А-а? Что? – отозвался император. Он вздыбил брови, с туповатым удивлением оглядел присутствующих, затем вдруг расхохотался, громко, заливисто. – Ты прав, милашка! Следующим после Кокцеи на носилки сядешь ты. Почему наши кубки пусты? Почему рабы двигаются словно вареные? Они желают, чтобы их сварили? Это мы устроим. Быстрее, негодники! – закричал он.

Рабы-виночерпии, слуги за столом, приставленные к гостям рабы, забегали. Руки у них дрожали. Девочка, вчера прислуживающая Бебию, теперь была приставлена к Песценнию Нигеру. Время от времени она жалко посматривала в сторону Бебия, и тот не мог понять, чего она хотела от него.

Тем временем Дидий Юлиан допытывался у легата, кто такая эта Кокцея, если ее прелести сравнимы с геркулесовыми достоинствами Клиобелы? Рабыня или наложница? Так ли она хороша, что способна сменить ее на носилках? В чем здесь изюминка?

– Изюминка в том, что она полноправная римская гражданка, и в данный момент является супругой принцепса, – ответил Бебий и, оторвав от черешенки хвостик, нарочито смакуя, отправил ягодку в рот.

– Бебий преувеличивает, – поспешно возразил цезарь. – Я имел намерение взять ее в жены, однако ее строптивость и невоспитанность мало соответствуют качествам, которыми должна обладать супруга принцепса.

– Прости, Луций, – возразил Лонг, – но я слышал, что был совершен брачный обряд.

– Это слишком сильно сказано, – ответил цезарь. – Скорее половина обряда.

На широком лице Песценния Нигера очертилось недоумение.

– Брачный обряд не может делиться на половинки, – возразил он. – На том стоял и стоит Рим. Так повелось издавна.

– Ах, вы все усложняете! – горячо воскликнул цезарь. – Что за глупые пристрастия к древним суевериям! Не ожидал, Песценний, что в вопросах семейных отношений ты придерживаешься таких замшелых взглядов. Кстати, – оповестил он присутствующих, – полагаю уместным объявить, что после возвращения в Рим я прикажу проводить брачные обряды в половинном размере, а то и в четвертном размере.

Песценний Нигер всполошился.

– Поверь, величайший, – он принялся уверять императора, – назвать меня приверженцем отживших, тем более замшелых взглядов будет огромной ошибкой. Твое решение мудро. Это великолепно, если каждый гражданин будет иметь возможность быть женатым наполовину или на треть. Это именно то, чего сейчас не хватает в Риме. Подобная реформа оздоровит нравы.

Он сделал паузу, потом неожиданно рявкнул:

– Аве, цезарь! Аве, мудрейший из мудрых… – и тут же сменил тему: – Где же знаменитая Кокцея? Когда же мы удостоимся чести лицезреть ее кружок?

Разочарованно, с некоторым пренебрежением на лице поглядывавший на Нигера император сразу повеселел, заинтересовался:

– Действительно, сколько можно ждать?! Клеандр, где наша маленькая забияка? Должен признаться, Песценний, она исключительно строптива. Ты можешь сам убедиться в этом. Я прикажу вложить ей в руку меч и разрешу прямо здесь, в торжественном зале римской славы, дать волю своему невыносимо дикому характеру. Пусть сведет счеты с тем, кто более всего противен ее сердцу.

На лице Саотера обнажился ужас, словно его принудили заглянуть в Аид.

– Ты не посмеешь, Луций! – чуть не плача, завопил он. – Это жестоко и недостойно нашей любви! Она же публично лишит меня жизни!

Все, даже Бебий, буквально покатились со смеха.

Коммод вскочил и, тыкая пальцем в Саотера, закричал:

– Ты видел, Песценний! Ты видел!.. Ее еще нет среди нас, а ужас, внушаемый этой фурией, уже накрыл наш скромный уголок нестерпимым, леденящим ожиданием смертельной угрозы. Она подобна Медузе Горгоне. Ее красота настолько поразительна, насколько и опасна. У меня заранее каменеют члены. Я жду ее прихода, как ждал появления богинь мщения бедняга Орест.

Он совсем вошел в раж:

– Отыскать Кокцею! Обнажить! Водрузить! Вперед!..

Уместно будет заметить, что в тот праздничный вечер всякий пустяк, любое замешательство или сказанное невпопад слово доставляло участникам пирушки неизбывное удовольствие. Когда Клеандр провел в зал преторианского центуриона, явившегося к императору, чтобы получить пароль на ночь, Луций объявил конкурс на лучшее тайное слово. Тут же посыпались предложения. Люди штатские, какими являлись Витразин, Дидий Юлиан, Саотер, выдумывали что-то длинное и неприемлемое, чего солдат не сможет выговорить, а желающий выйти из дворца – произнести, например: «Хвала кружку Клиобелы», «Защитим Венерино достояние от покушений варваров». Затем Витразин предложил «неподкупность и честность», на что император справедливо заметил, что неподкупность и честность – понятия схожие, так что перестань, Публий, масло маслить. Сошлись на предложенном Лонгом «самообладании». Ответ – «всегда и во всем».

Первым, так и не дождавшись явления Кокцеи, заснул на ложе дядюшка Дидий, следующим скис Саотер. Остальные гости уже более дремали, чем веселились. Клеандр, приблизившись к императору, предложил ему подумать о подданных и поберечь себя для завтрашних великих свершений.

– Не понукай! – нахмурился Коммод. – Не взнуздал. Что насчет Кокцеи?

– Запропастилась, господин, – с виноватым видом доложил Клеандр. – Как в воду канула.

Император не ответил. Он указал на проконсула, рабы подняли, взвалили дядюшку на опустевшие носилки, что вновь вызвало хохот среди участников пира, и понесли проконсула в предназначенную ему спальню. После некоторого раздумья цезарь приказал отправить Саотера в его собственные покои – решил, по-видимому, что толку от него сегодня мало. Он обвел взглядом оставшихся друзей, остановил взор на Нигере и указал на прислуживавшую ему рабыню:

– Эта тебе. Ты ведь любишь молоденьких.

– Благодарю, великий цезарь! – вскинул руку в воинском приветствии вояка и рубака.

– А вы, – обратился он к Переннису и Бебию, – хватайте, что приглянется. Клеандр, с Кокцеей разберемся завтра. Она будет жестоко наказана.