Без вести пропавший

Алексеев потянулся к графину и стакану, стал наливать воды. Воспользовавшись паузой, вновь побагровевший Дягилев вскочил со своего места.

– Убрать! Все снять! К чертовой матери, все портреты и стенды!

– Степан Осипович, погодите. У вас еще будет время раздать поручения… Это все напрямую не касалось моих должностных обязанностей, господа офицеры, а теперь непосредственно перейдем к делу. Скажите, что в прокуратуре делает Чудинова Нина Викторовна? Мне сказали, что она сидит в коридоре с девяти утра. Сама пришла или кто-то поусердствовал?

– Ну… Мы подумали, что вы пожелаете ее допросить, – начал оправдываться Дягилев, – поэтому вызвали… Ну, чтобы время не терять…

– Я просил? Поручал?

– Нет.

– Так, какого чёрта лезете поперед батьки в пекло? Вот что: пусть кто-то сходит, Степан Осипович, принесет извинения за причиненные несчастной женщине беспокойство и отправит на машине домой. Обращаю внимание: извинения должны быть принесены не от моего имени, а от лица городской прокуратуры.

Дягилев пошарил глазами по лицам присутствующих в поисках нужного.

– Глеб Георгиевич! – со своего места вскочил Чугуев, помощник прокурора, еще совсем молодой человек. – Сделайте! – тот направился к двери, взялся уже за ручку, но его остановил голос шефа. – Нет, постойте… Я сам… Вы продолжайте, я сейчас…

Алексеев улыбнулся: последнее решение прокурора ему явно понравилось. Через минуту вернулся Дягилев мрачнее грозовой тучи.

– Ну, и еще, – продолжил Алексеев. – Наше совещание я бы не отнес к категории зрелищных, поэтому в статистах не нуждается. Поэтому прошу здесь остаться лишь членов оперативно-следственной бригады, первых лиц районной и городской прокуратур, а также первых лиц управления и райотдела милиции. Остальные могут быть свободны. Надеюсь, найдете, чем заняться?

В кабинете стало посвободнее.

– Я успел перелистать уголовное дело, бегло, конечно, и, к своему глубочайшему сожалению, ничего утешительного сказать не могу. Сначала милиция, а потом и районная прокуратура отнеслись к сообщению родителей об исчезновении ребенка преступно халатно, – по некоторым лицам присутствующих руководителей пробежал нервный тик. Алексеев это заметил. – Слова мои вам неприятны, но факт есть факт. Я бы еще как-то понял, если бы семья была из разряда неблагополучных, если бы ребенок был из числа трудных, если бы факты его исчезновения случались и раньше. Увы, ничего этого, как показывают материалы дела, не наблюдается. Более двух месяцев прошло после обращения родителей в милицию, а до сих пор не удосужились допросить даже директора школы, где учился мальчик, его классного руководителя. Удивляет, что никаких следственных действий, практически, не проводилось. Объявили федеральный розыск – и все! Вы вынудили бедную мать обратиться лично к прокурору области. Я не думаю, что все это – следствие непрофессионализма следователя и оперативников-милиционеров. В Нижнем Тагиле, уверен, немало опытных и любящих свое дело специалистов. И если бы захотели, то тайну исчезновения ребенка раскрыли бы давно. Возиться, думаю, не захотели, поленились. Но это – в прошлом. Теперь нам придется вплотную заняться. Поскольку розыск не дал результатов, то я, практически, исключаю версию нахождения мальчика в бегах.

– Но не полностью, не на все сто процентов, – вставил все время молчавший Фомин.

– Согласен, господин подполковник. Есть и этот шанс, но он слишком ничтожен, поэтому на нем сосредоточивать основные усилия не будем. А вот на двух других… Я считаю, что имеет место либо убийство, либо похищение, возможно, с целью шантажа или выкупа.

– Вы так считаете? – спросил Дягилев.

Фомин возразил.

– Не исключено, понятно, похищение. Но, как я понял, до сих пор никто не заявил о требованиях.

Алексеев удивленно посмотрел на подполковника.

– А откуда нам сие известно? Лет пять назад, помню, родители, запуганные преступниками, молчали шесть месяцев о том, что их ребенок похищен, что их шантажируют. Следствие бьется, гадая на кофейной гуще, а они, зная истину, молчат. Потом окажется элементарное: ребенка похитила одна из преступных группировок. Цель? Никакого выкупа! Потому что у родителей ничего за душой не было. Дело в том, что под следствием находился один из бандитов, его надо было вытащить, потребовалось алиби. Родители похищенного ребенка должны были дать свидетельские показания, что в день и час убийства бандит находился совсем в другом месте, а именно у родителей, которые жили по соседству. Родителям, естественно, какая вера! А вот соседям, которые, якобы, видели, – совсем другое дело, особенно для суда. Похитители обещали вернуть ребенка, как только родители дадут нужные свидетельские показания. Как говорится, нарочно не придумаешь… Страх за жизнь ребенка, неверие, что правоохранительные органы могут спасти, принуждают родителей молчать. Кого-кого, а их-то я как раз и понимаю. У них более чем достаточно оснований для этого. Потому что работаем мы пока прескверно.

– Согласен: на все случаи жизни схем не напасешься, – заметил Фомин.

Алексеев продолжил:

– Мы стоим на зыбкой почве. Потому что пока не просматриваются и основания для убийства: мальчишка, судя по всему, из послушных, ни в чем криминальном не замечен, учился хорошо, хотя и не отличник. В семье был любим. Правда, окружение вне стен дома не установлено. И говорить с достоверностью о благополучии среди приятелей и друзей не приходится. Следствие и не установило, как и с кем мальчишка проводил свободное время. Впрочем, куда ни ткнешь – сплошной темный лес, – Алексеев обвел всех присутствующих взглядом. – Надеюсь, на хорошую работу оперативно-следственной бригады. Предупреждаю заранее: не терплю любую расхлябанность и безответственность, неряшливость и пустозвонство. Кроме того, у меня характер – не подарок, поэтому будут сложности. Заранее – приношу извинения. Прошу содействия и понимания от руководителей правоохранительных органов. Тагильчане отличаются особой, проще говоря, болезненной амбициозностью: не любят, когда ими командуют «варяги». Ничего, придется немного потерпеть. Со своей стороны, сделаю все, чтобы срок нашего нахождения здесь сократить до минимума, таким образом, облегчив вам жизнь. Вот и все… Пока. А дальше видно будет. Все могут быть свободны.

Участники совещания направились к выходу.

– Сыщики, за мной! Помозгуем малость! – скомандовал Фомин и также удалился.

Алексеев повернулся к Дягилеву.

– Мне бы местечко какое-нибудь.

– Мы подготовили вам кабинет…

– А хозяин?

– Там – мой помощник по связям с общественностью.

– Боюсь, ему буду мешать.

– Ну, что вы! Он только-только ушел в отпуск. Не будет полтора месяца и кабинет в полном вашем распоряжении.

– Это уже лучше… Тогда – я пошел, Степан Осипович, поизучаю папочку с материалами дела, подумаю.

– Да, конечно… ради Бога. Кстати, на вас заказаны два номера в гостинице «Высокогорье»… Номера-люкс. Думаю, вам будет удобно. Сначала хотели в гостинице «Тагил» зарезервировать, но передумали. Во-первых, вокзал напротив, круглосуточная толчея и шум. Во-вторых, часто на гостиницу дует ветер, несущий газы от химкомбината, иногда дышать нечем.

– Спасибо за заботу.

– Что вы, это наша обязанность.

14 ДЕКАБРЯ. ВТОРНИК. 18. 50.

В квартиру кто-то позвонил – настойчиво и требовательно. Нина Викторовна подошла к двери, посмотрела в «глазок»: незнакомый ей мужчина. Не стала сразу открывать, а спросила:

– Кто нужен?

– Здесь живут Чудиновы?

– Да. А что?

– Я – из областной прокуратуры. Мне бы побеседовать.

Нина Викторовна повернула массивную защелку, и открыла дверь.

– Извините. Дома одна и… все может быть.

– Не извиняйтесь, Нина Викторовна. Вы все сделали правильно. Времена такие, что лучше быть настороже с незнакомыми.

Алексеев снял пальто, шапку, повесил на вешалку, стал снимать меховые ботинки.

– Что вы делаете? Не надо! Проходите, пожалуйста, у меня лишь завтра будет уборка, так что…

– Нет уж, – возразил пришедший, – я так не могу.

Он пригладил волосы.

– Вы, выходит, одни?

– Да. Муж на работе, во вторую смену. Дочка во Дворце культуры, в кружке занимается, вот-вот придет.

– Отпускаете одну?

– Ну, нет! Она занимается в кружке вместе с подружкой. Подружка живет на нашей площадке. С ее матерью договорились, что будем сопровождать по очереди. В пятницу – моя была очередь, сегодня – ее.

– Это очень правильно. Сколько девочке?

– Десять лет.

– Тем более… Мы сможем поговорить?

– Конечно.

– Извините, что расстраиваю ваши планы. Наверное, ужин готовите?

– Ничего, дочь может и подождать, а к приходу мужа успею приготовить. Проходите, пожалуйста, в гостиную.

Алексеев прошел.

– Куда можно присесть?

– Куда хотите: хоть на диван, хоть в кресло.

Нина Викторовна осталась стоять, тревожно глядя на пришедшего.

– А вы тоже присаживайтесь, так как, судя по всему, разговор предстоит и долгий, и трудный для вас. Прошу сразу прощения, поскольку некоторые мои вопросы могут показаться вам бестактными. Но у меня работа такая: задавать обычно не слишком удобные вопросы.

– Я понимаю, – Нина Викторовна присела на стул, стоящий возле стола. – Я так долго добивалась, чтобы хоть какой-то интерес возник у кого-нибудь к нашему горю.

С другой стороны стола, также на стул устроился Алексеев. Он огляделся. Отметил: в квартире живут опрятные люди – скромные, но опрятные.

– Позвольте представиться по всей форме: я – Алексеев Илья Захарович, старший следователь областной прокуратуры по расследованию особо важных дел.

– Я догадываюсь… Хвала Господу, что и наше дело считается теперь «особо важным»

– Сообщаю, что дело об исчезновении вашего сына принято к производству областной прокуратурой, создана оперативно-следственная бригада, которую возглавить прокурор области поручил мне, вашему покорному слуге. Вместе со мной из Екатеринбурга также прибыл старший оперуполномоченный главного управления внутренних дел области подполковник Фомин Александр Сергеевич, занимающийся самыми сложными преступлениями, крупный специалист в области сыска. Лично я очень на него надеюсь. Прокурор области поставил перед нами конкретную задачу: в кратчайшие сроки найти вашего сына… Лучше, конечно, живым. Однако вы должны быть психологически готовы и к самому худшему… Я не хочу вас обманывать, тешить вашу больную душу беспочвенными иллюзиями. Рад бы, но… У меня нет никаких оснований.

У Нины Викторовны невольно потекли слезы, хотя героически сдерживалась. Она справилась. Достала платок и вытерла глаза.

– Извините. Не могу. Хочу удержать слезы, но… вот видите… Ничего, вы спрашивайте… не стесняйтесь… Мы уже готовы ко всему… Мы сейчас хотели бы одного: по-людски похоронить сына, если его нет в живых, заказать заупокойную молитву в церкви… Плач не плач, а сына не вернешь.

– Это – тоже крайность. Мы же с вами еще ничего не знаем.

– Вы… вы считаете, что…

– Шансов мало, к сожалению, но они пока есть. Поэтому рассчитываю на содействие с вашей стороны, на искренность.

– Вы и вправду думаете, что я смогу врать?!

– Я ничего не думаю, Нина Викторовна. Я лишь из опыта знаю, что даже вот в такой, как у вас, ситуации бывают случаи, когда родители скрывают правду. Как ни прискорбно, но это так.

– Не может быть! – воскликнула женщина.

– В жизни все может быть. Поэтому мне, как следователю, полагается все подвергать сомнению, ничего на веру не принимать. А иначе до истины никогда не доберусь.

– Трудно ведь… без веры в людей.

– Делать нечего… Нина Викторовна, вспомните, пожалуйста, последние часы, когда вы видели сына, не отбрасывайте в сторону любую тревожную мелочь, кажущуюся вам таковой.

– Сто раз все перебрала за эти два месяца, но ничего особенного не нашла.

– Совсем?

– Абсолютно! Да вы сами можете судить… В то утро, девятого октября, вся семья собралась за завтраком. И не было лишь Сереженьки… Он у нас не любит вставать по утрам. Соня-засоня. Отец, конечно, завозмущался. Бабушка, то есть моя мама, стала заступаться за внука: пусть, мол, парнишка чуть-чуть понежится в постели.

– А где сейчас ваша мама?

– Не выдержала. Любила она внука, так любила… Умерла… от разрыва сердца… Она так много в жизни перенесла, а тут…

– Извините.

– Ну, и я пошла, разбудила. Парень умылся, пришел на кухню, выхлебал борщ, выпил чай, взял сумку и с сестренкой ушел в школу. Вот и все. Вечером я стала тревожиться, что сына так долго нет.

– А раньше как? Случались задержки?

– Нет. То есть, были редкие случаи, но парень всегда или звонил, или через сестренку передавал, где он и что с ним. А, вообще, он по натуре домосед. Подумали, что с подружкой пошел в кино. Позвонила домой. Оказалось, что его подружка дома и сегодня они не встречались. Тогда стала уже звонить одноклассникам: никто и ничего не знает. Все говорили, что он отсидел все уроки и потом ушел домой. Ушел и провалился, как сквозь землю. Никто ничего не видел. Никто ничего не знает. Отец пошел искать. И тоже ничего. Ночью мы и пошли в милицию.

– И все?

– Да.

– А накануне?

– Тоже ничего тревожащего. Пришел из школы рано, в хорошем настроении, стал готовиться к урокам, посмотрел мультики (любил очень) и ушел спать.

– И все же, продолжаю настаивать…

– Нет, я вам все рассказала… Впрочем, погодите…

– Вы что-то вспомнили, Нина Викторовна?

– Так, ерунда… пустяк.

– Нет, расскажите мне.

– Видите ли, накануне, то есть в пятницу, моя мама получила пенсию и утром, тайком от нас, как она выражалась, отстегнула двадцать рублей внуку на «социальные нужды»… Но это она всегда делала. И мы знали.

– Так, очень существенная деталь: сын ушел в школу при деньгах.

– Ну, какие это деньги по нынешним временам.

– Какие-никакие, а деньги, которые могли стать поводом для убийства.

– Что вы такое говорите, Илья Захарович! За двадцать рублей? Убить?!

– Не удивляйтесь: в Екатеринбурге был случай, когда бомж убил девочку за десять рублей. Как потом скажет, есть очень хотелось… Небольшая, но есть зацепка… Вот видите, мелочь, а очень для следствия существенная. Прежде чем уйти, хочу спросить вас прямо: скажите, Нина Викторовна, только честно скажите, вам никто не звонил, чего-либо не требовал в обмен на жизнь ребенка?

– Вы думаете, что могло быть похищение?

– Повторяю: я ничего пока не думаю. Я лишь хочу получить ответ на вопрос.

– Нет, никто не звонил и ничего не требовал.

– Это правда? Скажите, это правда? Вы ничего не скрываете? Может, вам угрожают или угрожали? Может, вас шантажируют?

– Нет-нет, Илья Захарович!

– Вы не бойтесь, ничего не бойтесь. Я, лично я гарантирую вам безопасность.

– Да, нет, я ничего не боюсь. Никого не боюсь.

В прихожей раздался звонок. Нина Викторовна встала.

– Дочку соседка доставила. Одну минуту, извините.

Хозяйка вышла. И тут же послышался визг девочки.

– Мамуль, поздравь! Сегодня по хореографическому вокалу получила «отлично».

– Ты смотри, – неопределенно отреагировала Нина Викторовна.

– Мам, ты не рада? – заметив в уголках глаз влагу, девочка воскликнула. – Опять?! Плакала? Ну, мам, тебя нельзя оставить одну!

– Тише ты. У нас посторонние.

– Кто?

Девочка не стала ждать ответа и побежала в гостиную. Ворвалась. Увидев чужого, ей совсем незнакомого дяденьку в нерешительности остановилась.

– Здравствуйте, – тихо сказала она.

Алексеев улыбнулся.

– Добрый вечер. А я знаю, как тебя зовут. Тебя зовут, дай Бог памяти, Светланой. Верно?

– Откуда вы знаете? Мамуля сказала?

– Нет. Мне сорока-белобока на хвосте принесла.

– Фи! Я уже вышла из того возраста и в сказки не верю, – строго сказала девочка.

– Да? Очень жаль. В сказки надо верить в любом возрасте. Один умный человек сказал: «Сказка – ложь, да в ней намек; добрым молодцам урок». А помнишь, чьи это слова?

– Дура, что ли? – вопросом на вопрос ответила Светлана.

Стоявшая за ее спиной Нина Викторовна, осуждающе сказала:

– Так нельзя, девочка.

– Значит, не дура? Значит, умная? – в знак согласия Светлана кивнула. – Ну, так скажи же, кому принадлежат эти слова?

– Великому русскому поэту, писателю и сказочнику Александру Сергеевичу Пушкину, – как на уроке литературы выпалила она.

Девочка, торжествующе глядя на дяденьку, встряхнула головой, отчего ее толстая русая коса взметнулась вверх и тотчас же тяжело упала на спину.

– Ну, уж теперь-то я точно знаю, что ты очень умная девочка, – сказал, все еще улыбаясь, Алексеев.

– А вы сомневались? – спросила она.

– Ну, я же тебя вижу впервые. Откуда мне знать, кто передо мной предстал: умный или не очень?

– Разве по лицу не видно?

– Ну… – вопрос загнал Алексеева в тупик и он не сразу нашелся, что сказать. – По лицу я смог определить только одно…

– Что?

– Что ты очень красивая девочка, настоящая русская красавица; что у тебя замечательные глаза: они голубые-голубые… Такие же ясные и чистые, как безоблачное небо в июльскую пору. У тебя изумительные волосы… Да что там говорить – писаная красавица! Но, прости меня, не всякая красавица – умная, далеко не всякая… Ну, извини, что сразу в тебе не рассмотрел природный ум.

– А, знаете, что я заметила?

– Что? Любопытно очень.

– Почему почти каждое предложение начинаете с частицы «ну»?

– Неужели?

– Пока я с вами разговариваю, вы пять раз начали предложение с частицы «ну»… Дарья Алексеевна говорит, что это нехорошо.

– А кто такая Дарья Алексеевна?

– Наша учительница.

– А-а-а… ну, тогда извини.

– Видите! Видите! Вы в шестой раз использовали частицу «ну». В вашей речи частица «ну» – сорняк. А раз так, то сорняк надо, говорит Дарья Алексеевна, выдирать с корнем.

Вмешалась снова Нина Викторовна.

– Не хорошо, доченька, так разговаривать со взрослыми.

– Почему? Я же ничего плохого не говорю.

– Светлана права, – вступился за девочку Алексеев. – Нет ничего лучше, как говорить правду, если даже она и такая вот горькая.

– Мам, а я что тебе говорю?!

– Светлана, тебе повезло, мне нет, – тяжело вздохнув, посетовал Алексеев.

– Почему?

– Когда я учился, рядом не было такой Дарьи Алексеевны, как у тебя.

– Мне так вас жаль.

– Но ты еще больше пожалеешь, если я назову и вторую причину.

– Причину чего? – спросила Светлана.

– Причину того, что я так часто в разговоре с тобой использую «сорняк» Хочешь узнать?

– Да.

– Я жутко волнуюсь, когда разговариваю с русскими красавицами.

– Да?.. Но я же еще маленькая… Вот когда вырасту… А вы успокойтесь и перестаньте волноваться… Ничего же страшного.

– Понимаю, но все равно…

– Мне вас жаль, – вновь повторила девочка.

На девочку повеяло от дяденьки таким теплом, что она кинулась к нему и прижалась к мужскому плечу.

– А я знаю, кто вы, – прошептала она в ухо. – Вы – тот дяденька… прокурор, который найдет моего брата.

Алексеев погладил девочку по голове.

– Вы найдете моего брата… Я верю, что вы найдете моего брата!

– Я буду, Светлана, стараться, но не хочу тебя обманывать: возможен и другой вариант… Прости. А пока, – он посмотрел девочке в глаза, – ответь мне на вопросы, – Светлана кивнула. – Ты учишься в той же школе, что и твой брат?

– Да.

– После исчезновения брата мальчишки и девчонки ничего не говорят?

– О чем?

– Например, о возможных причинах исчезновения твоего брата. Не могут одноклассники молчать об этом.

– Шепчутся, но я не знаю, о чем. Когда я прохожу мимо или останавливаюсь, то они замолкают. Может, жалеют меня, а?

– Может, и жалеют, – охотно подтвердил Алексеев.

– Ну-ка, доченька, марш к себе. Нечего вертеться возле взрослых.

Светлана обиженно надула губы, но перечить не стала и, молча, вышла.

Алексеев встал.

– Мне тоже пора… Хотя вы начисто и отрицаете возможность похищения с целью выкупа или шантажа, но я эту версию не отбрасываю. Она останется в качестве рабочей. И если вдруг вы что-то узнаете или что-то еще вспомните, то позвоните. Потому что может случиться и так, что парень в заложниках, например, в Чечне, и вам позвонят позднее. Часто бывает, что бандиты дают о себе знать не сразу, а спустя длительное время. Да, пока в нашей области не зарегистрировано ни одного случая захвата заложников чеченцами, но… Чем черт не шутит! Пожалуйста, не скрывайте ничего от нас. Это может быть единственный шанс спасения сына. Не верьте в их обещания, не вздумайте верить. Они обманут. Пожалуйста, не сделайте роковой ошибки, Нина Викторовна. Я верю вам! Я очень хочу верить!

– Ради Бога, на этот счет не беспокойтесь. Как только мне что-то станет известно, так сразу, немедленно позвоню или зайду.