Изменю вашу жизнь
Кризис наступил тогда, когда Ленка поняла, что в ее мечтах муж никак не фигурирует. Роли бывшего мужа в ее мечтах не было, а на роль любимого мужчины он никак не тянул. Причем кризис этот наступил только в Ленкиной голове, возник как острый неотесанный камень в плотной кладке, и она день за днем камень этот поворачивала и так, и эдак, вертела, пытаясь уложить его в своей черепной коробке так, чтобы он не мешал.
В одну из мартовских ночей Ленке приснился светлый и тягучий сон. Это был один из тех снов, которые после себя оставляют острое ощущение блаженства, даже когда ты уже проснулся и совершенно ничего не помнишь из того, что приснилось. Но Ленка кое-что помнила. Она помнила, что кого-то ждала. В большом доме, в котором были открыты двери на веранду и гулял прохладный сквозняк, и она стояла в прямоугольнике света, падающего в комнату через эти двери, босиком на теплом деревянном полу. И ждала мужчину, настолько любимого, что замирало все внутри, и диафрагму подтягивало к ребрам, и было трудно дышать. И это огромное чувство обожания к тому, кто вот-вот придет, делало Ленку настолько счастливой, что она любила не только его, она любила весь мир. И сквозь бьющий в глаза солнечный свет, она увидела ЕГО, идущего навстречу и протягивающего к ней руки. Она бросилась навстречу, ощутила эти руки на своей талии, громко выдохнула от переполнившей ее радости – и проснулась. Рядом, лицом к ней, лежал Дима и негромко храпел, открыв рот. И в предрассветной серости Ленка вглядывалась в это лицо. И еще не ушедшее чувство счастья наполняло ее изнутри, и грело, и пело. И пело оно: «Лена, надо уходииииить!»
После этого пробуждения и этого утра Ленка два года готовилась. Морально и материально. Втайне от мужа копила деньги на съемную квартиру, брала подработки, вляпывалась в ненужные ей проекты, если обещали платить. Сказала о своих намерениях Милке и навсегда запомнила, с каким интересом взглянула на нее подруга. Ленке показалось, что она увидела в ней другого человека.
– Мила, – сказала тогда Ленка, – я говорю тебе об этом, чтобы не передумать.
– Я поняла, – серьезно ответила подруга.
А потом в один момент Ленка ушла. Даже неожиданно для себя. Она пришла вечером домой, пришла поздно, потому что задержалась на работе за несрочными делами. Из прихожей увидела ноги в носках, торчащие из-под клетчатого пледа на диване. Услышала:
– Лена! Какой матч смотрю! Второй тайм, куча острых моментов, ни одного гола!
Прошла к шкафу, достала сумку, кинула в нее джинсы, свитер и пару трусов, прошла в ванную, бросила поверх одежды шампунь и зубную щетку, обулась и вышла из квартиры. И когда вышла из подъезда, поймала себя на мысли, что не ждет, что Дима побежит за ней, потому что вообще не уверена, заметил ли он ее уход. Так закончились почти шесть лет совместной жизни.
А потом начались полгода развода.
Телефон не был виноват в этих длинных разговорах ни о чем, и тяжелом молчании в трубку, и в пропущенных звонках, и сотнях смс, которые умоляли: «Вернись, Лена, и все будет, как прежде, хорошо!!!» Но именно от тоскливого осознания, что все опять может стать «как прежде», у Ленки начинали ныть зубы. И формировалась глухая неприязнь к телефону с его трелями и мигающими иконками непрочитанных сообщений и звонков, оставшихся без ответа.
На этот же телефон звонила мама, и вбивала в Ленкину голову одну фразу, как заклинание: «Да кому ты нужна, а тут мужик хороший тебя вон как любит! Кому ты нужна!»
– Да я себе нужна, мама!!! – закричала однажды Ленка в ответ матери и, не дав отбой, изо всех сил швырнула телефон об стену в съемной квартире. У телефона отскочила крышка, вывалилась батарея, но сам он остался совершенно цел, как бы намекая, что от прошлого так просто не избавиться.
Через месяц Ленка вывезла из квартиры мужа единственное свое сокровище – книги. А еще через два месяца она получила свидетельство о разводе, и в этот же день в знак начала новой жизни купила себе новый – красный и украшенный рисунком цветка – телефон. После развода Дима больше не звонил. Мама тоже не разговаривала с ней около года.
2
В первый раз телефон с новой симкой зазвонил на следующий день после выхода объявления в газете. Ленка услышала в трубке пацанячий гогот, а потом ломающийся голос подростка протянул:
– Здрааасте, а я тут это… Объявление прочитал. А это… измените мою жизнь как-нибудь? – и снова гогот несколько детей-переростков.
– Мальчик, – сказала Ленка очень жестко, почти зло. – Это не игрушки! Не звони сюда больше, а то ведь жизнь по-разному может измениться. Не факт, что в лучшую сторону!
Но звонящего подростка такая тонкая угроза ничуть не напугала. Он заржал прямо в трубку, где-то на заднем плане его поддержали товарищи.
– Вранье все, дааа? – снова протянул он. – Прикольно!
Ленка дала отбой. Почувствовала, как дрожит рука с телефоном. На такое начало она не рассчитывала. С другой стороны, она сказала пацану про «не игрушки», а ведь это самые что ни на есть игрушки. Чего она ждала? Что прямо сейчас ей начнут звонить и просить советов о том, как наладить личную жизнь?
Почему-то именно на «работу» с личной жизнью будущих клиентов она была настроена. Эта часть человеческого бытия казалась ей основой счастья или несчастья. И потом, с момента собственного развода, ей казалось, что все вокруг только и делают, что несчастно влюбляются, дорого женятся, со скандалами разводятся, уличают друг друга в изменах и так далее, и тому подобное. И если у человека все хорошо в личном – то у него просто все хорошо, и нет бед – есть только неприятности. Если на личном фронте все не очень – хоть какие условия обеспечивай ему на работе, хоть как развлекай друзьями и путешествиями, закупай ему хоть какие машины и квартиры – не будет ощущения счастья и все тут. Однако проект «Изменю вашу жизнь» с первых своих дней показал Ленке, что ее модель счастья не всем подходит. Вслед за звонком подростка был еще один похожий. Еще хотели изменения жизни несколько человек, проблемы которых были от Ленки астрономически далеки – проблемы в бизнесе, кредиты, судимости. Общение с этими потенциальными клиентами ограничивалось одним лишь телефонным разговором, впрочем, каждый из них Ленка аккуратно записывала в специальный блокнот, собираясь – специально для подруги Милы – составить подробнейшую итоговую статистику. Человек, с которым Ленка посчитала возможным встретиться, позвонил лишь через неделю после выхода объявления в свет.
Накануне первой встречи, вечером, когда Ленка не находила себе места и, чтобы как-то унять беспокойство, разбирала бумаги в комоде (по факту – вывалила их все на середину комнаты) и файлы на компьютере, позвонил Роман.
– Зайчонок, – сказал он нежно, но как-то безучастно, – прости, я не видел твоего звонка, телефон лежал на зарядке в спальне, а я туда не заходил почти весь день.
«Зайчонок» представила, как лежит на привязи и одиноко звонит черный огромный смартфон Романа под подушкой, её самая счастливая фотография высвечивается на его экране, а хозяин телефона в это время на кухне, как всегда, слушает радио и смотрит телевизор одновременно, на плите у него жарится и шипит какое-нибудь вкусное мясо, в мойке бежит вода… Конечно, услышишь тут.
– Да ничего, Ром, – как можно веселее сказала она, – я просто так звонила, узнать, как ты.
И всё-таки не сдержавшись, добавила:
– Я почти привыкла, что ты не отвечаешь на мои звонки и перезваниваешь через день, – и засмеялась своей горькой шутке, которая вообще шуткой не была.
– Лена, я позвонил сразу, как увидел пропущенный от тебя, – нажимая на каждое слово, отчего вся фраза зазвучала как-то с угрозой, сказал Роман. – Всё нормально у тебя? Я тоже весь в делах. Ну давай тогда, увидимся, пока, целую.
Ленка наизусть знала его вот этот набор слов. Любимый мужчина не любил разговаривать по телефону, предпочитал личное общение. Правда, поначалу, когда у них была любовь и страсть, он мог болтать с ней по телефону часами, мог молчать часами, писал смс, по мотивам которых можно было писать романы, а потом… потом оказалось, что всё-таки он предпочитает личное общение. Потом вообще много чего оказалось, но Ленка не хотела об этом думать.
Она представила, как Роман ходит по своей просторной и гулкой квартире сейчас, в одних шортах, и в зеркалах отражается его красивая фигура, широкие плечи. Представила, как везде горит свет, во всех комнатах и на кухне говорят телевизоры, показывая разные каналы… Роман подходит к окну, смотрит с высоты своего 12-го этажа на огни города внизу и думает… думает о ней, например, о Ленке, ну почему нет? Или о ком-то ещё думает.
Ленка отогнала эту мысль, это за последние полгода она научилась делать виртуозно: проскользнула мысль в голову – раз! – и нет её уже, на секунду стало тяжело на сердце, но уже через мгновение ты этого не замечаешь, а потом и вспомнить не можешь, отчего на нем, на сердце, тяжело.
– Черт возьми, Ромашкин, – воскликнула она вслух и бросила мобильник на груду журналов, – почему тебе не одиноко?! Почему, черт возьми, мне одиноко и хочется к тебе, а тебе, засранец, не одиноко и не хочется?!
Этот вопрос не давал ей покоя, и прогнать его было тяжелее всего. Почему он говорит, что любит, но чтобы получить доказательство этой любви, ей всегда надо напрашиваться? На свидание, на вечер или ночь вдвоем, даже на какой-то дурацкий поход в кино. Почему, чтобы услышать про его любовь, ей непременно надо сказать про свою первой? Почему, наконец, в выходной вечером она сидит в своей квартире одна, он в своей один – и они не вместе?!
Ленка хотела заплакать, но вспомнила, что завтра утром встреча с первым «клиентом», и надо выглядеть хорошо и так, будто твоя жизнь – идеальна, раз ты можешь помочь и другому человеку.
– А кто мне поможет? – вырвался очередной вопрос.
Потом она вдруг подумала о том, что старый черный телефон с новой симкой станет для нее роднее и ближе, если в нем будет номер телефона любимого мужчины. Она взяла его и на память внесла в записную книжку единственный контакт, назвав его «Ромочка». И телефон как будто сразу обрел душу и перестал глядеть враждебно маленьким черным экраном, как чужак из прошлого.
Ленка посмотрела на разложенные вокруг прошлогодние журналы, недописанные рассказы и зарисовки, вырезки, ждущие своего прочтения, на бумаги с какими-то записями, рисунками, знаками… Руки опускались, и наводить порядок во всем этом сил не было абсолютно никаких. Порывшись в стопке бумаг, она вытащила наполовину чистый блокнот с красным лаковым цветком на обложке, нашла чистую страницу и написала: «Я ПОМОГУ СЕБЕ САМА! НЕ РАСКИСАТЬ!», заложила эту страницу, новую страницу своей жизни, каким-то календариком, захлопнула блокнот и бросила его на бумажную кучу посреди комнаты. И, чтобы окончательно не раскиснуть, пошла спать.
Клиент первый. Павлик
1
В кофейне было накурено, пахло кофе и свежей выпечкой. Народу за соседними столиками было немало, при этом, казалось Ленке, была какая-то гнетущая для утра буднего дня тишина: колоритная блондинка справа читала деловую прессу, её спутник читал что-то в своем телефоне, два парня слева тоже сидели в своих смартфонах и между собой не общались. Было слышно, как официантки переговариваются у стойки.
За столиком кофейни перед Ленкой сидел вполне подтянутый, но ссутулившийся брюнет в возрасте «где-то к сорока». Он был хорошо и стильно пострижен, одет в приличный свитер с высоким горлом. Короткие плотные пальцы: ногти красивой формы, в идеальном состоянии, колец нет. Часы дорогие. Виски уже почти седые, а лицо молодое. Глаза светлые, посажены глубоко и смотрят тревожно. И вообще выражение лица у брюнета такое – настороженное. Видно, что он очень нервничает, теребит в руках салфетку с эмблемой кофейни и постоянно откашливается. Мужчину зовут Павел Иванович, можно просто Павел, можно просто Паша.
Паша, он же Павел, читает меню, теребит салфетку и даже не представляет, как нервничает и изнемогает от собственной глупой самонадеянности сидящая перед ним 32-летняя шатенка Ленка. Шатенкой она стала буквально вчера. Идя на первую встречу по объявлению «Изменю вашу жизнь», она постриглась – сделала из волос неопределенной длины короткую стильную стрижку, изменила их мышиный цвет на цвет «Каштан» и купила дорогую лаконичную черную водолазку. Спину она держала прямо, улыбалась неопределенно, а внутри тряслись и звенели нервные струны. Внешний, практически безупречный, образ совершенно не шел внутренней растерянной и разочарованной в себе женщине, повторяющей себе распевно: «Вот дуууура, вот дуууура». Своими собственными руками внутренняя женщина разрушила последние остатки жизненной гармонии, выстроив такой красивый и совершенно лживый фасад. Но – встреча была назначена, кофе заказан, взгляды встретились, и Ленка, подавив глубокий вздох, начала:
– Павел, давайте построим нашу встречу так: Вы мне рассказываете, что Вас в Вашей жизни не устраивает, что Вы хотите изменить, почему Вы хотите это сделать, а потом я озвучу свои условия, и, если они Вас устроят, – мы вместе выработаем план действий. Вы согласны?
– Я согласен, – несколько раз кивнул Павел, – меня тревожит только, что мне будет трудно рассказать Вам, незнакомому человеку, все подробности… Это очень личное, Вы понимаете?
– Я понимаю, – спокойно кивнула Ленка и улыбнулась. – Но давайте начнем не с подробностей, а с главного.
– Вы понимаете, для меня это поступок – вот так вот взять и довериться объявлению, позвонить незнакомому человеку и попросить о помощи. Но другого выхода я не вижу. Я обращался к психологам, мы ходили вместе с моей женой, но в жизни ничего не изменилось, а стало даже хуже. А мне нужны гарантированные изменения, понимаете? Мне нужны гарантии. Я хочу просто… нормальной жизни.
Ленкин собеседник говорил тихо и почти спокойно, как-то даже немного по-деловому, разглаживая на столике несчастную салфетку. Но уже после первых его фраз Ленка поняла, что эксперимент зашел слишком далеко, вернее, идея была с самого начала плохая. И вот этому человеку напротив невозможно сказать, что это розыгрыш для апрельского номера глянцевого журнала. Этот человек сделал над собой какое-то, возможно, очень значительное усилие и позвонил ей, Ленке, и сейчас готов не то что доверить ей свои беды – готов дать ей карт-бланш по изменению его жизни. Свежепокрашенные каштановые волосы зашевелились где-то в районе затылка, и от него по спине пробежала горячая волна ужаса. Уже через секунду Ленка четко поняла, что в этот конкретный момент пространство непостижимым образом меняется, события перестают быть тем, чем кажутся, и легкомысленный розыгрыш для журнала становится экспериментом для её, пока косой и кривой какой-то, жизни. Словно по щелчку в ней вдруг включились и психолог, и журналист: разом стало спокойно, и любопытно, и первые строчки будущего сценария этого интервью сами собой сложились в голове.
– Конечно, я всё понимаю, – звучит Ленкин голос спокойно и даже ласково. – Вы сделали первый шаг к изменениям, и это очень важно. Я Вас внимательно слушаю…
2
Павлик у мамы был единственным сыном. А у мамы с бабушкой – единственным мужчиной в доме. Вернее, в двух домах: мама с бабушкой жили в разных квартирах на одной лестничной клетке. Папа Павлика, по версии мамы, погиб до его рождения. По версии бабушки, озвученной перед смертью, – жил на соседней улице, но становиться папой маленького мальчика не хотел.
Мама и бабушка, конечно, очень любили Павлика. Конечно, баловали. Конечно, не обошлось без небольшого, но судьбоносного насилия: мальчик закончил музыкальную школу, хотя все детство мечтал заниматься боксом. Или нырять в воду с вышки. Но бокс был опасен. В бассейне было холодно, пахло хлоркой и ангиной. Поэтому Павлик выучился игре на саксофоне. Потом он закончил школу с золотой медалью, потом – юрфак с красным дипломом. О том, что Павлик пойдет именно на юридический, с детства ни у кого в доме не вызывало сомнений, ведь мама всю жизнь работала адвокатом, бабушка – судьей, поэтому любовь к букве закона должна была передаться наследнику генетически. Наличие других генов в ребенке отвергалось как невозможное. Начало карьеры Павлика пришлось на 90-е годы, и он достаточно быстро стал успешным и обеспеченным юристом.
«Это жизнь до женитьбы, если коротко», – сказал Павлик Ленке.
Надо сказать, что, будучи востребованным адвокатом, Павлик оставался хорошим сыном и продолжал жить с мамой. С девушками стабильных отношений не было, поэтому смысла съезжать из родной квартиры он не видел.
Потом в жизни адвоката Павлика появилась девушка Катя. Очень красивая, даже больше эффектная, и просто… хорошая («Боже, какое знакомое слово!» – подумала Ленка и усилием воли прогнала из головы портрет бывшего мужа). Главное достоинство ее было в том, что она умела Павлика обожать. Она обожала его глазами, телом, делами. Она могла слушать его бесконечно, кивать, восторгаться и никогда не возражать. Привыкший взвешивать каждое слово юрист Павел с ней превращался просто в Павлика и мог болтать что попало без умолку. В постели она была готова на все, и хоть Катя была не первая в жизни Павлика женщина, именно с ней он приблизился к пониманию слова «разврат».
У Кати не было высшего образования, она была администратором в салоне красоты, и, с точки зрения мамы молодого человека, это было не очень хорошо. Маме казалось, что Катя не умеет поддержать разговор. И не выглядит умной женщиной. Влюбленному и немного оглохшему от своей любви Павлику казалось, что ум в женщине не главное. В женщине главное, чтобы эта женщина была Катей. Он в один момент снял квартиру, съехал от мамы, зажил самостоятельной жизнью. А после одного из неприятных разговоров с бабушкой и мамой взял Катю за руку и притащил ее в ЗАГС. Женился юрист Павлик, как он потом понял, просто как пацан – назло маме.
С Катей жилось хорошо. Потом жилось нормально. Потом вдруг осточертело ее обожание. Ее безмолвие и безответность. И хорошесть ее тоже осточертела. И эффектная красота поблекла и перестала быть важной. И вдруг захотелось с ней обсудить то да се, но оказалось, что неинтересно и глупо это – обсуждать что-то с ней, женщиной, созданной обожать и не перечить. И когда она выучилась и получила-таки высшее юридическое образование, бесило все: и то, что зачем-то прогнулась и получила его, хотя работать не собиралась, и то, что образование именно юридическое, хотя юридической жилки в ней нет и никогда не появится. «Склонность к юриспруденции должна быть врожденной!» – сказал Ленке сидящий перед ней мужчина, и она поняла, что он в это действительно верит.
Детей у Павлика с Катей не было, развелись они тихо и быстро. Состоявшийся и состоятельный юрист Павел не вернулся жить к маме, но ужинал у нее каждый день. Только в отчем доме ему было спокойно и уютно. К тому же, с мамой и бабушкой можно было поговорить и даже поспорить на профессиональные темы. С ними было интересно.
Потом была Ира. Ее Павлик полюбил не так пылко, как Катю, а разлюбил еще быстрее, но в этот промежуток Ира успела родить ему двойню. Поэтому он прожил с ней 10 лет, время от времени страшно скандаля и уходя жить к маме. Иногда наступало какое-то просветление, хотелось начать жизнь заново, дети – две девочки – росли чудесные, и Павлик возвращался в лоно семьи, и честно пытался как-то наладить отношения с женой, с собой и своим внутренним раздражением. Они даже ходили с Ирой к психологу, но всегда все заканчивалось неважно, потому что Ира считала, что во всем виновата свекровь, а Павлик считал, что мама тут вообще не причем. Психологи были разные, но говорили одно: надо разрывать связь с матерью, надо взрослеть, надо учиться принимать решения… Павлик один раз даже пошел на эксперимент и полгода не общался с мамой, иногда только у бабушки узнавая, как там у нее дела. Но семье это не помогло, она все равно развалилась.
– А Ирина была красивая? – спросила Ленка.
– Почему была? Она и есть красивая, – ответил ей собеседник без тени ностальгии или тепла в голосе. Значит, Ирина действительно красива, – решила для себя Ленка.
Уже пару лет Павел жил один, виделся с детьми по выходным и изводил себя мыслью, что живет неправильно. Загружал себя работой, брал даже дурацкие нудные и бесперспективные дела, лишь бы занять голову. Ему хотелось семью, тепло, чтобы дома ждали и любили. Но такой семьи не было. Вернее, была – мама. Круг замыкался, Павлик начинал постепенно проваливаться в депрессию. И тут – объявление в газете. Серьезный человек, юрист, а позвонил – была не была.
Ленка слушала с интересом, и очень живо себе все представляла. Представляла маму Павлика – полноватую, почему-то еврейскую, женщину с аккуратной гладкой прической, поджатыми тонкими губами и пристальным взглядом. Представляла волоокую, как сказала бы Милана, брюнетку Катю, живущую инстинктами и страстями и с мучениями сдающую сессии в университете. Иру представляла почему-то строгой красивой женщиной «за 30», причем красота ее была холодная и не грела. Рядом с этой снежной королевой представлялись девочки, похожие на Павлика и одетые в розовое, как куклы.
Павлик от Ленкиного внимания как-то расправлялся, выпрямлялся, становился увереннее и обаятельнее, на глазах превращаясь из смущенного немолодого мужчины в интеллектуала, успешного и знающего свое дело юриста. И эта метаморфоза вызывала в Ленке еще больший интерес, она слушала, подперев рукой щеку, и от этого собеседник ее становился все красноречивее и откровеннее. Когда он начал рассказывать уже не о фактах собственной биографии, а о своих переживаниях, начал что-то вспоминать из студенчества, Ленка осознала, что забыла о своей «должности», да и сам Павлик – она это видела – забыл о том, что пришел за помощью. Он, возможно, впервые за много лет выговорился. И готов был выговариваться еще долго.
Картина Ленке была предельно ясна. Мама и сын. Мама не отпускает, сын не сопротивляется. «Маменькин сынок» – вот он готовый ярлык, который Ленка была готова приклеить к этому мужчине, но почему-то медлила. На человека, который не может построить жизнь из-за мамы, он был не похож. Он был слишком успешен для этого, слишком холен, слишком многое ему было доступно. И он был… адекватный. Ленка много раз видела в жизни этих самых «маленьких сынков», но Павел не был одним из них. Или так удачно маскировался. Или «сыночки» бывают разные, просто ее выборка не репрезентативна? Ленка была даже слегка заинтригована. Готовый ярлык никак не клеился на этого симпатичного, еще час назад смущенного и тревожного, а сейчас уверенного в себе солидного мужчину, как не клеится мятая бумажка на слишком глянцевую поверхность.
За доли секунды журналист в Ленке взял верх над психологом, и, забыв о том, как проклинала себя за самонадеянный эксперимент полтора часа назад, она уже была готова к новому.
– Мне сложно сделать какие-то выводы, опираясь только на Ваши слова, Паша, – сказала она ему тихо, почти интимно наклонившись над столиком. Заметила, что мужчина посмотрел на ее грудь, которую не смогла скрыть лаконичная черная водолазка.
– А давайте я Вас с мамой познакомлю, – ни на секунду не задумавшись предложил он.
Ленка поняла, что понравилась Паше. И что он даже забыл, возможно, почему они двое сидят сейчас в этом кафе этим утром. Но Ленка-то помнила, и не могла дать своему эксперименту погибнуть на этой решающей стадии из-за симпатии «клиента». Поэтому широко, но исключительно по-деловому, ему улыбнулась. И сказала:
– А давайте!
3
Ужин был назначен на шесть вечера. В пять Ленка позвонила Миле и наказала позвонить ей через три часа. Они часто практиковали такой «контрольный звонок» перед встречами, которые грозили затянуться: договаривались, что одна позвонит другой и будет тревожным голосом нести какой-то будничный бред. После такого звонка, сославшись на неожиданные неприятности дома, можно было со встречи сбегать. Если же ситуация была не критичной, то можно было остаться, но с озабоченным видом. Такой способ они изобрели еще в университете, во времена пейджеров. Тогда в контрольное время они отправляли друг другу слово «Пожар!!!» Это сообщение можно было показать какому-нибудь навязчивому поклоннику и уноситься в даль, не оставив телефона. Но потом у Милки дома случился настоящий, хоть и небольшой пожар, и они заменили злополучное слово на словосочетание «Срочно домой!!!», но «пожар» остался кодовым словом, полностью и быстро объясняющим ситуацию.
– Мила, – сказала Ленка, – заказываю пожар на 8 вечера. Сможешь позвонить?
– Конечно. Куда тебя опять понесло, Ленуся?
– В одну очень приличную, я надеюсь, семью. Потом расскажу.
– Если ты собралась внезапно под венец, то одумайся. А я позвоню, конечно, сейчас напоминалку поставлю, – буднично сказала Мила, будто Ленка каждый день внезапно собиралась идти под венец.
Такси привезло Ленку в старый дом в центре города. Дома эти были рухлядью и снаружи представляли унылое зрелище, однако квартиры здесь были огромные и баснословно дорогие. Широкие лестницы с низкими и очень вытертыми по центру ступенями, огромные окна на лестничных пролетах, квадратные площадки. Ленка поднялась на третий этаж и позвонила в нужную дверь, удивляясь при этом собственному спокойствию. Внутренний голос молчал, Ленка предчувствовала интересный вечер.