Легенда о Пустошке
Дабы избавиться от навязчивого присутствия прижитого порученца, Натан Григорьевич со свойственной ему прозорливостью решил отправить помощника на месяц в командировку месить липкую грязь проселочных дорог, дав поручение обойти окрестные затерянные в глуши деревеньки, втереться в доверие к простодушным селянам и выудить у бесхитростных старушек нажитую за долгую жизнь представляющую ценность утварь. Выдал на время подержанную «девятку», снабдил небольшими деньгами, липовым удостоверением искусствоведа областного краеведческого музея и добрым напутствием – не покупать дорого. Так получилось первое самостоятельное дело. Проверка на прочность. Испытание, определяющее сможет ли он вырваться за жестко установленные рамки мальчика на побегушках. Добьется ли права иметь голос. Обретет ли перспективу профессионального роста в тесном кругу антикваров. Станиславу требовалась только победа.
И еще одно важное обстоятельство заставляло юношу упорно брести через темный лес по разбитой тракторами дороге.
Натан Григорьевич имел дочь Анну. Можно сказать, невесту на выдане. Роскошную, раскрепощенную девицу, вкусившую все прелести красивой жизни и не привыкшую себе ни в чем отказывать. По словам шефа, она гуляла то где-то в Америке, то в Венеции, то в Париже, то отдыхала от чего-то на каких-то островах. Появлялась в магазине редко, но всякий раз шумно. Стремительно влетала в маленький кабинет папаши за очередной суммой денег, вырывала ее с визгом и криками. Натан Григорьевич всякий раз отступал, не мог долго сопротивляться, сдавался и потом долго ругался на свою уступчивость, выплескивая негодование на голову помощника. Единственная дочка, любимая. Баловал ее антиквар на свою голову.
В тайнике своей души Станислав наделся через год-два завоевать сердце гордой красавицы. Покорить своими невероятными успехами. Войти в семью антиквара на правах члена, а после смерти патрона взять полностью дело в свои руки. Сыновей Натана Григорьевича он всерьез не воспринимал. Слишком они избалованы, не меньше сестры. Привыкли все получать сразу, немедленно. Им не хватало усердия и такта. Особенно там, где требовалась большая выдержка, главным образом в разговорах с пожилыми людьми. Станислав видел, как они злятся на несговорчивую старушку, упорно настаивают на своей цене, ругаются почем зря, вместо того, чтобы поговорить с ней о трудностях жизни, расположить к себе и затем уже облапошить. И та уходила от них обиженная, уносила с собой свою безделушку, лишая возможности получить с нее неплохой навар.
Вот Натан Григорьевич другое дело. Он само обаяние, выдержка и кураж. Он может бесконечно любезничать с самой последней падалью, если разговор касается удачной сделки. И оставаться безучастно жестоким к тем, кто пытается развести его на деньги. Кроме дочери, конечно. Но это семейные терки. У него есть чему поучиться. Мастер своего дела. Первостатейнейший лицедей.
Подняться до вершин своего учителя, превзойти, вырваться вперед и покорить мир, вот основные мотивы, неумолимо толкавшие бедного юношу в скользкую грязь за воплощением мечты.
* * *
В сельмаге деревни Селки Станислав обратил внимание на губастого маленького мужичонку с разлапистыми грязными руками, жалостно созерцавшего большими собачьими глазами ровные ряды недоступного фабричного зелья. Перекинулись парами фраз. Возможность сравнительно легко отовариться моментально настроила того на общительный лад и вскоре он весьма охотно сменял потрепанную старухину икону на сто полновесных рубликов. Мужичку было тоскливо, душа просила культурной беседы. Променяв чуждый лик неясного существа, ничего хорошего в этой жизни не давшего, на три бутылки дешевой водки, он охотно поведал залетному пареньку про всех окрестных обитателей, ни за грош сдав их пороки и тайные страсти.
Про Марью Петрову рассказал почти сразу, как только узнал о цели визита хорошего городского человека.
– Этого добра у ней много. Самые разные. Какие хошь. Но… – многозначительно почесал мужичок грудь под промусоленным пиджаком, – Баба она вредная.
– Чем же она вредная? – поинтересовался Станислав.
– Увидишь, поймешь. Не любит нашего брата.
– Это почему?
– Ведьма. Вот почему.
– Да ну? – удивился начинающий антиквар, – Настоящая?
– А то как же?
– И на метле летает?
– Этого сказать не могу. Не видел. Зря врать не буду. Но меня один раз от хвори вылечила.
– Это как?
– Застудил я в позапрошлом году спину. По осени в канаву упал, случайно. Пока добирался до дома прохватило. Хорошо мужики на тракторе довезли. До нее. А то б издох. Далече она живет. Там, за лесом. Так она дала мне чего-то горькое, пошептала чего-то над ухом и все. Как рукой сняло. Во как, – пояснил мужичок, – Я ей потом крышу перекрывал этим, рубероидом. У нее прохудилось, ветром подрало. Так я новый поверх настелил. Весь день работал. Одной вареной картошкой кормила. Чуть не издох там на крыше. Что б ей пусто было.
– Что ж сразу не ушел?
– Нельзя. Хворь вернется. Отработать надо. Вот и корячился.
– Так она значит не ведьма, а целительница, – уточнил Станислав.
– О точно. Мужика у нее не было. Так и живет в девках, – довольно хрюкнул мужичок.
– Это тут при чем? Я имел в виду, что она знахарка.
– Какая хрен разница. Девка она и живет одна. Одно слово «чертова дочка».
– И далеко до нее ехать?
– Пешком чесать. По лесу. Километров пять.
– Это почему?
– Дорога разбита. Твоя чихалка не пройдет. Туда только на тракторе. И то сейчас не проедет. Реку разлило. Моста, считай, нету. Люди так, по бревнышку, ходят. Но ты мужик крепкий. За день обернешься, – прикинул мужичок.
– И как ее там найти?
– Не сложно. Там домов раз, два и обчелся. Ее крайний, возле речки. Не спутаешь. Хлеба купи и топай, – напутственно посоветовал мужичок.
– Это зачем? – удивился Станислав.
– Городской, темный, – улыбнулся он щербатым ртом, явив недостачу трех передних зубов, – Они ж за пять километров живут. В лесу. Откуда у них там хлеб? Медведь его, что ли, принесет?
– Спасибо. Обязательно возьму.
«Девятку» Натана Григорьевича Станислав оставил в деревне возле магазина под присмотром мужичка, накинув тому две десятки за караульную службу. Купил десять буханок хлеба, набросил на плечи брезентовый макинтош, сунул в рюкзак каталоги, на случай компетентной беседы для пущей важности, и направился в дорогу, искренне надеясь вернуться засветло. Но просчитался, заплутал. Когда же добрые люди встретили его среди бескрайних заросших полей и указали на путь истинный, то дело уже клонилось к вечеру. В результате проходил Станислав лишних километров семь, а то и все восемь. А тут еще дождь… будь он неладен.
* * *
Свет в окошке Станислав увидел, когда солнце опускало занавес. Дождь к этому времени кончился. Макинтош промок. Рюкзак протек. Хорошо еще по старой привычке каталоги в полиэтиленовые мешки уложил. Но продукты явно подпортились.
Отыскать дом Марьи Петровны в маленьком заброшенном селении оказалось делом нехитрым. Из трех домов, стоящих возле берега, два почти развалились и только в одном, вросшем в землю по самую крышу, теплился свет. Видимо, там и проживала Марья Петровна.
К концу своего путешествия юноша имел довольно жалкий вид. Вымотанный раскисшей дорогой, промокший, голодный с единственной мыслью в голове найти сухой теплый угол и завалиться спать. Влекомый главным образом только этим желанием, он решительно постучал в окно.
– Верка, опять ты? – раздался из глубины дома женский голос, – Чего надо?
– Извините, не могли бы вы выйти на одну минуту?
– Кто это?
– Я Стопкин, из областного музея. Искусствовед, – соврал Станислав, но что не скажешь ради желания втереться в доверие и проникнуть в теплый дом, – Мне нужно видеть Марью Петровну.
– Кто, кто? – окно распахнулось, и Стас узрел крупное, как ему показалось, моложавое лицо женщины с правильными чертами, обрамленное черными пышными волосами, затронутыми легкой проседью.
– Стопкин, искусствовед. Вы Марья Петровна?
– Я. А что нужно?
– Извините, я очень устал. Я пришел к вам. Пешком. На машине не проехать. Я безусловно побеспокоил бы вас раньше, но, извините, заблудился. Не туда свернул. По дороге был дождь. Я промок. Мне надо поговорить с вами. Теперь уже ночь и… я не знаю, где здесь можно остановиться… Не могли бы вы позволить мне переночевать?
– Нет. Как пришел, так и ступай, – строго сказала хозяйка, – Путь известен.
– Извините, я очень устал и… боюсь, в темноте снова собьюсь с дороги, сверну опять не туда. Может быть, вы скажете, у кого можно переночевать. Я весь промок… Я хлеба принес. Десять буханок. Я могу заплатить. Пожалуйста. Я меня есть деньги.
Несчастный вид утомленного путника растрогал строгое сердце хозяйки и она сжалилась, хотя гость сразу ей не очень понравился.
– Ладно. Входи, – сказала она и захлопнула окно.
Из сумрака сеней Стас шагнул внутрь дома и оказался весь как есть перед лицом Марьи Петровны.
– Ну, садись, Стопкин, – сощурила глаз знахарка, внимательно разглядывая гостя, – Надеюсь, топора за пазухой у тебя нет.
– Помилуйте, какой топор? Я еле жив.
– Звать тебя как?
– Стасом. Станиславом Ефимовичем.
– Ужинать будешь, Станислав Ефимович?
– С радостью.
– Садись, откушай, чем Бог послал, – пригласила хозяйка, накладывая в тарелку горячей пшенной каши, – Еда простая. Готовим, как можем. Не обессудь.
– Я вам хлеба принес. Десять буханок, – повторил Стас, сбрасывая на скамейку мокрый рюкзак, – Правда, он неверно подмок, – извиняющимся тоном произнес он, расстегивая ремни и выкладывая на стол буханки, – Был дождь.
– За хлеб спасибо. Только денег у меня нет.
– И не надо. Это подарок, – услужливо предложил гость.
– Подарков не надо. Подарки нынче дорого стоят. Мы люди бедные. За ночлег возьму, – твердо ответила хозяйка, принимая продукты, – Спать здесь будешь, на кухне. Возле печи. На лавке постелю. Не жестковато будет? Других мест нет.
– Устроюсь по-царски. Я человек привычный.
– Ешь, человек привычный, пока свечка горит. Другой на сегодня не будет. Догорит скоро, – распорядилась знахарка, выставляя еду на стол, – Хлеб сам режь.
– Электричество экономите? – показал пальцем Стас на черную от копоти лампочку, свисающую с потолка.
– Да. Экономим. Лет десять, – пояснила Марья Петровна.
– За свет не платили?
– Да. Не платили. Деньги кончились, – отшутилась хозяйка.
– Веселое местечко.
Стас взялся за ложку и с дальней дороги горячая каша, сваренная на воде, показалась ему вполне сносной. Хотя, может статься, хозяйка сумела ее хорошо приготовить. Тарелку он очесал на два счета. Поблагодарил и стал готовиться к ночлегу.
Внутреннее убранство дома Марьи Петровны назвать богатым смог бы только бушмен из пустыни Калахари. Небольшая кухня, печка с широкой плитой, за ней комнатка в три оконца. Платяной шкаф, железная кровать, круглый стол, да три стула. Тесно, но чисто. Первое, что бросилось в глаза гостю – длинные гирлянды пучков сушеной травы через всю кухню и комнату. За ними, словно за облаками, скрывался широкий ряд деревянных расписных икон. Заботливо пристроенные в красном углу и подсвеченные тремя дешевыми лампадками они гармонично вписывались в серые бревенчатые, тесанные стены, образуя роскошный алтарь в самой глубине дома. Все старые, прокопченные, с темными золотыми окладами.
Сурово взирали лики святых старцев. В самую душу прокрадывались. Даже слегка не по себе стало.
«Намоленые иконки, – оценил Стас, устраиваясь на лавке, – Лет сто каждой».
Ниже следовали полки с различной утварью. В неверном свете свечи угадывались медные тазики, ковшики, ступки, пара бронзовых крылатых подсвечников, фигурные кувшинчики, причудливые баночки, резные шкатулочки… Все на вид старые, может даже дореволюционные, цены, видимо, не малой при хорошем раскладе.
«Интересная полочка, – заметил антиквар, – Мебелишко – барахло, а шалабушки что надо».
Весь вечер, пока догорала свеча, Стас напряженно думал, как завтра лучше наладить разговор. Продолжать играть в искусствоведа и давить на патриотизм, или сразу предложить деньги? «На кой хрен ей это старье? – размышлял он, – Развесила иконы как в церкви. Кому они тут нужны? Хочется лик божий дома иметь, повесь дешевую картинку и плюхайся мордой об пол, сколько душе угодно. На кой черт надо антиквариат иметь? Лучше бы телевизор купила. Смотрела бы по вечерам новости. Просвещенной старушкой стала. Хотя у нее, судя по всему, электричества нет. Вот дыра, медвежий угол… Тоже мне знахарка выискалась. Шарлатанка лесная. Обросла мхом, пожрать толком нечего. Чего ей в такой глуши надо? Перебралась бы в город, сшибала бы деньгу с лохов, клиентов там хоть отбавляй. Облапошивай, и живи красиво. Говорят, эти экстрасенки хорошо загребают… Мне бы эти иконки у нее взять, я бы Натану Григорьевичу их на стол оп-па. На те, Натан Григорьевич. Станислав Стопкин тоже не лыком шит. Могём и мы кой чего! Вот он бы припух. Наварил бы себе с них хороший гешефт. И мне бы отпало. Но главное уважать бы стал. Компаньоном, может быть, сделал… На кой черт ей эти иконы? Что она с них имеет? Тут же никого нет. Какой от них прок? Ни себе, ни людям. Нет, надо их брать. Но как? Упрямая, судя по всему, баба».
И так ему захотелось иконы прибрать, что он проворочался на жесткой скамье практически всю ночь, не смыкая глаз, слушая, как проникновенно глубоко воют за окном в лесу волки.
* * *
Утро выдалось пасмурное, сырое. Марья Петровна встала рано, запахнулась в махровый халат, загремела кастрюлями. Стала растапливать печь. Разбудила ночлежника. Пришлось тому подниматься.
– Доброе утро, – пробурчал он вежливо.
– Здравствуйте, – ответствовала она.
Стас ополоснул лицо холодной водой из рукомойника, сел за кухонный стол в ожидании завтрака.
– Кофе нет. Чай травяной. Вон хлеба себе отрежь, если хочешь, – догадалась хозяйка, – Кашу вчера доели. Сегодня не варила. С утра не ем. Заварка в чайнике, – сказала и вышла во двор.
Брезгливо осмотрев сомнительной чистоты фабричную железную кружку времен развитого социализма, начинающий антиквар отрезал себе кусок влажного хлеба и стал жевать всухомятку. Хлеб показался ему невкусным. Но на большее рассчитывать не приходилось, да и завтрак не сильно интересовал гостя. Все внимание его приковалось к алтарю с длинными полками в глубине комнаты. С восторгом обозревал он всевозможные старинные вещицы, выстроенные под строгими ликами икон. Да, вчера он не ошибся. Теперь при свете дня стало отчетливо видно, что они не просто старые и большей частью искусной ручной работы, а исключительно редкие, можно сказать, раритетные, коллекционные. Такая находка стоила того, чтобы протащиться за ней через всю грязь, дождь и унижение.
«Это я, кажется, хорошо зашел. Тут, есть что взять, – присвистнул Станислав, – Увесистая старушка. На этом можно, пожалуй, и дело свое начать. На первый расклад хватит, а там раскрутимся…»
Эта мысль настолько сильно запала в душу, что он даже вспотел от волнения.
Отдать все Натану Григорьевичу за спасибо, чтобы он сделал себе хорошие бабки? Ну, нет. Дудки. Это его находка. Это его старушка. Нужно быть последним идиотом, чтобы упустить такой шанс. Столько редкостей в одном месте. Это же просто клад какой-то. Скифский курган. Гробница Тутанхамона. Не дождется Натан Григорьевич с этого стола ни крошки. Хватит на него горбатить. Захотел сбагрить на выселки? Сбагрил. Спасибо большое. Теперь на, выкуси. Другого найди себе мальчика, пакетики разносить. Это все и без него легко пристроить можно. Разлетится, как пончики. Одни подсвечники за десять тонн баков пойдут. Все. Хватит. Станислав Стопкин выходит на рынок. Придется считаться с новым удачливым профессионалом.
– Что это ты там крутишься? – ударил в спину строгий голос хозяйки.
– На хозяйство ваше любуюсь, – быстро нашелся антиквар, – Вот увидел пару любопытных вещей. Не пожертвуете их в экспозицию нашего музея?
– Какого еще музея?
– Краеведческого. Музей наш не большой. Денег у нас не много, но по сто рублей за подсвечник охотно могу дать, – как можно приветливее улыбнулся Станислав.
– Не надо мне денег. Ничего не дам. Зачем пришел?
– Я слышал, что у вас много старых вещей есть, икон, разной бытовой утвари. Все это очень интересует наш музей, – заворковал самопальный искусствовед, – История края, сами понимаете, культурное наследие. Вот ходим по деревням, собираем следы прошлой жизни. Сохраняем, можно сказать, память потомков. Люди будут приходить, смотреть на эти вещи, узнавать про свою историю, про свои корни. Связь времен, так сказать, образуется. Это ведь важно. Особенно для детей. Для правильного их воспитания. Особенно в наши дни, когда люди не помнят кто они, откуда и для чего пришли в этот мир. Цель нашего музея научить их правильно смотреть на историю. Историю своего края, как составную часть истории всей страны, всего нашего народа. Экспозиция нашего музея пока еще не большая. Ваш вклад, уважаемая Марья Петровна, может стать очень ценным, можно сказать, ключевым компонентом. Я как искусствовед авторитетно могу вас заверить, что нет никакого смысла хранить здесь эти старые вещи. Они могу послужить делу просвещения, воспитания молодежи, сохранения народной памяти о тех днях, немыми свидетелями которых они были.
– Врешь ты все. Искусствовед. На иконы позарился, – рубанула с плеча знахарка.
– Что вы такое говорите, Марья Петровна, – смутился Стас, – Вот, я могу доказать. Вот, у меня удостоверение есть. От Новгородского краеведческого музея. Пожалуйста, посмотрите. Каталоги с собой. Вы можете позвонить директору. Спросить его. Он подтвердит.
Станислав откровенно врал. Он прекрасно понимал, что телефона в деревне нет, проверить его слова невозможно, а разобрать подлинное у него в руках удостоверение или «липа» не сможет даже искушенный милиционер, не то что деревенская бабка.
– Не надо мне этих бумажек. Я ничего в них не понимаю. А тебе так скажу: уходи. Ничего продавать не буду. Ничего от меня не получишь, – сказала, как отрезала, и посторонилась от двери, открывая гостю проход на улицу.
– Напрасно вы так, уважаемая Марья Петровна, – обозлился Стас, – Я мог бы вам заплатить хорошую цену.
– Я сказала. Денег не надо. Уходи.
– Но вы могли бы хотя бы рассказать, откуда у вас такие замечательные иконы? Каким образом они так хорошо сохранились? Сколько им лет, и какие исторические события с ними связаны? Это вы можете? – отступил на шаг ушлый антиквар, прекрасно понимая, что для установления дружеского контакта нужно, прежде всего, человека хорошенько разговорить.
– Не стану ничего рассказывать. Мои это иконы. От матери остались. И все тут. Уходи, говорю, – уже сердито повторила хозяйка.
– Простите, уважаемая Марья Петровна, можно мне хотя бы описать их, сфотографировать, зарисовать некоторые образцы? Это много времени не займет. Всего одну минутку. Я быстренько. Только достану фотоаппарат, – Стас схватил рюкзак и стал в нем копаться, выкладывая на стол один каталог за другим. Он тянул время. Оно было необходимо для подбора ключика к этой несговорчивой, упрямой старухе. Познакомиться поближе, расположить к себе, вызвать улыбку, приветливое доброжелательное отношение, вот что сейчас представлялось для него главным. Для этого нужно не прерывать общение, продолжать разговор на любую приятную собеседнице тему. Но как найти эту тему? Требуется время. Следовательно, он должен отыскать способ, чтобы остаться, задержаться любой ценой. Придумать самый необычный повод, вплоть до банального поноса… Эврика! Она же знахарка!
– Ой, что-то в боку кольнуло, – артистично сморщился он, – С детства там постоянно болит. Не посмотрите?
– Нет там ничего, – сердито ответила Марья Петровна и плотно сжала тонкие губы.
Стас чувствовал, что терпение хозяйки дома начинает стремительно истощаться. Отведенный лимит внимания закончился. Положительного результата не достигнуто. Скорее наоборот. Непонятно почему стена отчуждения между ними с каждой минутой росла и крепла. Преодолеть ее известными способами общения он оказался не в состоянии. Впервые у него ничего не получилось. Каждая его попытка установить контакт пресекалась тут же, без какой-либо возможности возобновления. Еще немного и она начнет его активно выставлять вон. «Интересно, как она будет это делать?» – подумал он, и, вытащив на свет фотоаппарат, радостно произнес:
– Вот нашел. На самое дно провалился. Только сделаю пару снимков и оставлю вас, наконец, в покое.
– Не нужно, – возразила знахарка, – У меня нельзя фотографировать.
– Почему?
– Нельзя.
– Жаль. Очень жаль. Это были ли отличные снимки.
– Уходи. Разговор кончен. У меня дел много, – произнесла она.
– Простите, но… если я не уйду? Тогда что? – неожиданно произнес Станислав, нахально усаживаясь на скамейку, – Я еще чая не пил. Как я уйду без завтрака? – добавил он и взял в руки ранее отвергнутую железную кружку.
– Что ж попей, – сдержанно согласилась хозяйка, подошла к плите, взяла в руки большой половник, зачерпнула из какой-то кастрюли густой заварки, налила в кружку гостя и встала возле него в ожидании, словно стражник.
– Пей, – сказала сухо, – Подожду.
«Так, минуту я выиграл, – подумал Стас, медленно потягивая горячий, душистый травяной напиток, – Вот ведьма упрямая. Стукнуть бы ее по башке, и дело с концом. Меня здесь никто не видел. Никто не знает. Только мужик в Селках. И еще эти „грибники“ по дороге. Но мало ли людей по лесу болтается? Оставлю на столе деньги. Кто потом докажет, что она сама их не получила? Продала и продала… А то и вообще дом поджечь. Сгорел себе и сгорел. Сена внутри много. Полыхнул, выскочить не успела. Никто ничего потом не докажет. Да и определять никто ничего не станет. Мало ли пожаров в лесу бывает… В конце концов, сама виновата. Я честно предлагал продать. Что ей стоило? Зачем упираться? Без этих икон я все равно отсюда не уйду. Мне дело свое начинать надо. Мать из нищеты вытаскивать. И так засиделся в шестерках. Хватит. Пора самостоятельным становиться. Имею я право на хорошую жизнь или нет? Имею право денег много зарабатывать? Или так и буду бегать в шестерках у Натана Григорьевича? Сидит тут, понимаешь, ведьма, как собака на сене, ни себе ни людям. Нет, так не пойдет. Это не честно. С людьми делиться надо. Отжила свое, уступи. Дай дорогу молодым. Другим дай пожить».
– Хороший чай, – вслух произнес он, – В городе такого не попьешь. Интересно, какие травы в него положены?
– Нужные, – ответила знахарка, – Попил?
– Погоди, уважаемая, не гони. Еще минутку дай посидеть, – растянул губы в сладкой улыбке Станислав, чувствуя как медленно покрывается густой испариной, – Очень чай у вас вкусный. Нельзя ли еще плеснуть? На дорожку.
Хозяйка слегка ухмыльнулась, молча взяла из рук гостя кружку, отвернулась к плите, звякнула крышкой.
«Чем бы ее шандарахнуть? – подумал начинающий антиквар, – Ничего под рукой нет. Хоть бы топор какой был. Тюкнул обушком по темечку. Милое дело…»
– На, пей, – протянула ему кружку знахарка.
– Спасибо большое, – принял Стас, – Травки целебные?
– Целебные.
– Полечусь немного. Когда такого еще попить придется. Не возражаете?
– Полечись, полечись, – согласно кивнула головой знахарка.
«И, правда, куда спешить? – подумал Стас, потягивая напиток, – Весь день впереди. Хотя, зачем ждать? Потом опять к ночи вернусь. Вот выпью чая и грохну старушку. Чего тянуть? У меня и шокер для этого есть. Точно, у меня же есть шокер! – он быстро запустил в наружный карман руку, извлек орудие самообороны, – Шарахну, она и не поймет ничего».
– Можно плеснуть еще тепленького, – вежливо попросил хозяйку.
– Много не будет? – сухо поинтересовалась она.
– Вода дырочку найдет. Ничего. Лес кругом, – благодушно ответил гость.
– Твоя воля, – согласилась Марья Петровна, взяла кружку, повернулась спиной, и когда протянула обратно полную заварки, Стас молниеносно ужалил ее в оголенное запястье мощным разрядом электрического тока.
* * *
Отброшенная на спину электрическим ударом, Марья Петровна стукнулась головой об металлическую плиту и теперь лежала на полу бездыханно. Из ранки сочилась густая кровь, расползаясь багровым пятном вокруг круглых березовых поленьев.
– Ух, и ни фига себе, – испугался Стас, – Укокошил, кажись, старушку.
Резко оборвалась линия жизни. Вспучилась в сознании тяжкая проблема. Какой пакостной оказалась старуха. Не могла мягким кулем свалиться, непременно нужно черепом о железо треснуться, мозги по полу раскидать. Сволочь. Подлая сволочь. Сама издохла и теперь его за собой потянет. Схватила клешнями за горло. Закинула булыжник в душу. Ей там хорошо мертвой лежать, а ему в тюрьму из-за этого топать? Преступником на всю жизнь сделала. Одним мгновением вычеркнула из нормальной жизни. Перевернула чистую биографию. Замазала кровью – не отмоешься. Грех, тяжкий грех крестом поперек спины начертала. Пригвоздила, припечатала. Что теперь делать?