Капитан Сатана, или Приключения Сирано де Бержерака
– Чего вам? – спросила старуха.
– Мне бы хотелось поговорить с одним молодым человеком, который живет здесь.
– С молодым человеком? У нас их целых десять! Вам кого же именно надо? – хрипло смеясь, проговорила старуха.
– Мануэля! Кажется, его так зовут.
– А, Мануэль, да, такой есть у пас!
– Где же он?
– Он вышел с Зиллой и Бен-Жоелем.
– Где же мне искать его?
– А, вероятно, на Новом Мосту!
– Благодарю вас! – сказал Сирано, всунув в худую сморщенную руку старухи деньги, затем, мельком взглянув на высовывавшиеся из-за нее весьма подозрительного вида физиономии, направился к Новому Мосту.
Было всего лишь десять часов утра, а у моста уже сновала густая шумная толпа. Особенно сгустилась она у рва Несльских ворот, где помещался театр марионеток.
Этот театр принадлежал знаменитому Жану Бриокки, или Бриоше, составившему себе довольно гром, кое имя.
Из театра доносились глухие звуки музыки. Вдруг в дверях показался сам директор в сопровождении своего товарища Виолена. При виде своего любимца толпа моментально притихла и замерла в ожидании чего-то интересного.
– Милостивые государи и государыни, прежде чем поднять занавес, я предложу вашему уважаемому вниманию нечто весьма интересное! – начал тот, произнося слова с сильным итальянским акцентом. – Например, приключения горбатого шута, прелестное бесподобное зрелище, прекрасное средство против ипохондрии! – вставил Виолен.
Взрыв гомерического хохота заглушил его слова.
– Вероятно, вы уже слышали кое-что о моей обезьяне, Фаготене, этом чуде из чудес?
– Да, да, слышали! Фаготен, Фаготен! – заорала толпа, развеселившаяся под впечатлением этого предисловия.
– Итак, господа, я покажу вам это чудо даром, совершенно даром, как показывал вчера, как покажу и завтра! – продолжал оратор.
По данному знаку Виолен исчез и вскоре вернулся, ведя за руку комично одетую обезьяну, выступавшую с уморительной важностью рядом с ним.
– Это он, браво, Фаготен, браво! – смеясь, кричала толпа.
Нужно пояснить, что обезьяна изображала настоящую карикатуру Бержерака. Эта комическая копия фигуры, костюма и гордой походки поэта стоила Бриоше немалых трудов.
«Обезьяна, – как говорит сам герой нашего романа, – была толста, как амьенский паштет, ростом почти с человека и чертовски смешна, Бриоше украсил ее старой вигоневой шляпой с большим пером, еле закрывавшим ее дыры и заплаты; па шею он пристегнул шутовской воротник и, наконец, дополнил весь костюм модным кафтаном с шестью складками, сплошь зашитым блестками и тесьмами».
– Что, каков молодец?! – крикнул Бриоше, принимая участие в общем веселье.
– Вперед, Неустрашимый! Доброе утро, Капитан Сатана, Победитель силачей, забияка, хвастун! Покажи же нам свое мастерство! – кричал он.
Толпа, вся поглощенная интересным зрелищем, не спускала глаз с комичной фигуры обезьяны и не замечала Бержерака, остановившегося у театрального барака в последнем ряду зрителей.
Кровь бросилась ему в голову при виде этого оскорбительного зрелища. Его нос, злосчастный, осмеянный нос весь вздрагивал от душившего его гнева. Сирано ежеминутно готов был броситься на эту глупую гоготавшую над ним толпу, но любопытство пересилило гнев, и он остался на своем месте.
– Приветствую тебя, помощник могильщиков! – обратился Бриоше к мнимому Сирано. – Твои достославные деяния не останутся во мраке; все и каждый знает о том, как ты из головы султана сделал рукоятку к своей шпаге; как взмахом шляпы потопил целую флотилию. Да, чтобы посчитать всех убитых тобой людей, пришлось бы к цифре 9 приделать столько нулей, сколько песчинок на морском берегу. Иди же, достославный рубака, облегчай работу Паркам!
Прекрасно выдрессированная обезьяна, выхватив свою шпагу из ножен, принялась чрезвычайно удачно подражать приемам Бержерака. Движения ее были так комичны и притом так поразительно искусны, что Сирано невольно расхохотался вместе с толпой.
Между тем присутствие Сирано было замечено; толпа заволновалась.
– Вот он, вот он! Эй, Фаготен, гляди на своего двойника! Вот он своей собственной сатанинской персоной! – выкрикивала толпа, то и дело поглядывая то на обезьяну, то на Бержерака и отдаваясь неудержимому хохоту.
– Молчать, бездельники, а не то я покажу вам ваше место! – крикнул Бержерак, выведенный из терпения.
– Позвольте, сударь, полюбопытствовать, – проговорил какой-то лакей, выдвигаясь из толпы. – Этот нос чей будет, ваш собственный или прицепной? Вот так нос, всем носам нос! Отверните-ка его маленько в сторону, а то за ним ничего не видно! – балаганил лакей, с низкими поклонами приближаясь к поэту.
Намекнуть Сирано на его нос значило нанести ему кровное оскорбление. Наш герой не вынес этой насмешки и, выхватив свою длинную шпагу, ринулся на хохотавшую толпу. Моментально площадь опустела, лишь один Фаготен с гордым видом размахнулся шпагой на раздосадованного поэта.
Савиньян бессознательно бросился к несчастному животному и в одно мгновение уложил его на месте ловким ударом в сердце.
Видя мертвую обезьяну, Бриоше с воплем бросился к злосчастной жертве вспышки Бержерака.
– О, господин Сирано, вы поплатитесь мне за смерть моего Фаготена! – кричал он, впрочем, несколько сдерживая себя ввиду вещественного доказательства могущества Сирано, присутствие которого не позволяло ему вполне выразить свою ярость. – Я никогда не забуду смерти моего дорогого Фаготена. Я подам на вас в суд, и вы заплатите мне самое малое 50 пистолей! – продолжал он, обнимая мертвое животное.
– Погоди немного, и я тебе заплачу, но только такой же монетой, как и твоей обезьяне, – ответил Сирано, потом, вытерев шпагу и хладнокровно вложив ее в ножны, отправился к Новому Мосту, отыскивая глазами Мануэля. Но в почтительно расступившейся толпе не было ни молодого виртуоза, ни его спутников. Сирано уже направился было к «Дому Циклопа», как вдруг заметил вдали Зиллу.
– Эй, погоди, красотка, дай сказать пару слов! – крикнул он ей вдогонку.
Цыганка обернулась на этот бесцеремонный окрик и, узнав Сирано, остановилась, давая ему время подойти ближе.
За Зиллой виднелась фигура Бен-Жоеля, тщательно отворачивавшего свое внезапно нахмурившееся лицо.
– Скажите, куда девался тот молодой человек, который приходил вчера с вами в замок Фавентин? Честное слово, я уже глаза проглядел, стараясь отыскать его.
– Вы спрашиваете про Мануэля? – спросила гадалка.
– Да, про него!
– Его нет сегодня с нами!
– Где же мне искать его?
– Спросите брата, он лучше знает! – ответила Зилла, с полупоклоном отходя от Сирано и оставляя брата и Бержерака в приятном тет-а-тет.
Бен-Жоэль собрался уже было благородно ретироваться, но Сирано быстро остановил его, положив на плечо свою сильную, большую руку.
– Эй, милый, куда же ты? Как вижу, ты такой же дикарь, как и твоя сестрица!
– Пустите меня! – пробормотал цыган, – ежась под тяжелой рукой поэта. Этот жалобный оттенок в голосе бродяги, вероятно, кое-что напомнил Сирано, так как он быстро заглянул в низко опущенное лицо бродяги, но, видя, что тот отворачивается, Бержерак просто взял его за подбородок и поднял его смущенное лицо вверх.
– Та-та-та, так это ты голубчик?
– Вы меня узнали, господин?
– Как же, как же, узнал! Но не беспокойся, не по твоей вине; я вижу, ты не забыл моего совета и прятался, насколько мог!
– Я прятался лишь потому, что мне было совестно.
– Не лги! Во время нашей первой и последней встречи я до такой степени был очарован твоей особой, что обещался вздернуть тебя на виселице при первой возможности. Помнишь ли ты это, мерзавец?
– Да, помню, но, прошу вас, забудьте это… Ведь тогда, в ту злосчастную ночь, я был на чужбине, вдали от своих, меня мучил голод и я поддался искушению…
– Ну, подобные искушения, вероятно, попадаются тебе на каждом шагу!
– Нет, вы ошиблись, – в глубине души я честный человек.
– До этой глубины пришлось бы слишком долго докапываться!
– Уверяю вас…
– Довольно! Я нашел тебя как раз вовремя, – и ты можешь мне пригодиться. Слушай же, скотина, я оставлю тебя в покое и забуду свое обещание относительно виселицы, если ты окажешь мне одну услугу!
«Но я-то, я не оставлю и не забуду своей мести!» – пробормотал про себя бродяга.
– Я весь к вашим услугам, чем могу быть вам полезен? – проговорил он вслух.
– Где Мануэль?
– Вероятно, на паперти Собора Парижской Богоматери, но к 11 часам он вернется домой.
– Идем и там обождем его прихода!
– Вы хотите зайти ко мне?
– Почему же нет?
– Да, конечно, но…
– Или твоя конура – разбойничий притон, куда порядочному человеку рискованно и войти?
– Конечно нет!
– В таком случае двигаемся! Бен-Жоэль нехотя согласился.
– Ну а по дороге мы можем немного поговорить. Скажи, пожалуйста, что изображает из себя этот Мануэль?
– Он – славный товарищ… вроде меня.
– Что же, и он так же, как ты, поддается искушениям, – с некоторой боязнью спросил Сирано, – и занимается облегчением чужих кошельков?
– Куда там! Это – честнейшее и великодушнейшее существо.
Сирано вздохнул с облегчением.
– Какого он происхождения?
– Дитя случая, как вообще все мы!
– Но я заметил, что он не без образования. Где он учился?
– Да так, где придется. Между прочим, когда еще наше племя не рассеялось совсем, как теперь (наш отец был вождем целого племени), мы приютили одного славного малого, итальянского доктора, который принужден был оставить свою родину благодаря неудачному удару шпаги. Вы меня понимаете?
– Вполне! Продолжай, пожалуйста.
– Ну так этот доктор был человек очень образованный; он заинтересовался Мануэлем и, убедясь в его способностях, скуки ради стал с ним заниматься. Мануэль же усердно принялся за науку, и теперь вот в состоянии кропать стихи в честь прелестных дам.
– Что же случилось с его учителем?
– Он умер.
– Естественной смертью?
– Самой что ни на есть естественной: он просто под конец своих дней слишком любил поесть.
– Вечная ему память, но вернемся к Мануэлю. Ты говоришь, что он дитя случая?
– Да!
– Вашего же племени?
– Да, кажется.
Сирано сильно сжал руку Бен-Жоеля и, глядя ему строго в глаза, спросил еще раз:
– Уверен ли ты в этом?
– Но к чему этот вопрос?
– К тому, что у меня есть другие предположения относительно происхождения Мануэля.
– Какие?
– А такие, что он дитя не случая, а украденный ребенок!
– Украденный? – невольно бледнея, вскрикнул Бен-Жоэль.
– Да, я уверен теперь, что он уворован, но не тобой, конечно, – ты для этого еще молод, – а твоими, может быть, твоим отцом.
– Э, Господи Боже мой, ну подумайте сами, какую несообразность вы говорите! Зачем бы стали мы воровать его? – спросил цыган самым естественным тоном.
– Затем, зачем вы обыкновенно крадете детей: чтобы пользоваться ими, как приманкой для возбуждения сострадания у сердобольных людей; затем, чтобы приучать их к воровству и преступлению и, наконец, затем, чтобы выманить выкуп у родителей. Да мало ли зачем занимаетесь вы кражей детей!
– Нет, барин, вы ошибаетесь, Мануэль принадлежит к нашей семье!
– Не особенно настаивай на своем мнении, так как я, может быть, заставлю тебя отказаться от него. Впрочем, прежде чем продолжать дальнейшие исследования по этому вопросу, я хочу поговорить с Мануэлем. Ну-ка, веди меня! – прибавил Сирано, останавливаясь перед дверью «Дома Циклопа».
VIII
Цыган и следом за ним Бержерак вошли в низкую, грязную комнату. Освоившись с темнотой, Сирано различил окружающие предметы и понял, что находится в жалком ночлежном доме, где за ничтожную плату находили себе приют различные бродяги. Эта комната, правильнее сказать, погреб, освещалась день и ночь тусклым светом лампы, высоко подвешенной под закопченным потолком. Окон не было; земляной пол поражал неряшеством. В углу возвышалась крутая витая лестница, ведущая в верхний этаж, где помещалась квартира Бен-Жоеля, Зиллы и Мануэля, единственных постоянных жильцов этого мрачного дома. На половине лестницы, в нише, проделанной в стене, стояла старая деревянная кровать, заваленная грязным тряпьем. Это было ложе древней старухи, хозяйки дома. Здесь жила она, одинокая, молчаливая, злая, замкнувшись в себе, словно черепаха, в своей тесной скорлупе.
Квартира Бен-Жоеля разделялась на две половины. Первая, состоявшая из одной комнаты, освещенной окном «глаз Циклопа», принадлежала Зилле. Это было нечто вроде лаборатории алхимика: везде виднелись реторты, колбы, склянки различных размеров и форматов; в углу очаг, дальше кровать, прикрытая узорчатыми тканями, несколько музыкальных инструментов и, наконец, огромная ваза живых цветов на резном дубовом столике. Все в этой комнате было таинственно, загадочно, но никак не бедно. Да, сразу можно было заметить, что это жилище женщины, жрицы какого-то таинственного культа. Масса дорогих вещиц, старинные книги в пергаментных переплетах, духи, яды, шелковые банты, кинжалы – все это перемешалось в странном, но живописном беспорядке. Здесь царила приятная, но раздражающая атмосфера, действовавшая одновременно и на мозг, и на кровь.
Другая половина квартиры принадлежала Бен-Жоелю и Мануэлю и состояла из крошечной комнатки-чердака, освещенной окошком, проделанным в потолке; она отделялась от комнаты Зиллы узким коридором.
По приглашению Бен-Жоеля Сирано вошел в комнату Зиллы и, усевшись на стуле, стал с любопытством осматривать оригинальную обстановку.
Где-то вдали пробило одиннадцать часов. Скоро послышались шаги, и в дверях появился Мануэль. Увидав гостя, он в изумлении невольно остановился на пороге.
– Вас удивляет мое присутствие здесь? – спросил Сирано.
– Конечно, сударь, я не знал, что у вас дела с Бен-Жоелем.
– Дело не в Бен-Жоеле, а в вас.
– Во мне?
– Да, именно в вас! Нам с вами надо поговорить кое о чем серьезном, – продолжал Сирано, и его лицо приняло вдруг то же серьезное выражение, какое у него появилось после ужина в Сен-Сернине. Между тем Бен-Жоэль, стоя у окна, с величайшим интересом присматривался к Сирано.
– Оставьте нас одних! – проговорил последний, указывая ему на дверь.
Цыган, молча поклонившись, вышел из комнаты. «Ищи, выслеживай, выспрашивай, сколько твоей душе угодно, – пробормотал он за дверями, – все равно без меня ты ничего не добьешься, а уж я постараюсь сторицей отплатить тебе за побои; кровью или золотом, а уж ты мне заплатишь за них!»
Заперев дверь за цыганом и отодвинув свой стул возможно дальше, то есть к самому окну, Сирано сказал серьезным тоном:
– Садитесь, пожалуйста.
Молодой человек послушно уселся перед Сирано.
– Я пришел сюда ради вас и для вас, – это нахожу необходимым сообщить вам сейчас же, чтобы заставить быть со мной откровенным. Согласны ли вы?
– Как сказать… это зависит…
– Отвечайте прямо, без обиняков, да или нет? – проговорил Сирано, слегка раздражаясь.
– Хорошо, я согласен отвечать вам на все откровенно.
– Ну, начнем, в добрый час! Вы влюблены в Фавентин?
– Сударь… – пробормотал Мануэль, пытаясь встать.
– Вы ее любите. Ваш вчерашний романс не был обыкновенной импровизацией. Наконец, ваши взгляды, ваше волнение говорили лучше и больше всяких слов. И граф де Лембра был прав, ревнуя к вам невесту.
– А если бы и так, что же из этого? – запальчиво спросил Мануэль, гордо закидывая свою красивую голову.
– Хорошо! Но раз вы рискнули так высоко метить, то, вероятно, у вас была какая-нибудь задняя мысль?
– Нет, я люблю ее и признаюсь в этом, но задних мыслей и замыслов у меня никаких не было.
– В таком случае, друг мой, вы просто безумец!
– Почему безумец? Я преклоняюсь перед женщиной, очаровавшей меня своей грацией и красотой. Это чувство касается лишь одного меня. А ей не все ли равно, люблю ли я ее или нет, раз она ко мне равнодушна?
– А я иначе думал.
– Как же именно?
– Я предполагал, что вы, не находя возможным низвести мадмуазель Жильберту на равную себе ступень, захотите найти возможность возвыситься до нее.
– Нет, я ни о чем подобном не думал.
– Неужели?
– Уверяю вас!
– Стало быть, вы ни больше ни меньше как обыкновенный цыган, нищий, отличающийся от других, подобных вам, лишь смелостью, иначе говоря, нахальством? – разочарованно проговорил Сирано.
– Да, я ничем другим не отличаюсь от других, – сдержанно ответил Мануэль.
– Вы глубоко убеждены в этом?
– Конечно… мне кажется… – бормотал Мануэль, невольно волнуясь.
– Расскажите мне, пожалуйста, всю вашу жизнь, – обратился Сирано к молодому человеку, еще ближе придвигаясь к нему. – Вы можете быть уверены, что говорите со своим другом! – добавил он просто.
– Моя жизнь такая же, как и всех мне подобных, – это бесконечное скитание по чужбине, полное лишений и излишеств; ночлеги под открытым небом в солнечные и дождливые дни. То ничего, кроме сухого хлеба в продолжение целого месяца, то роскошные пиры, и так – изо дня в день, и наконец, полнейшее равнодушие к судьбе, какая-то беспечность, увеличивающая радость светлых дней и помогающая легко переносить неудачи тяжелых минут.
– Хорошо, все это неважно, а дальше что?
– Как дальше?
– Не знаете ли вы чего-нибудь о своем прошлом?
– Очень мало.
– Но это «очень мало» может иметь огромное значение!
– Признаюсь, я не считаю себя членом семьи Бен-Жоеля.
Сирано вздохнул с облегчением.
– Что же заставило вас сомневаться?
– Мои воспоминания.
– Вот видите, вы помните кое-что.
– Так что же из этого? Если даже я случайно найденный ребенок, так кто поможет мне найти мою прежнюю семью?
– Некоторые люди умеют даже находить иголку в стоге сена, и я льщу себя надеждой принадлежать к числу подобных людей, – сказал с особым ударением Сирано.
При этих словах Мануэль в величайшем волнении приподнялся со стула.
– Скажите, умоляю вас, скажите, что вам известно? – проговорил молодой человек, задыхаясь.
– Продолжайте дальше, – спокойно ответил Сирано.
– Но что же продолжать?
– Ваши воспоминания. Самые незначительные факты могут разъяснить очень многое.
Мануэль задумался, очевидно, стараясь восстановить в своем взволнованном уме какие-то смутные воспоминания.
– То, что особенно ясно запечатлелось у меня в памяти, это домашняя жизнь старика Жоеля. Семья его состояла из пяти человек: самого старика, затем его сына, меня, Зиллы, еще совершенно маленькой, и еще одного мальчика, скоро умершего.
– А как звали этого мальчика?
– Старик Жоэль звал его Сами, но я, не знаю почему, называл его Симоном.
Невозмутимый Сирано, которого не могли смутить даже двадцать шпаг, направленных на него, вдруг весь вздрогнул и побледнел. Мануэль с любопытством взглянул на своего собеседника, но тот тотчас же овладел собой и спокойно спросил:
– Вы говорите, что его звали Симоном? Прекрасно! А не знавали ли вы кого-нибудь раньше семьи этого цыгана?
– Да, хотя очень смутно, но я припоминаю лица каких-то стариков и женщин, потом каких-то детей, между которыми я, кажется, был самый маленький. Особенно хорошо помню я одного высокого, худого мальчика с уверенной походкой и сильным голосом.
– Кто же это такой?
– Погодите, дайте вспомнить!.. – прошептал Мануэль, углубляясь в воспоминания.
– Да, он был со мной неразлучен и часто колотил меня!
– Это очень понятно; всегда лица, которые нас бьют, глубже запечатлеваются в нашей памяти. Палка – это могущественный помощник памяти!
– Да, но хотя он бил меня, я все-таки очень любил его, он назывался… вот, вот, сейчас вспомню его имя!
Сирано в величайшем нетерпении привстал со стула. Лицо его было покрыто крупными каплями пота, а грудь сильно колебалась под шелковыми складками кафтана.
– Да говорите же, говорите, скорее! – шептал он в волнении. Но Мануэль, не слушая его, весь отдался мыслям о себе, о своем настоящем и будущем, и в его голове носились уже фантастические образы.
– Ну, говорите же! – крикнул Савиньян, сжимая его руку и выводя его из забытья.
– Я все пытаюсь вспомнить это имя, но когда уже готов произнести его громко, оно снова исчезает из памяти!
– Соберитесь с мыслями!
– Вспомнил!
– Ну наконец-то!
– Этот ребенок… первый товарищ моих детских игр был… да, да, наверное!..
– Ну! Ну!
– Савиньян… да, Савиньян! – медленно произнес Мануэль, как бы еще раз вспоминая это некогда так часто повторяемое имя.
Сирано вскочил со стула, но совершенно уже преобразившись; на лице его одновременно выражались и нежность, и радость.
– Савиньян, сорвиголова, злодей Савиньян, наделявший тумаками своего ученика, когда тот ошибался в уроках фехтования! Да, этот Савиньян вырос, постарел, но еще не утратил памяти! – воскликнул Сирано, до боли сжимая руку Мануэля.
– Вы его знаете?
– Знаю ли я! О Боже, да ведь Савиньян – это Сирано де Бержерак! Обними, обними меня, дорогое дитя! О, старик Лембра, наверное, перевернулся бы теперь в своем гробу!
– Вы, вы – Савиньян? – воскликнул в радостном изумлении Мануэль, бросаясь в объятия Сирано. – Но кто же я? – спросил он вдруг с дрожью в голосе.
– Ты не Мануэль, долой это имя богемы! Ты теперь – Людовик де Лембра, брат Роланда де Лембра.
Мануэль, потрясенный этой неожиданной вестью, в изнеможении опустился на стул. Это внезапное открытие казалось ему слишком невероятным, злой иронией судьбы, которая сейчас же снова вернет его к мрачной действительности.
– Вы не обманываете меня? Не шутите? Не играете моим легкомыслием? – спросил он с мучительным сомнением в голосе.
– Во-первых, обращайся ко мне по-товарищески, как раньше, на ты, а во-вторых, я еще никого и никогда не обманывал!
– О Боже, как я счастлив! – с восторгом воскликнул Мануэль. – Но скажите, как могли вы…
– Опять?
– Как мог ты, – поправился Мануэль, сжимая руку Сирано, – под этими нищенскими лохмотьями искать графа де Лембра?
– Очень просто, я пристально взглянул на тебя.
– Не понимаю.
– А вот поймешь! Тебе знакомо это? – проговорил Сирано, вынимая из кармана коробочку и поднося ее к свету. Открыв ее, он вынул оттуда портрет молодого человека в роскошном охотничьем костюме.
– Это мой портрет! – воскликнул Мануэль.
– Нет, это портрет твоего отца, когда он был в твоих летах. Теперь ты понимаешь, почему я узнал тебя с первого взгляда? Твои глаза, улыбка, голос, походка – все говорило мне: «Старик Лембра вновь ожил в своем сыне», и потому-то я велел следить за тобой и пришел сюда расспросить тебя. Иногда природа любит сыграть злую шутку; боясь случайного поразительного сходства, я решил хорошенько выпытать тебя. Когда же у тебя сорвалось мое имя, – все мои сомнения рассеялись.
– Савиньян, дорогой мой друг, когда, чем я вознагражу тебя? Но скажи, теперь я смею любить ее? – робко спросил Мануэль.
– Эгоист! – шутя проговорил Сирано. – Но погоди, теперь нам надо добиться самого главного – признания твоего брата, а для этого потребуются более веские доказательства.
– Доказательства! – повторил молодой человек разочарованно. Слова друга снова вернули его к мрачной действительности.
– Ну конечно. Ведь не могу же я явиться вот так к графу и сказать: «Вот ваш брат, прошу любить и жаловать!» – проговорил Сирано, горько улыбаясь; де Бержерак хорошо уже изучил графа и знал, какое впечатление произведет на него эта нежданная находка.
– Он не поверил бы мне, так как отсутствующие всегда неправы, а в особенности еще если они после пятнадцатилетнего отсутствия являются требовать своих прав. Да что говорить, даже закон был бы против нас, несмотря на мои доводы, несмотря даже на то, что мне одному известно!.. – добавил он тихо.
– Хороню, если эти доказательства необходимы, я их найду.
– Каким способом?
– Отец Бен-Жоеля, как старший в своем племени представитель рода, имел книгу, в которую записывал все важнейшие события, происходившие в его семье.
– Ну и что же?
– А то, что в этой книге должно быть записано мое прибытие в их семью, а также прибытие и смерть Сами.
– Но для чего они стали бы записывать эти уголовные дела?
– Не знаю, может быть, ради того, чтобы со временем эти выписки могли принести им доход, как выкуп за краденых детей, а может быть, просто для предотвращения возможности смешения чужой крови с чистой кровью сынов Египта.
– Ну, это вздор! Они не имеют понятия о своей генеалогии!
– Нет, ты ошибаешься, старик Жоэль прекрасно знал историю своего рода. Он тщательно записывал все браки и рождения и при случае мог бы насчитать гораздо больше колен в своем роде, чем древнейший дом во Франции.
– Допустим, что так, но это неважно, поговорим лучше о твоем прошлом!
– Очень часто во время нашего скитания по Франции мне приходилось видеть купленных и краденых детей, которых приводили в наш табор. Ребенка тотчас же показывали старику Жоелю, он спрашивал имя ребенка, записывал в книгу и затем говорил: «Отныне ты принадлежишь к нашим». Затем прибывшему давали новое имя, которое тотчас же записывалось в книге рядом с настоящим именем. И хотя ребенок смешивался с толпой других ребятишек табора, но его всегда можно было найти по этим спискам. Таким образом Симон назывался Сами, а я получил имя Мануэль. То, что на моих глазах производилось с другими детьми, вероятно, произошло и со мной! – закончил Мануэль.