Одесский листок сообщает
– Столько крови за один раз… Им размозжили головы кувалдой. Знакомый почерк?
– Знакомый, – признался сыщик. Он и сам уже подумал об этом.
– Не тот ли это зверь, которого вы упустили в прошлом году в Тирасполе?
– Очень может быть.
– Вы докладывали тогда, что следы ведут в Одессу. Верно?
– Мы получили нечеткие данные. Люди боялись говорить правду.
– И что?
– Вместе с местной полицией перерыли город. Мой помощник Азвестопуло знает его как свои пять пальцев: все притоны, укрывателей, скупщиков краденого, налетчиков…
– Азвестопуло? Это тот, чернявый?
– Точно так, Павел Григорьевич. Титулярный советник. Он трижды был у вас вместе со мной. Талантливый, порядочный, со многими достоинствами.
– Что же вы злодея не поймали, если ваш помощник такой талантливый? – желчно спросил заведывающий полицией.
– Это не так просто. Степана Балуцы в Одессе не оказалось, иначе мы бы непременно его нашли. Но он мог туда вернуться позже.
– Зачем?
– Братья Балуца родом из Херсона, но состоялись как бандиты в Одессе. Тут их привычная среда обитания: сообщники, любовницы, покупщики добычи. Агафона пристрелили, а Степка… Он знает, что его ищут. И если поймают, то повесят. В Одессе ему прятаться легче всего.
– А налет на будку Дроздова? – спросил Курлов.
– Сделал вылазку, взял добычу – и опять назад.
– Какая добыча может быть у путевого сторожа?
– Не знаю, Павел Григорьевич. Вот скатаюсь туда, тогда отвечу на этот вопрос. Есть сторожа, связанные с железнодорожными ворами. У них в будке чего только не найдешь.
– Но зачем убивать шестерых? Баб да детей. Сопротивляться они не могли. Зачем? Не понимаю.
– Я тоже никогда этого не мог понять, – ответил сыщик. – Зачем волки убивают добычи больше, чем могут съесть? Вот и тут волк.
– Пора его… Ну вы понимаете…
– Пора, загулялся. Разрешите идти?
Так Лыков вместо Одессы угодил в Москву. Его давний знакомый Аркадий Францевич Кошко меньше года назад возглавил здешнюю сыскную полицию. Опытный и решительный, он начал наводить в городе порядок. Вряд ли надворный советник нуждался в помощи Лыкова. Но, если убийца шести человек действительно Степан Балуца, Алексей Николаевич хотел принять участие в дознании.
Он провел в Москве всю следующую неделю. Облазил место преступления, опросил соседей, а также самого Дроздова. В одночасье лишившийся почти всей семьи, тот был раздавлен горем. Единственного оставшегося в живых сына сторож не выпускал из рук и едва не молился на полугодовалого ребенка.
– Он у меня теперь смысл жизни, звездочка небесная, радость и ниточка до Бога, – твердил железнодорожник. – Ведь нелюди могли и его пришибить. Остался бы я один как перст. А Всевышний пожалел, пожалел… Наказал меня за грехи мои, но оставил отдушину.
Растерянный и опустошенный, Михаил Дроздов не в силах был помочь дознанию. Но соседи сказали, что он слыл в округе мужиком денежным. Скупой, прижимистый, жену держал в черном теле. Сам не пил, не курил, но копейку привадить умел. Имел дело с ворами, торговал по ночам водкой (восемьдесят копеек бутылка!). Давал взаймы, причем под лихвенный процент. Суммы были небольшие, десять-двадцать рублей, однако взыскивал Дроздов строго. К тем, кто задерживал плату, являлись суровые вышибалы-уголовники. Кредитор вызывал их из Москвы, очевидно, имея в кругах фартовых знакомства. Это, видимо, и погубило семью мелкого жулика. Теперь он был сам не свой… Начальство из жалости пока терпело нерадивого обходчика, который едва справлял службу. Он обещал вызвать из деревни мать, доверить ей уцелевшего сына и взяться за ум.
От МСП [5] дело вел опытный сыскной надзиратель Гревцов. Алексей Николаевич сблизился с ним год назад, когда занимался кражами на железных дорогах московского узла [6]. Гревцов в первый же день выложил перед питерцем главную находку – два обгоревших клочка газеты. Преступники сделали из них пыжи и забили в ружье, из которого застрелили собаку Дроздова. Газета была незнакомая, предстояло определить, откуда она.
К обрывкам сыщик присовокупил свои рассуждения:
– Убийц, полагаю, было двое. И они пришли неслучайно. Сторожа подвела его связь с блатными. И воровать помогал, и укрывал. Сам признается, что грешил против закона. Но убили его не свои, а приезжие. Как их – гастролеры называются?
Питерец кивнул и спросил:
– Почему вы так подумали, Иван Николаевич?
– Во-первых, воры умные и полезного человека убивать не станут. А они с Дроздова имели выгоду.
– Так. А во-вторых?
– Во-вторых, сейчас в Москве нет такого нелюдя, кто мог бы убить шестерых, включая детей.
– Так-таки и нет?
– Нет, – твердо ответил Гревцов. – Мы бы знали.
– А если новый кто появился?
– Новый мог убить сгоряча. Сперва одного, а потом испугался, что опишут приметы, и пришлось всех остальных свидетелей устранять. С испугу наследил бы так, что сразу бы попался. А здесь – опытные фартовые. Злые, бесчеловечные, но фартовые. Следы ловко замели – мы лишь пыжами и располагаем. Да и те случайно уцелели, преступники решили, что они сгорели при выстреле. Нет, это приезжий кто-то. Не наши.
Получалось, что обрывки газеты – единственная улика. Поэтому питерец изучил их внимательно.
Первый клочок не дал ничего. На нем размещалось обычное рекламное объявление о продаже редкого вина «Захарьинское опорто № 36», адрес магазина отсутствовал. А вот второй обрывок порадовал. Там тоже была реклама, но более интересная. Сообщалось, что в трактирном заведении Вавилова по Торговой улице в доме Малевича ежедневно предлагается игра оркестра из пяти мужчин и двух дам, а также одного куплетиста! В любом русском городе, наверное, имеется Торговая улица. А вот куплетисты и дамы в трактирных оркестрах уже редкость. Лыков, заранее решивший, что следы приведут его в Одессу, поспешил на телеграф. Он вызвал к прямому проводу губернского секретаря Черкасова. Тот был помощником полицмейстера, начальником одесского сыскного отделения. Между двумя сыщиками состоялся следующий разговор.
– Здравствуйте, Андрей Яковлевич, тут Лыков.
– Здравствуйте, Алексей Николаевич.
– У вас в городе есть трактирное заведение Вавилова?
– Точно так.
– В доме Малевича по Торговой улице, и в нем играет оркестр?
– Точно так.
– А кто и когда печатал объявление об этом?
– Сразу сказать не смогу, но «Одесский листок» часто дает подобные рекламы. Если надо, я узнаю.
– Спасибо, Андрей Яковлевич, не нужно. Ждите в гости, скоро приеду.
– До встречи.
Итак, следы убийц действительно вели в город акаций. Вероятность, что кровь пролил Степка Балуца, стала почти стопроцентной. А вот кто второй? Алексей Николаевич был согласен с Гревцовым, что в одиночку на такое дело не ходят. Прибился случайный фартовый, а уже и сам не рад, что связался с иродом? Ведь из-за пустяшной добычи ему теперь полагается смертный приговор. Найти бы этого помощника да поговорить по душам… Между прочим, тогда в Слободзее у Балуцы тоже имелся сообщник, который ушел от наказания. Троих взяли, а двое сбежали: Степка и еще Лукьян Самсонов. Опять он головы крушит, помогает атаману?
Лыков вернулся в Петербург и доложил свои соображения Курлову. Закончил тем, что надо ехать в Одессу. На нее же, кстати, указывает и перехваченное шпионское донесение. Сыщик подписал в департаменте бессрочную командировку и купил билет с четным номером [7] на ближайший поезд. Они еще раз сходили с Курловым к Столыпину. Премьер-министр подтвердил, что сыщик должен не только поймать убийц, но и отыскать изменника, продавшего немцам карту минных полей. Товарищ министра и глазом не моргнул. Как Лыков будет вести два дела сразу, его не интересовало. Назвался груздем – полезай в кузов.
Алексей Николаевич купил себе в дорогу пряников и пришел домой. Но не успел раздеться, как зазвонил телефонный аппарат. Он снял трубку с недобрым предчувствием. И не ошибся. Секретарь срочно вызывал его к Курлову, с которым сыщик простился час назад.
Когда Лыков вошел в кабинет, генерал-майор молча протянул ему бланк телеграммы. Градоначальник Одессы генерал-майор Толмачев извещал об очередном кровавом преступлении. У себя на квартире были зверски убиты больные старики Азвестопуло, а также сиделка Старой городской больницы Сахаловер. Всем троим размозжили головы большим молотком.
Глава 2
Снова вдвоем
Целую минуту Алексей Николаевич не мог прийти в себя. В голове крутилась мысль: каково сейчас Сергею? Сидит над обезображенными телами родителей, а в душе у него ад…
– Расскажите мне подробно об этом… – заговорил Курлов. – Как все случилось год назад, кто сообщники, как вышло, что преступник ускользнул. Если нужны бумаги, то сходите за ними.
– Разрешите по памяти, ваше превосходительство, – попросил Лыков. – Я все помню.
– Как угодно.
Коллежский советник сел, подвигал плечами, собрался с духом и начал:
– Двадцать первого сентября тысяча девятьсот восьмого года в селе Слободзея Тираспольского уезда Херсонской губернии произошло невиданное по жестокости преступление. У себя дома были убиты Нахман Коган, его жена Хава и их дети: дочь Гитли пятнадцати лет, дочь Эстера тринадцати, одиннадцатилетний Шулим, десятилетний Пинхус, близнецы восьми лет от роду Ицек и Двойра и пятилетний Давид. Вместе с ними погибли тетка Когана Шендли Коган и учитель еврейской школы Беньямин Шапиро. Единственной, кто выжил, оказалась трехлетняя Мариам. Ей тоже хотели проломить голову, но промахнулись, и удар пришелся вскользь. Разумеется, в свидетели она не годилась по малолетству.
Ввиду чрезвычайности преступления директор Департамента полиции Трусевич поручил мне с помощником оказать содействие местным силам. Путем энергичных мер нам удалось быстро выйти на след убийц. Помогли оставленные улики, а также беспечность самих злодеев, начавших пропивать добычу в ближайших кабаках.
Всего были схвачены три человека. Двое из них – крестьяне села Слободзея Иван Лукашов и Максим Калошин. Третьим оказался преступник-рецидивист Агафон Балуца. Мещанин города Херсона, судимый за ограбление, бежал из предварительной тюрьмы, последнее время скрывался в Одессе. Допросами удалось выяснить имена двух других негодяев, остававшихся на свободе. Первого звать Лукьян Самсонов, он тоже крестьянин из Слободзеи. Хитрый, подлый, именно Лукьян втянул простодушных односельчан в преступление. Наконец, последний – главарь банды Степан Балуца. В тюрьме ни разу не сидел, хотя подозревался в нескольких разбоях; один из них закончился смертью потерпевшего. Из Херсона перебрался в Одессу вместе со старшим братом Агафоном в девятьсот четвертом году. А через год сами помните, что началось. И в России, и в городе Одессе…
Лыков перевел дух и продолжил:
– В то время там было особенно неспокойно. Еврейский погром, бунт на «Потемкине», эксы через день. Длилось это долго, почти три года. Особенно досталось полиции в девятьсот седьмом, когда в других местах уже затихло. Многих погибших я знал лично. В Цепном переулке подбросили артиллерийский снаряд и перебили чуть не половину Петропавловского участка. В Бульварный участок кинули бомбу, тогда оторвало ноги приставу Лещеву. Погибли также двое городовых, и тяжело ранило околоточного надзирателя Любинского. Затем из пролетки на ходу расстреляли уличные посты и убили троих. Напали на пристава Александровского участка Понасюка: от ран скончались сам пристав, его помощник Полянкевич, околоточный Серакевич и городовой. Взорвали экипаж полицмейстера фон Гесберга. В центре города, у Александровского парка. И наконец, застрелили в Пятигорске бывшего временного генерал-губернатора Одессы Карангозова, уехавшего туда на лечение. Эти политические акции перемежались с уголовными. Одесса, Павел Григорьевич, необычный город. Там для налетчиков словно медом намазано – по окраинам расселилось огромное их количество. На улицах тогда опасно было показываться даже днем. Вот в этот котел и попали два негодяя из Херсона.
Степка хоть и младший брат, но быстро выдвинулся: стал податаманом в шайке налетчика Якова Дунаева по кличке Яшка Рыжий. Очень сильный физически, дерзкий, властный, он вскоре создал собственную банду. Однако при ограблении кассы мыловаренного завода братьев Ципоркис случилось то, к чему Одесса не привыкла. Бандит отобрал у кассира наличность, а потом вдруг схватил молоток и несколькими ударами проломил ему голову…
– И что, это сошло ему с рук? – нахмурился Курлов.
– Увы. Полиция была деморализована – только что подрывная дружина эсеров ранила фон Гесберга. И охранители сплоховали. Не проявили, скажем так, должного рвения. В результате Степка Херсонский, как стали звать нового атамана, вошел во вкус. Если бы его тогда сразу прижали…
– Балуце доставляет удовольствие убивать людей?
– Да. Он психопат с садистическими наклонностями. Казнит лично, наносит десять-пятнадцать ударов, пока голова жертвы не превратится в кровавое месиво. При этом радостно всхлипывает…
Генерал поежился:
– Откуда такие детали?
– Рассказали слободзейские Лукашов с Калошиным. Они хоть и дурного поведения, но обычные мужики. Когда увидели своего главаря в деле, чуть от испуга не сбежали. Но Степка прикрикнул: держите за руки, не то и вас прикончу. Теперь их за это повесят.
– Точно повесят?
– Да. Я телеграфировал в Одесский военно-окружный суд. Город все еще на положении усиленной охраны, поэтому их судили военные. Приговорили к смерти. Командующий войсками округа генерал-адъютант Зарубаев утвердил приговор. Со дня на день его приведут в исполнение.
– Вернемся к этому… – скривился Курлов. – Ведь его брат был убит? И он грозился отомстить?
– Да, Агафона пристрелили при попытке бегства. Он выпрыгнул в окно, прямо на допросе у следователя. Напал на часового, отнял у него винтовку и пытался прорваться за ворота. Подчасок не растерялся и уложил бандита на месте. Через неделю тело того подчаска нашли в Чубаевке, возле летних лагерей Тринадцатого стрелкового полка. С раздробленной головой.
– Это правда, что Балуца угрожал убить и вас с Азвестопуло?
– Правда. Осведомитель рассказал: атаман прилюдно поклялся в трактире «Лондончик» – это известный притон, – что грохнет двух питерских.
– И что вы?
Лыков пожал плечами:
– Я всю жизнь слышу такие угрозы, и пока живой.
– Но вот… как уж его?
– Сергей Манолович Азвестопуло.
– …Сергей Манолович вернулся в Одессу, и его родители тут же были убиты. Это ведь дело рук Балуцы?
– Нет никаких сомнений.
Курлов вперил в подчиненного суровый взгляд:
– Когда прибудете на место, немедля отправьте титулярного советника Азвестопуло в Петербург. Я отзываю его из отпуска. Даю только девять дней: уладить имущественные дела и организовать погребение как полагается. После чего сразу сюда.
Алексей Николаевич растерялся:
– Как же так? А кто будет ловить Балуцу?
– Вы. При содействии местной полиции.
– Павел Григорьевич! В одиночку это невозможно! Кроме того, его знание города придется очень кстати.
– Невозможно подменять службу личной местью! – вскричал, в свою очередь, товарищ министра. – Вот что невозможно. Я запрещаю Азвестопуло дознавать совершенное преступление. Нас не поймут ни в верхах, ни в низах.
– Да наплевать на верхи! Вы что, не понимаете? У него отца с матерью убили! Как же он уедет оттуда?
– Поездом, причем курьерским. Повторяю: вести дознание он не имеет морального права. Так не делается на государственной службе. Чтобы полицейский в рамках официального дознания ловил убийцу своей семьи… Вы с ума сошли? Да мне Столыпин за это голову оторвет.
– И на Столыпина наплевать, – не удержался сыщик и тут же пожалел об этом.
Курлов взбеленился:
– Ах так?! Хотите, чтобы и вас отстранили от дознания?
Полицейские вскочили и глядели друг на друга с неприязнью. Только один был начальник, а другой – подчиненный.
– Ну? Хотите?
– Нет, не хочу. Прошу меня извинить за несдержанность.
– То-то. Идите. И немедленно отошлите титулярного советника сюда. Если, упаси господь, ослушаетесь – пеняйте на себя.
Уже в спину уходящему Лыкову Курлов добавил:
– И не вздумайте убить его при аресте!
– Это уж как получится, – живо развернулся коллежский советник.
– На сей раз постарайтесь, возьмите живым.
– Павел Григорьевич, вы хоть понимаете, чего требуете? Вы лично сколько задержаний опаснейших убийц провели?
– Э-э…
– Когда арестовываешь такого зверя, все может пойти наперекосяк. Степке терять нечего, его так и так повесят.
– Именно! Пусть лучше повесят. Не то пересуды пойдут, а у вас и без того репутация в этом вопросе хуже некуда. Впрочем, на репутацию вам, видимо, тоже наплевать.
– Мне на жизнь не наплевать. Балуца духовой [8], такие бьются до последнего. Рисковать собой ради чьего-то там мнения наверху? Увольте. Как получится, так получится. Постараюсь взять живым. Ей-богу! Но гарантировать ничего не могу.
– Тогда пойдете под служебное расследование. А там и со службы недолго вылететь!
Лыков хотел ответить, но сдержался. И даже не хлопнул дверью на прощание.
Через шестьдесят часов он сошел на перрон станции Одесса-Главная и обнял Сергея. Тот сжался и заплакал, как ребенок…
Они простояли так долго. Пассажиры оглядывались на странную пару. Седовласый, в возрасте мужчина обнимал за плечи молодого, а тот безудержно рыдал. Наконец Азвестопуло взял себя в руки. Вытер слезы, кликнул носильщика.
– Где хотите поселиться, Алексей Николаевич? Можно у меня.
– Нет, поехали в гостиницу.
– В какую?
Питерец хорошо знал Одессу и поэтому долго не раздумывал:
– В «Лондонскую».
Эта гостиница первого класса стояла на Старом Николаевском бульваре, из ее окон открывался дивный вид на порт внизу, на море и на лучшую часть города. В прошлый раз коллежский советник жил там и остался доволен.
Заселившись, приезжий быстро принял душ и потребовал завтрак в номер. Сергей хотел уйти, но начальник не отпустил его:
– Выпей вместе со мной кофе, есть разговор. А потом поедем на кладбище. Ты ведь своих уже похоронил?
– Да, позавчера.
Коридорный принес завтрак. Как только он вышел, Лыков сказал:
– Возьми справку у доктора, что ты болен.
– Зачем? – удивился грек.
– Курлов требует, чтобы ты вернулся в столицу. Вести дознание он тебе запретил. Почтишь через девять дней – и в Петербург.
Азвестопуло недоуменно смотрел на коллежского советника.
– Ну? Понял теперь?
– Нет… Курлов свихнулся? Как он это себе представляет? Что, я буду в Питере без вас бумажки перекладывать, а вы здесь в одиночку станете ловить Степку Херсонского?
– Да.
– Он… идиот.
– Курлов службист. И правда не принято, чтобы полицейские вели дознание преступлений, жертвами которых стали их близкие родственники. Это похоже на месть. Павла Григорьевича можно понять.
– По совести – нет, нельзя!
– Можно, Сережа, можно и даже нужно. Ну какая у нас с тобой будет объективность? Ты же хочешь его задушить своими руками.
– Разумеется!
– А мне строго-настрого велено взять Степку живым. Иначе вылечу со службы.
– И что вы решили?
– Я тоже хочу придушить эту тварь. Но так и быть, оставлю его тебе. Буду держать, чтобы не вырвался.
– Вот это правильно.
– Конечно, правильно. А насчет увольнения мы еще поглядим – Павел Григорьевич себя сильно переоценивает. Не для того я столько лет в департаменте служил, чтобы всякая шушера меня выгоняла. Но справку у доктора возьми. Болен, прикован к постели, выехать пока не можешь. Учти, генерал захочет это проверить.
– Ха! Проверять Азвестопуло в Одессе? Из Петербурга? Смешно.
Сыщики поехали на старое христианское кладбище. Могила родителей Сергея находилась в дальнем конце. Место было непрестижное, невдалеке возвышалась за оградой Чумная гора. В свое время там хоронили умерших от трех чумных эпидемий, поразивших Одессу. Затем сверху начали наваливать мусор, и появилась самая настоящая сопка, подобная шахтерским терриконам. Хоронить на давно закрытом кладбище официально запрещалось. Спасибо полицмейстеру, что разрешил…
Посидев у свежей могилы, сыщики разделились. Сергей поехал на Большую Арнаутскую к доктору Трахтенгерцу за справкой о болезни. А Лыков отправился к градоначальнику представляться по случаю прибытия.
Генерал-майор Толмачев принимал у себя на квартире, на Маразлиевской улице, 18. Он обрадовался гостю:
– Алексей Николаевич! Очень приятно снова видеть вас в Одессе.
– И я рад, Иван Николаевич. Город у вас особенный, что и говорить. Плохо, что обычно я приезжаю по невеселым поводам.
Градоначальник сразу нахмурился:
– Да уж. Так жаль Сергея Маноловича. Поймайте наконец эту сволочь!
– Для того и приехал.
– Пришла телеграмма от Курлова. Куда я ее задевал? Вот она. Категорически настаивает, чтобы титулярный советник Азвестопуло срочно вернулся в столицу.
– Вернется, как только выздоровеет.
– Так он болен? На похоронах я этого не заметил. Или нервы расшатались? Отца-мать схоронить…
– Расшатались, и сильно. Доктор прописал постельный режим.
– Ай-яй-яй! От расстройства и не такое случается, даже с молодыми. Жаль, грязелечебницы в Куяльнике откроются еще не скоро, они бы ему помогли. Так что мне ответить товарищу министра?
– Ну что вопрос взял на свою ответственность коллежский советник Лыков. Как только его помощник встанет на ноги, тут же отбудет к месту службы.
Толмачев насторожился:
– Алексей Николаевич, а зачем Курлов его требует? Разве Азвестопуло не станет помогать вам ловить эту нечисть?
– Генерал-майор опасается, что это неэтично. Сын ловит убийцу родителей. Павел Григорьевич боится пересудов. Он ведь еще и шталмейстер, следит за придворными ветрами…
– Да наплевать на разговоры! Каждый поймет, что иначе и быть не может. Уехать и не наказать? Как так?
– Я пытался объяснить его превосходительству. Услышал в ответ, что вылечу со службы.
– Да вы что? – ахнул генерал. – Ну-ну… Много он на себя берет, скажу я вам. Желает сохранить мундирчик в чистоте? И ради этого готов перешагнуть через человеческое горе? Ему же Сергей Манолович никогда не простит.
– Курлову до этого дела нет.
– Хм. И что вы решили?
– Вы уже слышали: титулярный советник Азвестопуло болен. Пока не вылечится, ни о каком отъезде не может быть и речи.
– Понял! – обрадовался Толмачев. – А вылечится он, как только схватит Балуцу. Верно?
– Точно так, Иван Николаевич. Видите, вы все понимаете. А эти из Петербурга думают, что могут гнуть подчиненных в дугу ради политеса. Ей-богу, идиоты…
Генерал оглянулся на дверь и спросил шепотом:
– Вы ведь его убить хотите? Я никому не скажу, честное слово.
– Конечно, хотим, – вздохнул питерец. – Только нам запретили.
– Кто? Курлов?
– Да.
– Совсем он в жизни не смыслит…
– Говорит, что Балуцу так и так повесят. А вот ежели мы с Сергеем придушим его при задержании, то получится, что это месть. Недостойно-де государственных служащих.
– Тут его превосходительство можно понять. Но вам-то каково? Взять живьем такую гадюку! А вдруг он не дастся?
Лыков поднялся и протянул градоначальнику руку:
– Надеюсь на вашу поддержку, Иван Николаевич. Если откровенно, то мы сделаем все, что в наших силах. Получится живым взять – хорошо. Пусть посидит полгода в камере смертников. Ожидание смерти порой хуже самой смерти. Если нет, то… я готов ответить по закону. А Сергея шталмейстеру не выдавайте!
– Договорились. Теперь ступайте к Кублицкому-Пиотуху, он ведет дознание. Вы человек опытный, кроме того, уже пытались поймать Степку в прошлом году. Вам и карты в руки. Возглавьте дело, но уж тогда и ответственность вся на вас. Согласны? Если да, то сегодня же это будет в приказе.
– Спасибо, Иван Николаевич. Конечно, согласен. Азвестопуло будет участвовать неофициально.
– Само собой.
Жандармский ротмистр Кублицкий-Пиотух исправлял должность одесского полицмейстера. Лыков и его знал с прошлого года. Он отправился на угол Преображенской и Кондратенко – так с недавнего времени называли бывшую Полицейскую улицу.
Спускаясь по лестнице, сыщик вдруг остановился. Минут пять он глядел в окно и о чем-то сосредоточенно размышлял. Потом сказал сам себе:
– Да, так будет лучше.
У входа в городское полицейское управление Алексея Николаевича дожидался Сергей.
– Получил бумажку?
– Да.
– Чем же ты так невыносимо страдаешь?
– Расстройство психики с галлюцинациями и начальными признаками душевного разлада.
– Опомнись! С таким диагнозом со службы турнут.
– Да? Можно переделать.
– Переделай. Что-нибудь с двигательными функциями: ревматизм, люмбаго… На худой конец сифилис. Любую хворь, от которой хорошо помогают грязи здешних лиманов. Поэтому тебе из Одессы уезжать нельзя, сначала нужно пройти курс восстановительного лечения.