Время оно

Глава первая

Не упускайте случая делать добро – если это не грозит вам большим ущербом. Не упускайте случая выпить – ни при каких обстоятельствах.

Ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли?

От всего богатства осталась одна монетка, да и та с утра начала вести себя как-то странно.

– Вот оно что! – догадался Жихарь. – Деньга сама на ребро становится – в кабак торопится! Нужно за ней спешить, чтобы не чужой человек пропил. Не зря слово «кабак» читается и пишется в обе стороны одинаково: попасть туда несложно, а выйти нелегко.

…Богатырь вернулся в родное Многоборье к осени, когда собирают урожай, ставят медовуху и учиняют свадьбы. Далеко впереди него бежала грозная слава победителя, разорителя и полководца. Славу разносили совершенно за бесплатно и говорящие птицы, и немногословные бродяги, и добросовестные лазутчики, и безответственные болтуны, и базарные торговки, и заслуживающие всяческого доверия мудрецы.

Потому что возвращался не прежний рыжий Жихарка, ввергнутый жестоким князем Жупелом в Бессудную Яму за дерзость, а овеянный легендами Джихар Многоборец, прошедший с боями и драками чужие земли, достигший пределов света и там покоривший своей воле Мирового Змея. Знато было уже и о том, какое позорное поражение нанес богатырь самому Мироеду, какой страшной ценой добыл он Полуденную Росу и каким образом сделался преемником Святогоровой силы.

Рассказывали громким шепотом и о соратниках ужасного Джихара – королевиче Яр-Туре и Чайной Страны человеке Лю, которые были непобедимыми воинами и умелыми чародеями. Их в Столенграде почему-то особенно опасались – люди пришлые, им чужая жизнь дешевле грошика. А когда вспоминали петуха Будимира, то тут же прикусывали языки и тыкали пальцами в самое солнышко.

Князь Жупел на вид общим страхам не поддавался, велел рубить в лесах засеки, ставить на дорогах заставы, сооружать ложные постоялые дворы с ядовитой брагой. Начали наспех возводить вокруг Столенграда новый частокол, мысля успеть до прихода непобедимого воинства.

Но богатырь вернулся один.

Джихар Многоборец благополучно миновал все пакостные засады, поскольку шел не прямоезжей дорогой, а по известным ему с детства лесным тропам, и внезапным было его появление перед городскими воротами.

Оттого что был Жихарь один, стало еще страшнее.

И шел он босиком, перебросив связанные сапоги через плечо.

И песню пел он лютую, вгонявшую в холодный пот:

Даже ежу было понятно, что в первых строках своей песни герой сравнивает себя с куликом, а под гусями-лебедями подразумевает многочисленных врагов и недоброжелателей. Поэтому еж встревожился и поспешил убраться с дороги.

Стражники-привратники потом приврали, что пытались пришельца сечь мечами и колоть копьями, но мечи об него ломались, а копья отскакивали.

На самом деле никто на такое не отважился – ведь богатырь был вовсе без оружия. Стало быть, охраняют его такие сильные чары, что лучше уж не пытать судьбу себе на погибель.

Жихарь остановился у ворот, отогнал грозным оком стражников, легко потянул ворота на себя, отчего балка-засов с другой стороны с сухим треском переломилась. Богатырь поочередно снял обе створки с петель, оттащил в стороны и бережно прислонил к столбам-вереям.

Путь в Столенград был открыт.

Князь Жупел давно надоел всем хуже горькой редьки, но все не выпадало многоборцам случая с ним посчитаться. А теперь за Жихарем потянулись какие-то неведомые подзаборные молодцы, они начали кричать про князя всякие гадкие, но правдивые слова. Потом и остальной народ услышал в себе силы великие, обиду лютую, ярость благородную, гнев праведный и прочие полагающиеся при мятеже и смуте чувства.

Сразу, не дожидаясь, чем закончится толковище с князем, принялись за спиной Жихаря грабить богатые терема.

Князь Жупел без толку метался по своей светлице. Самый лучший его боец – варяг Нурдаль Кожаный Мешок – незадолго до этого убрался в северные свои свояси, не простившись и даже не спросив положенного жалованья. Слуги, один за другим посылаемые Жупелом за дружиной, назад не возвращались, и никто не мог доложить владыке, что верная дружина уже давно покинула город и расположилась под речным берегом, на всякий случай ладя плоты для бегства. Дружина ведь тоже перед Жихарем провинилась – мало того, что никто не заступился за боевого товарища, так еще сами же его повязали и в Яму кинули на верную смерть.

Место старого варяга близ князя занял другой пришлый вояка – Дерижора, по прозвищу Подержи Мой Тулуп. Детина был здоровый, дородный, чернобородый и черноглазый, он пришел на службу из далекого приморского города, где, видно, здорово провинился перед властями. Дерижора никого не боялся, был весел и шумлив, людей сильно не обижал, но в переулке после заката было ему лучше не попадаться: оставит без всего да еще пошутит про это. На щите этого чуженина изображен был родовой знак: в лазоревом поле семь сорок. Должно быть, по причине болтливости.

Про Жихаря Дерижора только слышал слыхом, но рассказам не верил, поскольку и сам был горазд на выдумки. Когда у княжьего крыльца поднялся шум, Дерижора нехотя встал с лежанки, велел напарнику подержать тулуп и вразвалочку вышел на крыльцо.

Богатыри долго стояли друг против друга – один наверху, другой внизу. Потом Дерижора все-таки сошел вниз – ему мечталось поскорее покончить с этой докукой и вернуться на лежанку досматривать сон о родном городе с белокаменной лестницей до самого моря. Но даже на земле превышал он Жихаря на голову.

– Ты Соломону Давидычу не родня приходишься? – спросил Жихарь. – А то похож. Не дело выйдет, если я тебя обижу: мы с премудрым царем из одного котелка ели, одним плащом укрывались.

– Делай ноги, – посоветовал Дерижора. – А то будет такое, шо это немыслимо. Ой, шо будет, шо будет!

– А что будет? – удивился богатырь.

– А станут тебя повсюду искать, да не найдут, и мамочка заплачет…

– Не родня, – решил Жихарь. – Тот был премудрый, а ты, гляжу, преглупый. За чужого дядю голову подставляешь. Дай пути, не доводи до худого.

– Лучше сделай так, шоб я тебя не видел, – сказал Дерижора Подержи Мой Тулуп.

– А, это можно, – охотно согласился Жихарь. Он за спиной соорудил из указательного и безымянного пальцев нехитрую рогульку и рогулькой этой ткнул княжьему заступнику в черные печальные глаза.

Дерижора возопил и схватился руками за лицо.

– Глаз не бабья снасть, проморгается, – утешил его богатырь, потом легонько плечом устранил с пути и побежал в терем.

На лестнице никакой стражи не было вовсе, и в княжескую светлицу богатырь ворвался невозбранно, но тут в нос ему шибанула страшная вонь, будто не ко владыке Многоборья Жихарь пожаловал, а в несчастное село, где погуляла Коровья Смерть.

Князь Жупел Кипучая Сера лежал на столе в небольшом гробу, скрестив на груди связанные на всякий случай тряпицей ручки. Личико у князя стало от смерти желтенькое, носик востренький, даже жалко было смотреть постороннему человеку, незнакомому, на свое счастье, с Жупелом.

Над гробом, превозмогая смрад, убивалась княгиня Апсурда. Она слегка колотилась покатым лобиком о край домовины и задавала воющим голосом покойнику напрасные и безответные вопросы: на кого именно он ее покинул и чего ему на белом свете не хватало.

По лавкам вдоль стен светлицы сидели ближние слуги, премудрые советники и просто непременные при всяком похоронном деле старички и старушки. Когда вдовствующая княгиня особенно высоко забирала голосом, они помогали ей таким же воем.

– Доигрался, подлец, – разочарованно проворчал Жихарь. – Не только околеть успел, но и провонять удосужился…

Но только Жихарь был уже не тот. Много чего он в своих странствиях насмотрелся, много чего наслышался. Прищемил себе богатырь ноздри пальцами и не побрезговал склониться над мертвецом.

– Так, – сказал он громко. – Не обессудь, скорбная вдовица, а только придется муженьку твоему допрежь похорон вбить в белые груди осиновый кол, чтобы не вздумал за гробом баловаться…

Скорбная вдовица завыла громче прежнего, а сочувственники подхватили. Княжий советник Корепан, седой и на вид благообразный даже, кашлянул и сказал осторожно:

– Не дело задумал, ваше богатырство. Он же все-таки князь, и хоронить его надо по-княжески, тризну справить…

– Ладно, – прогундосил Жихарь. – Ради княгинюшкиного спокойствия не будем ему кола втыкать, похороним по-княжески: выроем преглубокую яму, заколем коня любимого, слуг верных туда же метнем. Он ведь и в Костяных Лесах без советника, например, не обойдется…

Верные слуги и соратники покойного мигом устали завывать по князю и заголосили по себе в том смысле, что верные-то они верные, но не до такой же степени!

– О какие вы! – сказал Жихарь. – Лукавые да вероломные! Да уж каких заслужил! Добро, не будем людей зря трудить, курган насыпать. А поступим так, как в жарких странах за Зимними Горами делают. Сам видел на обратном пути предивный обычай в тех краях. Когда помирает ихний раджа – это вроде князя, только мелкий да чернявый, – то складывают высокую и просторную поленницу из духовитых смоляных дров, помещают покойника в белом свивальнике на вершину, потом хором плачут и факел подносят. А любимая жена раджи (жен они, против нашего, по многу держат) доброй волею на тот костер восходит и в огне за мужем следует… Тут и честь, и верность, и добрым людям польза: все иные бабы острастку получают и, бывает, цельхй месяц после того мужьям не перечат. Так особая книга велит, «Камасутра» называется…

Про книгу он, конечно, приврал, поскольку прочитать ее не смог, а любовался одними картинками. На картинках же никаких костров вовсе не было…

– Еще чего! – заорала вдовица, и слезы у нее тут же высохли, как вода на раскаленной плите. – Я к батюшке своему гонца послала, он сюда войско приведет и всех вас казнит за меня!

– Ой, – испугался Жихарь. – Не надо нам сейчас войны, учиним по-другому. Нужно у покойника вынуть черева и мозги – я покажу, как это делается, – да и засушить на веки вечные…

– Ты бы ушел отсюда, ваше богатырство, – мягко сказал Корепан. – Дай уж нам с владыкой по-своему попрощаться, похороним и без тебя…

– Ага, – сказал Жихарь. – Знаю я вас, догадываюсь… Тогда вот что. Похороним его бесчестно, словно приблудного бродягу, каковым он и был… А гроб для приличного человека сбережем!

С этими словами богатырь отодвинул княгиню от ложа скорби, поднял гроб и вытряхнул князя Жупела на выскобленные добела доски пола. Вместе с князем полетели на пол и куски тухлой рыбы.

Жупел не успел выставить вперед спутанные руки, больно ударился, ожил и завопил.

– Вот каков я могучий чародей! – похвалился Жихарь. – Мертвых подымаю, верной жене супруга усопшего возвращаю! Правда, ненадолго. Вставай, притворенный, судить тебя будем!

Жупел Кипучая Сера кое-как поднялся, путаясь в просторных смертных одеждах.

– Суди-ить? – прошипел он, и костяной гребень на княжеской голове даже покраснел от злости. – Да кто тебе право дал меня судить? Я всенародный избранник, а ты – беглец да изгой! Я на тебя жаловаться буду – сам знаешь кому.

– Знаю, – сказал Жихарь. – Не первый день живу. Что ж, отправлю тебя к твоему заступнику, там друг дружке на меня и жалуйтесь – легче будет…

И занес кулак над княжеской головой. Кулак и голова были одного размера.

Бывший покойник как-то умудрился уклониться от рокового удара, извернулся и, сшибив по пути княгиню Апсурду, рванулся к выходу.

Жихарь гулко затопал вдогонку. Жупел кубарем скатился с лестницы, надеясь обрести защиту у наемника Дерижоры, но тому было не до хозяина: заезжий молодец с большим трудом отбивался выдернутым из плетня колом от наседавших на него многоборцев.

– Прекратить, – на бегу приказал Жихарь. Князь выскочил с подворья и устремился в город. Перебирал он коротенькими ножками столь быстро и резво, что даже подзаборные молодцы на миг прекратили грабежи, чтобы полюбоваться погоней. Подставить беглецу ножку никто, впрочем, не догадался или не посмел.

– А-а, вон что ты задумал! – просопел Жихарь, свернул в сторону и полез через плетни и заборы, чтобы перехватить Жупела. Но за время богатырского отсутствия в Столенграде произошли кое-какие перемены: на месте пруда возникли огороды, а на месте прежних огородов выкопали пруд, и пришлось его пересекать – где по грудь, а где и по маковку.

Хитрый князь поспел раньше к тому месту, куда стремился. Это, понятное дело, была все та же неистребимая лужа напротив постоялого двора старого Быни, откуда в свое время Жупел вышел, чтобы княжить над Многоборьем.

Лужа была неглубокая, но князь нырнул в нее с разбега, как в омут, – только полетели в стороны брызги грязи пополам с зелеными ошметками тины, да круги разошлись и сразу пропали.

Жихарь утер мокрым рукавом лицо:

– Все-таки сбежал к Мироеду под культяпую руку, подлая душа! Ничего, еще встретимся…

Он отошел от лужи, приблизился к постоялому двору и сел на крыльцо, чтобы маленько обсохнуть после нежданного купания.

Тут в конце улицы возник наемник Дерижора. Кол он уже бросил и теперь надеялся единственно на ноги. Ограбленные им жители с улюлюканьем нагоняли его.

– Расхрабрились – сотня на одного! – возмутился богатырь и поднялся с крыльца. – Что-то раньше такими храбрыми не были! Завели себе обычай – богатырей бить! Не дам чужинца в обиду.

Дерижора добежал до постоялого двора, обнял руками столб коновязи и стал отдыхиваться. Преследователи остановились в нескольких шагах.

– Вот так-то, – сказал Жихарь. – Не бойтесь: зла ни на кого не держу. А с тобой, друг любезный, зайдем-ка мы в кабак. Тебе на посошок выпить надо, а мне за возвращеньице. Всех зову, какие желают. И за дружиной сбегайте, всех прощаю на радостях…

С этими словами богатырь достал из штанов мокрый, но туго набитый кошель.

– Золото не киснет, не ржавеет! – объявил он и шагнул за порог.

…Ой не зря слово «кабак» читается и пишется в обе стороны одинаково…

Глава вторая

И уж Алиса-то отлично помнила, что если выпьешь слишком много из бутылки, на которой нарисованы череп и кости и написано «Яд!», то почти наверняка тебе не поздоровится (то есть состояние твоего здоровья может ухудшиться).

«Жаль, что ваджра моя, Золотая Ложка, в пучину морскую канула, – рассуждал Жихарь, глядя на последнюю денежку. – А то я бы с ее помощью деньги приумножил и еще погулял…»

Лю Седьмой, правда, утешал богатыря, что чудесный жезл Жуй имеет свойство возвращаться к прежнему хозяину, – правда, в ином обличье и с другими свойствами. На обратном пути Жихарь на всякий случай подбирал с дороги разные диковинные предметы, но ни один из них чудес не творил и с ваджрой близко не лежал.

– Последнюю денежку пропью – и стану княжить! – провозгласил Жихарь и бросил золотой на прилавок.

На звон золота из-под столов и лавок начали выползать различные люди. Оставалось их, правда, уже немного, не сравнить с первыми днями. Поредело застольное воинство: иные совсем опились, иные заболели, иных утащили по домам жены, матери и сестры. А уж и пито было! Пока провожали заезжего Дерижору, прикончили весь кабацкий припас. Даже до пивного сусла добрались.

На постоялом дворе и в кабаке нынче вершил все дела не старый Быня, а совсем новый человек по имени Невзор, прозванный так то ли за невзрачный вид, то ли за пустоглазие. Сам Невзор в жизни ни разу не пригубил зелена вина и разбирался в нем из рук вон плохо. Напокупает, бывало, у проезжего торговца заморских напитков, а они либо кислые, либо приторные, либо прямая сивуха – только что бочонки яркие и нарядные. Еще он был известен тем, что в лихую военную годину, когда поднималась не только вся дружина, но и прочий люд, притворялся спятившим и оставался дома, покуда не проходила гроза.

В этот раз пришлось Невзору посылать за вином по деревням и хуторам, собирать где только можно, – ведь не каждый день кабатчику идет такая удача. В зелено вино он еще сыпал дурманный лист и жалел, что летом заготовил мало этой отравы.

За гульбой Жихарю недосуг было даже позаботиться о добром жилье – ночевал либо у вдовушек (при Жупеловом правлении их много стало), либо тут же, на постоялом дворе. Каждое утро, едва продрав глаза, собирался он пойти на княжий двор, чтобы распорядиться властью, но всякий раз находилась добрая душа, услужливо подносила ковшик для поправки, и все начиналось сызнова.

Сопьяницы с разинутыми ртами слушали рассказы богатыря об иных землях и народах. При этом они не забывали плескать во рты дармовое угощение. Ковши непременно опорожняли до самого донышка, чтобы зла не оставлять. А зло все равно оставалось.

Княгиня Апсурда (не воевать же с бабой!) забрала из княжьего терема все свое приданое, а вернее сказать – выгребла терем под метелочку, нагрузила семь возов всякого добра и поехала, оскорбленная, к батюшке.

– Дурак ты, Жихарь, – говорили самые трезвые из сотрапезников. – Ты бы лучше на ней женился. Ведь муж княгини кто? Ясное дело, князь. Тут уж никто не возразит, а то начнут всякие препоны ставить…

– Передо мной не то что препоны – целое море на уши ставили, и то преодолел! – отвечал Жихарь. – А на Апсурде я Мироеда культяпого силком женю, когда поймаю. Если он ей сам сразу голову не откусит, то недолго протянет…

– Воля твоя… – отвечали ему, потому что другой воли в Столенграде пока не было. И оттого там творились всяческие непотребства.

Подзаборные молодцы заглядывали в кабак наскоками, быстро опорожняли поднесенную щедрым Жихарем посуду и спешили вершить свое привычное дело: лазить по чужим клетям и сараям обижать девок и мальцов, пускать красного петуха.

Время от времени слухи о непотребствах доходили до богатыря, он вставал с лавки, брал подходящую оглоблю и бежал чинить свой правый суд, да не всегда успевал добежать. Часто от его вмешательства становилось еще хуже.

– Чего-то я не то делаю, неправильно живу, – говорил Жихарь, обхватив рыжую голову.

– А вот ты маленечко выпей, и станет правильно! Ты ведь нынче князь! Кому же еще престол доверим?

– Уйду я от вас совсем – подвигов искать! – тосковал богатырь. Но ведь и для этого следовало сперва проспаться, сходить в баню и переодеться во все хорошее и новое. Да и не ходит никто за подвигами в такое-то время – потому что набитого золотом кошеля хватило как раз до белых мух.

– Только теперь уж, друзья любезные, не обижайтесь, – сказал Жихарь и пальцем вытащил из ковша захмелевшего сверчка. – Править буду строго. И не вздумайте ко мне за поблажками соваться – вместе, мол, пили. Я в своих странствиях с кем только не пил – и со славными героями, и с побирушками, и с бонжурским царем, и с неспанским королем. Тот, помнится, все женить меня хотел. Да вот беда: я-то один, а дочерей у него две. Одну зовут Началита, а другую – Кончита. Обе красавицы, хоть разорвись. Одну приголубишь – другая от тоски зачахнет. А то и ножиком пырнет – девки там горячие. Это я к тому, что, если все мой собутыльники соберутся, в Многоборье и земли под пашню не останется. Так что знайте. А то ко мне по ночам уже стали являться мои побратимы: глядят с укором и пальцем грозятся. Ну да ничего. Вот сейчас опростаю остатнюю чашу и за дело возьмусь…

– Так ведь княжеская казна еще не тронута, – подсказал кто-то.

– Чего? – заревел Жихарь, и подсказчик спрятался под стол. – Княжескую казну употребим не на пропой, а на дело. Начнем, к примеру, копать глубокую канаву от реки до самого Соленого моря. Небось Яр-Тур мой там уже вовсю царствует. Будем торговать, на корабликах плавать… Бороды дружно побреем, за морем бород уже не носят… Каменные дома воздвигнем небывалой высоты… Голубей станем гонять, змеев запущать… Да что там змеев! Я и сам способ летать придумал! Сошьют наши бабы громадный кубарь из тонкого шелка, наполним его горячим дымом и улетим далеко-далеко…

Сопьяницы разом вздохнули и разом же с тоской поглядели на закопченную стену кабака, словно там и была неоглядная даль.

С каждым новым ковшом даль становилась все неогляднее, каменные дома – все выше, а канава до Соленого моря – все шире и глубже.

– Человек не скотина, мечту мечтать должен, – наставительно сказал Жихарь. И понял, что слова-то правильные, а место здесь для них не самое подходящее.

Он вдруг внезапно протрезвел, поглядел на невытертую столешницу, на рыбьи да мясные кости и подумал: «Вот и все мое княжение – до кабацкого порога…»

– За вином опять посылать придется, – проворчал из глубины кабака Невзор. – Уже всем кланялся – и отбывальцам, и простолобам. Вино нынче в цене – люди свадьбы начинают справлять. А ежели деньги кончились, так у меня же и займи. Князем заделаешься, тогда отдашь. И лихву-то возьму небольшую: за десять золотых вернешь дюжину, и все дела.

– И правда, Жихарь, – донеслось из-под стола. – К чему жалеть Жупелово добро? Оно нашими кровью и потом нажито…

– Да ты в жизни винища-то куда больше, чем пота и крови, пролил, – сказал Жихарь, но задумался. В самом деле, зима долгая, снега падут глубокие…

– И то, – решил он. – Согласен.

– А долг станем складчиной отдавать! – хором вскричали все застольники. В этот миг они чистосердечно полагали, что так все оно и будет.

– Вот за что я вас люблю, – чуть не зарыдал богатырь. – Велите звать песенников, гусляров, а красным девицам да детишкам – пряников от пуза!

Весть о том, что Жихарь Избавитель пошел на второй заход, разошлась по Столенграду быстро, как пожар.

Справный хозяин откладывал шило, вешал недочиненную сбрую на гвоздь и накидывал на плечи полушубок. «Не вопите, не на битву собираюсь!» – одергивал он жену и детей и выходил на улицу.

Кузнецы и оружейники тоже чувствовали, что молот им стал неподъемно тяжел, быстренько смывали с себя сажу и копоть, снимали кожаные фартуки.

Мастеровой народ вслед за богатырем успокаивал себя тем, что зима долгая, а снега глубокие и много чего еще за эту зиму можно переделать; Жихарь же гуляет не всякий год.

В дружине кое-какой порядок все еще держался – почти все вернулись к службе. Но ради такого случая можно было сделать и послабление. «Вот сейчас падут снеги на черную грязь – к вам вообще никто не пролезет!» – рассуждали воины, слагая с себя броню, оружие и обязанности. Засапожные ножи, впрочем, оставляли – все-таки в кабак шли, где по-всякому может повернуться.

Даже те, что несли стражу при городских воротах, потребовали себе пряников и чем те пряники запить.

И столько народищу собралось на постоялом дворе, что решили праздновать на вольном воздухе под навесом – благо настоящих морозов еще не было.

«Пока не князь, а гуляю не хуже», – похвалил себя Жихарь, оглядев двор. Зазвенели гусли, загудели гудки, засопели сопелки – песенники возрадовались повторному заработку.

Никто и не заметил, как в открытые ворота въехал всадник на вороном коне. Был тот всадник высок и статен, облачен в золоченые латы, хотя ни меча, ни копья при нем не было.

Всадник уже спешился и закинул удила своего жеребца на коновязь, когда на него налетел кувыркавшийся хмельной скоморох, от души обругал и тут же полетел дальше – потому что незваный гость поддел скомороха тяжелым сапогом.

На шум иные обернулись и, поскольку были еще в себе и в уме, встревожились: не злую ли весть принес незваный гость, не решились ли коварные соседи на дерзкий зимний набег, не поднялся ли из праха и ничтожества разгромленный еще дедами и прадедами Черный Нал…

– Моему потребен сэр Джихар Золотая Ложка, – объявил незнакомец, а голос его перекрыл и звончатые гусли, и скомороший похабный визг.

– Кажись, тебя, княже! – польстил щедрому Избавителю пнутый скоморох.

– Князь не князь, – сказал Жихарь, вставая, – а сэр Джихар буду я.

Незнакомец почтительно склонился. Лицо у него было длинное, что у коня, но не вороное, а, напротив, бледное-бледное – словно вырос он в погребе, где ни солнца, ни ветра.