Время оно

– Вы уже есть сэр Джихар или только будет ему через некое времени? – уточнил незнакомец.

– Да Джихар я, Джихар, – сказал богатырь. – Разве не видно?

– Так есть, – сказал незнакомец. – Отнюдь я есть сэр Мордред, племянник короля логров. Мой лорд есть вам неродной брат. Эрго, я есть вам неродной племянник.

Жихарь внимательно поглядел на нежданного племяша через мутный глаз.

– Да уж, – сказал он наконец. – Умеет братка имена давать. Точно что Мордред – краше в гроб кладут.

– Как раз именно такой и кладут, – сказал Мордред и вроде бы еще побледнел, хотя бледнеть было уже некуда. – Мой лорд, повелитель Карлиона, Лотиана и Оркнея, властелин Белых Скал и Четырех Битлов, высокий хозяин замка Камелот, передавал посредством меня свой привет свой неродной брат, послание тайными рунами и подарок.

– Гостю – честь и место! – распорядился Жихарь. Мало ли у кого какое лицо! Главное – весточку привез от Яр-Тура.

Гуляки расступились и пропустили сэра Мордреда во главу стола. Жихарь приглашающе хлопнул по лавке:

– Садись, племянник названый! Сам видишь – гуляем.

– Грамоту бы верительную у него спросить, – сказал кузнец Окул по прозвищу Вязовый Лоб (в питье он был единственный Жихаря достойный супротивник). – Мало ли что…

– Побратим с худым не пришлет. Да и конь у него не простой, сразу видно – королевских конюшен, – сказал богатырь и зачерпнул из бочонка ковшом. – Первым делом прими, воин, с устатку.

Бледный сэр с большой тревогой поглядел на ковш, потом решился, выпил до дна – и долгое лицо его покрыла совсем уже снежная белизна.

– А вот капустки, – сказал Жихарь. – Оно и отойдет. Ты ешь, подкрепляйся, а я пока весточку от любезного брата изучу…

– Не годяет, – сказал сэр Мордред. – Таковое послание не читаемо публично, когда гуляем. Печать короля не залита вином.

– Понял, – сказал Жихарь. – Верные твои слова. Руны тайные – значит, и дело тайное. Вот проспимся, на свежую голову и почитаем.

– Истина, – сказал сэр Мордред, принимаясь за окорок. Окорок был сочный, свежий, но на лице гостя это никак не отразилось – он словно сено жевал.

– Ну и как у вас там? – спросил Жихарь. – Круглый Стол соорудили, как я велел?

– Истина, – сказал сэр Мордред, племянник. – И один кресло становится всегда пустой. Никакой не может его занимать. Оно для неродной брат короля, оно ждать сэр Джихар Голдспун. Который сядет туда – умрет смертью.

– Вот налажу здешнюю жизнь, тогда, может, и приеду, – сказал богатырь.

– Ты наладить, – согласился сэр Мордред. – Тебя лучше нет наладить.

– Вот видишь – ожил, повеселел, – обрадовался Жихарь.

Пир пошел своим чередом. Песни петь стали уже все – и скоморохи, и мастеровые, и дружинники. Пели в основном веселое, только лучники затянули было свою жалостную, протяжную – «Ой вы, братцы, вы брательники, не стреляйте вы друг в дружку-то», но им запретили портить добрым людям праздник.

Сэр Мордред пытался даже подпевать, а потом хлопнул себя по белому лбу и вытащил из-за пазухи небольшую бутылку черного стекла. Он не стал отбивать горлышко, как принято у людей благородных, а долго и скаредно извлекал пробку.

– Вот, – сказал он. – Это есть эликсир Мерлина. Ему на три больших глотка. Первое глотко пить сэр Джихар. Второе глотко пить чайный мудрец. Третье глотко пить сам король. Тогда будет один душа или дух. Мой лорд велел так. Такой порядок.

– Как бы все не выхлебать по нечаянности, – вздохнул Жихарь, взял побратимов дар и запрокинул малый сосуд. Влага в нем была крепкая и душистая, вроде памятной Мозголомной Браги.

Сэр Мордред бережно принял бутылку назад, заткнул пробку и схоронил сосуд на прежнее место.

– Так ты и к почтенному Лю собираешься? – спросил богатырь, отдышавшись. – Не ближний свет! Куда ты поедешь без саней, без дорог? Зимуй у нас, а уж по весне, как просохнет…

– Там станем поглядывать, – сказал сэр Мордред.

И с новой силой замелькали ковши, забегали миски, полетели под столы кости, а песенники припомнили уж такие древние и оттого бесстыдные песни, что на отдаленных окраинах Столенграда ни с того ни с сего начали краснеть молодицы.

Даже посланник Яр-Тура вдруг разгорячился до того, что выхватил у гусляра его инструмент, вышел на середину и приказал скоморохам бить в бубны часто-часто. Гусли он взял наперевес и завел, раскачиваясь, неведомую в здешних местах песню. Голос у гостя был хриплый, а песня – свирепая, хоть и не боевая.

«А где-то я его видел, – вдруг подумал Жихарь. – Ну не его, а кого-то похожего… Что-то мне вспоминается, это еще до Мироеда было… – Удары бубна становились все чаще, но не поднимали в пляску, а усыпляли. – Да, точно… Она еще сестрой Яр-Тура назвалась, бледная такая же… Племянник, значит… А может, он и не племянник… То есть побратиму племянник, а мне…»

– Жихарь, а ведь он про Черный Шабаш поет, – сказал Окул Вязовый Лоб. Кузнец ремеслу своему учился в дальних землях и многое повидал. Но Жихарь его уже не слышал, положив голову на стол.

– Смотри-ка – сегодня моя взяла! – обрадовался Окул и сразу забыл про страшную песню.

Потом зажгли факелы, потому что стемнело, веселились при огне, про Жихаря уже не вспоминали.

Утром проснулись кто где – кто в родной избе на печи, кто в сенях (если жена в избу не пустила), кто на полу кабака.

Один Жихарь не проснулся.

Его трясли, обливали водой, били по щекам, давали нюхать тлеющий трут – лежал колода колодой, глаз не открывал, дышал редко и неглубоко.

Окул впору вспомнил про гостя и его бутылочку.

– Опоил, гнида, – сказал кузнец. – Ну, держись теперь…

Но уже не было на постоялом дворе никакого бледного сэра Мордреда, лишь под лавкой, где он сидел, растекалась лужа зеленого вина, в котором валялись ломти окорока, шматки капусты и прочих немудрящих угощений словно все съеденное и выпитое мрачным гостем проваливалось и сквозь него, и сквозь лавку.

И вороного коня тоже не было: на коновязи в уздечке билась какая-то мелкая тварь. Не крыса и не жаба, а все равно противно.

И следов копыт на первом снегу не было – ни к воротам, ни от ворот.