Российский анархизм в XX веке

Первой темой, которая вызвала острые дискуссии в анархистской среде, стало использование террора как метода борьбы. Представления об этой проблеме российских сторонников безвластия сложились под влиянием «пропаганды действием», получившей распространение среди западноевропейских и американских анархистов в конце 1870-х – 1890-х гг. Большое значение имели и террористические акты «народовольцев».

Эти идеи поддерживал П.А. Кропоткин. «Когда в массах готовится революция, но дух восстания недостаточно силен в массах, чтоб проявляться бурными манифестациями, мятежами и восстаниями, – меньшинство только действием может пробудить смелость и стремление к независимости, без которых немыслима ни одна революция. […] Пропаганда действием пробуждает дух восстания и зарождает смелость»294, – писал он. «Пропаганда действием», в его понимании, была связана с массовыми революционными выступлениями трудящихся в защиту своих экономических интересов, а также с актами «фабричного» и «аграрного» террора, целью которых являются разрушение авторитета власти и частной собственности и привлечение внимания трудящихся к идеям анархизма. Вдохновляющее воздействие на активистов анархистского движения России произвели покушения на представителей власти, совершенные в 1870-е – 1890-е гг. отдельными анархистами в США, Франции, Испании, Италии (М. Анджиолильо, Ф. Равашолем, О. Вайяном, Э. Казерио). Во всех этих случаях анархисты-боевики позиционировали себя как мстители за пострадавших от репрессий государства рабочих и товарищей по движению295.

В целом Кропоткин поддерживал индивидуальный террор, как метод борьбы. Но одобрял он далеко не любые боевые акции. Так, в 1880-е – 1890-е гг. Петр Кропоткин выразил симпатию покушениям народовольцев, указывая, однако, что политическая направленность их борьбы не может служить коренному изменению существующего строя. «Покуда революционная партия говорит: долой самодержавие и объявляет войну одному самодержавию, но не расшатывает ни одну из тех основ, на которых зиждется правление привилегированных классов. Борьба должна быть направлена главным образом на экономические, а не на политические формы»296. Кропоткин полагал, что в этой ситуации его единомышленники должны дополнить боевые акции народовольцев агитацией на основе экономических интересов рабочего класса и крестьянства297. Речь шла об организации массового крестьянского восстания, перерастающего в социальную революцию: «Если народные массы в России остаются спокойными, если крестьяне не восстают против помещиков, то что может сделать горсть революционеров? Никакая серьезная политическая революция невозможна, если она в то же время не имеет характера социально-экономической революции»298. Именно за отсутствие социально-революционной направленности боевых акций, связанных непосредственно с классовой борьбой, Кропоткин порицал народовольцев. «Пока террористическая борьба против самодержавия и его сатрапов не шла бы рука об руку с вооруженной борьбой против ближайших врагов крестьянина и рабочего и не велась бы с целью взбунтовать народ. […] Они мечтали двинуть либералов на смелые поступки, которые вырвали бы у царя конституцию, а всякое народное движение, сопровождавшееся неизбежно актами захвата земли, убийствами, поджогами и т. п., по их мнению, только напугало бы либералов и оттолкнуло бы их от революционной партии»299.

Позднее он часто проводил мысль о том, что боевые акции анархистов должны быть связаны с массовым движением и пробуждать активность угнетенных к сопротивлению. «По сути, Кропоткин призывал к аграрному и фабричному террору, отвергнутому народовольцами, и рассматривал террор как пропаганду действием, которая должна быть понятна массам»300, – справедливо указывает историк О.В. Будницкий.

Петр Алексеевич признавал за террористическими актами значение «пропаганды действием», полагая, что они учат угнетенных сопротивляться насилию. Так, он писал об убийстве Александра II: «Престиж „помазанника Божия“ потускнел перед простой жестянкой с нитроглицерином. Теперь цари будут знать, что нельзя безнаказанно попирать народные права. С другой стороны, сами угнетаемые научатся теперь защищаться»301.

Весьма важным для Кропоткина была этическая оправданнность актов террора. Фактически, как указывает Будницкий, Петр Алексеевич полагал, что «террор оправдан, если он является ответом на насилие. Террористический акт должен быть следствием эмоционального потрясения, а не холодного расчета»302. С этой точки зрения позиция его учеников, «хлебовольцев», относительно террора вызывала не принципиальное отрицание Кропоктина, но критику с этической точки зрения. Широко известны его слова из письма к М.И. Гольдсмит от 8 января 1904 г.: «Живя в Шв[ейцарии], не будучи на месте, в котле, в России, и не неся на себе всей ответственности, которую несут люди на месте, нельзя писать так, как писали бы там, будучи среди борьбы. […] Затем тон статьи возмутительный. „Устранять с педагогической целью“ – таким языком говорили одно время ницшеанствующие буржуазята в Париже»303. Таким образом, по Кропоткину, террор должен был стать результатом низовой активности революционеров, иметь связь с классовой борьбой, вестись на социально-экономической основе и, наконец, – быть последствием личного решения и этически окрашенного выбора революционера.

С начала 1900-х гг. российские анархисты признавали децентрализованный характер террора. В отличие от эсеров, они отрицали необходимость руководства боевыми акциями из единого центра. Так, по решению Лондонского Съезда российских анархистов-коммунистов (декабрь 1904 г.), «вопрос о том, следует ли прибегать в каждом случае к тем или иным террористическим актам, может быть решаем только местными людьми в зависимости от местных и наличных в данный момент условий»304. Эту резолюцию поддержал и Кропоткин305.

Между тем среди анархистов появились и критики «хлебовольчества», стремившиеся к более радикальным методам борьбы. Среди них выделяется Степан Романов. В 1904 г. он предлагал, с целью «ускорения революционного процесса», организовывать восстания в охваченных рабочими выступлениями городах, провозглашая анархические коммуны306.

На практике многие боевые акции анархистов 1903–1904 гг. были мотивированы местью. Прежде всего, они были направлены на представителей власти, которые рассматривались в качестве виновников репрессий в отношении демонстрантов, забастовщиков, участников анархистских групп307. Первый акт индивидуального террора, совершенный анархистами в России, – покушение на старшего городового Лобановского в Белостоке (13 июля 1903 г.), был ответом на произошедшее накануне массовое избиение полицией рабочих, возвращавшихся с организованного социал-демократами собрания. 19 августа на улице Белостока был обстрелян полицмейстер Метленко308.

Значительная часть боевых акций анархистов были связана с фабрично-заводским террором. С его помощью оказывалось давление на владельцев предприятий и их служащих, отказавшихся идти на уступки бастующим, организующих локауты и противодействие забастовкам, а также вызывавших войска и полицию для расправы с рабочими. В России первым актом такого рода стало покушение белостокского анархиста Н. Фарбера 29 августа 1904 г. на владельца ткацкой мастерской А. Кагана в местечке Крынки под Белостоком. Акция была ответом на наем штрейкбрехеров и избиение ими рабочих. Фарбер ранил Кагана ножом в шею при выходе из синагоги309.

6 октября, в ответ на расстрел полицией мирного собрания рабочих-бундовцев, в результате которого были ранены 30 чел., тот же анархист бросил бомбу в полицейский участок. В результате взрыва Фарбер погиб. Были ранены двое городовых, писарь, полицейский агент (по др. данным – надзиратель) и двое случайных посетителей310. Вскоре акты мести совершили и одесские анархисты. 9 сентября 1904 г. они организовали неудачные покушения на градоначальника Д.Б. Нейдгардта, затем безуспешно попытались убить одесского полицмейстера и застрелили одного из полицейских филеров311.

К подготовке масштабных актов индивидуального террора против высших чиновников, считавшихся оплотом политической реакции, переходят и эмигрантские организации анархистов. Так, «хлебоволец» И.М. Гейцман вспоминал, что в марте 1904 г. прибыл в Париж, где организовалась боевая анархистская группа, действовавшая в сотрудничестве с последователем народовольцев, разоблачителем тайных агентов полиции и популяризатором тактики индивидуального террора Владимиром Львовичем Бурцевым. В состав боевой группы входили: Гейцман, Глазов, Сабурова, Морев, Н.И. Музиль и В. Ушаков. Участники этой организации планировали убийство министра внутренних дел В.М. Плеве. Вскоре Боевая организация партии эсеров опередила анархистов, находившихся в процессе подготовки акции312. Еще ранее, в 1903 г., переговоры о союзе между «хлебовольцами» и группой Бурцева «Народоволец» вел входивший в обе организации Степан Романов. В его планах была организация убийства императора Николая II силами анархистов и соратников В. Бурцева. Но переговоры не удались313.

Помимо актов индивидуального террора анархисты оказывали вооруженное сопротивление полиции. С августа 1904 г. они начинают действовать таким образом во время разгона массовых нелегальных собраний за пределами Белостока. Оказывали они и вооруженное сопротивление при арестах. Впервые в истории российского анархизма на этот шаг пошел активист Южно-Русской рабочей группы анархистов-коммунистов Сергей Макарович Борисов, 30 сентября 1904 г. в Одессе стрелявший в полицейских и ранивший околоточного надзирателя314.

Несмотря на имидж поклонников террора, приоритет в своей деятельности в 1903 – первой половине 1905 гг. анархисты отдавали кружковой работе, а также устной и печатной пропаганде. Так, белостокские анархисты первоначально вели кружковую работу. Затем их лидеры (Каганович и Фарбер) начали выступать оппонентами на собраниях, организованных другими партиями, стремясь завоевать симпатии слушателей315. Также они вели устную и печатную пропаганду среди рабочих, организацию стачек и бунтов как средств борьбы за частичные экономические улучшения. Так, по данным В. Савченко, за 1903–1917 гг. одесские анархисты издали около сотни выпусков прокламаций, адресованных рабочим, морякам и крестьянам316