Под чёрным крылом войны
Они прожили вместе почти 15 лет. Всякое бывало в их жизни – и ссоры, и драки. Они люди простые, и не умели сдерживать свои эмоции, оба были вспыльчивыми, а орать друг на друга было привычно для них с самого детства – так жили и их родители. Но размолвки были не долгими, происходило бурное примирение с объятьями, поцелуями и раскаянием, обещаниями больше никогда… и ни за что… и жизнь продолжалась.
Они поженились в 1926 году. Закончились первая мировая война, на которой воевали их отцы и Мишина мать, Фрося-пулемётчица, революция, иностранная интервенция, гражданская война. Сглаживалась послевоенная разруха. Жить было по-прежнему трудно, но легко наша страна никогда и не жила. Тотальные репрессии, их семей не коснулись – ни тогда, ни потом. Они слышали о них, краем уха, но не придавали этому значения – они свято верили всему, о чём говорили по радио и писали в газетах.
Зато наступил мир. В 1926 году им было по 16 лет, но они считали себя вполне взрослыми – тем более что ранний брак тогда был не в диковинку – время было такое. Они торопились жить, как будто чувствовали, что мир этот, ненадолго. Их родители не возражали – они были вполне современные люди. В то время и регистрация брака и развод были парой пустяков – взяли паспорта, забежали в ЗАГС, 10 минут, и вы женаты. То же самое и с разводом. Так что, не поживётся молодым – разбегутся, рассудили их родители, лучше пусть сын женится, чем свяжется с кем не надо – по глупости. А тогда это запросто могло быть – в народе, особенно среди молодёжи, пышным цветом расцвела тюремная романтика.
Родители Миши жили в перенаселённой коммуналке, зато у семьи Нади от бабушки остался вполне приличный дом на окраине города. Там и поселились молодые Бурковы вместе с родителями Надежды.
Первых, два года, о ребёнке они не думали – вместе ходили на танцы, в кинематограф. Вели себя, как жених с невестой. Точнее, как любовники – и это было интересно. Но родители стали донимать, что хотят внуков, что хватит по танцам бегать: «Так, гляди, помрёшь и внуков не понянчишь». Тогда в 1929 году молодые родили дочку Нюрку. Время бежало без остановки. Надежда окончила курсы машинописи, и работала машинисткой. Михаил выучился на шофёра, и работал на заводе. Брак оказался на удивление прочным – молодые по-настоящему любили друг друга, хотя частенько «сталкивались лбами», в основном, из-за ревности. В декабре 1935 года Надя родила сына Кольку. Она тогда сказала мужу:
– Это тебе, Мишаня, подарок к Новому году.
– Спасибо, роднуля! А у меня для тебя тоже есть подарок. Закрой глаза.
И он надел жене на шею кулон – овальную капельку из гранёного хрусталя на позолоченной цепочке. Надя редко надевала этот кулон – берегла, и хранила его в красивой коробочке.
Жили, как все в то время, растили детей. Работа машинисткой очень нравилась Надежде. Они с Мишей и, с помощью родителей, купили даже собственную печатную машинку, чтобы зарабатывать, даже, находясь в декретном отпуске. Надежда и Нюру научила печатать, когда та пошла в пятый класс. Печатала Нюра довольно бегло, но пока с ошибками.
Не успели, как следует обжиться – грянула война. Отцу Нади в 1941 году было 56 лет, но он, как старый коммунист, записался в труд. Армию. Он рыл окопы у Новгорода и погиб в августе 1941 года, при бомбёжке оборонительных сооружений. Мать недолго его пережила – она умерла от сердечного приступа. А в феврале 1942 года Надя получила похоронку на мужа:
«Ваш муж, Бурков Михаил Николаевич, 1910 года рождения, погиб смертью храбрых, в бою под городом Москва, в результате вражеского артобстрела, 10 февраля 1942 года. Похоронен в братской могиле у деревни Капустино Московской области». Надежда перечитала похоронку несколько раз, прежде чем смысл сообщения дошёл до её сознания.
Пережить сразу столько горя Надежда была не в силах. Она забывала ходить на работу, перестала за собой следить. Она бы стала пить, если бы у неё были деньги, но откуда им было взяться? Надя изводила себя думами об ушедших родных, и даже дети не могли выдернуть её из глубокого омута тоски, как из вязкой трясины. Она стала походить на худенького подростка.
В этот период семью спасала Нюрка. Она взяла на себя заботу о Кольке и матери: топила печку, носила воду, варила картошку, через день, ходила в очередь за хлебом вместе с Колькой, чтобы им дали буханку хлеба и калач. Приходилось будить Кольку рано утром. Он никак не хотел вставать, цеплялся за подушку, натягивал на себя одеяло. Нюрка стаскивала его с кровати, быстро одевала, укутывала потеплее – даже и в марте было ещё холодно, и тащила братишку за руку до магазина. Он канючил всю дорогу, но она уговаривала его:
– Не капризничай, Колька, ты уже большой. Я тоже хочу спать, но кто же купит нам хлеба, если мы не пойдём в магазин? Наша мама болеет, её надо кормить, а то она умрёт от голода. Тогда мы с тобой будем сиротами, и нас отправят в детдом.
– Я не хочу в детдом, я хочу с мамкой.
– Ну, так иди сам, мне тебя тащить тяжело. Завтра не пойдём, и ты поспишь. – Так и ходили они, тянули эту не детскую лямку, пока были деньги, но их оставалось совсем мало.
Тогда Нюрка пошла на другой конец города к бабушке Фросе Бурковой. Но та мало чем могла помочь невестке и внукам. Однако она пришла к ним, несмотря на больные ноги и одышку, и, взялась за невестку. Фрося не стала жалеть её, и оплакивать сына вместе с ней, а отчитала «под первый номер»:
– Ты чего это лежишь, будто нет у тебя детей? Ты забыла, что идёт война, и не одна ты оплакиваешь своих родных? Твой муж – мой сын, и он отдал свою жизнь не для того, чтобы его дети погибли от голода и холода. Ты себя не жалей, пожалей других. Сейчас многие молодые женщины идут на фронт, чтобы заменить своих погибших мужей, и бить фашистов до полной победы, как и мы когда-то. Но у тебя дети, и ты должна их сохранить. Ты знаешь, что Нюркину школу закрыли, и оборудовали там госпиталь? Детей временно перевели в мужскую школу. Перестань страдать и иди работать в госпиталь, хотя бы санитаркой, там для тебя теперь будет линия фронта. Сейчас не время стучать на машинке. Вот там и увидишь, что многим людям гораздо хуже, чем тебе, и это поможет тебе пережить твоё горе, каким бы безмерным оно не было. – Потом она обняла Надежду и добавила: – Я на тебя надеюсь, доченька. У нас с дедом кроме тебя и внуков никого не осталось.
Вот так Фрося-пулемётчица вернула невестку к жизни.
Свекровь была права. Надежда устроилась в госпиталь санитаркой. Чего только она там не повидала. Поначалу она пролила немало слёз, жалея искалеченных страдальцев, молоденьких солдатиков, которые в бреду звали маму, а потом хватали её за руку и просили:
– Тётя Надя, посидите со мной, мне рядом с Вами не так больно.
Ей было очень трудно и физически, она не привыкла к такой нагрузке. Весь день на ногах, не разгибая спины. Особенно изнурительными были ночные смены. А эти тяжёлые и застоявшиеся запахи хлорки, карболки, гниющих ран и т.д., которые пропитали даже стены госпиталя.
Постепенно она привыкла ко всему – то, что становится постоянным и обыденным, уже не так затрагивает душу и тренирует тело.
Домашнее хозяйство вели родители. Дрова для печки заготавливал Миша. Огород тоже был на родителях. А теперь всё это свалилось на них с Нюркой. Надя была благодарна дочке – она была незаменимой помощницей и опорой своей матери – у неё оказался сильный характер, а душа добрая – этим она очень походила на своего отца и бабушку Фросю. Но, по большому счёту, Нюрка была всего лишь подростком, и ей было очень нелегко делить тяготы военного времени с матерью. Так и пережили они эту ужасную войну, и дождались Победы.
Но легче жить не стало. Не было у них кормильца, добытчика и хозяина в доме, правда, не у них одних. На родителей Миши надеяться не приходилось – старики постоянно болели, их подкосила смерть единственного сына, хотя и они, изредка, помогали.
Надежда переживала за Нюрку, когда поняла, что дочку осенила первая любовь. Видела, что из этого ничего не получится, но не мешала ей самой это понять. Её дочь была не по годам самостоятельная и толковая, а Наде был всего 31 год, и она не забыла себя, в Нюрином возрасте, и свою любовь к Мише. Хотя здесь была совсем другая ситуация.
Посылая Нюрку на работу в пионерлагерь на всё лето, она надеялась, что расставание снизит накал Нюркиной любви к взрослому парню. Ей казалось, что он играет с Нюркой, как кошка с мышкой, от скуки. Другие выздоравливающие раненые читали книжки, играли в карты, в шашки или шахматы, глазели на улицу, сидя на окнах, и задирая проходящих мимо женщин. Некоторые из раненых «крутили любовь» в парке у школы с местными девчонками. Кирилл был лишён этих радостей из-за своей слепоты.
Однако любовь Нюрки к Кириллу не только не угасла в разлуке, а стала ещё сильней.
Когда Кирилл уехал, Нюрка перестала ходить в госпиталь. Ей было больно видеть всё, что напоминало о Кирюше. Она скрывала от всех свои слёзы и тоску, а Надежда подумала, что Нюрка смирилась с неизбежным. Да и учёба на последнем курсе требовала серьёзного отношения.
Приближалась весна – пора посадки картошки и овощей. Что ни говори, а огород – кормилец, но он требует заботы и ухода. На огороде они работали втроём – их маленький мужичок Колька тоже старался помогать. Потом надо будет как-то заготовить дрова на зиму. Для этого Надя откладывала деньги по чуть-чуть уже несколько месяцев.
АННА МИХАЙЛОВНА
Когда уехал Кирюша, Нюрка решила, что будет ждать от него письма, как он и обещал – а что ей оставалось делать? Она не верила, что рассталась с ним навсегда, это было несправедливо и с этим невозможно было смириться. Нужно просто набраться терпения и подождать, пока Кирилл вылечится и позовёт её. А пока насущные проблемы не давали ей расслабляться.
Приближался новый 1946 год. Нюрка смотрела на своего худенького и бледного, как былинка, братишку, и жалость к нему заполняла её душу. Она решила порадовать братишку и устроить ему настоящий Новый год. Она сказала об этом матери. Завхоз госпиталя поехал в лес за ёлкой, и Надежда попросила его привезти ей хоть совсем маленькую ёлочку для сынишки. Он привёз, добрый человек, да ещё и крестовинку для ёлочки сработал. Они с Нюркой поставили ёлку на тумбочку, достали ещё довоенные игрушки, которые пролежали в коробке всю войну, и стали все вместе наряжать эту ёлочку. Нашлась даже старинная гирлянда со времён детства самой Надежды. Все трое были в восторге. Они, перебирая и рассматривая игрушки, развешивали их.
В обряде украшения ёлки есть что-то магическое, а в то непростое время – тем более. И Надя, и дети, испытывали волнение и радость, глядя, какой красавицей становится ёлочка, рутина их бытия отступила, хоть на короткое время. Только сейчас они осознали, что война кончилась, и мирная жизнь снова вернулась к ним.
Колька родился в конце декабря и мама с Нюркой обещали ему сюрприз, совместив оба праздника. Надежда вспомнила, что где-то на чердаке лежат её коньки, которые надо привязывать на валенки. Это и был сюрприз для Кольки. Нюрка перерыла весь чердак, замёрзла там так, что нос посинел, и озябли руки, но коньки она нашла, отмыла их, протёрла, приготовила верёвочки и палочки, с помощью которых коньки прикручиваются к валенкам.
Надежда отоварила карточки, и к празднику напекла маленьких пирожков с капустой и с картошкой, сварила компот из смородины, которую она припасла ещё с осени. В общем, получился пир горой. Кольке исполнилось 11 лет, он учился в 5 классе, но, в отличие от сестры, когда она была в этом же возрасте, был совсем ребёнком. С утра он всем надоедал, когда же они сядут за стол. Когда они сели обедать, Кольке кусок в горло не лез, так не терпелось ему получить свой сюрприз, а до вечера было ещё так далеко.
– Ну, чего тянуть-то! День рождения давно прошёл! А этот Новый год, устанешь ждать! – Пришлось отступить от правил, и вручить ему подарок прямо сейчас, не дожидаясь наступления Нового года.
Схватив свёрток, он прижал его к груди, не торопясь разворачивать. Он и хотел увидеть подарок, и боялся разочароваться в нём – не часто ему дарили подарки, а последние годы – никогда.
– Ну, что же ты не смотришь подарок, сынок? Смотри, пока на улице не стемнело.
Колька быстро развернул подарок, и, увидев коньки, заплясал от радости, и, забыв про обед, побежал одеваться. Мама и Нюрка не удерживали его, пусть радуется. Радость – второй подарок.
Нюрка помогла брату прикрутить коньки к валенкам, и, одевшись, вывела его на дорогу. Вскоре Кольку окружили ребятишки, они с завистью смотрели на Колькино богатство и с надеждой спрашивали:
– Дашь покататься?
Отказываться было не принято, и они стали кататься по очереди до самой темноты. Причём, коньки они с валенка не откручивали, а просто менялись с Колькой валенками. Так что ему пришлось в этот день перемерить валенки всех своих приятелей, и были они то велики, то малы.
То, что получал один из этих ребят – становилось достоянием всех. Вот радости-то было всем соседским ребятишкам в этот предновогодний день! Прошло меньше года, со дня Победы. Жизнь дала новые росточки перед самой войной – вот этих ребятишек, которым повезло сегодня, а что будет завтра – не знал никто.
Так и прошёл Новый год, прошла и зима. В мае Нюрке исполнилось 17 лет. От Кирюши не было никаких вестей. Но она верила и надеялась, что рано или поздно Кирюша напишет ей, как и обещал. Сердце её и мысли принадлежали только ему.
Холода ушли, и на дворе стояла весна. Залитые солнечным светом небеса, улыбались весне и людям. До грусти ли тут, когда тебе недавно исполнилось 17 лет, и жизнь кажется бесконечной. И о плохом не хочется думать – юношеский оптимизм распирает душу!
Окончив училище, Нюрка получила диплом о средне-специальном образовании, что давало ей право поступить в институт, сдав экзамены. Дали ей и направление на работу в деревню Верховка – в пяти километрах от города. А ещё предписание явиться к месту работы и в сельский совет не позднее 15 августа. Нюра оказалась на пороге новой, самостоятельной жизни. И страшно, и интересно. Её жизнь переходила на новый уровень.
Пока она училась, проходила практику в городской школе, жила рядом с мамой и Колькой, она как-то не задумывалась о том, что рано или поздно оторвётся от привычной, худо-бедно обустроенной жизни. Нюрка никогда не жила в деревне. Но это бы ещё ладно, трудностей она не боялась, но как же будут без её помощи мама и Колька? А если Кирюша напишет, как она выберется к нему, ведь её не отпустят? Да и где взять денег на дорогу, и что она наденет? В общем, в душе у Нюрки всё перемешалось – и радость, и сомнения, уныние и терзания.
У неё оставался месяц на подготовку к переезду в деревню и к новому учебному году. Ведь теперь она будет уже не Нюрка, а Анна Михайловна. Значит, и выглядеть она должна соответственно. Ей надо сшить строгое платье с белым воротничком, купить туфельки на маленьком каблучке и светлые чулки. С причёской тоже проблема – не придёшь ведь на работу с косичками. Но, где взять столько денег? Этот вопрос мучил их с матерью, но они не ведали, как его решить. А время шло. В долг тогда никто не давал, да и чем отдавать этот долг? Тогда, Нюрка пошла к бабушке Фросе. Та умела решать любые проблемы.
В то время одежда была повседневная и на выход. Ту, что на выход, хранили годами и надевали только в особых случаях. Такая одежда была и у бабушки Фроси. Она и сейчас не была толстой и грузной, а в молодости была стройная и фигуристая. Одежда на выход хранилась у неё в сундуке ещё с тех времён. Понятия модно-не модно, тогда в ходу не было, ценилось только качество материала и его устойчивость при носке. Так что бабушкин сундук оказался очень кстати. Оттуда извлекли шевиотовый тёмно-синий костюм – юбку с жакетом на подкладке, светло-голубую блузку на пуговках с закруглённым воротничком и ещё кое-что, очень нужное, чулки, например, о колготках тогда и не слыхивали. Нашлось и обалденное шерстяное платье – тёмно-вишнёвое с юбкой шести-клинкой, воротником в мелкую складочку, и с поясом. Всё это было упаковано в сундуке в льняную ткань и пересыпано нафталином против моли. Нюрка была рослой, как бабушка, а её мама ниже неё, поэтому её довоенные наряды Нюрке и не пригодились.
– Вот, носи на здоровье, мне это уже ни к чему. Повесите во дворе проветриться, щёткой пройдётесь, подправите по фигуре, и будешь выглядеть лучше некуда. Жизнь твоя, внученька, делает крутой поворот. Смотри не подкачай, работай на совесть, тебя в деревне насквозь просветят – и дома и на работе ты у всех на виду. На танцульки ходить не спеши – людская молва хуже коросты, пристанет – не отдерёшь. И шуры-муры заводить погоди, присмотрись к людям хорошенько, потом всё сама поймёшь. О себе и своей семье много не рассказывай, в душу-то к себе шибко не пускай – что-то не так поймут, а то и умышленно переврут, и пойдут по селу сплетни. Будь со всеми ровной и уважительной – ты ведь теперь представитель интеллигенции на селе. Ну, а уж если зауважают тебя, то уж всей душой. Ну, давай, иди, с Богом! Нас с дедом не забывай. – Она расцеловала Нюрку в обе щёки. А у Нюрки от радости не хватало слов, чтобы поблагодарить свою бабушку – палочку выручалочку. Дедушка, слушая наставления внучке, только согласно кивал – жена для него была непререкаемым авторитетом.
Нюра летела домой, как на крыльях – проблема с одеждой почти решена. В ближайший выходной они с мамой сходили на рынок и купили подходящие туфельки, правда не новые, но вполне приличные и как раз по ноге. Купили они и резиновые сапоги – осенью в деревне без них и шагу не ступишь. Теперь причёска. Нюра пришла в парикмахерскую, и тихонько обратилась к женщине – мастеру:
– Я буду работать в школе, какую мне лучше сделать причёску?
Посмотрев на Нюрино юное лицо, она сказала:
– Ну, завивку тебе делать рано, укладку тоже. Может, пострижём тебе волосы покороче? Вот так – до плеч? Можно их потом заколками поддерживать.
Нюрка в этом совсем не разбиралась, она привыкла к своим косичкам, поэтому сразу согласилась. Парикмахерша кивнула головой, взяла ножницы и быстро отхватила обе косички. У Нюрки почему-то сразу навернулись слёзы. У неё было такое чувство, как будто ей отсекли детство и юность, вытолкнув её во взрослую жизнь.
Когда на следующий день Нюра надела свой новый наряд, причесала волосы на новый лад, мама, увидев её, была поражена. Она охала, ахала, всплёскивала руками, и вообще всеми возможными способами выражала своё восхищение и изумление. А потом, неожиданно, заплакала:
– Нюрочка, какая же ты стала взрослая, и когда ты успела вырасти? А мне уж теперь пора стать старушкой и нянчить внуков.
– Что ты, мамочка, ты у меня такая красивая и совсем молодая, и до внуков тебе ещё далеко. А ты возвращайся на свою прежнюю работу, война ведь кончилась, госпиталь скоро всё равно закроют.
– И то, правда, доченька, хватит слёз. Ты уедешь, с кем я буду Кольку оставлять в ночную смену? Да и давно пора вспомнить, что мне только 36 лет.
На другой же день она подала заявление на расчёт, начальник госпиталя не стал удерживать Надежду, и она нашла себе место машинистки в редакции районной газеты. Одновременно она поступила на бесплатные курсы стенографии. Для Надежды тоже началась новая жизнь, и она просто расцвела, снова почувствовав себя молодой.
Договорившись с редакционным шофёром, Фёдором Ивановичем Ковалёвым, высоким осанистым мужчиной, она отправила Нюру в Верховку 14 августа. Солнце посылало на землю потоки ласкающего тепла. Синее небо безоблачным куполом прикрывало тёплую землю.
Дорога до Верховки – 5 километров грунтовки. Хорошо, что не было дождя и редакционный газик, в народе именуемый как «козлик», резво скакал по промоинам и выбоинам, поднимая завесы дорожной пыли.
– Что же здесь будет после дождя? Я и в сапогах здесь утону! – Уныло подумала Нюра.
Не доезжая до деревни, они пересекли прозрачный и удивительно светлый лесок, который только начал менять свой наряд на золотистое убранство ранней осени.
Доехав до сельсовета, Фёдор Иванович, посмотрев на расстроенное лицо своей пассажирки, улыбнувшись, сказал:
– И здесь живут люди, ты тоже привыкнешь, в молодости – всё, нипочём. Иди, я тебя подожду здесь, у тебя сумки тяжёлые, отвезу их, куда тебя поселят.
Нюра благодарно посмотрела на шофёра, и подумав: «Есть же на свете хорошие люди», – пошла в сельсовет. У крыльца сидел малыш, примерно четырёх лет, рядом с большой кудлатой собакой. Он сообщил Нюре, что его зовут Витька, его мама работает в сельсовете, и он её ждёт.
Председатель был на месте. Он был коренаст, румян и полон шумного оживлённого настроя. Увидев Нюру, он встал из-за стола, и она заметила, что одна нога его – деревянная по колено. Он заговорил нараспев:
– О-о! Кто к нам прие-ехал! Уж не новая ли учительница первоклашек? А чего такая печаль в глазах? Город покидать не хотелось? Ничего, Вам у нас понравится. Ну, давайте Ваши документы… Анна Михайловна Буркова, значит. Это хорошо, что молодые кадры приходят к нам в село. Будем знакомы – Василий Фёдорович Гнатченко. Секретарь сельсовета, Лена, проводит Вас к Вашему жилью. Мы поселим Вас в хороший дом к одной старушке, не далеко от школы, а завтра Лена проводит Вас в школу, и Вы познакомитесь с директором. Всё остальное в её компетенции. За жильё будет платить сельсовет, мы же обеспечим Вас и топливом на зиму. На учёт в комсомольскую организацию встанете у моего секретаря Лены. Вопросы есть? Нет? Тогда желаю Вам, Анна Михайловна, хорошо устроиться. Лена! Проводи Анну Михайловну в дом к Акимовне, а завтра с утра – в школу.
Лена, полноватая молодая женщина, войдя в кабинет, молча кивнула, и Нюра вышла за ней в приёмную.
– Комсомольская ячейка у нас пока небольшая, всего 15 человек, в основном, за счёт ребят из МТС. Молодёжи пока мало – это или подростки школьного возраста, или фронтовики, которых призвали на фронт в самом конце войны. Собираемся раз в неделю, слушаем политинформации, обмениваемся и другой информацией, решаем организационные вопросы, выпускаем листок «На злобу дня», и вывешиваем в конторе. Приходите завтра, в 7 вечера, в школу, там мы проводим наши собрания. А сейчас я заберу своего сына Витьку, и пойдём к Акимовне. Витька, узнав, что они с мамой поедут на машине, забрался туда раньше всех, и начал расспрашивать Фёдора Ивановича про руль, педали и другие части машины. И трое взрослых подумали об одном и том же: как же мальчику нужен отец! «А мне – сын», – подумал Фёдор.
Дом, и правда, был хорош. Добротный забор с калиткой, просторный двор. Широкое и высокое крыльцо, утеплённая дверь. Фёдор Иванович, увидев всё это, одобрительно подмигнул Нюре. На крыльцо вышла довольно высокая старушка в длинной юбке и просторной кофте. Седеющие волосы прикрывал белый ситцевый платок. Её светлое, типично русское лицо, покрытое лёгкой сеткой морщин, оживляли ярко-голубые глаза. Она, молча, постояла, оглядывая всех, потом задержала свой взгляд сначала на шофёре, будто что-то припоминая, потом, на Нюре, и они с Нюрой, неожиданно, улыбнулись друг другу. Старушка с облегчением вздохнула. У Нюры тоже поднялось настроение – они понравились друг другу.
– Ну, вот, теперь я впервые буду жить в чужом доме с чужим человеком. Жизнь моя, и правда, сделала крутой поворот, – смутилась Нюра, но вслух ничего не сказала.
– Акимовна, я привела тебе жиличку, нашу новую учительницу, Анну Михайловну. Ну, я пошла, дальше уж вы сами, – и Лена пошла в сельсовет.
– Проходьте в дом. Вы какую комнату хочете – с окном на улицу, али в огород?
– Да мне поближе к печке, остальное – всё равно.
Они прошли в комнату, одна стена которой, была тыльной стороной печки. Чистые окна смотрели на улицу. Фёдор Иванович снова одобрительно хмыкнул, и занёс в комнату Нюрины вещи. Он с интересом осмотрел весь дом, и, выходя во двор, спросил:
– Ну, я поехал, что матери-то передать? – Акимовна, услышав его голос, снова посмотрела на него, подумав: – Где же я его видела? И знакомый, и незнакомый вроде, да ну его!
– Фёдор Иванович, большое Вам спасибо за поддержку. Что бы я без Вас делала? А маме передайте, что у меня всё хорошо. Как обустроюсь, в выходной день, если будет хорошая погода, приду их с Колькой проведать.
Проводив шофёра, Нюра вернулась в комнату и начала раскладывать вещи. Комната была просторная, но бедная, почти пустая, но Нюру это не смутило – она тоже не в хоромах жила. И тут в комнату вошла Акимовна и спросила:
– Обедать будете, Анна Михайловна? У меня сегодня щи, правда, без мяса.
– Ну конечно, буду, Акимовна, руки помою и приду. Рукомойник в коридоре?
Когда они сели за стол, Нюра попросила:
– Акимовна, не зовите меня на «Вы». Вы можете называть меня просто Нюра и на «ты», когда мы дома одни. Я ещё не привыкла, чтобы меня называли по имени и отчеству, хорошо?
– Хорошо, Нюра. И ты зови меня, на «ты».
Щи были очень вкусные, с чёрным домашним хлебом. Нюра достала пирожки, которые испекла ей мама, собирая в дорогу, и они, с удовольствием, пили чай с пирожками, ведя неспешный разговор: