Возвращение Орла. Том 1

Музей

Да сохранят боги чёлн твой на миллион лет.

Познакомился Семён с Катенькой обыкновенно. Испив как-то бормотушки – а было это года за три до антиалкогольной кампании – прямо напротив дединовского продмага, на газоне с другой стороны площади, увидел пересекающую эту площадь девушку, ничего особенного, разве что волосы, да и если бы не в тапочках, то есть почти босиком, стройная, худенькая, конечно, как стебелёк ярника, в самом что ни на есть простеньком платьице, таких через дединовскую площадь, особенно летом, когда село полно от приехавших на лето отдыхать внучек и прикомандированных «колхозниц», сотня за день пройдёт, но у Семёна, что называется, ёкнуло, что-то толкнуло его вслед, и толчок этот был не из штанов, а с ближайшего облачка… кто-то из младших демиургов вязал узелки для адресуемых старшим кипу. Почувствовал его как не свою волю, но волю, которой счастлив подчиниться – волю «могуществ превыше сил воздушных». Он как будто узнал её… и это было не внешнее узнавание. Оставив вторую недопитую другу Аркадию и буркнув «сейчас буду!», почти побежал за ней. Девушка спешила. Удивительно, но физико-лирик, взбодрённый плодово-ягодным бардо-поэт никак не мог придумать в этот раз первой фразы, так и просеменил в пяти шагах за тростинкой до клуба, а это от магазина метров двести, вошёл в клуб и дальше, в темноватую, но довольно просторную, если бы не такую захламлённую (первое впечатление) комнату на первом этаже с вывеской «Музей». Порог переступил с дурацкой ассоциацией из Михалкова: «Я приведу (вместо «поведу») тебя в музей! – сказала мне сестра» (потом это первое пришедшее в голову – «сестра» – так и стояло между ними стеной).

– Катенька, ну что же ты опаздываешь, товарищи специально приехали расспросить про наши лодки. – Бальзаковского возраста женщина, видимо, завклубом, покачала головой.

При слове лодки девушка, как показалось, немного ссутулилась, но, когда обернулась к гостям, пожилым уже: мужчине, солидному, если не сказать толстому, в спортивном «адидасе», и невысокой, не без изящества в причёске и макияже, женщине – снова распрямилась. Лицо, которое ему никогда потом не давалось в воспоминаниях, с первого взгляда поразило какой-то нескладываемостью абсолютно правильных черт… может, огромные глаза?..

– Вот, товарищи, это Катенька, я вам про неё говорила, хозяйка этого… – и чуть не выговорила «хлама», – добра. Не смотрите, что она молоденькая… ну-ну, я пошла. После обеда ко мне обязательно загляни… А вы, молодой человек, что здесь?

– Я тоже это… про лодки, – стараясь не слишком сильно выдыхать, соврал Семён и заметил, как Катенька опять наморщилась от лодок.

– Вот и хорошо, вот и хорошо.

А эта Катенька ещё и очочки нацепила. Нет, не понравилась, ну, не то, за чем бежал, но – остался, и как же повезло ему, что что-то удержало его тогда у дверного косяка!

Катенька начала без предисловий, сначала сухо, как будто отвечала нелюбимый, но обязательный урок, видимо, не верила в интерес слушающих, но с каждым следующим предложением в речи появлялось всё больше и больше живого и к концу уже казалось, что она не выучила этот текст, а сама его написала, и каждое слово было для нее, как любимое дитя.

– С глубокой древности самым распространённым плавсредством в бассейнах Оки, Днепра и Днестра, были, конечно, – сделала значительную паузу и отчётливо выговорила короткое слово, – челны. Значение рек в истории Русского государства трудно переоценить. Пользуясь водными путями, славяне торговали и воевали. До начала бессистемной вырубки лесов в злополучном 18 веке бассейны крупных рек фактически не были изолированы, суда нетрудно было перетаскивать через водоразделы по волокам. Сами же реки, включая даже относительно небольшие притоки, имели очень благоприятный водный режим и были более предпочтительными, чем сухопутные, торговыми путями, поэтому расположенные на них поселения обрастали ремесленными посадами, постепенно превращаясь в города. Это целиком относится и к древнему волго-окско-деснинско-днепровскому пути, связывавшего волжскую Булгарию, северную и северо-восточную Русь с южной Русью и Византией. Частью последнего торгового пути была и Ока с её крупными притоками. – Здесь Катенька опять сделала паузу и ещё раз произнесла самую первую фразу, место которой было именно тут, но из-за челнов переместившуюся в начало. – Так вот, с глубокой древности самым распространённым плавсредством в бассейнах Оки, Днепра и Днестра, были, конечно, челны.

«Характерная девочка… недаром что Катенька», – подумал Семён и остался слушать.

– Создание челнов ведет историю с каменного века, а древнейшим из найденных и изученных археологами был чёлн-однодеревка, выдолбленный из ствола дуба каменным топором и датированный в пределах 6000 лет. Словосочетание «неолитический чёлн-однодеревка» стало заезженным штампом в лекциях и музейных экскурсиях, но, к сожалению, к эпохе неолита-бронзы можно достаточно уверенно отнести лишь несколько находок. Это в том числе и челны, найденные и поднятые на Оке. Но все же большая часть из найденных челнов должна быть отнесена к периоду от раннего до позднего Средневековья. Таковы челны, обнаруженные на правом берегу недалеко от села Половское Рязанской области, у деревни Острая Лука, в районе древнего перевоза, у впадения в Оку реки Прони, чёлн с Добрынинова острова, два челна у рязанских сёл Тырново и Терехово, чёлн у Серпухова и в Бунырёво Тульской области, неподалёку от устья Вашаны. Последний хранится в Алексинском музее и довольно точно датируется десятым веком по найденному в челне четырёхгранному «бронебойному» наконечнику стрелы. А вот чёлн, поднятый из Оки у города Таруса, после обследования был повторно затоплен для лучшей сохранности.

Без сомнения, к этой категории средневековых судов относится и наш дединовский чёлн, обнаруженный в старом русле Оки, в Прорве, при строительстве через неё асфальтовой дороги в Малеевское. При выемке плывучего грунта экскаваторщик зацепил ковшом это чудо, – тут Катя отошла в угол комнаты, где на нехитрых козлах лежали почерневшие деревянные останки «чуда». – Нам повезло, что экскаваторщик сам оказался рыбаком, находка его заинтересовала и он не ссыпал её в отвал.

Семён подошёл и потрогал древнее дерево рукой, оно было гладким и тёплым. Заодно огляделся. Музей как музей, какие бытуют в каждом не загнувшемся ещё захолустье – прялки, самовары, иконки и отдельно полка с плотницкими инструментами: что-то вроде двуручной пилы, долота, воротки, скобели, и странные топорики с поперечными, похожими на слегка загнутые расширяющиеся утиные носы, лезвиями. Вытянул шею, чтоб прочитать одну на оба неправильных топора табличку: «Тёсла». Рядом несколько книг – Лажечников, Пильняк, и потрёпанная, по всему видно – старая, может быть даже досоветская, какого-то Гилярова-Платонова. Странная библиотечка.

Музейщица продолжала:

– Всего-то половина челна по длине и от этой половины – чуть больше половины по ширине, но нос до первой рубленой перегородки сохранился хорошо.

– А почему вы всё-таки решили, что он древний? – с лёгкой усмешкой спросил мужчина.

Катенька напряглась. На лицо добавилось румянца, огромные глаза сузились («расцарапает сейчас она ему рожу!»), недружные черты как-то вдруг собрались в прелесть какой портретик!

– Во-первых, – начала она размеренно, – глубина залегания. Этот участок Прорвы – русло очень старое, за короткий срок несколько метров песка намыть без течения было просто невозможно, во-вторых, типологически он идентичен уже известным и датированным окским и сеймскому челнам, а главное, только дединовские мастера уже более пятисот лет делают челны составные, а долблёный, вот такой – технология более примитивная, то есть более ранняя. Углеродный анализ нам пока не по силам.

– С этим можем помочь, но вы нас убедили и так.

И тут Катенька, уже совершенная красавица, полетела по своей памяти:

– Наш чёлн сделан из дубовой колоды, в которой были вырублены три отсека, разделённые оставленными для прочности переборками. Реконструируемая длина около шести метров, ширина между бортами шестьдесят сантиметров, высота бортов до полуметра, а их толщина четыре-пять сантиметров. Нос заострен, корма, видимо, была закруглена, в верхней части бортов имеются прямоугольные отверстия, вероятно, для веревочных уключин, вот одно сохранилось. Челн мог брать на борт трёх-четырёх человек и небольшой груз. Как делали такой чёлн? Срубали огромное дерево, обычно дуб, и изготавливали из него колоду, основу корпуса будущего судна. Далее, в зависимости от избранного типа, колоду использовали целиком, стесывая одну из её поверхностей, либо «разделывали» клиньями вдоль, на две части, каждая из которых становилась самостоятельной заготовкой. В первом случае водоизмещение судна было, как правило, больше, борта выше. Во втором – судно получалось с невысокими бортами и в большей степени плоскодонным. Отсеки или же вся полость будущего судна выдалбливались, выбирались топорами и тёслами.

– Николами? – невпопад, вроде как сострить, вставил Семён, даже не сообразив сразу, что только что их, эти тёсла, видел на полке.

Катенька посмотрела на него с досадой.

– Нет, не колами… а вот упоминающаяся методика выжигания в колоде отсеков будущего челна вызывает обоснованные сомнения: с одной стороны, имеющийся археологический материал эту технологию не подтверждает, а с другой стороны использование железного инструмента, безусловно, позволяло работать точнее и эффективнее, нежели огневым способом. Непосредственно после выдалбливания и спуска на воду следовало оснащение судна, крепление уключин, якоря, а если предполагалось ходить под парусом – установка мачты и такелажа. В ряде случаев спуску на воду и оснащению предшествовало разведение бортов. Оно становилось возможным только если корпус выдалбливался целиком, не как у нас, без разделения на отсеки монолитными переборками. Для этого корпус изнутри заливали водой и держали в таком состоянии примерно неделю, после чего вдоль корпуса раскладывали огонь. Дерево упревало и временно становилось достаточно гибким. Борта разводили, устанавливая упругие деревянные шпангоуты. Это одновременно решало две проблемы: увеличение водоизмещения судна и повышение надежности конструкции. По этой технологии челны-однодеревки строили везде ещё до начала века, но только наши, дединовские мастера задолго до этого научились делать составные челны из нескольких деталей, которые вытёсывались отдельно при помощи опять же топора и тесла, – взгляд с паузой на Семёна, – а затем гладью соединялись между собой. Наши челны шире, устойчивее и быстроходней, что позволяет гораздо успешней рыбачить. По мнению дединовцев, именно от ширины челна и его конфигурации, главным образом от выпуклости бортов, зависят его судоходные качества, необходимые для большой воды, а достигалось это разделением челна на две отдельные половинки и вставлением между ними широкой доски. Дединовские челны для рыбалки на значительных окских угодьях достигали десяти метров в длину, делали их не только из дуба, но и из липы, но больше из ветлы: такие хоть и были существенно тяжелее липовых, зато прочнее, лучше держались на течении и противостояли ветру. Для составных челнов годились также осина, ольха и тополь. Технология простая и одновременно сложная. Начинается с заготовки тюпок для боковин, обычно зимой… – уловив остывшее внимание слушателей, Катенька угасла и сама. – К сожалению, в нашем музее очень мало места, чтобы разместить здесь знаменитый дединовский чёлн, это, безусловно, был бы главный наш экспонат, но если вы не поленитесь пройти по берегу реки… точнее, пролезть по заросшему берегу, на открытых местах теперь челны не оставляют, то сможете увидеть не один. Или, если хотите, можем прямо сейчас пройти к дяде Саше Шустову, старейшему нашему мастеру, совсем недалеко, у него сейчас на клетках два челна стоят, в одном он уже швы заделывает, а другой только пропиливает. Хотите?

– Спасибо, деточка, спасибо, – зашоколадила женщина, – ты молодец. А скажи, кроме челнов в Дединово ничего больше не строили? Нам говорили… – И посмотрела с укором на мужа.

– Как же! – спохватилась Катенька. Теперь в её глазах была мольба-оправдание: «это же меня заведующая своими лодками на челны сбила!» – Здесь у нас самые разные суда строили! Ещё до смуты, во времена Грозного, а, скорее, и гораздо раньше, целиком из досок строили тридцатиметровые грузовые струги, дощаники, вот, посмотрите рисунок. Они брали тридцать тонн груза, были очень прочными, и тогдашние власти распространили эту технологию на все другие реки России. Дединовцы с тех пор уже ездили обучать корабельному делу и на Дон, и на Двину. Чуть позже в Дединове, опять первыми в России, стали строить средние, двадцатиметровые струги из пильных досок, знаменитые коломенки. Они были гораздо легче дощаников, а плоское дно позволяло проходить окские мели даже в засуху, в мелководье, что было очень важно, ведь через нас шёл главный хлебный путь в Москву. Строились и большие ладьи, больше пятидесяти метров, по двадцать и больше телег с лошадьми везли. С середины восемнадцатого века здесь в год спускали на реку по шестьдесят и больше только сорокаметровых орловок, вот посмотрите, чем они отличались от коломенок, потом уже только барки и полубарки, но это был шаг назад, хоть барки были велики – шестьдесят метров в длину, но возили только сено, правда, до четырёхсот тонн на борт. А лучшего сена, чем на наших лугах, до сих пор в мире нет.

– Говорил я тебе про дединовских куликов! – опять с усмешкой обратился мужчина к спутнице. – А что ж ты нам, голубушка, про главное, про «Орла» не похвалилась?

– Что ж в нём главного? – неожиданно даже для Семёна отрубила девушка, словно бесёнок показал рожки. – Мы три века каждый год по сто торговых судов строили, и за то же время всего один военный корабль – ни сами ни немцы, ни вашим ни нашим, хлеба не возил, во врага не стрелял… Что ж главнее?

– Ха-ха-ха! Слышала? Нет, ты слышала? – захохотал «адидас» хоть и с некоторым разочарованием в голосе, но совсем не зло, толкая при этом свою спутницу в бок. – Вот здоровый взгляд на вещи! Сто в год, это десяток тысяч за век, это же… это невообразимо сколько за всё время. Тут жили люди, и они – жили! Правильно, какой, к чёрту, «Орёл»! – И вдруг без всякого перехода толстяк сделался мрачен, Семёну даже показалось, что он собрался заплакать. – Какой, к чёрту, «Орёл»! – сокрушённо качая головой, ещё раз повторил он, и, согнувшись, как будто разом одряхлев, пошёл вон.

– Деточка, не обижайся, ты молодец, деточка… – прощебетала мадам, – а скажи, какие-нибудь легенды или сказки про этого «Орла» у вас ведь записаны? Тайны?

– У нас сказок нет, у нас только быль, – опять довольно жёстко ответила музейщица.

– Ну как же? А корабль, который возвращается, чтобы… – мадам запнулась, не умея сформулировать, зачем возвращается легендарный корабль. – Или всё враки?

– Враки.

«А ведь не хочет рассказывать, знает, а не хочет… есть, значит, какие-то легенды, и тайны есть, – подумал Семен. – Гонористая».

– Ну да, ну да… – и дамочка, тоже не простившись, поспешила вслед за мужем.

В музейчике повисла неловкость. Катенька казалась растерянной, Семён задумал атмосферу разрядить и брякнул:

– Девочка, а откуда ты всё это знаешь? – Он тоже сначала хотел сказать «деточка», но остановился на среднем между «деточкой» и «девушкой», показалось, что в самый раз.

– Живу я здесь, мальчик, – и опять стала некрасивой, но, странное дело, от этого только больше привлекательной, маняще-таинственной, как молодая учительница для пятиклассника – таким он себя и почувствовал.

А разговору тогда склеиться было не суждено: у девушки сквозь злой прищур с лица не сходила гримаса: «легенды им подавай!», то есть знает она их тысячу, да расскажет не всякому, а он как раз сейчас был для неё «всяким».

«Всё из-за этого орла!» – подумал тогда Семён, сам не понимая про кого.

Шесть лет назад…

В комнату неуверенными шагами вошёл паренёк лет двенадцати. Тапочки, вратарская кепочка. У двери остановился, явно оценивая, кто тут кто.

– Заходи, – к неудовольствию ребят Катенька сделала приглашающий, как старому знакомому, жест рукой, – чего ты хотел?

– Показать… одну вещицу, – настороженно проговорил мальчишка.

– Показывай, что ж, – включился в игру Африка, знающий, как быстро такие игры заканчивать. Не мог теперь не включиться, ибо – Катенька.

– А вы… кто?

– Тебе какая разница, – осадил любопытного пацана Африка.

– Эксперты, – перебил его Семён с интонацией: разве не видно? – Ну, что у тебя?

– Медаль, старая, редкая.

– А ты с ней на Таганку съезди, там бы взяли, – посоветовал Африка, а заодно блеснул перед Катенькой нумизматической эрудицией.

– Куда? – переспросил парень. – Какую ещё поганку?

– На Таганку, метро в Москве, там такими железяками торгуют… а деньги, наверное, сейчас нужны?

– Нужны… – Мальчишка стушевался, и к Кате: – Не в этом дело… медалька наша, дединовская. Мне её… – замялся, – мне бы…

– Узнать, сколько стоит? – спросил Африка.

– Что значит – дединовская? – остановила африканский напор Катя.

– Ну, отношение имеет, – паренёк смотрел на всех уже с растущей враждебностью, – корабль там…

– Покажи.

– А вы правда… понимаете? – Семёну в этом вопросе послышалось: «А деньги у вас есть?»

– Да ты покажи сначала.

Парень замялся.

– Вот… – вытащил фотографию, чёрно-белую, качества никакого.

– Дай-ка…

– Нечего, так смотри, – по-взрослому буркнул паренёк.

– Тут не корабль, тут два корабля.

– Значит, два.

– А где орёл? – спросил Семён.

– Наверное, который побольше, – предположил Африка.

– Побольше… орёл где? Это решка, оборотная сторона, а где лицевая, орёл?

– Где надо орёл, – огрызнулся парень.

– Ты чего-то темнишь. Украл, что ли? С этой фотографией тебя не в музей, а сразу в милицию.

При слове «милиция» парень втянул голову в плечи и полуобернулся на выход.

– Ну-ка, дай посмотреть-то! – Африка потянул фотографию на себя, но парнишка не хотел её отпускать.

– Дай, говорю! – дёрнул, фотография разорвалась на две неровные половинки.

Парень, напуганный таким поворотом, попятился, совершенно взрослым взглядом глянул на Катю и выскочил из комнатки.

В руках у Африки остался большой обрывок.

– Зачем ты так, Женя, это же мальчик, пришёл в музей, эх… – Катя выбежала вслед.

– Ну и что тут? – Семён, чтобы загладить неловкость, стал рассматривать.

– Корабли, лодки….

– Написано-то что?

– Да вот читаю… Не-бы-ва-е-мое бы-ва…

– «Небываемое бывает»?

– Похоже.

– Ерунда какая-то. Небываемое на то и небываемое, что его не бывает.

– Бывает, и небываемое бывает, и даже немыслимое. Ты про старикашку по фамилии Черчилль слышал?

– При чём тут Черчилль? Медалей таких не бывает, – гнул своё Африка.

– Если само небываемое бывает, то что ж медали не быть?..

– Чего он так сиганул?

– Понял, какие мы эксперты, – Семён убрал фотографию в карман.

– Нет, милиции боится тот, чья совесть нечиста.

– Теперь и ты будешь бояться, справился с ребёнком.

Африка вздохнул…

Катя вернулась быстро: не догнала.

– Что за пацан?

– Не знаю. Наш, местный, несколько раз видела его… и всё. Ладно, идите…

Физика прекрасного

…Женщина такой же знак, как и бесконечность, с помощью этой мнимой величины мы решаем уравнения этой жизни со многими неизвестными.