Воспоминания старого шамана. Модорхон

Вот тебе крылья!

Муравей успокоился. Он набрал в себя больше воздуха, выдохнул и прополз еще выше. Там, почти у самой макушки, он прополз по мохнатой ветке, и крепко зацепился за пожелтевшую хвою. Оттуда, сверху, его родной муравейник показался совсем маленьким, а муравьи, обитавшие в нем, и вовсе стали невидимыми, словно мелкие песчинки на речном берегу.

Налетел сильный ветер, дерево зашевелилось, зашумело, ветки заколыхались. Оторвались хвоинки с муравьем и полетели вниз. Их закружило, вращая все сильней и сильней. Земля и небо, ветки и трава завертелись перед глазами.

Время замедлилось. Все что происходило вокруг, – стало не реальным, не настоящим.

Муравей продолжал крепко держаться за хвоинки, не понимая, что происходит.

«Я, наверное, падаю. Сейчас, у меня, вырастут крылья! – Поскорей бы, – промелькнула мысль. – Если не вырастут – разобьюсь».

Крупные и мелкие ветки пролетали мимо. Они, едва не сталкивались с Муравьишкой и с легкими хвоинками, за которые он крепко держался.

«Но, как же крылья?» – только и подумал Муравьишка.

– Вот, тебе …, – прошелестел ему Ветер. Он поймал, насекомое пожелтевшим сухим листом, который оторвал от соседнего дерева. Легкий березовый лист стал теми крыльями, о которых мечтал Муравьишка.

– Как же здорово получилось! – подумал с восторгом маленький испытатель.

– Пожалуй, – согласился с ним Ветер. Он улыбнулся своей веселой улыбкой, и понес Муравьишку вверх, задувая все сильнее и сильнее.

Желтый воздушный корабль

Маленький одинокий странник летел на своем листке. Он то поднимался в небо, выше самых высоких крон и макушек, то опускался, пролетая низко над самым над лугом. Никто не обращал на муравья никакого внимания. Все продолжали жить своей обыденной жизнью. Его собратья трудились по-прежнему, даже не догадываясь, что совсем рядом, есть другая, воздушная жизнь, жизнь, которая доступна каждому, нужно всего лишь сильно захотеть. Один лишь Муравьишка, пролетая над ними, видел этот мир по-другому. Видел, так как его видят небесные, большекрылые птицы. Он созерцал родные места с тех самых высот, куда никто не поднимался, из его окружения: ни кузнецы и ни мошки, ни мухи и даже ни фантастические стрекозы.

Ветер все поднимал и поднимал желтый воздушный кораблик. И теперь уже было так высоко, что муравью становилось страшно. Однако боялся он нистолько высоты, безграничной и поглощающей его взор, сколько пугающей неизвестности. Он боялся улететь далеко, далеко, совсем в другое место и уже никогда не вернуться в свой родной муравейник.

Сильный ветер продолжал веселиться, подгоняя золотистый воздушный кораблик. И никого рядом: ни души и ни звука, одно только синее небо и белые облака. Там, высоко в небе летел маленький Муравьишка. Он все так же крепко держался за край листа, шевелил своими усами и внимательно разглядывал проплывающие под ним далекие лес и поле, речку широкую, которую он никогда не видел.

«Где же мой дом…», – подумал Муравьишка, обдуваемый воздушными потоками. – «Но как же я теперь вернусь?»

– Вернешься, еще…, – прошептал ветер, продолжая поднимать муравья выше и выше.

Солнце, светившее на земле своими яркими летними лучами, здесь почему-то спряталось, появилась прохлада. Ветер поменял направление, стал кувыркать листок, поворачивая, его, разными сторонами. Муравьишка опять наблюдал небесный круговорот.

Ветер продолжал подгонять листок своими потоками, и чем выше он поднимался, тем становился слабее и слабее. Постепенно он почти утих. Тут кораблик подхватили другие, – горизонтальные потоки. Они проплывали в других, высоких горизонтах, каждый на своем месте, каждый в своем направлении. Они чем-то напоминали течения в безгранично-прозрачном небесном океане. Маленький «золотистый парус» больше не поднимался вверх, но плавно поплыл вперед. Внизу виднелась деревня с ее обитателями, – двуногими великанами, которые иногда появлялись в лесу и на лугу, где жил Муравьишка. Когда они проходили мимо, то могли нечаянно раздавить любую букашку, комара или даже большого жука. Но здесь, на такой высоте, муравей не боялся, что его раздавят или съедят. – Он теперь высоко и никто его здесь не достанет!

Муравьишка увидел солнце, такое близкое и теплое. Неожиданно он ощутил влагу и плотность проплывающих рядом облаков, силу могучего ветра, способного разрушить мир, или сотворить чудо. Здесь, высоко в небе, Муравей обрел наконец-то свое счастье!

Он многое узнал и увидел, многое пережил на пути к своей мечте. Теперь же ему предстоял путь назад, в его родные места, в родной муравейник к своим родителям, к своим любимым братьям и сестрам.

* * *

Так, просто и незатейливо, глазами маленького муравья, Коля увидел совсем другой мир, очень маленький и очень интересный! Теперь уже Коля не хотел ловить бабочек и мошек. А когда он шагал по лугу, то аккуратно ступал на траву, стараясь заметить, и не раздавить какое-нибудь мелкое существо.

– Деда, мне так понравилось! – Мир такой маленький, и в нем все живут. Я видел муравья, который тащил гусеницу; паука, – он ловил мух и комаров; червя дождевого, – он был похож на огромную змею.

– Еще, чего ты там увидел? – спросил Милхай.

– Еще, там были стрекозы, как большие вертолеты; цветы как пальмы; трава и веточки как деревья и лианы. Я даже начал понимать муравья и все его желания!

– И какие у него были желания? – улыбнулся дед.

– Он смотрел на бабочку и мечтал летать как она. А потом, деда, – он полетел, но только не на своих крыльях, а на маленьком листе!

А еще там была лужа, большая как наше озеро, и в ней были свои жители и растения.

– Очень интересно! – подтвердил Милхай.

– Все как ты мне рассказывал про мир животных и людей. У насекомых тоже свой мир и они похожи на нас! – перевел дух Коля.

– Ну, вот и хорошо. Посмотрели, а теперь идем дальше. И они пошли: старый деревенский Шаман и его маленький внук. Сколько еще будет подобных открытий, сколько жизнь предоставить новых уроков?

Мудрый Создатель улыбнулся довольно, и пошел по своим делам, полетел вслед за теплым ветром, за лес высокий и за дальнюю гору. – На сегодня, у него оставалось, – одним делом меньше.

Разговоры с сыном.

Наставник Милхая

– Батя, а у тебя наставники были – спросил однажды, отца, Степан.

– Да, был, – наш, местный, давно, правда. Я только на ферму пришел, после учебы, а он механиком уже работал. – Никифор Аполлонович, – уважаемый человек, – очень скромный и простой. Его начальство кликало – Никифор, а мужики наши, звали, его, Аполлоныч.

Когда я стал фуражиром, мы познакомились поближе. Проблем у меня тогда было – полным-полно. С народом толковать, чтобы работу делали. Где-то жестко приходилось разговаривать, даже с матом и с крепким словом. Где-то, наоборот – мягко и по-свойски. Не всё же на собраниях решается, – на колхозных совещаниях. Бывало, запанибрата общались: за одним столом, с тарасуном, с хорошей закусью.

Потолкуешь с человеком, за жизнь с ним поговоришь, – он тебя поймет. Люди ценят такие вещи, когда ты рядом, когда команды понятные и всё по справедливости. Потому и уважают, и не подводят. И даже если аварии случаются или авралы, тогда никого не нужно упрашивать, остаются работать безо всяких слов.

– А как с начальством? – спросил Степан.

– С начальством всегда аккуратно. На то оно и начальство, чтобы все видеть и за всеми присматривать. Вот, как раз там, за общей работой, мы и сдружились с Никифором.

Никифор старше меня был, опытнее, жизни больше моей видел. Мы с ним хорошо ладили, не смотря на разницу в возрасте. Общие интересы находили. Никифор Аполлонович помогал мне. А я тогда молодой был, не сдержанный. Сам на месте не сидел и других своей энергией доставал. Где надо головой подумать, до меня через ноги только и доходило. Характер горячий, мог обидеть случайно, или жестко ответить. Когда от начальства команду получал, старался сразу выполнить.

– А Никифор, какой был?

– Никифор Аполлонович, совсем другой: уравновешенный, – осаживал меня, в моих порывах:

«Не горячись, брат, сделать всегда успеешь. Ты сперва подумай, обмозгуй, посоветуйся с кем положено. Люди ведь не дураки: все видят и все понимают. И тебя поймут и твое решение тоже, если им объяснишь».

– Батя, а почему не торопиться? – удивился Степан.

– Потому, что наверху проверять могут: задание дадут не выполнимое, или бумажку не выгодную заставят подписать. Если спешишь – нервы себе выкрутишь и с людьми поругаешься. Дело свое не сдвинешь с места. А еще, – не торопись обещать, проси времени на раздумья, хотя бы день, или, в крайнем случае – час.

Любой идее нужно отстояться

Посоветуйся, прежде, со знающими, а уж на следующий день слово держи перед людьми.

– Так ты наверху авторитет заработаешь. Любит начальство, людей взвешенных, степенных, кто много думает, варианты прокручивает, и потом принимает решение. Любят тех, кто не отступается до самой победы.

И мужики, наши, уважают таких, кто с ними совет держит, а после, берет на себя всю ответственность.

В деревне сам знаешь, такой менталитет! – поднял указательный палец Милхай.

– Любой идее нужно отстояться. Хотя бы день и ночь, а после решение само придет.

– И как же ты? – спросил Степан.

– А как? – Не верил советам, все по-своему делал. Ругался с людьми и с руководством тоже. Был на плохом счету у них. Меня, за такое дело, на партком вызывали, выговор в карточку заносили. Вопрос даже поднимали о моем соответствии должности.

Вот, я тогда попереживал! – Не спал ночами, все думал, как людям в глаза буду смотреть.

– И чего наставник твой? – спросил Степан

– Вступился за меня Никифор Аполлонович, – взял под свою ответственность, на испытательный срок. Вдвоем то оно полегче. – Но мы справились.

Наставлял он меня, как с людьми разговаривать. – С кем-то жестко, по-командирски, а с кем аккуратно и с уважением: одного поощрить, а другого наказать.

«Нельзя с народом под одну гребенку, к каждому свой подход нужен», – учил он меня.

Тогда, после опыта своего, стал я делать, как Никифор меня учил. И тогда все на лад пошло.

Вот оно, как, Степа, – не один ты ошибками страдаешь, и я тоже ошибался.

– Понятно, – ответил Степан. – А как работа, как вы вместе работали.

– Нормально работали. Всякое у нас случалось: и вечёрки и ночевки, где-то план горел, – не успевали, где-то ремонт.

Никифор Аполлонович всегда помогал: человека нужного советовал, чтобы проблему решить. В перепалках колхозных, когда люди скандалами грозились, или начальство с руганью, на парткоме, – он слово веское вставлял, разряжал обстановку. Помогал мне авторитет заработать.

А еще, знался Никифор с важными людьми, связи у него были. Он меня, в свой круг вводил, знакомил с нужными людьми. Сам знаешь, в неформальной обстановке лучше дела делаются.

Мы, с Никифором вместе, праздники отмечали в компаниях, дни рождения, свадьбы, юбилеи.

По-отечески, можно сказать, он заботился. Рядом с ним я понимал: есть в жизни люди надежные, которые никогда не подведут, твои самые сокровенные тайны сохранят. А главное, такой человек, подножку тебе не подставит и нож в спину не воткнет.

Рядом с Никифором, чувствовал я себя уверенно.

Случись авария или ситуации непонятная – он принимал решение, всю ответственность на себя брал. Порой мне даже казалось, что Никифора ни какое событие не может расстроить. Никакой стресс не сможет выбить из седла. И это не только я подмечал, но и другие.

Аполлоныч, умудрённый жизнью

Старики деревенские говорили нам: Аполлоныч спокойный, потому что жизнь прожил и, во всех трудностях сам побывал.

Даже помню: когда он появлялся, напряжение сразу спадало, и люди успокаивались. Влиял, он, на других, своей уверенностью и спокойствием.

– А потом, что, – спросил Степан.

– Потом вы родились с сестрой. Заботы, у нас, хлопоты: сперва больницы, детский садик, школа. Школу окончили и дальше учиться пошли.

Нам с мамой, в то время, колхоз землю выделил и денежную ссуду для строительства. Мы тогда новый дом построили, тот, где вы сейчас живете. Сами же, в дедов перешли, только подремонтировали прежде.

В нем сейчас и живем, в нем и место, наше, родовое. Потому обряды у нас во дворе делаются.

– Батя, а как тогда было, в твое время, – чего интересного, – чем вы занимались?

– Времена хорошие были, у меня хорошо складывалось и на работе и в жизни. А занимались чем? – Да тем же чем сейчас: в колхозе работали, у других, профессии своей, учились. Трудились много, хозяйство восстанавливали, пятилетки в три года выполняли. Все было четко, почти по-военному.

Жестко тогда спрашивали, с любого руководителя, даже с самого маленького. За невыполнение плана могли премии лишить, или даже партийного билета. А за серьезные нарушения могли и срок дать.

– Ого? – удивился Степан.

– Вот тебе и ого, – ответил Милхай. – Ты как думал? Такую войну прошли, столько людей потеряли. Почти в каждой семье кто-то не вернулся с фронта. Страна в разрухе: и в городах и в селах. Хозяйство народное восстанавливать нужно, и за короткий срок.

У нас тогда и выбора-то другого не было: кроме как учиться и работать.

– А как вы отдыхали?

– Отдыхали в компаниях, на гулянках. По магазинам не ходили. Все свое, на огороде росло и в стайке бегало. В магазине, разве что, соль и спички. Ну хлеб там и товары какие, совсем необходимые.

Одежа – само шитая, в основном, – редко когда покупная. Обувь из-под мастера обувного, – был у нас обувщик в деревне.

– Интересно, – сказал Степан.

– А чего там сложного. Это сейчас ремесла забыли. А раньше, давно, – народ кочевал. Тогда и меня-то не было и родителей моих. Все, что было на себе – все своими руками делалось. Нет, торговля была, конечно, и кое-что выменивали на шкуры, на солонину. Мех ценился, если кто охотой промышлял. Но в основном все сами делали.

Мебель сами изготавливали, и по дереву, если чего. А вот железный инструмент, подковы, ножи, топоры – кузнец ковал.

– Батя, а культурно чего-нибудь было у вас?

– Было культурно, – в молодости моей. Кино к нам приезжало культурное. Один раз в месяц, – на грузовой машине, из поселка.

Народ, о таком событии, загодя извещали, – объявление делали в колхозе и в школе.

Люди у почты собирались, вечером. Натягивали простынь на стену, пленку в кинопроектор заряжали. Фильмы крутили про войну и про нашу Родину. Хорошие фильмы – душевные.

– Интересно как! – сказал Степан.

– Вот так оно и было, – ответил ему Милхай. Помял свою кепку в руках. Потом надел ее на голову и посмотрел вдаль. Вспомнилось ему время в жизни, время своей далекой молодости.

– Батя, ты про Никифора еще расскажи, будто вырвал из воспоминаний Степан

Милхай почесал затылок, сдвинул кепку на лоб и призадумался:

– Помнится, как-то Никифор собаку мне подарил. Наш старый пес, помер уже. Некому было хату сторожить. Вот и спросил я на работе: – может, есть у кого щенки от хорошей собаки. Мне тогда много разных советовали. А Никифор отвел меня в сторонку, и, так негромко, мне сказал:

«Зачем тебе дворняги беспородные, – от них толку мало. Я тебе хорошую собаку найду, ты только не торопись».

И точно, пара недель прошла, и он принес щенка немецкой овчарки. Пушистый весь, черный, только грудь и кончики лап белые. Из города, из питомника, специально привезли. Никифор говорил мне тогда, что это на день рождения мой, подарок от него.

Дорогой подарок получился. – Хорошая собака всегда хороших денег стоила. Очень умный пес. А когда он вырос, на задних лапах – почти с меня ростом был. Такая вот память осталась, от друга моего, – Никифора Аполлоновича.

– Батя, а почему память? – не удержался Степан. – С ним то чего случилось?

Уход наставника

Был момент, помнится: уборочная уже заканчивалась. План годовой «горел», хлеб убирали круглосуточно. А техника, – на то и есть, чтобы ломаться от работы.

Никифор Аполлонович болел за хозяйство всей своей душой. По вечерам ездил на колхозном УАЗике. Диспетчеру в поселок звонил, обстановку докладывал. Если нужно было, запасные части в поле привозил.

В тот раз, возвращался под ночь, уставший ехал. Поднялся с грунтовки на основной тракт: дорога хорошая, асфальтированная, можно большую скорость набрать. Километров восемьдесят в час шел, домой торопился. Темно тогда было, – не видать далеко. В сумраке он увидел, тени, – почти перед самой машиной, – фары их осветили. Быстро все произошло и неожиданно.

Никифор по тормозам ударил, но тормозного пути не хватило…

Хватились Никифора Аполлоновича только под утро. Нашли, его в смятой машине. Лицо почти не пострадало, но шея, поломанная и все тело. Не было, на лице, ни паники и ни страха. Как будто в обычной жизни: он просто лежал, отдыхал.

Позже выяснилось: кони выскочили с поля и стали дорогу перебегать. Никифор Аполлонович от удара уходил, колеса поставил в юз, и, на большой скорости, слетел с дороги. Машина перевернулась несколько раз и встала на колеса. Все у нее было на месте, только уже без крыши.

Медики из поселка, что на аварию приехали, – сказали, что смерть была мгновенная. Никифор даже испугаться не успел.

Матёрым зубром называли

Старики местные говорили промеж собой, что это духи пришли за Никифором. – Что закончил он путь на земле. А еще говорили, что он не мучился, – сразу ушел на небо, – к своим предкам. – Все потому, что не было за ним грехов и плохих дел. А добрых дел, – было много.

При жизни, Никифора, – Зубром матерым называли. Горел, он, сердцем своим и за собой других увлекал. Не прятался за чужими спинами, ответственности не боялся. Таким его и запомнили:

– Жил как в бою, – на самой передовой, и ушел по-солдатски! – остановился Милхай, вытер рукой проступившую слезу. Никак он не мог забыть своего наставника. Долго еще сидел молча, о чем-то вспоминая.

Степан сидел рядом с отцом. Он тоже молчал и ничего не спрашивал.

Прошло с минут пять, а может больше. Милхай успокоился, пришел в себя и продолжил.

– На том месте, где Никифор разбился, – знак поставили, чтобы водители скорость свою снижали. Но знак ничего не поменял, – люди все равно попадали в аварии.

И про это старики говорили: – Духи свою норму требуют, – по любому поводу забирают людей.

– Так, что Степа: далеко собираешься – капай перед дорогой. На святых местах спичку с сигареткой ложи, монетку серебряную. Проси у духов, чтобы тебя пропустили. Предков наших родовых вспомни. Благодарствуй за все, что есть у тебя: за детей и за семью, за дом и за работу. Прощения у них попроси за то, что тревожишь.

– Батя, а я слышал, водку нельзя с собой брать. Почему так? – спросил Степан.

– Если нету надобности, – не бери. Без нее можно по дороге ехать. А когда доберешься, куда хотел, – там и купишь ее.

– Но почему? – не унимался Степан.

– В водке, вся энергия собрана, – видно ее в любом месте. Если едешь и водку везешь, да еще и не капаешь, тогда Духи могут рассердиться, аварию могут устроить.

– А если и капать, – то чем?

– Капать лучше молоком, или белой пищей. Ты же не старейшина и не шаман. Им можно водкой и тарасуном, – ответил Милхай. – Я же про это на обрядах рассказывал.

– Не помню, еще повтори, – попросил Степан.

– Повторяю, – запоминай хорошенько:

Водкой, простому человеку, капать не надо. Там, где капают люди, – места очень тонкие. Духи могут туда приходить. Ладно, просто придут, и ничего не сделают. Но могут там и темные появиться. Преследовать человека станут. Человек не готовый, не выдержит, – умом своим тронется, или в случай несчастный попадет.

– А старейшины, тогда как? – уточнил Степан.

– Старейшины и шаманы – готовые люди. На обрядах бывают и многое видят. Защита у них сильная. С ними вряд ли чего случится. Так что, Степа, слушай, чего тебе говорят, и делай, – а в подробности не лезь. Народ эти вещи давно заметил, – народу можно доверять.

– Батя, тогда скажи: почему не справедливо получается? Духи ведь неугодных забирают, – тех, кто мерзкое делает, – не удержался Степан.

– Так и есть.

– Но, как же Никифор? У него ведь все по-другому было, – возразил сын.

– У него по-другому, – да. Лучших людей тоже забирают. Только в другое место, туда, где они нужнее, – ответил Милхай. Он снова прервал разговор. Посмотрел наверх, где сияло солнце, и где проплывали облака. Подумал о чем-то своем.

– Когда Никифора Аполлоновича хоронили, много народу понаехало. Из округа были люди, из области. Даже из Москвы прилетел земляк, из министерства.

Хорошие слова говорили, добром поминаниями Никифора Аполлоновича. Председатель, наш, не удержался, – заплакал, – да и не один он плакал.

Остался Никифор, в памяти у людей, добродушным и улыбчивым. Для него, дело сельское, – было на первом месте, а понятие Родина было не пустым звуком.

Похоронили, его, рядом с отцом и дедом, – на общем деревенском кладбище.

Разного я повидал к тому времени. Видал, как старики уходили. Как зрелые люди – в самом рассвете, и как совсем молодые. Но когда он ушел, будто все поменялось. Жизнь моя стала пустой и бессмысленной. Ходил я, как будто чумной, будто землю из-под меня выбили.

Менять свою судьбу

Сильно я горевал, будто он – Никифор, родственником мне был близким. Заболел я, после его похорон, и слег на целую неделю. Температура под сорок, кости выламывало, и есть не ничего мог, только воду одну пил. Душа, моя, не на месте была.

Всё слетело, как пыль с сапог. По-другому начал смотреть на людей, ценить начал то, что есть, к старикам стал прислушиваться.

А пока болел, – жизнь свою передумал, – слова Никифора вспомнил. Оценил я его слова.

На работу вышел уже другим человеком. Несколько лет еще проработал, после того события.

– Батя, а как шаманили в твоей молодости? – перевел разговор Степан.

– В ранешние годы шаманить совсем запрещали. Даже преследовали за это. Но, в мою бытность, к такому делу спокойно относились. Не то, что само собой разумеется, но глаза закрывали на это. Народ шаманил спокон веку, и будет шаманить, – как ты его не переделывай, – сказал Милхай. – А чего переделывать? – Все равно бесполезно.

– А ты как начал шаманить? – спросил Степан. Он посмотрел на отца и замялся. Понял, что трудно ему ответить.

Милхай не сразу ответил. Помолчал с минуту, другую.

– Батя? – тронул за плечо Степан.

– Ась…? – встрепенулся тот.

– Я говорю – как шаманить ты начал?

– Шаманить…, – повторил Милхай и уставился в одну точку.

– Случилось, у нас, что все мужики уходить стали, – неожиданно начал он. – Один за другим, все в течение года… Кто-то от старости своей ушел. Другие, что помоложе, – те раньше срока.

Старики тогда, о нашем Роде заговорили: сказали за предков наших. Объяснять начали, почему все происходит.

Я тогда заболел, как назло: – бредил по ночам, – духов стал видеть. Самым старшим в Роду оказался. Остальные, – кто был постарше меня, – все ушли.

Старики мне сказали, что весь Род наш, на мне сошелся. По этой причине и заболел я, и чуть не помер тогда.

Подготовили меня. Хоть я и сопротивлялся, хотел и не принимать ответственность, но потом согласился.

Деды деревенские проводника нашли, чего нужно купили, что положено приготовили. Потом собрали народ из деревни и провели обряд. Посвятили меня в шаманы, представили предкам, как положено. А после, я сам стал шаманить. За всех наших, перед Богом, грехи отмаливать. И вот что я понял тогда, Степа, – он посмотрел на сына.

– Чего, – недоуменно спросил тот.

– Лучше самому судьбу менять, – иначе она тебя поменяет и весь твой Род.

А я, пока жив, буду делать, то, что положено. Вам – детям и внукам, – дорогу открывать, – помогать тем, кто помощи попросит. А не станет меня, – тогда знай, что может случиться, и будь готов к этому. В деревне всегда есть старейшины: бабушки и дедушки, которые помнят и понимают, что с человеком происходит. Они и проводника найдут, и, то что нужно для обряда, – все сделают.

Степан нахмурился и помрачнел этих от отцовских рассказов. Сидел весь хмурый и задумчивый, то и дело потирал свой лоб.

– Да не дрейфь, ты, – стукнул по плечу Милхай.

– Может и не случиться этого. – Знал бы я наперед – сказал бы. Но я не знаю. Да и неправильно это, – в книгу раньше срока заглядывать. Хотя готовым нужно быть ко всему…

Рассказ отца стал неприятным откровением для Степана. Удивленный, и даже шокированный, от всего услышанного, он не сразу пришел в себя.

* * *

Много вопросов было в тот день. И один, из них, был такой: