Правда, такие объяснения рождают новые вопросы. Основание для сомнений высказал Цукерман: только оригинальное письмо с подписями гарантов (а не его копия) может свидетельствовать о добром имени Яакова перед возможными донорами из отдалённых общин. Якерсон, чтобы снять сомнения, предлагает две гипотезы: 1) копия могла быть изготовлена для хранения в общине, куда поступил запрос (и сам же опровергает её, ибо письмо тщательно складывалось – явно для перевозки); 2) «помимо оригинала документа, отправляющемуся в долгий путь просителю вручили также одну или несколько копий». На мой взгляд, вторая гипотеза столь же неубедительна, как и первая. Киевская община явно небогата, а пергамент дорог. Сам же Якерсон ранее отметил:
«Пергамен, дорогой и прочный материал, использовался для переписки текстов „на века“ – библейских кодексов, галахических компендиумов, молитвенников и литургических сборников. В случае документов – для брачных контрактов и разводных писем. Использование пергамена для частного письма или его копии… встречалось достаточно редко»[35].
Для общины, не слишком состоятельной, изготовление и отсылка одного лишь пергаментного оригинала (без одной или нескольких [!] копий) были нагрузкой.
Кстати, Цукерман (см. выше) метко указал на стилистическое несоответствие письма ситуации, когда каждой общине, в которую прибывает проситель, вручается специальная копия:
«Можно ли полагать, что Мар Яаков вёз отдельные письма для каждой отдельной общины, которую он собирался посетить, – с призывом о помощи, разжиженным всякий раз заявлением, что только одна эта община и её спонсоры могут рассчитывать на то, что их щедрость будет вознаграждена?»
Цукерман предложил иное пояснение: подпись Ицхака ha-парнаса, заверяющего подлинность копии, дополнительно завизирована хазарским чиновником в Саркеле или Итиле, после чего копия могла использоваться как авторитетный «проездной документ». Почему вероятность появления Яакова с письмом в указанных городах более чем сомнительна, будет сказано ниже.
На мой взгляд, существует гораздо более простое объяснение феномена: Письмо написано образованным человеком, Авраhамом ha-парнасом; он подписал его первым. Девять членов киевской общины, чьи имена обозначены после него, были неграмотны, и Авраhам им помог, вписав их имена. Второй грамотный человек в группе, Ицхак ha-парнас, подписался сам.
Мне возразят: известно, что в средние века еврейские мальчики уже поголовно обучались грамоте – и подписаться мог каждый. Более конкретноe возражение отлично сформулировано (см. выше) Якерсоном:
«Корпус подобных писем из Каирской генизы, подписанных свидетелями, наглядно показывает, что свидетели (даже малограмотные) подписывали документы собственноручно.»
Но дело-то в том, что в домонгольский период община (эда) Киевской Руси отличалась от других эдот – отличалась именно низким уровнем грамотности. Это отмечено не только в Х в., но, как можно убедиться, и несколько позже.
Следующий документ из генизы относится к началу ХI в. и представляет собой тоже рекомендательное письмо на иврите, но не от общины, а личное. Тувия бен Элиэзер, раввин из города Салоники в Византии, просит своего корреспондента в Иерусалиме оказать помощь достойному еврею, прибывшему «ми-каhaл Русия», т.е. от одной из общин Киевской Руси. Этот человек хочет попасть из Салоник в Иерусалим, но у него есть проблема. Достойный еврей не разговаривает ни на иврите, ни на греческом, ни на арабском, единственный его язык – «кнаанит, язык его родины», т.е. славянский. Нужен волонтёр, который проводит человека «из города в город, с острова на остров»[36].
Другое свидетельство. Тосафист Элиэзер бен Ицхак из Праги путешествовал по Руси во второй половине ХII в. и сообщил в письме Иеhуде Хасиду (1140—1217) в Регенсбург, что в общинах Польши, Руси и Венгрии не хватает знатоков Торы, и там нанимают людей, которые одновременно исполняют обязанности раввина, учителя и кантора. Бывает, что платить не могут, – и остаются «без учения, без молитвы и без Торы»[37].
Опять-таки могут возразить: в конце ХІІ в. в Киеве известен учёный р. Моше, переписывавшийся с Элиэзером бен Натаном из Майнца, а также с Шмуэлем бен Али ha-Леви, главой багдадской иешивы. Да и само Киевское письмо составлено очень просвещённым человеком, в прекрасной культурной традиции. Всё так, только яркие исключения не меняют правила: многие евреи Руси жили без учения, без молитв, без Торы. Наблюдение Якерсона, что в других письмах генизы из Фустата рекомендатели почти сплошь подписались лично, хорошо объяснимо: основной поставщик документов генизы – восточные еврейские общины (Эрец-Исраэль, Египет, Халифат, Персия), в которых обязательное обучение мальчиков стало нормой.
Вывод: Киевское письмо – не копия, а оригинал, адекватно отразивший малую образованность местной общины.
Кстати, в общине (кеhила, каhал) вовсе не обязательно наличие одного-единственного парнаса. Полагаю, оба парнаса, подписавших письмо, – Авраhам и Ицхак – киевляне.
2) Константин Цукерман о Киевском письме
В начале своей работы профессор Цукерман заявил, что собирается ограничиться лишь двумя важными темами, неудовлетворительно решёнными или проигнорированными предшествующими исследователями: статус Киевского письма (см. выше) и содержание термина закук. На деле работа Цукермана охватывает и комментирует почти все темы, обсуждавшиеся предшественниками, и привлекает для решения новые подходы. Она демонстрирует прекрасное умение автора очень глубоко входить в тему и его широкую эрудицию. Это не значит, что он во всём прав.
Попытаюсь представить (иногда с комментариями) наиболее значимые, на мой взгляд, элементы подхода Цукермана к Киевскому письму и к тому, что вокруг письма.
«Я полагаю, – утверждает Цукерман, – так же, как и Прицак, что Киев появился на исходе девятого века в качестве торговой фактории на окраине Хазарского каганата и что он был завоёван Олегом спустя 30—40 лет позднее даты (882 г. н. э.), обозначенной в русской летописи»[38]. (Это, кажется, единственное место в работе, где Цукерман соглашается с Прицаком, но на деле не вполне согласен и здесь: Прицак пытался доказать, что завоевателем Киева был Игорь.)
Далее Цукерман критикует высказанное Эрдалем предположение, что письмо послано в Киев из Дунайской Болгарии, и выражает особое несогласие с истолкованием Даном Шапира (на основе предположения Эрдаля) письма как зашифрованного послания евреев Болгарии киевской общине с просьбой помочь защитить их от преследований князя Святослава[39].
Цукерман обстоятельно входит в споры исследователей о личных именах в письме: иронично отвергает антропонимические построения Прицака, превращающие список подписавших письмо в «миниатюрный перечень тюркских племён»; относительно прочтения <…> как славянского Гостята констатирует: «эта интерпретация неоспорима»; предположение Эрдаля о прозвище <…> («чёрный» по-готски и по-древнескандинавски) отметает, ибо в Болгарии, которую Эрдаль считает тем местом, откуда ушло Киевское письмо, ни на одном из этих языков не разговаривали. (Здесь позволю себе возразить: так ведь в Киеве, который Цукерману представляется местом отправки письма, правящие варяги по-скандинавски разговаривали-таки!) Зато интересную интерпретацию Орлом того же имени как искажённого из-за перестановки букв слова <…> (слав. «сирота») Цукерман не только принимает, но и дополняет собственным текстологическим предположением: там могла быть не перестановка букв, а просто вторая буква в слове – не «вав», а «йуд», эти буквы в средние века часто смешивались[40]. (Мне это не представляется чересчур убедительным: даже в предложенном Цукерманом варианте – <…> без перестановки букв, написание слова искажено, ибо там отсутствует «вав» после «рейш», а он необходим для обозначения звука «о», ведь аканья в древнерусском не было. Интерпретация Орла лучше объясняет отсутствие патронима, здесь Цукерман прав, но и эрдалевская версия, без допущения искажений в письме, не исключает подобной причины отказа от упоминания отца Йеhуды с прозвищем Сварте, – отцовское имя нежелательно.)
В отличие от Голба и других комментаторов Киевского письма, Цукерман не признаёт, что иудаизм Хазарского каганата был строго раввинистическим, полагая, – есть основания для сомнений[41].
Большое место в исследовании Цукермана занимает полемика автора с известной книгой Шломо Занда «Кто и когда придумал еврейский народ?». Эта полемика сама по себе интересна и верна, но я её пропущу, ибо к Киевскому письму она отношения не имеет. Разве что небольшой отрывок косвенно затрагивает тему, близкую письму:
«Хазарские евреи не имели ни малейшего демографического потенциала обеспечить на исходе 13-го века миграционную волну в … [западном] направлении, о которой повествует Занд. На своей территории после 960-х иные из них вынуждены были принять ислам, в то время как те, кто смог, вероятно, внесли демографический вклад в немногочисленные славяноязычные общины Восточной Европы, однако эта скудная еврейская популяция после удара, нанесенного монгольским вторжением, исчезла ещё до прихода мигрантов-ашкеназов.»[42]
Мне очень близко всё, что утверждает здесь Цукерман, кроме заключительного аккорда о полном исчезновении общины евреев-кенаанитов после монгольского нашествия. На самом деле эта эда только к XVII в. окончательно растворилась в среде ашкеназов (значительную часть которых, если не большинство, в Восточной Европе составляли ашкенизированные западные кенааниты[43]). Помимо того, остатки евреев Хазарии и некоторые восточные кенааниты могли после монгольского нашествия положить начало татароязычной еврейской общине в Крыму (разделившейся на крымчаков и караимов) – ведь самые ранние захоронения на иудейских кладбищах в Мангупе и Чуфут-Кале относятся к ХІV – XV в., после татарского завоевания[44]. (Возможно, часть этих евреев пришла в Крым как пленники в обозах завоевателей.) Ну, и некоторая доля хазарских иудеев, видимо, вошла в эду горских евреев, сохранившую до ХХІ в. личное имя Ханука, зафиксированное, помимо Киевского письма, также в письме царя Иосифа как имя хазарских царей.
Один из самых впечатляющих разделов работы Цукермана посвящён детальнейшему разбору содержания термина закук (мн. ч. зекуким), – обозначения денежной единицы. Цукерман категорически отвергает голбово отожествление закука с золотым византийским триенсом: нет никаких свидетельств, что триенс (по стоимости – треть полновесного солида) когда-либо был в ходу на Руси, да и в самой Византии он вряд ли был средством платежа[45].
Термин закук первоначально означал один из способов очистки металла, а с ХІІ в. применялся к обозначению германской марки чистого серебра. Только с XIV в. он стал обозначать монету, а ранее использовался для обозначения в брачном контракте суммы, которую жених обязан выплатить жене в случае развода. И то, и другое, и третье, и четвёртое – исключительно в Европе, в пределах земель, вошедших в состав Каролингской империи[46]. Самое раннее (но, видимо, позже Киевского письма) упоминание слова закук относится к концу Х – началу ХІ в. и принадлежит рабби Гершому, прозванному Светочем изгнания. В его высказывании закук означает слиток серебра, и вес слитка определён в 12 унций[47].
Константин Цукерман скрупулезно разбирает изменение значения термина и колебания весовых параметров закука. Попутно выявляются детали реформаторской активности духовных вождей ашкеназских евреев, семейного быта этих евреев и уровня их материального благополучия. Если верить материалам респонсов[48], до Крестовых походов этот уровень очень высок, что может служить основанием для предположения: авторы Киевского письма именно в общинах германских земель видели доноров для пострадавшего Яакова. Цукерман утверждает, что термин закук, не известный вообще еврейским общинам Азии и Африки, делает именно Рейн, а не Нил, предполагавшимся конечным пунктом письма[49].
В связи с этим утверждением Цукерман выдвигает свою датировку Киевского письма. Очень мало известно о торговых связях Киевской Руси с государством Каролингов, да и политические связи между христианским Западом и языческой Русью отсутствовали, за исключением одного, очень краткого, периода, – после принятия христианства княгиней Ольгой.
«Посольство княгини Ольги в 959 г. попросило короля (будущего императора) Оттона І направить епископа и священников для распространения христианства на Руси… Епископ Адальберт – один – был послан в Киев ранней весной 961 г., но он поспешно возвратился в этом же или в следующем году вместе с несколькими обращёнными, едва не лишившись жизни. Большинство исследователей объясняют такое драматическое поворотное событие переменой власти в Киеве»[50]: Ольга умерла, и княжеский престол занял воинствующий язычник Святослав.
«Вряд ли будет смелым предположение, что дипломатическое сближение между Русью и Германией сопровождалось – может быть, и предшествовало ему, – установлением связей между еврейскими общинами обеих стран. В этот период естественным было бы обращение евреев Киева за помощью к богатым единоверцам на Рейне. После фиаско Адальберта в 961-м или 962-м, наоборот, некстати было киевским евреям обращаться за помощью в империю Каролингов. К тому времени, накануне хазарской кампании Святослава, состоявшейся позднее в том же десятилетии, путь на запад был почти полностью закрыт. Потому, я думаю, Мар Яаков, – который не мог оставаться в Киеве и продолжать встречаться со своими неудовлетворёнными кредиторами, – и предпринял свое дорогостоящее и рискованное путешествие»[51].
По Цукерману, Яаков отправился за помощью к еврейским общинам Хазарии, и там – в Саркеле или Итиле – письмо было помечено визой хазарского чиновника. Здесь позволю себе решительно не согласиться. При княжении Святослава путь в Хазарию (вплоть до войны с нею и её разгрома) был перекрыт точно так же, как в Германию, если не строже. (Ср. приведенное выше высказывание проф. А. Тортики.) Открыт был путь «из варяг в греки», который контролировала Русь; Яаков отправился этим путём – только потому письмо, написанное в Киеве в начале 960-х и ориентированное, по первому замыслу, на запад, в Эрец-Немец (так именуется Германия в письме царя Иосифа), оказалось в Каирской генизе.
Так или иначе, тщательно проведенный Цукерманом анализ термина закук показывает, что весовая мера чистого серебра в ашкеназской общине Х в. составляла приблизительно 12 унций, и, с этой точки зрения, долг Яакова иноверцам был представлен в письме, адресованном евреям-ашкеназам, более чем внушительной суммой – 30 кг серебра[52]. Однако отправители Киевского письма термином закук, вероятнее всего, обозначили местную весовую единицу серебра – гривну, и Цукерман столь же добросовестно и подробно рассматривает историю гривны и её количественных параметров в Новгородском и Киевском (попутно и в Черниговском) княжествах. Помимо того, тщательно исследуются обменные курсы принятых на Руси денежных единиц соседних государств: Халифата, Византии, скандинавских королевств, рассматриваются взаимоотношения гривны и других денежных единиц Руси – ногаты и куны. Исследование проф. Цукермана основательно выходит за рамки поставленной им темы, однако относительно долга Яакова — 100 закуков – он даёт чёткое определение: «Приравнивая его [закук – А. Т.] к гривне, приходим к стоимости долга примерно в 4 кг серебра, эквивалентно примерно 1400 дирхемам или, в частности, в период договоров [Руси] с Византией, 100 солидам»[53]. Таким образом, опираясь на хорошую доказательную базу, исследователь подтверждает высказывавшееся и ранее мнение, что Яакову надлежало возместить кредиторам брата не скромные 100 серебряных дирхемов, а серьёзную сумму в 100 полновесных золотых монет. Такая сумма вполне оправдывает тревогу авторов письма – сограждан Яакова – и их призыв к зарубежным единоверцам о помощи…
3) Семён Якерсон о Киевском письме
Мне выпала честь быть одним из трёх редакторов сборника «Кенааниты: Евреи в средневековом славянском мире» (24-й т. «Jews and Slavs»), в котором опубликована статья Якерсона под скромным названием «Несколько палеографических ремарок к датировке „Киевского письма“».
Нас, редакцию сборника, смущало брошенное вскользь замечание акад. Петра Толочко, что в подлинности Киевского письма «нет полной уверенности» (см. выше). Хоть академик не является ни коей мере специалистом в области еврейской палеографии, и его «сомнение» – просто отражениe общей предвзятости к памятнику (более никто подделку не заподозрил; ср. выше мнение проф. Пузанова), мы решили предложить проф. Якерсону, одному из ведущих в мире палеографов-гебраистов, заново исследовать, верно ли идентифицировал Голб подлинность и древность письма. Работу Якерсона финансировал Евроазиатский еврейский конгресс.
Проведенное исследование петербургский учёный согласовал с шестью компетентными коллегами в Оксфорде, Кембридже, Париже и Иерусалиме. Участие в «палеографических ремарках» столь мощной экспертной группы создает новый, более достоверный, фон для истолкования данных Киевского письма. Сам автор «ремарок» не ограничился чистой палеографией и представил собственные, очень интересные, соображения вокруг истории создания памятника. (См. выше раздел «Общее замечание». ) Они не столь бесспорны, как заключения палеографической группы, которые тоже, как принято в науке, подлежат обсуждению. Чем и займемся.
а) Локализация памятника
Эпиграфом к «Палеографическим ремаркам» С. Якерсон избрал еврейскую поговорку, которая на русский переводится «Приучи свой язык говорить „не знаю“»[54]. В эпиграфе содержится упрек толкователям Киевского письма (не только Н. Голбу и О. Прицаку), приходящим к безапелляционным выводам без достаточно твердых оснований. Одним из таких выводов является обозначение памятника как «Киевское письмо». На самом ли деле оно Киевское?
«Прочтение самого географического названия требует определенного «предвзятого желания», т.к. первая буква в нем сегодня (как и в период обнаружения документа) не читается (она попадает на изгиб и пятно на пергамене и практически не видна). Корректнее передавать это слово транслитерацией <…>»[55].
Замечание уважаемых палеографов хоть в принципе и справедливо, отнюдь не вовсе бесспорно. Первую букву слова действительно прочесть в рукописи невозможно. Н. Голб предположил, что апостроф левее последней буквы «бет» означал спирантность её произношения («в», а не «б»), стало быть, слово без первой буквы было прочитано «…ийов» (или «…ийув»). Попытавшись подставить какую-либо букву на первое место в слове, Голб легко убедился, что нечитаемой буквой была «куф», и слово читается «Кийов» (с чем согласились оппоненты). В данной статье С. Якерсон показал: апостроф не обозначает в письме спирантность, а указывает, что предшествующее слово – географическое название[56]; значит, слово без первой буквы (географическое название!) может читаться и «…ийов», и «…ийоб», – многое ли это меняет? Осторожное примечание автора («Я не утверждаю, что прочтение данного топонима как Киев невозможно, но хочу подчеркнуть, что оно неочевидно»[57]) меня не убедило. Никакой средневековый европейский (см. ниже) город, кроме Киева, вписывающийся в представленную – хоть Н. Голбом, хоть С. Якерсоном, – лексическую модель, мне не известен[58]. Но главное – еврейский антропонимикон документа очень точно привязывает письмо если не к Киеву, то уж наверняка к Киевской Руси. Например, крайне редкие в Средние века личные имена «подписантов» Киевского письма Шимшон <…>) и Синай <…> (с. 28) присутствуют также в документе ХІІ в. из Владимира (Владимир-Волынский; Парижская рукопись 380 из Национальной библиотеки в Иерусалиме, см. А. Кулик. «Евреи Древней Руси: источники и историческая реконструкция» // Ruthenica, vol. VII, p. 58); кроме того, имя Синай упоминает также р. Ашер бен Иехиэль Рош из Толедо (1250—1327) в качестве патронима его ученика (Ашер бен Синай), который приехал к нему учиться из страны Русия (там же).
Я убежден: нет никаких оснований ревизовать локализацию Киевского письма. Никто ведь не предписывает историкам непременно указывать: вероятность того, что «географическое название» обозначает именно Киев, составляет не 100%, а всего лишь 99%…
б) Датировка
В книге О. Прицака и Н. Голба время написания Киевского письма определено «около 930 г.». Эту дату обозначил О. Прицак на основании своих очень спорных исторических построений при молчаливом согласии соавтора, хорошего знатока еврейской палеографии. Поэтому те, кто отверг исторические посылы О. Прицака, приняли для себя «более широкую датировку: Х в.» (В. Я. Петрухин. Комментарий к книге «Хазарско-еврейские документы Х века», с. 215). Когда в текстах исторических сочинений С. Якерсон видит ссылки на «Киевское письмо, по данным палеографии датирующееся Х веком», это вызывает его активный протест[59]. Профессора можно понять, никаких ссылок именно на ПАЛЕОГРАФИЧЕСКИЕ данные, позволяющие отнести памятник к Х в., у историков нет.
Тщательный анализ, проведённый ведущими мировыми специалистами, выявил основы для определения возможного времени написания Киевского письма.
Во-первых, физический носитель, на котором оно написано.
«Использование пергамена и запись текста на мясной стороне косвенно свидетельствуют с достаточно большой долей вероятности о том, что перед нами документ раннего периода генизы (т.е. по XII век включительно).»[60] [Уместно напомнить, что самые ранние документы Каирской генизы относятся к ІХ в., – А. Т.]
Во-вторых, графика и почерк. «Данное письмо, вероятно, можно охарактеризовать как письмо стадии формирования европейского [выделено мною, – А. Т.] квадратного письма и назвать „протоквадратным“ письмом»[61].
В-третьих, дополнительные графические элементы: апостроф, надстрочные точки и разделитель имен собственных. Последний оказался важным определителем времени и места создания памятника. «Графические разделители имен свидетелей не встретились мне ни в одном из многочисленных фрагментов генизы, с которыми я сличал наше письмо. Подобные значки в качестве элементов графического заполнения строк можно встретить в европейских [выделено мною, – А. Т.] рукописях позднее, начиная с XI—XII веков и далее.
Таким образом, можно отметить, что с одной стороны, архаичность письма и невозможность его однозначной идентификации («протоквадратное письмо», возможно, византийского типа) говорят о древности документа, но, с другой стороны, употребление графических элементов, характерных для более поздних рукописей (ХI – XII в.), взывает к двойной осторожности в определении периода его создания»[62].
«Общий вывод: На современном этапе развития еврейской палеографии и кодикологии у нас нет ни малейшего основания датировать документ из Каирской генизы, хранящийся в библиотеке Кембриджа под шифром Т-S (Glass) 12. 122, именно X веком, локализовать его городом Киевом и рассматривать его как косвенно датированное по палеографическим признакам историческое свидетельство. Тем не менее, нет сомнения в том, что перед нами достаточно ранний документ европейского происхождения [sic! – A. T.], относящийся к первому этапу формирования Каирской генизы (по XII в. включительно)»[63].
Моё мнение относительно локализации письма см. выше. Что же касается датировки Киевского письма, – я уверен, что историки с должным уважением отнесутся к аргументации и выводам профессора Якерсона и сообщества палеографов и примут положение: Киевское письмо – по палеографическим данным – написано в пределах Х—ХІІ вв.
Однако и по части датировки памятника экспертами нельзя обойтись вовсе без замечаний. Как видим, автор «ремарок» несколько раз старательно указывает самый поздний предел возможного времени написания письма – «по ХІІ в. включительно», но очень тщательно избегает указать его раннюю границу. И только поскольку в анализе имеется словосочетание «более поздние рукописи (ХІ-ХІІ вв.)», можно понять, что существование «более ранних» предполагается в Х в. Или даже в ІХ? Во всяком случае, историки школы П. Толочко отныне никак не могут оперировать аргументом, что Киевское письмо, возможно, является поздней подделкой.