Кубик Рубика и пятый битл

– Нет. Так не бывает.

– Это были они – Джон Леннон, Пол Маккартни, Джордж Харрисон и Ринго Стар. С такими длинными волосами, что я было принял их за парики.

– И другие их не узнали? Да там публика небось с ума посходила?

– Они тогда еще не стали знаменитыми. В Англии к тому моменту они успели выпустить пару пластинок, но в Европе о них мало кто слышал. Уж тем более в Монтрё. В этом-то и проблема: они подписали договор об участии в телешоу, а продюсеры заявили, что группа недостаточно известная, и завернули их.

– Вот это продюсеры облажались, ничего не скажешь!

– Можно и так сказать. «Битлз» приехали в тот же день, что и мы, и им сразу же сообщили, что из афиши их название убрали. – Сосиска расхохотался так, что даже закашлялся.

Я подождал, когда он успокоится, и спросил:

– И какие они были?

– Подробности я позабыл. Дело-то было давно. И вели они себя тихо. Пили пиво и слушали музыку. Они, похоже, сильно расстроились.

Сосиска умолк и безразлично уставился в окно.

Я выждал несколько мучительно долгих секунд и спросил:

– А еще?

Он повернулся ко мне. Лицо у него как-то изменилось. Погрустнело, что ли.

– Ну, больше ничего и не произошло. Сейшен закончился ближе к завтраку. Мы все поели и разошлись.

– История нереальная! А вы с ними потом еще встречались?

– Нет, и лишь однажды осенью, когда весь мир запел She loves you, до меня дошло, что те четверо волосатиков были не обычными однодневками.

Я помедлил, но набрался храбрости и сказал:

– А я поеду и увижу их.

– Кого?

– Пола, Джорджа и Ринго. Тех троих, кто еще жив.

– Ты поедешь посмотреть на битлов?

– Ну да. А что, круто, разве нет?

Он рассмеялся, но по-доброму:

– А почему бы и нет? Ведь они и правда бродят где-то по миру.

Он поднялся, взял свою черную кожаную сумку и пошел к выходу, но по пути остановился и повернулся ко мне:

– У меня есть почти все альбомы «Битлз». Если хочешь, заходи как-нибудь, посмотришь.

Всего за несколько минут до этого я и мысли бы не допустил, что можно взять и поехать в гости к Сосиске, но теперь все изменилось. Он побывал на Луне.

Если в классе узнали бы, что я бывал в гостях у Сосиски, то решили бы, что у меня крыша съехала. Для своих одноклассников я бы тогда считай что умер. Ущерб моей репутации был бы нанесен непоправимый. Тем не менее спустя две недели я сел в автобус и отправился в Фредрикстад.

Было холодно, и, когда я проходил мимо собора, уже начало смеркаться. Я спросил дорогу у старичка на лавке, но даже с его объяснениями я не сразу отыскал расположенный по написанному на бумажке адресу дом.

Наконец я вышел к большому особняку, красивому, с двумя колоннами у двери. Однако краска со стен давно облупилась. Во дворике стоял обледеневший, ржавый садовый столик, а в кустах валялся стул. На кованой калитке явно катались: петли покосились и калитка уткнулась в землю. Я прочел имя на почтовом ящике. «Пия и Сверре Бернер». Все верно, осталось позвонить.

Звонок не работал, и я собрался уходить. Да, мы договорились, что я приеду, но теперь я смогу сослаться, что никто не открыл. Мимо прошел какой-то парень с собакой. Та остановилась возле Сосискиного забора и пометила столбик. Я постучал в дверь.

Сосиска открыл почти немедленно. Он увидел меня и расплылся в улыбке. Пиджак он снял, но рубашка и брюки были теми же, в которых он приходил в школу. По крайней мере, мне так показалось. Я часто ломал голову, ходит ли он в одной и той же одежде каждый день или же у него много одинаковых вещей.

– Привет, Андерс, молодец, что пришел. Долго дорогу искал?

– Нет, – соврал я, – спросил – и мне подсказали.

Он провел меня по коридору на кухню. Здесь явно недавно прибирались, однако я унюхал слабый запах курева, пробивавшийся сквозь запах средства для мытья посуды.

Я думал, что у них и дети есть, но на это ничто не указывало – ни фотографий, ничего. На стене висела одинокая вышивка – две лошадиных головы. Сосиска открыл холодильник, и я разглядел внутри две банки варенья, две коричневые бутылки пива и кувшин буро-зеленого компота. Сосиска вытащил кувшин:

– Хочешь компоту?

Мне не хотелось.

– Да, спасибо.

Из шкафчика над столешницей он вытащил стакан. Сам он, похоже, пить ничего не собирался. Я проглотил содержимое стакана. Судя по вкусу, груша.

– Спасибо большое. – Я вытер рот.

Со взрослыми странная какая-то штука происходит. Вечно они пытаются напоить нас компотом. Я поставил стакан на столешницу и пошел следом за Сосиской в гостиную.

Пускай новинок в коллекции Сосиски и не было, но альбомов было и впрямь много. На двух длинных полках в ряд выстроились пластинки. Я провел рукой по тоненьким корешкам. Beach Boys, Creedence Clearwater, Боб Дилан, Элвис. Парочку я вытащил и принялся изучать подробнее. Обширная коллекция, прямо на редкость. Сосиска вытащил все пластинки «Битлз» и разложил их на столе.

Студийные альбомы у него были все. Двенадцать штук. Я взял в руки Please please me.

– Их первый. В Норвегии ни разу не выходил. Я купил его в Лондоне. Весь альбом они записали за один-единственный день в феврале шестьдесят третьего. Джон тут такой осипший, как будто неделю не просыхал. Честно говоря, по-моему, это его хриплый голос сотворил чудо.

Слушая Сосиску, я ощущал неловкость: по сравнению с ним я почти ничего не знал. Я, правда, прочел книгу о битлах, которую нашел в библиотеке, но о песнях и альбомах там мало чего рассказывалось.

– А у вас есть любимый альбом? – спросил я, разглядывая обложку Abbey Road и Пола Маккартни, босиком переходившего дорогу.

– «Сержант Пеппер».

– Он вышел в тот год, когда я родился, – вставил я, обрадованный, что могу хоть что-то добавить.

– Шестьдесят седьмой. Лето любви.

Мы рассмеялись, Сосиска достал пластинку и поставил ее в проигрыватель. По обе стороны от полок стояли две большие колонки. Сосиска поднял тонарм и осторожно опустил иглу на пластинку. Из колонок полилась металлическая органная мелодия, такая простая, что ее, казалось, двумя пальцами наиграть можно. А потом раздался голос Джона Леннона.

Сосиска стоял возле двери на веранду и смотрел на улицу. Четыре ощутимых удара – Ринго дал сигнал о начале припева.

Припев будто бы звучал настырнее. «Lucy in the sky», – старательно выпевал Джон.

Сосиска повернулся ко мне, в глазах у него стояли слезы.

Я взял мини-альбом Magical Mystery Tour и пролистал спрятанную в обложке брошюрку, похожую на детскую книжку. Сосиска поставил I am the walrus.

Текст был совершенно бессмысленный.

– Наверное, лучшая у Джона Леннона, – сказал Сосиска.

Я почти два часа там провел, а потом собрался уходить.

– До понедельника. – Он пожал мне руку. Что-то многовато торжественности. Видно, Сосиска решил сменить пластинку и снова превратиться в учителя.

Я вышел и, пройдя несколько метров, обернулся. Сосиска стоял на кухне, возле окна.

Я успел в магазин пластинок до закрытия. Была суббота, и все магазины работали до семи. Покупать я ничего не собирался, но до автобуса оставалось еще двадцать минут, а мне нравилось перебирать пластинки. Среди синглов самым популярным был «Только для твоих глаз» Шины Истон. Мы как раз недавно посмотрели фильм про Бонда. В коробке со скидочными пластинками лежал сингл Майкла Джексона Don’t stop ‘til you get enough. Он вышел пару лет назад, но свои десять крон вполне стоил. Я положил пластинку на стойку, и продавец подошел за деньгами.

Но бумажника в заднем кармане не было. К горлу подступила тошнота. Я обыскал карманы «битловской» куртки. Пусто. Посмотрел на пол. Ничего.

Столешница. Компот. Когда Сосиска налил мне компот, я как раз убирал бумажку с адресом в кошелек. А кошелек я потом положил на столешницу.

– Вот хрень, – пробормотал я тихо, но продавец все равно услышал.

– Что-то случилось?

– Простите, я бумажник забыл.

Оставив Майкла Джексона на стойке, я выскочил из магазина. Возвращаться к Сосиске не хотелось, но без денег в автобус меня не пустят, так что выбирать не приходится. Если же позвонить домой, мама распереживается и вполне может даже слечь на несколько дней. Впрочем, монеток для телефона-автомата у меня все равно не имелось.

В окнах Сосискиного дома было темно. Наверное, Сосиска куда-нибудь вышел. Я было развернулся, но что-то удержало меня. Я постучался в дверь. Никто не откликнулся. Постучался снова. Тишина. Вот непруха. Я спустился с крыльца, но тут вдруг меня осенило: я вернулся к двери и взялся за ручку. Дверь была не заперта. Я растерянно замер, вглядываясь внутрь, в темный коридор. Раздумывал, не крикнуть ли, но промолчал. Посомневавшись, я все же вошел в дом. Кошелек-то надо возвращать.

Дверь за моей спиной захлопнулась, и я очутился в кромешной темноте. Я прислушался. Нет, ничего. Ориентироваться было непросто, но я вспомнил, что кухня расположена с правой стороны, и вскоре нащупал наконец ручку двери, правда, сперва повалил вешалку с одеждой.

В эту же секунду возле дома притормозила машина. Я замер и затих. Хлопнула дверца, а потом послышались быстрые шаги. Затаив дыхание, я ждал, что входная дверь распахнется.

Но нет, шаги стихли, и в коридоре вновь повисла тишина. Я выдохнул, осторожно взялся за ручку и толкнул кухонную дверь. В кухню добирался свет фонаря с улицы, так что тут было не совсем темно. Мой бумажник лежал на столешнице. С облегчением вздохнув, я схватил бумажник.

– Ты чего это вытворяешь?

Я вздрогнул, ноги подкосились. Сосиска сидел возле окна на табуретке. В слабом свете фонаря я разглядел его профиль. Он, похоже, все время там просидел. Значит, он слышал, как упала вешалка и как я крадусь по коридору, словно какой-то горе-грабитель. Чего ж он не открыл, когда я стучался?

– Простите, я у вас кошелек забыл, – для убедительности я взмахнул кошельком, – а других денег на билет у меня нету.

Он вдруг заулыбался.

– Садись. Еще про «Битлз» поболтаем. Там в холодильнике компот остался. – Он говорил как-то иначе. Увереннее. На столе перед ним стоял стакан, содержимое которого по цвету напоминало уже знакомый мне грушевый компот, но я был уверен, что себе он налил чего-то другого. Ситуация мне не нравилась.

– Простите, – сказал я, – но мне на автобус надо.

– А он когда?

– В полдевятого, – брякнул я, не подумав, и тотчас же пожалел, что не соврал.

– Тогда у тебя полно времени.

Он встал и открыл холодильник. Убогая лампочка осветила Сосискино лицо. Оно блестело от пота, волосы прилипли ко лбу. Сосиска вытащил кувшин с компотом и закрыл дверцу. В кухню вернулась темнота. Сосиска вытащил из мойки мой грязный стакан и поставил его на стол, а мне показал на вторую табуретку:

– Да ты давай, садись.

Больше всего мне хотелось свалить оттуда, но выбора не было, и я послушался. Сосиска налил мне компота.

– Это же чудесно! – Он уселся на свою табуретку и поднял стакан. – Выпьем!

Он чересчур фамильярничал, но я поднял стакан, и мы чокнулись.

– За «Битлз»!

– За «Битлз»! – повторил я, ерзая.

Мы выпили, после чего просто молча сидели. Молчание давило на меня. Мне приспичило в туалет, но говорить об этом я не хотел. Луч света с улицы выхватил из темноты лицо Сосиски. Взгляд у него затуманился. И долго нам еще так сидеть?

– Может, свет включим? – Я огляделся, высматривая выключатель. – Тут чего-то темновато.

– А по-моему, все и так видно.

Вообще-то в его словах была доля правды, хотя про «все видно» – это он загнул. Я ерзал на табуретке. Сосиска вытащил пачку табаку и положил щепотку на бумагу, чуть просыпал по дороге, но просто смахнул просыпанное на пол. Потом он умело, пожелтевшими от курева пальцами, свернул самокрутку, облизал обмазанный клеем краешек и прикурил лежавшей на подоконнике зажигалкой. От дыма у меня защипало в глазах.

– А ваша жена ушла куда-то?

Сосиска запрокинул голову и расхохотался:

– Моя жена? Пия? Моя любимая датчанка Пия?

Я промолчал, и он рявкнул:

– Ты о ней, что ли?

Он говорил так злобно, что я испугался и замешкался с ответом.

– Ты о ней, да? – повторил он с прежней злобой.

– Я просто спросил. Не хотел вас обидеть. – Я вскочил, пока он не успел ничего сказать. – Я пойду. Я забыл в магазине пластинку. Майкла Джексона.

На это он ничего не сказал, но, наверное, понял, что все магазины уже давным-давно закрылись.

– А как там твой план увидеть всех оставшихся в живых битлов? Есть что-нибудь новенькое? – этот вопрос Сосиска задал, когда я уже направлялся к двери.

Глаза у меня уже привыкли к темноте, и я разглядел, что он больше не злится, а даже улыбается. Может, ему стыдно, что он разозлился, и теперь он хочет спасти ситуацию. Я слегка успокоился и решил ответить правдиво:

– Да ничего особо нового. В моем возрасте мне за границу одному не выехать. Придется подождать, когда стану чуть постарше.

– Постарше… Да, постарше ты станешь, в этом уж будь уверен, – он помолчал. – Может, мне с тобой съездить?

Что он шутит, я понял, но вопрос все равно прозвучал неожиданно, и что отвечать, я не сразу придумал. Ведь Сосиска, как ни крути, мой учитель.

– Может, и да, – наконец пробормотал я.

Он засмеялся, но тут же закашлялся, так сильно, будто того и гляди выкашляет легкие. Выглядело жутковато. Когда кашель успокоился, Сосиска встал, сплюнул в раковину и смыл плевок.

– Уходишь?

– Ага. – Я выскользнул в коридор, споткнулся о разбросанную по полу одежду и выскочил на улицу.

Едва оказавшись за воротами, я остановился, расстегнул молнию на брюках и с облегчением наблюдал за желтой струей, бьющей прямо в соседские кусты.

– Вы живете в эпоху грандиозных изменений, и это десятилетие можно вполне обоснованно назвать десятилетием прогресса, – директор на сцене не на шутку разошелся, – подумать только – в этом зале сидят ученики, у которых есть собственный компьютер!

Фруде расправил плечи, и меня охватила гордость за него. У него был «Коммодор 64», куча английских компьютерных журналов, и он умел программировать. Мне самому программирование было до лампочки, но компьютерные игры я вполне себе уважал. Фруде же, наоборот, мог целый вечер просидеть за программой, которая умела бы вычислять толщину стальных балок. Некоторые его интересы я вообще не понимал, но они мне нравились. Это было в определенном смысле круто.

– За время вашей учебы человечество запустило в космос корабли, и, возможно, еще до того, как вы уйдете на пенсию, слетать в космос будет таким же обычным делом, как съездить на юг.

Я посмотрел на Бригта – единственного из моих приятелей, кто побывал на настоящем юге. Он рассказывал, что девушки там загорают без лифчиков, и даже показал большой каталог с фоткой отеля, где они жили. Там были пальмы, пляж и синяя вода. Я не раз пытался представить, каково это – лежать на пляже, когда вокруг – девушки без лифчиков, но фантазии моей не хватало. По сравнению с этим любые космические корабли меркнут.

До переезда на Ролвсёй Бригт жил в Осло. Мне хорошо запомнился тот день, когда он у нас появился. Это случилось весной, в понедельник. Первый год в старшей школе. Мы пришли на первый урок, а Бригт уже сидел за партой. Он встал, вежливо поздоровался с нами и по очереди пожал каждому руку. Мы к такому не привыкли. Но было в Бригте и нечто притягательное. Что-то, чего недоставало мне самому. И спустя всего неделю мы с Фруде уже направлялись к нему в гости.

Мы заехали в ворота, и я благоговейно оглядел огромный белый дом, где жил священник. Сразу за живой изгородью начиналось кладбище. Сквозь дырку в кустах я увидел женщину, сидевшую на корточках перед могилой. Да уж, если ты сын священника, темноты тебе лучше не бояться.

Комната Бригта располагалась на втором этаже и была намного больше моей, с модными коричневыми занавесками и коричневым покрывалом на кровати, а в углу стояли два потертых кожаных кресла. Возле стены стояли три гитары – электрогитара, бас-гитара и обычная. Рядом с креслами я увидел орган Хаммонда. Впрочем, «хаммондом» мы называли «ямаху», однако клавиши у него были в два ряда, а еще орган был оснащен всякими кнопками, отвечавшими за различное звучание и ритм.

– О, круть, – все эти инструменты явно произвели на Фруде немалое впечатление, – и ты на всех играть умеешь?

– На гитаре и басах лучше всего. Папа отправил меня заниматься музыкой, когда мне шесть лет было. Он-то думал, я буду выступать в ансамбле христианской молодежи, но я отказался. А орган мне отдала одна из теток после переезда сюда.

– У нас тоже есть «хаммонд», – сказал Фруде.

Родители Фруде выиграли орган Хаммонда в спортлото, когда мы учились в четвертом классе, и с тех самых пор Фруде каждый четверг посещал уроки музыки, которые давала одна пожилая дама.

На полке стоял старенький проигрыватель, а рядом выстроились пластинки и синглы. В другом углу на столе примостился маленький телевизор – такой я только на картинке видел, в журнале. Его можно было выиграть, если участвовать во всяких конкурсах, когда ответы посылаешь по почте.

– Черно-белый, – Бригт перехватил наши взгляды, – этой настольной антенной он только НРК[2] ловит, а чтобы шведов посмотреть, надо вниз спускаться.

– Все равно круто, когда телик прямо в комнате, – восхитился Фруде.

Я взял электрогитару.

– Можно?

Бригт кивнул, включил усилитель, и комнату заполнил тихий гул. Я попытался изобразить несколько аккордов, но выходил какой-то скрежет. Видать, электрогитара – это не то же самое, что обычная, вроде той, что есть у меня дома. Бригт забрал у меня гитару, настроил ее и прибавил звук. Гул усилился. Он растопырил пальцы на левой руке так, как будто собирался взять G, но даже я понял, что это не обычный G.

Бригт вытащил из кармана плектр.

– Ты вроде по битлам фанатеешь?

Я кивнул.

Он провел пальцами по струнам, и в комнате не осталось места, куда не проникал бы этот сочный аккорд. Он до самых печенок пробирал. Из-за верхних высоких нот аккорд казался каким-то незавершенным, будто повисшим в воздухе.

Бригт вопросительно посмотрел на меня.

– A hard day’s night, – решил я.

Он кивнул, еще раз взял тот же аккорд и запел:

Не Джон Леннон, конечно, и голос потоньше и хрипловатый, но спел хорошо. Последний аккорд повис в воздухе, после чего Бригт принялся перебирать струны. Как в оригинале.

– Круто! – похвалил я. – Можно попробовать?

Я взял гитару и уселся на кровать. Бригт показал, как правильно держать руку, но струны опять мерзко заскрежетали.

– Ты сильнее дави.

Я напряг пальцы так, что они побелели, снова ударил по струнам – и да, вот он! Волшебный аккорд. Тот самый, что, наверное, стал визитной карточкой битлов.

Фруде сел возле «хаммонда» и взял несколько аккордов. Я рот разинул от удивления: я столько раз просил его сыграть, но он всегда отказывался.

Сейчас он наклонился вперед, и пальцы его побежали по клавишам, а из «хаммонда» полилась простая выразительная мелодия, грустная, но красивая.

– Знаете, что это? – спросил Фруде, не прекращая играть. Я покачал головой. – Whiter shade of pale[3], – сказал Бригт, – классика.

Похоже, Бригт знал о музыке больше других, и мне стало стыдно, что я не в курсе.

Он взял бас-гитару и принялся подыгрывать. Как он, однако, шарит в музыке! После второго проигрыша Бригт запел:

Фруде заулыбался, а Бригт продолжал:

От этой песни мне почему-то сделалось грустно.

Потом мы с Фруде уселись в кресла, а Бригт расположился на кровати и принялся наигрывать гитарное соло к Stairway to heaven. Да, именно этого сейчас и не хватало.

– Ты верующий? – спросил Фруде.

Бригт перестал играть и посмотрел на Фруде.

– Нет, я атеист.

Хотя он и был сыном священника, я почему-то не удивился.

– Но у тебя ж отец священник. Как же так вышло? – не отставал Фруде.

– Раньше я думал, что все живое создал некий бог, но сейчас ученые запросто могут создать жизнь в пробирке: смешивают водород, кислород и азот, пропускают электрический заряд – и бац! – Бригт щелкнул пальцами – Вот и люди так же появились.

– А твой отец знает, что ты в Бога не веришь? – спросил я.

Бригт покачал головой и отвел взгляд:

– Нет.

Потом он поставил пластинку. «Битлз», «Белый альбом». Шум самолета, идущего на посадку в Москве. Я представил, как к самолету подают трап, Пол Маккартни появляется в дверях и поет: Flew in from Miami Beach BOAC, didn’t get to bed last night.

– А Юлия верующая, – вырвалось у меня.

– Юлия? – Фруде озадаченно уставился на меня.

– Ну Юлия, из нашего класса, – нехотя объяснил я, – она верующая.

– Да я знаю, а чего это ты вдруг про нее вспомнил?

Вообще-то я только о Юлии и думал, но прежде, чем я нашелся с ответом, Бригт спросил:

– Ты влюбился? – Он спросил это серьезно, без издевки. Как будто мы были старше, чем на самом деле. Но мне все равно стало не по себе, и я покраснел.

Я кивнул.

– Серьезно? – выпалил Фруде.

Я снова кивнул. Они засмеялись, но незлобно и необидно.

– Вот ты попал, – сказал Фруде, – придется тебе в церковь почаще ходить и душу спасать.

Они опять засмеялись, и я с ними.

– Ну и ладно, – согласился я, – я все равно собирался первое причастие проходить.

Мы помолчали, и я решил сменить тему.

– Можно возьму переписать? – Я взмахнул конвертом от «Белого альбома».

– Ясное дело, – разрешил Бригт, – только смотри не поцарапай.

Тем же вечером я сидел у себя в комнате и разглядывал коллаж, вложенный в конверт с пластинкой. В доме было тихо. Все остальные уже легли. Я раздумывал, спит Юлия или нет. С одной из фотографий на меня смотрел стоящий у окна голый Пол Маккартни.

– Но самым великим изобретением мы обязаны венгерскому архитектору Эрнё Рубику. – Директор вернулся из космоса и теперь держал в руках кубик Рубика.

– Рубик добился того, что я лично полагал невозможным. Его изобретение побудило молодежь добровольно тренировать собственные мозги. Причем часами. Это настоящий волшебный кубик. Поэтому, если ваши достижения будут более великими, чем достижения ваших предков, вы знаете почему. – Директор улыбнулся, явно довольный придуманными доводами.

Юлия наклонилась ко мне и прошептала:

– Он мог бы хоть одну сторону сложить для наглядности.

Ее волосы щекотали мне лицо, и мой собственный голос показался мне каким-то странным:

– У него не получится. Он же в молодости мозги не тренировал.

Юлия улыбнулась. Не сомневаюсь – она, как и я, вспомнила о кубике Рубика, который нам так и не удалось сложить во время школьной экскурсии год назад.

Когда Сосиска узнал, что наш класс никогда не ездил в Музей кораблей викингов, он прямо-таки из себя вышел:

– Вы вообще в курсе, что Тюнский корабль нашли у нас на Ролвсёе? В этом самом месте?

Мы были в курсе, но когда мы ездили на экскурсии в столицу, то всегда голосовали за Технический музей.

Уже на следующий день Сосиска разослал нашим родителям записки с известием о предстоящей экскурсии в Осло.

Автобус ждал нас возле школы. Мама дала мне с собой бутылку колы, а такое случалось не каждый день. Самые крутые, естественно, уселись сзади. Мы с Фруде и Бригтом заняли места чуть ближе к водителю. Не в самом начале салона – там сидели девчонки, которых укачивало, а примерно посередине. А что, тут надежно. Юлия, Сёльви и Гюнн, или, как мы их называли, девчонки из Хауге, сидели перед нами, и я ужасно этому радовался.

Кеннет сунул водителю кассету с альбомом KISS. Спорить было бесполезно, поэтому, когда мы выехали на шоссе E6, в колонках гремела Shout it out loud.

Девочки спереди заныли, что музыка чересчур орет, но, когда водитель убавил громкость, Кеннет подошел к нему и заявил, что теперь сзади ничего не слышно. Водитель прибавил громкость.

Сидевшая перед нами Юлия вертела в руках цветной кубик.

Переломив страх, я наклонился вперед:

– Это что?

Она повернулась:

– Кубик Рубика. – Юлия подняла его повыше. Кубик состоял из небольших разноцветных квадратных кусочков.

– Ясно. А зачем он?

– Ну, это вроде как волшебный кубик. Хочешь попробовать?

Я взял кубик в руки.

– Смысл в том, чтобы с каждой стороны были квадратики только одного цвета. А сам кубик можно крутить. Вот, гляди!

Она перегнулась через спинку сиденья и повернула кубик, который я держал в руках. Ее пальцы дотронулись до моих. Меня будто током ударило. Электрический разряд пробежал по рукам и стукнул в голову. Я, наверное, загорелся, прямо как лампочка, так что весь автобус осветило.