Очарованные любовью. Повесть о первой любви

– Ты не еврей? – с явной надеждой на утвердительный ответ спросила она.

– Нет.

– Очень жаль. Я так люблю евреев. Они особенные… Очень жаль. Очень жаль, – повторила она, направляясь прочь.

Я, видимо, сильно запьянел. Потому что обыкновенный вечер в загородном кафе стал вдруг неудержимо разрастаться, вспыхивать, блестеть и заполняться значительными событиями, какими-то совершенно новыми, незнакомыми ранее ощущениями, запахами и даже знакомствами. Мне вдруг показалось, что я довольно хорош собой. Я в центре внимания. Я исключительно умен и обаятелен. Я прекрасно умею держать себя. И во мне есть что-то притягательное для женщин, что-то аристократическое, что ли… Я могу выразительно молчать, могу разговаривать глазами, прекрасно чувствую музыку. У меня врожденное чувство ритма, не зря же я так хорошо запоминаю мелодии модных песен и так вдохновенно танцую. Мои ноги легко переступают по гладкому паркету, скользят в танце так, что я почти не чувствую пола. Я лечу. Лечу к долгожданной, неведомой мечте…

Короче, когда я перестал танцевать, ко мне неожиданно подбежала раскрасневшаяся именинница Вероника и торопливо заговорила:

– Не знаешь, где Ирина? Не знаешь? Мы ищем её везде и не можем найти. Она тебе ничего не говорила?

– Нет, – ответил я как можно спокойнее.

– Тогда пойдем, поищем её. А вдруг с ней что-нибудь случилось? Так нельзя, Валера. Так нельзя. Ты бросил её одну.

И она потянула меня к выходу. Я нехотя последовал за ней. Вероника была так же мала ростом, как Ирина, но при этом выглядела очень юркой, живой, какой-то непривычно подвижной. У её были тёмно-русые, коротко остриженные волосы, большие синие глаза и большие обольстительные губы. Идти, молча, она не могла. Она всё время повторяла: «Если бы Ирина что-нибудь нам сказала тебе или мне. А то исчезла – и всё… Так нельзя. Мы все переживаем за неё. Мы встревожены». Делала несколько мелких шажков и снова повторяла: «Ну почему она никому ничего не сказала? Какая странная, какая эгоистка»!

В ночном парке было темно и прохладно. Пахло коротким летним дождем. Непривычный для города шелест листьев пробивался сквозь музыку. Он то нарастал, то гас, то вновь появлялся. В тонком гипюровом платье Веронике вскоре стало холодно. Она прижала локти к животу и втянула голову в плечи, став при этом ещё меньше и миниатюрнее, чем была. Я запоздало протянул ей свой пиджак.

– На, накинь на плечи.

– Спасибо. Он такой большой.

За густыми зарослями жасмина, возле какой-то синей будки, похожей на пивной ларек, мы нашли Ирину. Она стояла рядом с милиционером (должно быть это был самый настоящий постовой) и что-то ему весело рассказывала. Милиционер был трезв – Ирина пьяна и развязна. Мне стало стыдно за неё. Но Вероника не растерялась и тут. Она со всех ног кинулась к Ирине и начала ей что-то объяснять, выразительно жестикулируя руками. От резких движений мой пиджак спал с её плеч. Ирина подняла его и подала Веронике, пытаясь найти меня глазами.

Немного позднее они вместе прошли мимо меня, и Ирина громко проговорила, явно не только для Вероники:

– Имею право говорить с кем хочу. К тому же, в милиции служат отличные парни.

– Мы не за этим сюда пришли, – ответила ей Вероника.

– Ну и что. Я захотела побыть на воздухе. Одна. Имею полное право.

– Потом. Когда всё закончится.

– А я хочу одна. И сейчас, – упорствовала Ирина.

– Ты слишком пьяна, – выпалила Вероника.

После этих слов Ирина остановилась и резко высвободила свою руку из навязчивых объятий Вероники.

– Кто пьян? Я? Да я не пьянее вас всех. – После этого зло посмотрела на меня и как-то нарочито холодно спросила:

– А ты? Ты тоже пойдешь танцевать или останешься здесь,

со мной?

– Я не знаю, – искренне ответил я. – Может быть, действительно лучше потанцевать ещё несколько минут. Скоро здесь всё закроется.

– Шагай. А я подожду. Я подышу ещё немного – ответила она, опуская глаза.

И мы с Вероникой вошли в празднично яркий зал. Там радостно играла музыка, по стенам скользили разноцветные огоньки, и мне действительно захотелось танцевать, чтобы прогнать тот странный озноб, который с детства преследует меня на вечерней улице. Особенно часто это бывает, когда нервы мои напряжены. Я мерзну при слабом дуновении ветра, пугаюсь при неожиданном шорохе где-нибудь за спиной.

Вероника умело обняла меня за талию и поплыла рядом, потащила меня в самую гущу танцующих пар. Глаза у неё соблазнительно блестели, с полных губ не сходила улыбка. Кажется, она была со мной счастлива. Потом в её глазах поселилось лукавство. Она поманила меня пальчиком, предлагая немного наклонить голову. Я нагнулся к её лицу, и она шепнула мне на ухо:

– Хочешь комплимент?

– Конечно, – шутя, согласился я.

– Ты мне нравишься.

– И ты… и ты мне тоже, – как бы по инерции, но каким-то не своим, чужим голосом ответил я.

Почему-то в этот странный вечер мне всё удавалось. Порой я не хотел, чтобы было именно так, но судьба располагала по-своему. Мне казалось, что я нахожусь в центре внимания, я произвожу на всех приятное впечатление.

Потом мы с Вероникой танцевали ещё и ещё. Беспричинно улыбались друг другу, говорили что-то невнятное, потому что надо было говорить, потому что молчать было нельзя. Я сыпал комплиментами, она отвечала тем же. В какой-то момент она всем своим тонким, горячим телом прижалась ко мне, и в это время меня с головой захлестнула волна неожиданной нежности к ней. Вероника показалась мне такой милой, такой искренней и бескорыстной, что я едва не поцеловал её в смуглую щеку. Она не ставила мне никаких условий, ничего не обещала, но и ничего не требовала от меня. Она просто была со мной счастлива, и этого было достаточно. Тогда я впервые подумал о том, что, может быть, Ирина была права, когда советовала мне найти приятную девчонку, мою ровесницу. Ведь хорошо же мне с Вероникой сейчас.

И тут я вспомнил, как однажды ожидал встречи с Ириной у Финляндского вокзала. Был тёплый летний день. Я стоял у холодной Невы, опираясь руками о серый гранит парапета, и смотрел на мутную зеленоватую воду. В душе тогда жили одновременно грусть, радость и страх. Мне казалось, что я провожаю свою молодость, зато обретаю любовь, я провожаю юность – обретаю зрелость.

Ирина не появлялась очень долго. Неожиданно погода испортилась, подул резкий западный ветер, а потом пошел дождь. Вода и небо стали одного цвета. И цветущие тюльпаны на клумбе перед памятником Ленину от ветра стали облетать, устилая красным кружевом алых лепестков гранитную набережную. Сделалось холодно, а я всё не уходил, стоял под проливным дождем и всматривался в редких прохожих, покидающих вокзал. И два седовласых, сгорбленных старика, сидящих на скамье возле клумбы, тоже не уходили. Потом один из них костлявой рукой показал на россыпи лепестков у себя под ногами и произнес: «Кровавые следы истории». И эти его слова почему-то сразу запали мне в душу. «Как образно и точно», – подумалось мне.

В тот день я промок до нитки, терпеливо ожидая Ирину. Она пришла бледная, сильно прихрамывающая, с синеватыми губами, с красными заплаканными веками, вся какая-то дрожащая и обиженная. На мои вопросы не отвечала, только вздыхала тяжело и уверяла, что это скоро пройдет, что я тут ни при чем. Это она во всем виновата. Это только её касается.

Музыка оборвалась. Мы с Вероникой замерли на середине зала, постояли немного в странной нерешительности и направились к своему столику. Увидели там Ирину и почему-то смутились. Как будто сделали что-то не так. Ирина сидела в обнимку с милицией и громко смеялась каким-то не своим, пьяным, раздражающим голосом.

Когда я сел рядом с ней, она отпрянула от своего собеседника и, ткнув меня локтем в бок, сказала вполголоса: «Сваливаем отсюда». Вероника с испугом вскинула на меня глаза и стала ждать, что я отвечу. Она была уже заодно со мной. Она была моей сообщницей. Я это сразу почувствовал. Ирина между тем как-то загадочно усмехнулась, погрозила мне пальцем, поднесла к губам бокал сухого вина и ничего не сказала. На её лице было написано превосходство. Сейчас она подавляла меня всем своим видом. Я растерянно замолчал. А Вероника в это время так многозначительно, так участливо взглянула на меня, что я почувствовал – сейчас она что-то скажет. Но сказанное в такой момент обязательно будет какой-нибудь глупостью. Такое со мной уже случалось. Потому что сейчас в ней заговорит не разум, а неловкость и растерянность.