Арабская петля
Где-то за спиной утробно заухал, ритмично шурша и поскрипывая снаряжением Крот, девчонка сдавленно вскрикнула, пару раз и потом лишь всхлипывала, давясь слезами, в такт движению.
– Она зубы сжала, рот открывать не хочет! – жалобно сообщил кто-то.
– Да ты ножом ей челюсти разожми, придурок! Куда?! Нож не убирай, чтобы она пасть захлопнуть не могла, а то еще откусит… Во, правильно, вот так! Всему вас, молодых, учить надо!
К размеренному уханью Крота добавилось еще какое-то хлюпанье и чмоканье, затем протяжный горловой стон и звуки больше всего напоминающие быстрое сворачивание и разворачивание целлофанового пакета.
– А, сука! Ты что же это делаешь?! В сторону, в сторону трави! Вот, падла, все штаны мне уделала!
– Ну ты урод! Ты чего хотел ей до желудка через рот запихнуть?! Маньяк, блин! Вот ищи теперь, чем ей морду от этой параши вытереть!
В воздухе поплыл кислый запах рвотных масс. Стараясь не дышать носом, и мучительно сглатывая слюну, Стасер вывалился на улицу. Прямо у стены, прислонившись к ней спиной и спрятав голову в коленях, плакал Хунта. Равнодушно глянув на него и, чувствуя, как подгибаются при каждом шаге непослушные и неловкие, как ватные, ноги, Стасер протопал дальше, туда, где лежал буквально разорванный его пулями хаджи. Мельком посмотрел на жутко оскаленные в предсмертной муке зубы, пнул в сторону жалобно задребезжавший по камням автомат, машинально отметив, что, судя по характерному цвету металла и грубой штамповке, это китайская подделка родного «Калашникова», и лишь потом осознал, что он здесь не один. Рядом с телом на проржавевшем металлическом ящике сидел Чуча и, меланхолично протирая бархатной тряпочкой прицел, с едва заметной лукавой усмешкой во взгляде глядел на Стасера.
– Что, командир, сбежал? Не понравилось, как братва развлекается? Или тебе право первой ночи не предложили?
И тут Стасер не выдержал, тело, будто перерубило в поясе, согнув в мощном рвотном позыве. Он хрипел и булькал, извергая из себя и обед, и ужин, а когда остатки пищи наконец закончились, то жестокие спазмы принялись выдавливать из него просто желчь. Наконец извержение прекратилось и желудок еще пару раз подкатив в холостую к гортани окончательно успокоился и вернулся на свое место. Стасер облегченно вздохнув, распрямился, сплюнул забившую рот горькую жижу и брезгливо оттер рукавом губы.
– Не наш ты человек, командир… Не из нашей колоды… Уж не знаю, что тебя сюда занесло, только плохо все это кончится и для нас и для тебя… – задумчиво произнес Чуча.
На протяжении всего процесса он даже бровью не повел, как сидел, так и сидел, будто ничего и не происходило. И говорил теперь ровно и спокойно, будто продолжая давно обсуждаемую тему.
– Что ты имеешь в виду? – все еще напряженно отдуваясь и стараясь дышать как можно глубже, поинтересовался Стасер. – Что значит не наш человек?
– А то и значит, – охотно пояснил Чуча. – Здесь ведь кто собрался? Аутсайдеры по жизни, тупые неудачники, больше ни на что не способные… Восемь классов, ПТУ, дешевый рэкет или гоп-стоп, тюрьма и потом сюда. Или так: восемь классов, ПТУ, какой-нибудь спецназ, война, дембель, безработица и потом сюда. Короче, здоровые, тупые дебилы, ценность которых в этом мире определяется лишь умением стрелять и способностью подставлять свой лоб под чужие пули. Люди простые и незамысловатые, не отягощенные ни моральными принципами, ни лишней интеллигентностью. А вот тебя, командир, мы что-то плохо понимаем… В тебе ведь за версту «тилигент» виден, поди и образование высшее, как минимум, имеется, и место хлебное на гражданке тебе вполне по силам было бы найти. Так что не понятно, что ты в этом говне среди нас сиволапых забыл… Слыхал песенку: «У тебя же мама педагог, у тебя же папа пианист, какой ты на хрен танкист?!»
Стасер с все возрастающим удивлением выслушивавший эту речь совсем собрался было заметить Чуче, что, судя по ней, сам он на «восемь классов и какой-нибудь спецназ» ну никак не тянет, но тут, истошно взвизгнув тормозами на повороте, в улочку мгновенно заполнив собой ее всю влетел хаммер дежурной смены, а следом за ним показался микроавтобус. Из хаммера даже не дождавшись полной остановки, лихо выпрыгнул сам капитан Рунге – командир охраны нефтебазы, а также царь, бог и воинский начальник для всех «диких кроликов» на ней.
Стасер поспешно направился навстречу прибывшему начальству, выразительно мотнув головой Чуче. Тот, мгновенно сообразив, метнулся к «Горбатой», чтобы предупредить остальных, что на сегодня веселье закончено. Сложно было даже приблизительно представить себе реакцию сухого и педантичного немца на безобразную сцену изнасилования, свидетелем которой он вполне мог сейчас оказаться. Сложно в том смысле, что хотя бы поверхностным пониманием и умением предсказывать действия капитана Рунге на базе не мог похвастаться практически никто, так что с равной вероятностью он мог, как присоединиться к развлекающимся гардам, так и пострелять их на месте, или предать в руки военной полиции. Рисковать и проверять в любом случае не хотелось.
Четко вскинув руку в приветствии, Стасер отрапортавал:
– Капитан, группа Браво поставленную задачу выполнила. Снайпер захвачен в плен. Группа прикрытия в количестве двух человек уничтожена. Потери – один человек. Подорвался на растяжке.
Сухощавый и прямой как палка Рунге слушал доклад с застывшим, непроницаемым выражением лица, лишь при последних словах Стасера, процедил углом рта свое неизменное: «Scheisse». За гибель сотрудника охраны Компания вполне могла спросить и с него, оправдывайся потом перед этими штатскими штафирками абсолютно не представляющими себе, что войны без потерь не бывает, зато отлично умеющими считать суммы, затраченные на страховые выплаты. Бывший офицер «Штази» Эрих Рунге ненавидел подобные разговоры, он терпеть не мог, как щеголевато одетых в дорогие костюмы представителей нанявшей его Компании, так и то, с его точки зрения, быдло, набранное в основном в дикой и традиционно разболтанной и необязательной России, которым ему приходилось здесь командовать. «Что же они хотят, эти чертовы капиталисты? Если из экономии нанять вместо нормальных ветеранов цивилизованных армий, этих дикарей, то и с потерями и низкой эффективностью надо мириться. А они считают, что старина Рунге за жалкие пятнадцать тысяч евро в месяц должен сделать тут для них чудо – сотворить из дерьма пулю! Это же сброд! Подумать только, большая часть из них не говорит не то что по-немецки, даже по-английски! Ну и как прикажете ими командовать?! На старости лет учить русский?» – частенько жаловался на свою несчастную судьбу капитан. Но ворчал и выказывал неудовольствие он только наедине с собой, при подчиненных Эрих Рунге превращался в бесстрастного, лишенного всяких эмоций робота, наделенного дьявольским терпением и железной, несокрушимой волей. За это его не любили, но откровенно побаивались.
– Хорошо, лейтенант. Ваши действия были единственно верными в данной ситуации. Но, не могу не отметить, что в конечном итоге гибель одного из бойцов группы во многом произошла по Вашему недосмотру. А конкретно из-за отсутствия личного контроля при входе в здание. Я подумаю над тем, стоит ли Вас наказывать, но в любом случае будьте готовы к вычету из денежного вознаграждения. А сейчас соберите людей, доставьте сюда пленного и тело. Нам не стоит задерживаться.
Четко козырнув и безукоризненно выполнив поворот кругом, Стасер лихо щелкнул каблуками, что в боевой обстановке вполне можно было расценить как пожелание капитану отправиться по вполне определенному адресу. Гарды уже топтались перед домом, поправляя оружие и снаряжение и с интересом прислушиваясь к долетавшим до них обрывкам разговора старших. Те, кто более-менее понимал английский язык, переводили остальным. Потому настроение Стасера группа уловила четко, и едва он повернулся, чтобы уходить, неодобрительно заворчала, исподлобья косясь на Рунге. «Гитлер капут!» – выкрикнул кто-то из задних рядов. Рунге впрочем, как и обычно сделал вид, что ничего не заметил.
– Ну и какого хрена этому Хайгитлеру от нас надо? – озвучил общий вопрос Крот, когда Стасер подошел к бойцам вплотную.
«Хайль Гитлер» – неформальное прозвище, данное контрактниками капитану, прижилось удивительно быстро, произносилось, уже не задумываясь и окончательно потеряв первоначальный издевательский смысл, отчего получалось нечто слитно-скомканное: «Хайгитлер», или что-то близкое по звучанию.
– Поблагодарил за грамотное проведение операции и обещал выставить на круг бочку водки, когда вернемся на базу.
– Да ладно, хватило бы и половины дозы, – пропищал под общий гогот Ариэль.
Стасер с едва скрываемым отвращением посмотрел на его заляпанные засохшей блевотиной брюки и, коротко сплюнув, продолжал:
– Чуча, отведешь девку в автобус. Ариэль и Крот, Негатива туда же. Барс, Спец и Мойша собрать оружие и документы, если есть.
– Хунта!
Прятавший глаза в самом конце строя контрактник, вздрогнул, будто от удара кнута и виновато и вместе с тем искательно взглянул на Стасера.
– Виноват, командир, бес попутал…
– Виноватых бьют! – жестко отрезал Стасер. – Ладно, на базе разберемся, а пока помоги ребятам тащить Негатива.
– Есть! Уже бегу! – с радостным облегчением крикнул Хунта, действительно с похвальной резвостью срываясь с места.
Повод для радости у него и правда был серьезный, слова «на базе разберемся» означали, что Стасер ничего не докладывал о его проступке Хайгитлеру, решив наказать своей властью. А соответственно речь шла о денежном штрафе, или каком-нибудь неофициальном наказании по понятиям, тогда как факт неповиновения и хуже того нападения на старшего, мог повлечь за собой гораздо более неприятные последствия, вплоть до увольнения без выходного пособия и штрафа в размере всех заработанных здесь потом и кровью денег.
Собрались довольно таки резво, не прошло и пяти минут. Последней к автобусу подошла в сопровождении Чучи пленная девчонка. Стасер лишь мельком глянул в ее сторону и тут же поспешил отвернуться. Уж больно ясно истерзанный вид снайперши говорил о том, что только что произошло в заброшенном доме. Шла она, с трудом переставляя подламывающиеся при каждом шаге ноги, безвольно свесив набок голову, роскошные черные волосы теперь свисали неопрятными мокрыми сосульками, левая половина лица превратилась в один багровый кровоподтек. Стасер с тревогой посмотрел на Хайгитлера, тут, как говорится, только слепой бы не догадался, что случилось с девкой. Но Рунге лишь процедил свое любимое: «Scheisse!», и отвернулся. Удивления по поводу того, что снайпер оказался существом женского рода капитан не выказал, возможно, и вправду отвык удивляться. «Ведь он уже давно здесь, – подумал Стасер. – А на такой войне, когда против тебя воюет народ, быстро привыкаешь к тому, что можно получить пулю даже от младенца из колыбели».
– А сам ты? – тут же услужливо спросил кто-то сидящий глубоко внутри. – Тоже уже привык к роли палача и карателя?
– А я здесь не воюю, – вскинулся было Стасер. – Я здесь деньги зарабатываю, за конкретное дело. За охрану нефтебазы. И все! Понятно?! Я просто сторожем работаю!
– Ага, – неприятно засмеялись в ответ. – Хороши сторожа! Малолетку чуть насмерть не затрахали. Спасибо немец вовремя приехал. А в России ты бы за это срок получил и не малый.
– Я этого не делал! Это не я! – мысленно выкрикнул Стасер.
Ответом был лишь тихий издевательский смех. «Кажется, я схожу с ума…» Стасер помотал головой, пытаясь вытрясти из ушей отзвуки этого несуществующего смеха, и ловко запрыгнул на подножку нетерпеливо урчащего мотором автобуса, двери с шипением закрылись за ним и маленькая колонна, уверенно шурша литыми пуленепробиваемыми шинами, безжалостно давя усиленными протекторами вездесущую пустынную пыль, двинулась в обратный путь к нефтебазе.
Казанский Кадетский Корпус
Засек их Стасер слишком поздно – сыграла злую шутку воскресная послеобеденная расслабленность, да и пышная молодая зелень училищного парка, мягко говоря, не способствовала дальнему обнаружению противника. Поэтому вывернувшая с неприметной боковой стежки парочка второкурсников успела заметить его раньше. Видимо возвращались из самохода в город, в той стороне откуда они появились как раз находится специально подготовленный перелаз через забор. Стасер и сам не раз им пользовался, чтобы выскочить на полчасика в город за сигаретами или дополнительными калориями так необходимыми растущему организму. Вот и эти, похоже, тоже из города. Этакие франты – ушитые фуражки топорщатся специально выгнутыми тульями на манер гитлеровских офицеров, ботинки горят черным огнем, наглаженная форма как влитая сидит на подтянутых легких фигурах, на груди у каждого целая россыпь значков, свидетельствующих о недюжинных спортивных успехах, сразу видно – старший курс, краса и гордость… Встреча теперь уже была неминуема, свернуть можно только прямо в густые заросли кустарника, окаймлявшие узкую натоптанную тропу, однако, сделать так значило сразу же расписаться в собственной трусости и беспомощности. После такого если даже не кинуться в погоню, самому будет так стыдно и противно на душе, что хоть застрелись. У человека в любой ситуации всегда есть очень простой выбор – умереть стоя, или позорно бежать. Убегать не хотелось, нет уж, пойдем с высоко поднятой головой на сближение, что уж теперь, убить не убьют, а глядишь и обойдется, вдруг торопятся и не захотят время тратить.
Не обошлось. В принципе и сразу было понятно: по быстрому обмену взглядами, еще в самом начале, когда его только увидели, по тому, как неуловимо изменилась, напружинившись и приобретя опасную целеустремленность их походка, по запрыгавшим в глазах веселым и злым искрам, короче ясно все было сразу, по одному внешнему виду – просто так мимо не пройдут.
– Эй, шмот, а ты чего это без присмотра по парку шляешься? В самоволку собрался, или как?
Шмот – на местном языке, это любой первокурсник. Не важно отличник ты, или двоечник, сильный физически, или слабый. Если ты первокурсник, значит, ты шмот и номер твой девятый, не взирая на любые достоинства и недостатки. Будь ты хоть гений военной мысли, хоть вундеркинд, все равно ты человек второго сорта, если вообще человек…
Вопрос был задан нарочито ленивым и небрежным тоном со скучающей интонацией, однако обмануть она здесь никого не могла. Стасер весь сжался, приготовившись к драке, все уже было предрешено, чтобы он сейчас не ответил, итог окажется один, и он сам, и оба старшекурсника это прекрасно знают, просто добросовестно разыгрывают стандартную прелюдию к предстоящему избиению. Чувствуя, как в животе начинает ворочаться неприятный холодный ком, а колено правой ноги мерзко подрагивает, хорошо хоть брючина достаточно широкая – со стороны незаметно, он, тем не менее, упрямо вскинул голову:
– А что случилось? Новый приказ по училищу? В парковую зону ходить запрещено? Извините, не знал, а вы то сами тогда что здесь делаете? Зеленый патруль?
Невысокий, на голову ниже Стасера второкурсник, стоявший напротив него саркастически хмыкнул и кивнул своему спутнику – чернявому здоровяку:
– Смотри, Боб, оно еще и разговаривает… Перед нами невиданное чудо природы – говорящий шмот. Ты когда-нибудь такое встречал?
Боб что-то одобрительное, но не слишком членораздельное пробурчал в ответ, что именно Стасер толком не понял, все это время он с тоской рассматривал значок боксера-перворазрядника на груди мелкого. Плохо, совсем плохо… Вообще набор спортивных заслуг оппонентов весьма впечатлял: тут было и стандартное многоборье, и первая степень ВСК, куда же без нее родимой, и подвески «Воин-спортсмен», а у здоровяка еще и значок кандидата в мастера спорта и голову можно отдать на отсечение, кандидатствовал Боб отнюдь не в шахматах. Конечно, безоговорочно верить в заслуженность этих регалий не стоило, многие носили подобные «ордена» что называется понта для, но… Лозунг «Москва – умные, Казань – сильные!» впервые услышанный еще при сдаче вступительных экзаменов, за проведенное здесь время нашел столько подтверждений, что ничего невозможного в сочетании значков, украшавших второкурсников не было, особенно если вспомнить коронную фразу преподавателя физической подготовки: «Те из вас, соплежуев, что доживут до весны, получат разряд по многоборью, остальные умрут! Причем я даже не буду их добивать, мешки сдохнут сами!» Он, конечно, оказался прав, мудрый преподаватель, провожавший уже седьмой выпуск – сейчас была середина мая, и грудь Стасера украшал единственный скромненький значок третьеразрядника по многоборью. Честно заслуженный потом, а порой и кровью, каковой факт немало удивлял его самого, никогда раньше серьезно не занимавшегося спортом домашнего книжного мальчика из интеллигентной семьи, пришедшего в училище, для того чтобы стать другим человеком.
Порой он думал, что это у него получилось… Сейчас его даже звали по-другому: жесткое, отдающее металлическим свистом Стасер – производное от имени и отчества Станислав Сергеевич, совсем не вяжущееся с мягким домашним Стаськой. Он сам придумал себе это новое имя, и сам же тщательно разработал для себя новую биографию, вообще изобрел себя нового. Каким-то удачным наитием, или просто обостренным чутьем он сообразил, что поступление в находящееся в другом городе училище, где тебя никто не знает, и раньше не встречал, дает уникальный шанс стать для новых товарищей не тем, кто ты есть, а тем, кем быть бы хотел… Они будут судить о тебе по тому, что увидят и по твоим собственным рассказам. Они не знают твоего прошлого, не в курсе заслуг и промахов, все былые подвиги и наоборот, поступки, за которые до сих пор стыдно, будто старая змеиная кожа сейчас слезли с тебя и остались сморщенным пустым мешком валяться в стороне, они не будут влиять на мнение о тебе. Если ты был последним трусом, но здесь возьмешь себя в руки и решишь быть смелым, окружающие поверят, что ты смельчак. Если ты был пай-мальчик, но здесь расскажешь о себе пару вычитанных в книгах историй и будешь вести себя как король шпаны, все поверят в то, что ты настоящий шпан. В общем, полный простор для фантазии, без разницы кем ты был, здесь ты можешь быть кем хочешь, лишь будь готов соответствовать до мельчайших деталей избранной роли, зритель у тебя очень взыскательный…
– Ты посмотри, и ремень у него опущен, так что бляха того гляди, яйца отрубит! Опаньки, а это что? Смотри, Боб, у него на ремне тренчик… Сынок, а что только один?! Ты бы уже сразу два нацепил, как господа кадеты!
Стасер нервно сглотнул, по здешним неписанным законам тренчик – серьезная предъява, «Тренчик или у шмота в кармане, или у кадета на ремне» и никак иначе. Показатель статуса как-никак, своеобразный знак отличия. По идее здесь остановившие его были совершенно правы, почти весь первый курс старательно прятал свои тренчики по карманам, одевая их лишь на строевые смотры и дожидаясь выпуска старшекурсников. Однако некоторые «особо борзые» взвода продолжали нагло носить «неположенную» деталь туалета, взвод Стасера в том числе. Теперь выручить могли только нахрапистость и наглость. Бывали случаи, когда с уверенными в себе и готовыми дать отпор первокурсниками связываться не желали, ограничиваясь словесными угрозами, то есть удавалось «съехать на базаре», как это звалось на местном сленге.
– А ты сам то кто такой, что спрашиваешь, товарищ суворовец? Хочешь что-то предъявить, вначале сам обзовись, как принято. Я весь второй курс в лицо знать не обязан.
Мелкий аж дернулся, будто от пощечины, и даже до сих пор флегматично считавший ворон здоровяк укоризненно покачал головой. «Товарищ суворовец», если кто понимает, серьезное оскорбление. Так обычно называли тех второкурсников, взвода которых по каким-либо причинам в свое время не были переведены в кадетские. Такое бывало часто, и Стасер точно знал, что их второй курс в этом плане вовсе не является исключением, как минимум треть взводов старшего курса официально не имели кадетского статуса, и, следовательно, их личный состав никоим образом не имел права учить жизни первокурсника. Хотя эти-то явно к «товарищам суворовцам» не относятся – уж больно уверенно подрулили.
– Ты, шмот, хайло свое прикрой и следи за речью! – мелкий боксер буквально прошипел эти слова, уже характерно развернувшись вперед левым боком и опустив к плечу подбородок.
– А ты мне рот не затыкай! Я за свои слова всегда ответить готов! – выдохнул ему в лицо Стасер, чувствуя, как что-то внутри оборвалось, стеклянно зазвенев и защемившись под ложечкой и понимая, что вот сейчас его ударят.
Самого удара он не заметил, хотя и ждал. Привыкшее за последний год к подобным ситуациям тело среагировало без его участия, резко отшатнувшись корпусом назад. Не самая лучшая реакция, на занятиях по рукопашке всегда учили уходить от удара вперед и в сторону, но хоть что-то, на сознательном уровне он вообще ничего не успел. Так что спасибо рефлексам, мысленно он еще раз порадовался за себя – раз проявились такие навыки, значит, он кое-чего достиг на пути своего перевоплощения, у маменькиного сынка Стаськи подобных инстинктивных действий сроду не наблюдалось, разве что инстинктивное впадание в ступор при любой серьезной угрозе. Однако впечатавшийся под ложечку носок ботинка здоровяка быстро вернул его мысли из дебрей психоанализа к более насущным и практичным проблемам. Натужно всхрипнув Стасер вяло отмахнулся правой при этом сбив фуражку ловко нырнувшего под удар мелкого.
– Ах ты, урод! – взвыл тот, в ярости забыв все боксерские уловки и по-крестьянски от плеча размахиваясь.
«А вот это ты зря, братишка…» – неожиданно холодно и четко подумал Стасер, лишь смутно вспоминая, показанное инструктором по рукопашному бою капитаном Карцевым, движение. Дальше тело казалось, зажило своей собственной жизнью – легкий пружинистый шаг навстречу и чуть вбок, нырок под нелепый размашистый удар и четкая насадка противника на резко, как из пушки выброшенное вперед колено. Дальше по логике следовал добивающий удар локтем между лопаток, вот только его провести Стасеру не дали. Жесткий кулак с громким костяным стуком ударил в затылок, в мозгу будто взорвалась мгновенно вспухшая багровым пламенем сверхновая, а обмякшие ставшие вдруг будто ватными колени наотрез отказались и дальше поддерживать расслабленное безвольное тело.
В себя он пришел оттого, что здоровяк довольно деликатно хлопал его по щекам. Боксер, покрасневший и всклокоченный, стоял в стороне, пытаясь засунуть назад в фуражку, выскочившую во время потасовки пружину.
– Ну, земеля, давай очухивайся, хорош тут валяться, – добродушно гудел здоровяк.
Стасер, мотнув головой, увернулся от очередного хлопка и, рывком приподнявшись, принял сидячее положение, голова была тяжелая и тупая, слегка подташнивало и двоилось в глазах, а так вполне терпимо.
– Ну вот и ладушки, живой значит. А то мы уж испугались. Я не рассчитал слегка, сильно слишком тебя ударил. А ты молодец, от души Гошке врезал.
– Так уж и врезал, – задиристо вступил боксер. – Просто я на фуру упавшую отвлекся, он меня и подловил, а так бы разукрасил я его как бог черепаху.
– Можем повторить, – едва разлепляя непослушные губы, выдавил Стасер.
– Сиди уж, герой! – махнул рукой Гошка. – Нечего повторять, все ништяк, ты себя правильно показал! Борзовато немного, но это нормально. Взвод какой?
– Пять-два…
– Хорошо, мы второй роте передадим. Как сам то? Башка в порядке?
– Да вроде нормально.
– Значит, разучился, – грустно вздохнул здоровяк. – Раньше бывало, как хлопну кого разок, так сотрясение мозга. У тебя, пацан, наверное, череп крепкий…
– Или мозга нет, трястись нечему, – снова встрял Гошка. – Но вообще Боб правду говорит, у него удар смертельный, быка наповал. Так что ты внимательно подумай, может тебе к доктору надо?
– Да нет, парни, на самом деле все ништяк…
– Может до расположения проводить?
– Да нет, спасибо. Я лучше здесь посижу, покурю, воздухом подышу.
– Ну, как знаешь, бывай тогда…
Они уже отошли на десяток шагов, когда Стасер вспомнил одну важную деталь, он так и не удосужился узнать, откуда были сами второкурсники, пришлось их окликнуть. Общаться с ними снова не хотелось, но это было необходимо.
– Эй, парни, погодьте секунду.
– Ну, чего тебе? – оба резко, как по команде, развернулись.
– Забыл спросить, сами то вы откуда?
– Да уж не товарищи суворовцы! – язвительно улыбнулся мелкий.
– Три-три, – прогудел здоровяк.
Стасер аж рот открыл от удивления, три-три – третий взвод третьей роты, легендарный взвод – «господа кадеты», высшая ступень в неписанной иерархии, таких взводов на старшем курсе было всего два, и рекомендация кого-то из них дорогого стоила. Прямо скажем, удар по голове не был за нее слишком высокой ценой, даже если он обернется всамомделишным сотрясением мозга. Несколько секунд господа кадеты наслаждались произведенным эффектом, с видимым удовольствием наблюдая за ошарашенным Стасером, потом Гошка весело ему подмигнул, а Боб добродушно махнул рукой, и парочка скрылась за поворотом тропинки.