Что сказал Бенедикто. Часть 2

Часть вторая

Глава 24. Возвращение Абеля

После Посвящения Вебер, в самом деле, почувствовал в себе перемену. Его перестало болтать, как щепку, его деятельность стала осознанной, работа в Корпусе доставляла ему огромное наслаждение, жажда познания завладела им полностью. Поправился и восстановился он быстро, поселился у Гейнца за стенкой, и началась настоящая учеба.

Медитация с Аландом оказалась не совсем то, что он переживал в детстве и что здесь привык называть этим словом, это была работа, только вне тела. Прежнюю медитацию Вебера Аланд называл «безмозглой» и отправлял Вебера заняться ею, если Вебер не мог успокоиться после впечатлений прошедшего дня, а впечатлений было много.

Гейнц занимался с Вебером музыкой: фортепиано, клавесин, потом добавился орган, любимый инструмент Абеля, и стал для Вебера он тоже стал любимым. Через три года Вебер сдал второй том ХТК, играл он уже много и свободно. Уроки Гейнца занимали когда пару часов, когда весь день, в музыке, как в единоборствах, тоже была своя медитация. Все шло через неё, ею начиналось и завершалось, Вебер освоил несколько её разновидностей и быстро, легко овладевал любой.

В 20 лет у Вебера, как у всех, появилась своя машина, спасибо Карлу, Вебер знал ее устройство и великолепно мог ездить на ней.

Он делал поразительные успехи в точных науках. Спать было жаль, некогда, но не было и необходимости, медитация снимала напряжение дня, и пара часов «безмозглой» медитации возвращала силы, энергию и спасала от намека на переутомление. Он бегал уже лейтенантом, сдав все экзамены в офицерской школе. О дефекте в его ногах в комиссиях никто даже не заподозрил, полосу препятствий он преодолел, обогнав всех с большим отрывом. В зале единоборств его гоняли немилосердно, но он был благодарен и всех любил.

Вебера в Корпусе считали математиком, Аланд занимался с ним сам, с ним занимались Кох и Клемперер, но его из всех наук больше всего пленяла музыка. Аланд и Гейнц на первом же занятии с Вебером отметили его незаурядные природные данные: память, слух, руки, но он готов был ещё и все время отдавать музицированию. Он выпросил разрешение все самостоятельные книжные работы выполнять у Гейнца, чтобы слышать его «рабочую» игру. Аланд позволил, сказав, что музыкальный кругозор Веберу расширить не помешает. Гейнц не возражал, в присутствии Вебера ему даже лучше работалось. Вебер шел такими темпами, словно давно умел играть и вспоминал руками, как это делается, и вспоминал быстро. Музыку он чувствовал тонко, в нем от природы было чувство меры, что при страстности его натуры было удивительно. В его игре даже на самых первых этапах обучения было столько простоты и благородства, что Аланд через год уже выпустил Вебера играть на Рождественском концерте в присутствии Анны-Марии, отца Адриана и Ленца. Ленц пожимал плечами и спрашивал, где Аланд берет таких способных учеников, да еще и не лоботрясов, и почему к нему в Школу музыки приходят или трудолюбивые бездари, или способные разгильдяи?

Прошло три года. Об этом Вебер не говорил ни с кем, даже с Гейнцем, Вебер все с большим нетерпением ждал возвращения Абеля. Он посматривал на себя критически в зеркало, пытаясь понять, изменился ли он за эти три года, и что Абель скажет, когда ему расскажут об успехах Вебера, о том, что он ни разу не заболел, ни разу не упал неудачно, что он был прилежным, старательным, выполнял все, что требовалось. Он может играть на рояле, на клавесине, и уже свободно перемещает ноги на педали органа, это для Вебера была сложнее всего, мануалы он освоил легко.

Прошел декабрь, январь, Абеля не было. Вебер решился спросить об этом у Аланда. Аланд ответил, что Абель задержится еще на три года, работается ему хорошо, он не хочет прерывать обучение, и, видя, как Вебер мгновенно расстроился, тихо добавил:

– И ты пока поучись, у тебя хорошо получается.

– Почему он не приезжает?

– Возможно, он сосредоточился на своем Вопросе.

– Какой у Абеля вопрос, мне это можно знать?

– Да, ничего секретного, Абель ломает голову над природой любви. Его вопрос, как и твой, из одного слова: твой – Бессмертие, его – Любовь.

– Что он там жениться надумал?

– Нет, Вебер, Фердинанд женится не скоро.

– Как Абель женится? Вы же сказали, что…

– Я сказал, Вебер, что пока ты овладеваешь основами медитации, жениться я тебе не позволю, про Абеля мы не говорили. А что ты так забеспокоился?

– Его так не хватает в Корпусе.

– Ты спросил, я ответил, твои размышления по этому поводу не имеют смысла, не уходи в них. Со следующей недели ты уезжаешь с Карлом на аэродром, будешь изучать самолеты.

– Когда я вернусь?

– Когда Карл скажет, что ты вполне сносно можешь поднять машину в воздух, посадить, когда Карл признает, что ты «летаешь».

– Я играть разучусь.

– Корпус военный, это не музыкальная академия, если ты хочешь в музыкальную академию, могу перевести, мирское поприще для тебя предпочтительней.

Вебер нахмурился – Аланд рассмеялся.

– Рано Абелю возвращаться, – неожиданно подвел Аланд итог.

Вебер и сам как раз думал о том, что три года безмятежной радости, абсолютного счастья едва не посыпались, как только он раздумался про Абеля и понял, что снова долго его не увидит. Вебер приказал себе не думать о нем, лучше не думать, чем вдруг сделаться недовольным, имея такие сокровища, какие он имеет.

Самолеты – замечательно, пределов восторгу не было, когда Кох «покатал» его, тогда он все бы отдал за то, чтобы научиться летать, а теперь вроде как не доволен. На аэродром ездили каждый день, вечером возвращались в Корпус. Музыка, единоборства, медитация – все осталось при нем, пребывание на аэродроме наносило ущерб книжным занятиям и теоретическим классам, но это наверстать было легче.

Три года прошли в том же священном угаре непрерывной работы. Вебер только что получил капитанские погоны и был счастлив, что теперь он предстанет перед Фердинандом капитаном. Правда, в Корпусе он так и остался фенрихом и привык к этому обращению, как к имени, так обращался к нему даже Аланд, иногда его звали Вебером, совсем редко Рудольфом.

Теперь, поглядывая в зеркало, Вебер нисколько не сомневался, что он достаточно изменился. В классах единоборств его учили по-настоящему, с ним сходились на ковре и Карл, и Гейнц. В поединках с Кохом Вебер чувствовал, что тот особенно осторожничает, но Кох дрался умно, тонко, у него было чему поучиться. Гейнц в полную силу с Вебером не дрался, Карл тоже. Несколько раз Веберу удавалось хотя бы свернуть Карла на ковер, а если Гейнц или Аланд засчитывали победу по количеству, быстроте, точности ударов, то Вебер иногда оказывался в преимуществе и этим очень гордился.

Четвёртого февраля Веберу исполнилось двадцать три, Абель так и не вернулся. Вебер очень ждал Абеля почему-то именно в свой День рождения, потому что Абель никогда не забывал никого поздравить и очень сокрушался, что не знает подлинного дня рождения Аланда. То, что насчет 350-летнего юбилея, который так можно и прозевать, Абель сокрушался в шутку, Вебер не сомневался в этом, хотя за шесть с лишним лет, что Вебер знал Аланда, Аланд не изменился. Вебер видит Аланда каждый день, он может этого и не заметить.

Вебер не стал спрашивать Аланда, когда вернется Абель, он хотел его дождаться сам, но думал он про Абеля чаще, чем следовало. Аланд не раз выгонял Вебера: придешь, когда будешь готов работать. Вебер сам чувствовал, что ему трудно сосредоточиться, Гейнц заводился, не понимая непростительных ошибок Вебера за инструментом, в задачах по гармонии; Карл пожимал плечами на очередную «галиматью», которую Вебер выводил на доске вместо решений, Вебер ошибался в классе единоборств, что было еще и опасно, так как могло повлечь серьезную травму. Гейнц приходил к Аланду с вопросом, не переутомился ли Вебер, но Аланд улыбался, уверял, что не о чем беспокоиться, и все больше загружал Вебера физической подготовкой.

Вместо класса музыки, где занимались не индивидуально с Гейнцем, а все вместе, часто при Аланде, Аланд вдруг забирал Вебера в спортивный зал и гонял до изнеможения. Драться с Аландом было невозможно, он тенью уходил от удара, а сам обычно не наносил удар, а, как щенка, хватал Вебера, и поединок заканчивался. После тренировок с Аландом Вебер падал на маты и лежал, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, потом он шел к Аланду заниматься медитацией, и силы к утру были полностью восстановлены.

В конце апреля однажды вечером, когда Аланд опять «перехватил» Вебера на пороге класса музыки, чтобы погонять его в зале единоборств, на Вебера нашел непонятный столбняк. Он пошел за Аландом, но, едва они пересекли двор, Вебер честно признался, что сам не понимает, что с ним, наверное, он заболел, ему не по себе, он не может заниматься и просил извинить его за рассеянность. Аланд любовался, как Вебер, пытается объясниться.

– Ты абсолютно здоров, у тебя ничего не болит, ты симулянт, тебя пора гнать за ворота.

Вебер смутился совсем.

– Господин генерал, я не говорю, что у меня что-то болит, я не понимаю, я бы не стал вам лгать, но я буду только раздражать вас тем, что не могу сосредоточиться.

– Ты меня этим уже давно раздражаешь, – засмеялся Аланд, но в его смехе не было осуждения. – Иди за ворота.

– Зачем, господин генерал? Я же не хочу, чтобы так, мне, действительно, плохо.

– Вот и иди за ворота, станет лучше, вернешься.

Аланд пошел к своему корпусу в класс музыки, с крыльца обернулся и кивнул Веберу на ворота еще раз. Вебер вышел за ворота, куда себя девать, он понятия не имел, но следовало вернуться в нормальное состояние. Подумал, не пробежаться ли ему до озера, когда к Корпусу подъехало такси, и из него вышел Абель.

Брови Абеля удивленно взлетели вверх, он улыбнулся и распахнул руки для объятий.

– Рудольф, ты же не знал, что я приеду.

Он перекинул сложенный плащ в одну руку с портфелем, обнял Вебера.

– Что такой кислый?

Вебер во все глаза смотрел на Фердинанда и не мог отпустить его руку.

– Аланд выгнал меня за ворота, сказал, пока мое состояние не улучшится, назад не приходить.

– Аланд в своем репертуаре, но это очень любезно с его стороны, что он прислал тебя меня встретить. Ты мне поможешь?

Абель открыл багажник, подал Веберу чемодан, второй взял сам, отпустил такси, и они пошли к воротам.

– Ты уже капитан? – к удовольствию Вебера, сразу отметил Абель. – Что играешь?

– Сейчас мне задали двадцатые концерты Моцарта, я только начал разбирать.

– На органе играешь?

– Да, мы три раза в неделю с Гейнцем ездим к отцу Адриану.

– Завтра поедете? Я с вами, хочу послушать.

– Гейнц мне сделал клавесин, очень хороший клавесин, Фердинанд. Как ты съездил? Где был?

– Много где был. А ты здорово вымахал, Гейнца на ковер еще не уложил?

– Гейнца нет, он много тренируется, Карла несколько раз получилось, случайно…

– Карл все курит?

– Редко, это он больше для своего имиджа.

– И Гейнц с ним?

– Гейнц совсем уж иногда…

Вебер смотрел на лицо Абеля, то ли он устал с дороги, то ли так замучил себя аскетизмом, лицо его похудело, и глаза Абеля изменились: в них проскальзывала обыкновенная смешинка Абеля, проскальзывала – и гасла. Вебер не понимал, как спросить об этой перемене.

– Я тебя так ждал, Фердинанд, ты похудел, у тебя все хорошо?

– Почистило немного. Как у тебя – ничего не болит, а все как-то…

– Я думал, что ты медицину изучаешь, ушел в интенсивную медитацию, приедешь такой же маг, чародей, и волшебный целитель, как Аланд.

– Медицина была вполне традиционная, интересная школа, много нового, полезного, и медитация, всё как полагается, тебе было б не вредно туда прокатиться. Не хочешь?

– Нет, ты что, ты приехал, а я куда-то поеду? Аланду такое не посоветуй, а то он меня мигом ушлет, я и так последние месяцы жду, когда он мне нагоняй устроит. Я стараюсь, а в голове путаница какая-то. Ты мне скажи, я здоров? Я без тебя ни разу не болел, а последнее время все валится из рук, на меня все сердятся, трясут, и чем больше трясут, тем я становлюсь бестолковее.

– Тебе надо из Корпуса уходить.

Вебер даже остановился.

– Фердинанд, ты что сказал?

– Я говорю, из Корпуса уходи, ты сварился в себе, пора пойти подышать, пошуметь, с людьми пообщаться. Гейнц тоже ведь так и не играет со сцены, Аланд его не выпустил?

Вебер растерялся, словно это не Абель с ним говорит: имя Аланда произносит почти с пренебрежением, и не пытается этого скрыть, Абель не мог такое говорить.

– Фердинанд, у тебя что-то случилось? Ты совсем не похож на себя.

– Плохо, что ты каким был, таким и остался. В длину вымахал, в плечах раздался, голова под завязку набита непонятно чем. Вебер, у тебя хорошие шансы дураком умереть, и это, честное слово, обидно, во всяком случае, мне. Странно, что это устраивает Аланда.

– Ты как-то непонятно говоришь, словно ты сердишься на меня, на Аланда, на всех.

– Пойдём к нашим, поругаемся.

– Так прямо с порога и начнешь?

– Я не устал, думаю, и им не с чего, судя по твоему виду все тут валяют дурака.

– Фердинанд, всё не так, Кох – полковник, Карл его почти догнал. Они все так играют! Гейнц как играет! Ты сейчас со всеми переругаешься – Аланд опять тебя выгонит.

– Думаю, что не сразу.

Абель улыбнулся, больше всего Вебер тосковал по его улыбке.

– Ты шутишь, Фердинанд? Ты пугаешь меня?

– Всё такой же пуганый? Ничего не бойся, что будет, то и будет. Жить интересно, если ты этого не чувствуешь, то в твоей жизни что-то не так, ты не болен, ты спекся, это иначе не лечится, кроме как пойти в великий разнос.

– Как это, Фердинанд?

– Надо, чтобы у тебя у самого дух захватывало от твоей жизни. Ты неплохо поучился, не спорю. Давно тебя стало так душить?

– Когда ты не приехал зимой, я очень ждал тебя, я уже не мог больше ждать.

– Ты уверен, что впервые именно тогда это почувствовал?

– Когда ты после первых трех лет не приехал, тоже было нехорошо, потом прошло, и я еще три года нормально учился.

– Я у тебя стал единицей измерения времени? – Абель рассмеялся.

Вебер, благодарный ему за его возвращенный смех, уткнулся в плечо Абеля. Огромного сильного плеча Абеля он не почувствовал, одежда скрывала его худобу, ощущение, что ты прислонился к широкой надежной стене, исчезло, плечо Абеля было почти острым.

– Ты похудел, Фердинанд.

– Идем, забросим чемоданы, и – к нашим.

– Что в твоих чемоданах? Тяжелые.

– Черновики, статьи, бумажный хлам, приходили мысли. Надо теперь хорошенько поработать, пока ты не начал куролесить.

– Я не собираюсь, Фердинанд, я счастлив. Особенно теперь, потому что ты, наконец-то, вернулся. Гейнц целыми днями со мной занимался, но тебя всем не хватало.

Поставили чемоданы, Абель высоко, как перед операцией, намылил и смыл руки, хорошенько умылся и опять засмотрелся на Вебера.

– А бритье наголо тогда явно пошло тебе на пользу, шевелюра роскошная, прямо как у Аланда, только серая. У тебя мать светленькая была?

– Да. Почему ты спросил?

– Просто так.

Абель открыл дверь зала, пропустил Вебера и вошел сам. Совещание у сцены прервалось, все обернулись к дверям.

– А вот и я, – сказал Абель. – Мир моему родному сумасшедшему дому. Здравствуйте, мои дорогие пациенты!

– Абелечек! – воскликнул Гейнц и, взлетев по ступеням, крепко обнял Абеля.

– Я тебе сейчас покажу Абелёчка, но ты похорошел, Гейнц, даже бить жалко.

– А ты превратился в святые мощи? Какой конфессии достанется честь поклоняться мощам святого Фердинанда? Скажи, я туда мигом переметнусь.

– Думаю, по этому поводу соберут Вселенский Собор, как-нибудь договорятся и тебя известят. Здорово, Карл, фенрих говорит, ты настолько скурился, что он уже стал тебя на ковер опрокидывать?

Вебера бросило в краску, Карл выразительно на Вебера посмотрел.

– Фердинанд, я такого не говорил. Зачем ты? – пробормотал Вебер.

– Зачем я, фенрих, это вопрос концептуальный. Вильгельм, – Абель подал Коху руку, Кох взял его ладонь и сразу не выпустил, заставив Абеля посмотреть себе в глаза.

– Сбавь обороты, Фердинанд.

– Не пойму, вы тут поете, играете или болтаете? Здравствуйте, господин генерал, кажется, я вовремя вернулся, у нас тут серия похорон намечается?

– Сейчас обратно поедешь, – ответил Аланд. Он стоял, прислонясь к сцене, и пристально разглядывал Абеля.

– Хорошо, хоть умыться успел, может, чаю дадите с дороги? Или на дорогу?

– Фердинанд, тебе не идет быть клоуном, – сказал Аланд.

– Вы же понимаете, что клоун здесь не я. Гейнцек, ты играть научился или разучился? Господин генерал тебя так и не выпустил?

– Господин генерал, – с сомнением сказал Гейнц, – он откуда такой? Он в психлечебнице время провёл? Или он туда собирается?

– Туда собираюсь не я, правда, господин генерал? Гейнц ведь так и не выступает?

– Хватит здесь порядок наводить, Абель, – неожиданно строго сказал Кох. – Я тебе сказал, сбавь обороты, иди лучше гитару у нищего попроси, за дурачка Фердинанда вполне сойдешь.

Абель кивнул, отвечая своим мыслям, развел руками. Аланд перевел взгляд на Коха.

– Простите, господин генерал, – сказал Кох. – Я пойду к себе.

– Иди, а ты со мной, Абель. Гейнц, проводи дальше занятие.

– Может, мне их сразу в другой зал отвести? Все равно сейчас сцепятся, – сказал Гейнц, кивая на Клемперера с Вебером. Вебер отворачивался, бормотал, пожимая плечами, что он все равно такого не говорил и не думал даже такого никогда.

– Ладно, Вебер, не бойся, – Абель улыбнулся и пошел из зала. – господин генерал, я привез такой роскошный чай!

– На мозги обменял? – уточнил Кох.

– Вильгельм, – попросил Аланд, – пусть юродствует, но не здесь. Карл, играйте, Вебер ничего подобного не говорил и не думал, ты видишь, доктор Абель не в себе.

– Говорил, говорил, Карл! – от дверей улыбнулся Абель. – Еще как говорил, у ворот меня поджидал, сообщил первым делом! Представляешь, говорит, я уже Карла на ковёр не раз уложил, да и Гейнц, тоже с Карлом дымит втихаря, стал совсем слабак, только с Аландом и подраться. Кох, подлиза Аландов, делает вид, что меня на тренировках щадит, и я уж не знаю, как бы не отлупить мэтра ненароком.

– Дождался, Вебер? – спросил Аланд, Вебер не понимал, куда деваться и что Фердинанд вытворяет. – Я тебе говорил, счастье твое, что он не вернулся раньше.

Абель скрылся за дверью, следом вышел Кох. Вебер, стиснув голову руками, сел в первом ряду, чувствуя, что к тяжелому взгляду Карла добавился такой же взгляд Гейнца.

– Не говорил я этого! Не говорил! Зачем он это делает?

Гейнц и Карл сели по обе стороны от него, Аланд подошел к ним.

– Гейнц, он хочет, вас перессорить, не доставляйте ему этой радости, Вебер не причем.

– Может, тогда Абеля вернуть в естественные параметры? – спросил Карл.

– Вебер, может, Абеля все-таки выставить?

– Не надо, ему плохо, он так похудел, я не понимаю, что с ним, это будто не он.

– Он, он, Вебер, дервиш несчастный. Ясно, что вам не до музыки, идите каждый к себе, займитесь делом, пусть все успокоится.

Гейнц, Карл и Вебер молча вышли из Корпуса Аланда и не без удивления увидели, что Кох с Абелем спокойно беседуют на скамейке.

Карл хотел подойти, но Гейнц его удержал.

– Не надо, Карл, Аланд просил. К утру Абель успокоится, идем, без нас разберутся.

– Карл, Гейнц! Вебер на вас молится, не беспокойтесь! – сказал им Абель.

– Все тебя ждали, а ты явился, – ответил Карл. – Я бы сейчас дал фенриху ни за что.

– А ты не маши кулаками, не разобравшись, мало ли какой дурак что скажет.

– Вроде тебя.

– Вроде меня. Приходите, поужинаем вместе.

– Иди перед господином генералом извинись.

– Конечно, Карл.

– Вильгельм, о чем ты с этим дураком лысым разговариваешь?

На слова Карла Абель внимания не обратил, а на Вебера смотрел пристально, улыбнулся, сказал что-то Коху и встал со скамьи. Вебер быстро пошел к себе, Гейнц с укором смотрел на Абеля.

– Не ходи к Веберу, – сказал Абель Гейнцу.

– Он так ждал тебя, ты перестарался, Абель.

– Сволочь какая-то вместо тебя вернулась, – сказал Карл. – Перед Вебером тебе тоже неплохо бы извиниться.

– Что мне еще сделать – после того, как извинюсь?

– Застрелись иди, Абель, раз у тебя с головой плохо, – тихо сказал Клемперер.

– Ты еще Веберу это посоветуй, он послушный. Он о вас, конечно, не говорил того, что я сказал, но радовался тому, что иногда ему что-то на ковре удается, а чему еще у вас радоваться?

– Не твое дело, Абель, нечего у других по черепу рыскать. Факиром стал? Змей целый мешок приволок, ни для кого не забыл прихватить, – зло говорил Карл.

– Здесь и змеи не нужны, тебя с Гейнцем хватит.

Карл все-таки рванулся к Абелю, рука Гейнца его не удержала. Кох взглядом уперся в глаза Клемперера, вслух приказывая остановиться.

– Осторожнее, Карл, – Абель увернулся, но Карл никого не слышал, бросился к Абелю. Рука Карла со всей силы словно ударилась о стену, он сел, поджимая выбитую кисть.

– Ну, вот и первые пациенты, – сказал Абель. Он присел перед Карлом, взял его руку в свои, сопротивляться рукам Абеля было бесполезно, они не принимали никакого сопротивления.

– Не сломал, не сломал, – повторял Абель, держа запястье Карла в своих ладонях. – Не надо, Карл, я не Вебер, его пока можно лупить безнаказанно, но и это скоро пройдет.

Абель улыбался обыкновенной улыбкой, Карл перевел дух, и в этот момент Абель вправил ему запястье. Карл опять вскрикнул и выгнулся.

– Карл, что ты так нервничаешь? Пальцы в порядке, я тебя мягко отбил, а мог ведь и не мягко, и твоей великолепной фортепианной игре пришел бы конец, а может, ты бы и отлетался, что тоже было бы неплохо.

Абель повел Карла к себе. Гейнц сел рядом с Кохом.

– Вильгельм, ты что-нибудь понимаешь?

– Не ходи к Веберу, – повторил слова Абеля Кох и пошел к себе. На Коха Гейнц тоже посмотрел с подозрением и пошел к Веберу.

«Два умника! Коху еще есть, о чем говорить с этим лысым факиром».

Вебер лежал на кровати, пытаясь завернуться в одеяло. Приход Гейнца заставил его сесть и еще сильнее напрячься, чтобы Гейнц не разглядел его дрожи, решит, что Вебер его боится. В самом деле, боится, потому что говорить не говорил, но иногда, после удачных поединков, он думал, что скоро Гейнца он, пожалуй, уложит на ковер, а уж Карла будет укладывать железно. Это не значило, что он задавался, не любил своих друзей, – он любил их бесконечно, но он хотел быть равным.

Вебер не смотрел Гейнцу в глаза, а Гейнц смотрел ему в лицо неотступно, сел на стуле перед Вебером.

– Как тебе Абель? Вообще тронулся, он Карлу руку сломал или вывихнул, я не понял.

– Руку? – зачем-то переспросил Вебер. – Гейнц, я не понимаю.

– Такого никто не ожидал. Выброси из головы, разберутся, Аланд его утихомирит, старику тоже, надо думать. Что трясешься? Так ты хвастался перед ним или нет, я не понял?

Гейнц на взводе, если у Карла повреждена рука, то для Гейнца это светопреставление. Карла он учит двенадцать лет, Карл лучший в Корпусе пианист, так, как Карл играет Бетховена, его не играет никто, травма Карла – это травма самого Гейнца. Всё это Вебер успел подумать за долю секунды, чтобы окончательно умереть под его взглядом.

– Ну, и черт с тобой, а я, как дурак, ему всю душу.

Гейнц вышел и хлопнул дверью. С концертами Моцарта, которые Вебер хотел переиграть, похоже, выйдет заминка, Гейнц его на порог не пустит. Гейнц все понял по-своему, объясняться поздно и бессмысленно, доверие, которое все эти годы существовало между ними, подорвано. Даже если Гейнц будет учить его дальше, он никогда не заговорит о чем-то своем, тайном для всего мира, о своих сокровенных мыслях, не улыбнется, он будет официально холоден – это страшнее всего. Зачем Абель сделал это? Гейнц был великолепным другом, он всегда все понимал, чувствовал любую перемену не только в настроении Вебера, но любое изменение его самочувствия. Ему не надо было жаловаться, он смотрел своим пристальным взглядом и сам предлагал прерваться, если Вебер переволновался, устал, если зашумело в голове. Он столько отдал Веберу своей души, он не научил Вебера играть – он вдохнул в него музыку, как жизнь, как часть себя самого. Аланд никогда не занимался с Вебером, он полностью доверил Вебера Гейнцу. Приходил время от времени послушать, но обсуждал игру Вебера с Гейнцем только в отсутствие Вебера.

Вебер один в Корпусе ни разу не слышал игры Аланда, но оттого, как играл Гейнц, его душа обмирала, Гейнц подарил ему огромный, великолепный мир органа, объяснил особое звуко-временное пространство клавесина, в комнате Вебера стоял клавесин работы Гейнца Хорна. Музыкальная эрудиция Гейнца позволяла ему из страницы нотного текста вывести столько аналогий, параллелей, столько поведать о мире музыкальных гармоний, столько вывести ассоциаций, что Вебер сам за эти шесть лет внутри себя почувствовал новый необъятный мир, которого не было раньше и который теперь составлял лучшую часть в нем. Вебер никогда не то, что не обидел этого человека, он, не сомневаясь, отдал бы за него жизнь, без Гейнца мир лишился бы смысла.