Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть шестая
Людовик поднял на Фуке обломок стула, которым он только что так яростно орудовал.
– Вы не узнаете вернейшего из ваших друзей? – спросил Фуке дрожащим голосом.
– Друг? Вы? – повторил Людовик, скрежеща зубами. В этом скрежете слышалась ненависть и жажда скорой мести.
– Почтительного вашего слугу… – добавил Фуке, бросаясь на колени.
Король уронил свое оружие. Фуке склонился к его коленям и поцеловал их.
– Мой король, дитя мое! Как вы должны были страдать!
Людовик опомнился от такой перемены положения, взглянув на себя и устыдившись своей растерянности, своего безумия и оказываемого ему покровительства, отступил.
Фуке не понял этого движения. Он не почувствовал, что высокомерие короля никогда не простит ему того, что он стал свидетелем такой слабости.
– Поедемте, ваше величество, вы свободны, – сказал он.
– Свободен? – повторил король. – О, вы возвращаете мне свободу после того, как посмели поднять на меня руку!
– Вы ведь не верите в это! – воскликнул возмущенный Фуке. – Вы сами не верите, что я в этом виновен.
Быстро и горячо он рассказал всю уже хорошо знакомую читателям интригу.
Пока длился рассказ, Людовик переживал ужаснейшие страдания, и гибель, которая ему грозила, поразила его еще больше, чем тайна, относящаяся к его брату-близнецу.
– Сударь, – сказал он вдруг Фуке, – это рождение близнецов – ложь; невозможно, чтобы вы дали себя так обмануть.
– Ваше величество!
– Невозможно подозревать честь и добродетель моей матери. И мой первый министр еще не покарал преступников?
– Подумайте, ваше величество, прежде чем гневаться. Рождение вашего брата…
– У меня один младший брат, вы это знаете так же, как я. Здесь заговор, я уверен, в котором участвуют все, начиная с коменданта Бастилии.
– Будьте осторожны, ваше величество. Этот человек был обманут, как и все, сходством с вами принца.
– Какое сходство? О чем вы?
– Видимо, этот Марчиали очень похож на ваше величество, раз все были введены в заблуждение.
– Безумие!
– О нет, ваше величество; люди, которые готовы встретиться лицом к лицу с вашими министрами, с вашей матерью, с вашими офицерами и вашим семейством, должны быть очень уверены в этом сходстве.
– Да, – прошептал король. – Где эти люди?
– В Во.
– В Во? И вы терпите, чтобы они там оставались?
– Мне кажется, что прежде всего нужно было освободить короля. Я исполнил этот долг. Теперь я буду делать то, что прикажет ваше величество. Я жду.
Людовик задумался на мгновение.
– Собрать войска в Париже, – сказал он.
– Приказ уже отдан.
– Вы отдали приказ? – воскликнул король.
– Да, ваше величество. Через час ваше величество будет во главе десяти тысяч человек.
Тут король схватил руку Фуке с таким жаром, что сразу стало видно, какое он сохранял до сих пор недоверие к своему министру, несмотря на все его действия.
– С помощью этих войск, – продолжал король, – мы осадим в вашем доме мятежников, которые, наверное, уже там окопались.
– Это бы меня удивило, – ответил Фуке.
– Почему?
– Их глава, душа этого предприятия, мною разоблачен, и я думаю, что поэтому весь план рухнул.
– Вы разоблачили самозваного принца?
– Нет, я его не видел.
– Тогда кого же?
– Главу всей этой затеи, а не этого несчастного. Он лишь орудие, обреченное на вечное несчастье, я это вижу.
– Согласен.
– Виновник всего аббат д’Эрбле, ванский епископ.
– Ваш друг?
– Он был моим другом, ваше величество, – ответил благородно Фуке.
– Мне очень жаль, что это так было, – сказал король менее великодушно.
– В такой дружбе не было ничего позорящего, ведь я не знал о преступлении.
– Надо было его предвидеть.
– Если я виновен, я отдаю себя в руки вашего величества.
– Ах, господин Фуке, я совсем не об этом, – продолжал король, недовольный тем, что показал свою злобу. – Но я говорю вам, что, несмотря на то, что этот негодяй был в маске, у меня шевельнулось смутное подозрение, что это он. Но с этим главою предприятия был еще один помощник, грозивший мне своей геркулесовой силой. Кто он?
– Это, должно быть, его друг, барон дю Валлон, бывший мушкетер.
– Друг д’Артаньяна? Друг графа де Ла Фера? А! – вскрикнул король, произнеся последнее имя. – Обратим внимание на связь заговорщиков с господином де Бражелоном.
– Ваше величество, не заходите слишком далеко. Граф де Ла Фер – честнейший человек во Франции. Довольствуйтесь теми, кого я вам назвал.
– Теми, кого вы назвали? Хорошо! Ведь вы выдаете мне виновных, не правда ли?
– Как ваше величество это понимает?
– Я понимаю это так, что мы придем с войсками в Во, что мы захватим все это змеиное гнездо и что никто из него не спасется, никто!
– Ваше величество приказывает убить этих людей?
– До единого!
– О, ваше величество!
– Не поймите меня превратно, господин Фуке, – сказал король. – Теперь уже не те времена, когда убийство было единственным, последним правом короля. Нет, слава богу! У меня есть парламенты, которые судят моим именем, и эшафоты, на которых исполняются мои верховные повеления!
Фуке побледнел.
– Осмелюсь заметить вашему величеству, что всякий процесс, связанный с этим делом, есть смертельный удар для достоинства трона. Нельзя, чтобы августейшее имя Анны Австрийской произносилось бы народом с усмешкой.
– Надо, чтобы совершилось правосудие, сударь.
– Хорошо, ваше величество. Но королевская кровь не должна проливаться на эшафоте.
– Королевская кровь! Вы верите в это? – воскликнул с яростью король и топнул ногой. – Рождение близнецов – выдумка. Именно в этом, в этой выдумке, я вижу преступление господина д’Эрбле. Я хочу наказать их за это преступление больше, чем за насилие и оскорбление.
– Наказать смертью?
– Да, сударь.
– Ваше величество, – твердо произнес суперинтендант, гордо подняв до того опущенную голову, – ваше величество велит, если ему будет угодно, отрубить голову французскому принцу Филиппу, своему брату. Это касается вашего величества, и вы посоветуетесь об этом с Анной Австрийской, вашей матерью. И все, что ваше величество прикажет, будет хорошо. Я не хочу больше вмешиваться в это даже ради чести вашей короны. Но я должен просить вас об одной милости, и я прошу о ней.
– Говорите, – сказал король, смущенный последними словами министра. – Что вам нужно?
– Помилования господина д’Эрбле и господина дю Валлона.
– Моих убийц?
– Только мятежников, ваше величество.
– О, я понимаю, что вы просите помилования для друзей.
– Моих друзей! – подчеркнул глубоко оскорбленный Фуке.
– Да, ваших друзей, но безопасность моего государства требует примерного наказания виновных.
– Я не хочу обращать внимания вашего величества на то, что я только что вернул вам свободу и спас жизнь.
– Сударь!
– Я не хочу обращать вашего внимания на то, что если бы господин д’Эрбле захотел стать убийцей, то он мог просто убить ваше величество сегодня утром в Сенарском лесу, и все было бы кончено.
Король вздрогнул.
– Выстрел в голову, – продолжал Фуке, – и лицо Людовика Четырнадцатого, ставшее неузнаваемым, принесло бы вечное прощение господину д’Эрбле.
Король побледнел от ужаса, представив себе опасность, которой он избежал.
– Если бы господин д’Эрбле, – продолжал Фуке, – был убийцей, он не стал бы мне рассказывать свой план, чтобы преуспеть. Избавившись от настоящего короля, он делал невозможным разоблачение поддельного короля. Если бы узурпатор был узнан даже Анной Австрийской, он все равно остался бы для нее сыном. А для совести господина д’Эрбле узурпатор был бы королем, сыном Людовика Тринадцатого. К тому же заговорщик получил бы безопасность, тайну, безнаказанность. Один выстрел давал ему все это. Подарите ему прощение, ваше величество, во имя вашего спасения!
Но король ничуть не растрогался великодушием Арамиса, напротив, почувствовал себя глубоко униженным. Его неукротимая гордость не могла смириться с мыслью, что какой-то человек держал в своих руках нить королевской жизни. Каждое слово Фуке вливало новую каплю яда в уже изъязвленное сердце Людовика XIV. Поэтому ничто не могло умилостивить его, и он резко сказал Фуке:
– Я, право, не понимаю, сударь, почему вы просите у меня помилования этих людей. Зачем просить то, что можешь получить без просьб?
– Я вас не понимаю, ваше величество.
– Это очень просто. Где я?
– В Бастилии.
– Да, в темнице. Меня считают сумасшедшим, не так ли?
– Да, ваше величество.
– И все здесь знают лишь Марчиали?
– Да, только Марчиали.
– В таком случае, оставьте все как есть. Предоставьте сумасшедшему гнить в темнице, и господам д’Эрбле и дю Валлону не понадобится мое прощение. Их новый король простит им.
– Напрасно вы оскорбляете меня, ваше величество, – сухо ответил Фуке. – Если бы я хотел возвести на трон нового короля, как вы считаете, мне бы не нужно было врываться силой в Бастилию, чтобы извлечь вас отсюда. Это не имело бы никакого смысла. У вашего величества ум помутился от гнева. Иначе вы не стали бы оскорблять вашего слугу, оказавшего вам столь значительную услугу.
Людовик понял, что зашел слишком далеко и что ворота Бастилии еще не открылись перед ним, в то время как понемногу открывались шлюзы, которыми великодушный Фуке сдерживал свой гнев.
– Я это сказал не для того, чтобы вас оскорбить, сударь, – сказал он. – Вы обращаетесь ко мне с просьбой о помиловании, и я отвечаю вам по совести; хотя, я полагаю, виновные, о которых мы говорим, не заслуживают ни помилования, ни прощения.
Фуке ничего не ответил.
– То, что я делаю, – добавил король, – так же великодушно, как то, что вы сделали, и даже великодушнее, потому что я в вашей власти, и вы мне ставите условия, от которых может зависеть моя свобода и моя жизнь. И отказать – значит пожертвовать ими.
– Я действительно не прав, – отвечал Фуке. – Да, я был похож на человека, вымогающего милость; я в этом раскаиваюсь и прошу прощения у вашего величества.
– Вы прощены, дорогой господин Фуке, – сказал король с улыбкой, которая осветила его лицо, измученное столькими переживаниями.
– Я получил прощение, – продолжал упрямо министр, – а господа д’Эрбле и дю Валлон?
– Они никогда его не получат, пока я буду жив, – отвечал неумолимый король. – Будьте добры, никогда больше об этом мне не говорить.
– Я повинуюсь вашему величеству.
– И вы не сохраните против меня досады?
– О нет, ваше величество, так как я это предвидел и принял кое-какие меры.
– Что вы хотите этим сказать?
– Господин д’Эрбле вверил себя в мои руки, господин д’Эрбле дал мне счастье спасти моего короля и мою родину. Я не мог осудить господина д’Эрбле на смерть. Я также не мог подвергнуть его законнейшему гневу вашего величества. Это было бы все равно, что самому убить его.
– Что же вы сделали?
– Я предоставил господину д’Эрбле своих лучших лошадей, и они опередили на четыре часа всех тех, которых ваше величество сможет послать за ними в погоню.
– Пусть так! – пробормотал король. – Свет достаточно велик, чтобы мои слуги успели наверстать те четыре часа, которые вы подарили господину д’Эрбле.
– Даря ему эти четыре часа, я знал, что дарю ему жизнь. И он сохранит ее.
– Как так?
– После хорошей езды, опережая на четыре часа ваших мушкетеров, он достигнет моего замка Бель-Иль, который я ему предоставил как убежище.
– Вы забыли, что подарили мне Бель-Иль.
– Не для того, чтоб там арестовывать моих гостей.
– Значит, вы его отнимаете у меня?
– Для этого – да, ваше величество.
– Мои мушкетеры займут его, вот и все.
– Ни ваши мушкетеры, ни даже ваша армия, ваше величество, – холодно сказал Фуке. – Бель-Иль неприступен.
Король позеленел, и в его глазах сверкнула молния. Фуке почувствовал, что он погиб, но он был не из тех людей, которые отступают, когда их зовет голос чести. Он выдержал злобный взгляд короля. Людовик подавил свое бешенство и после некоторого молчания сказал:
– Мы едем в Во?
– Я жду приказаний вашего величества, – ответил Фуке, низко кланяясь, – но мне кажется, что вашему величеству необходимо переменить одежду, прежде чем предстать перед вашим двором.
– Мы заедем в Лувр. Идем.
И они прошли мимо растерянного Безмо, который увидел еще раз, как выходил Марчиали. Комендант в ужасе рвал на себе последние волосы.
Правда, Фуке дал ему расписку, на которой король написал: «Видел и одобряю. Людовик».
Безмо, не способный больше связать и двух мыслей, в ответ на это ударил изо всей силы кулаком по собственной голове.
V
Самозваный король
Самозваный король продолжал играть свою роль в замке Во.
Филипп приказал, чтобы начинали утренний прием посетителей, так называемый малый прием. Он решился дать такое приказание, несмотря на отсутствие господина д’Эрбле, который все не возвращался, и наши читатели знают, по какой причине. Но принц, думая, что это отсутствие долго не продлится, захотел, как все честолюбивые люди, испробовать свои силы и свое счастье без всякого покровительства и всякого совета.
Еще одно соображение заставило его так поступить. Среди посетителей должна была быть его мать, Анна Австрийская, которая когда-то принесла его в жертву и была так виновата перед ним. Филипп не хотел делать свидетелем возможной своей слабости человека, перед кем отныне он должен был быть всегда в силе.
Открылась настежь дверь, и несколько человек тихо вошли. Филипп не двигался, пока его одевали лакеи. Он накануне наблюдал поведение своего брата. Он изображал короля, не возбуждая ни малейшего подозрения.
Одетый в охотничий костюм, он принял посетителей. Его память и записки Арамиса, составленные для него, помогли ему сразу же узнать Анну Австрийскую, которая шла под руку с принцем – братом короля, затем принцессу Генриетту с господином де Сент-Эньяном. Он улыбнулся, увидев все эти лица, и вздрогнул, узнав свою мать.
Лицо ее, измученное печалью, благородное и достойное, как бы убеждало принца не осуждать великую королеву, принесшую в жертву государству свое дитя. Он нашел свою мать прекрасной. Он знал, что Людовик XIV ее любил, он обещал себе тоже любить ее и не быть для ее старости жестоким возмездием. Он посмотрел на своего брата с нежностью, которую легко понять. Тот ничего не отнял у него, ничем не испортил его жизни. Он любезно поклонился де Сент-Эньяну, изгибавшемуся в поклонах и реверансах, и дрожа протянул свою руку невестке, Генриетте, красота которой поразила его. Но он увидел в глазах принцессы холодок, который ему понравился, так как облегчал будущие отношения с ней.
«Насколько мне будет удобнее, – подумал он, – быть братом этой женщины, чем возлюбленным».
Единственное, чего он опасался в этот момент, было посещение королевы Марии-Терезии, так как его сердце и ум, только что потрясенные сильным испытанием, могли не выдержать нового удара. К счастью, королева не пришла.
Анна Австрийская завела дипломатический разговор о приеме, оказанном господином Фуке французской королевской фамилии. Она перемешивала враждебные выпады с комплиментами королю, вопросами о его здоровье, материнской лестью и тонкими хитростями.
– Ну, мой сын, – сказала она, – вы изменили свое мнение о господине Фуке?
– Сент-Эньян, – сказал Филипп, – будьте добры узнать, как себя чувствует королева.
При этих словах, первых, которые произнес Филипп, тончайшая разница между его голосом и голосом Людовика XIV поразила материнский слух; Анна Австрийская пристально посмотрела на своего сына.
Де Сент-Эньян вышел. Филипп продолжал:
– Ваше величество, мне не нравится, когда мне говорят дурно о господине Фуке, вы это знаете и вы сами хорошо говорили мне о нем.
– Это верно; поэтому я только спросила о том, как вы теперь относитесь к нему.
– Ваше величество, – сказала Генриетта, – я всегда любила господина Фуке, он хороший человек и к тому же человек со вкусом.
– Суперинтендант, который никогда не торгуется, – добавил принц, – и всегда платит золотом по всем моим счетам.
– Здесь каждый слишком думает о себе, – сказала вдовствующая королева, – никто не считается с интересами государства. Господин Фуке, это неоспоримо, разоряет государство!
– Разве вы тоже, матушка, – сказал немного тише Филипп, – стали защитницей господина Кольбера?
– Как? – спросила удивленная королева.
– Я, право, нахожу, что вы говорите, как ваша старая приятельница, госпожа де Шеврез.
При этом имени Анна Австрийская побледнела и поджала губы.
– Почему вы говорите мне о госпоже де Шеврез и что вы сегодня имеете против меня?
Филипп продолжал:
– Разве госпожа де Шеврез не затевает всегда коалиций против кого-нибудь? Разве госпожа де Шеврез не посетила вас недавно, матушка?
– Вы так говорите со мной, сударь, что мне кажется, будто я слышу вашего отца-короля.
– Мой отец не любил герцогиню де Шеврез и был прав. Я ее тоже не люблю, и если она еще решится, как прежде, явиться сеять рознь и ненависть под предлогом выпрашивания денег, тогда…
– Тогда? – гордо переспросила Анна Австрийская, как бы сама вызывая грозу.
– Тогда, – решительно отвечал молодой человек, – я изгоню из королевства госпожу де Шеврез и вместе с ней всех виновников тайн и секретов.
Он не рассчитал силу этих страшных слов, а может быть, ему хотелось проверить действие их.
Анна Австрийская едва не потеряла сознания; ее открытые, но тусклые глаза на мгновение перестали видеть; она протянула руки к своему младшему сыну, который тотчас обнял ее, не боясь рассердить короля.
– Ваше величество, – прошептала она, – как вы жестоки со своей матерью.
– Почему, ваше величество? – отвечал он. – Я говорю только о госпоже де Шеврез, а разве моя мать предпочтет госпожу де Шеврез спокойствию моего государства и моей безопасности? Я утверждаю, что герцогиня де Шеврез явилась во Францию, чтобы занять денег, и обратилась к господину Фуке, предлагая продать ему некую тайну.
– Тайну? – воскликнула Анна Австрийская.
– Касающуюся хищений, якобы совершенных господином суперинтендантом. Но это ложь, – добавил Филипп. – Господин Фуке с возмущением прогнал ее, предпочитая уважение короля всякому сообщничеству с интриганами. Тогда госпожа де Шеврез продала свою тайну господину Кольберу, но так как она ненасытна и ей мало тех ста тысяч экю, которые она выманила у этого приказчика, то надумала искать выше более глубокие источники… Верно ли это, ваше величество?
– Я вижу, вы все знаете, – сказала, скорее, взволнованно, чем сердито, королева.
– Поэтому, – продолжал Филипп, – я имею право не любить эту фурию, которая является к моему двору, чтобы обесчестить одних и разорить других. Если Бог потерпел, чтобы совершились некоторые преступления, и скрыл их в тени своего милосердия, я не допущу, чтобы госпожа де Шеврез имела власть нарушить божественные предначертания.
Эта последняя часть речи Филиппа так взволновала королеву-мать, что сыну стало жаль ее. Он взял ее руку и нежно поцеловал; она не почувствовала, что в этом поцелуе сквозь сердечный бунт и обиду было прощение восьми лет ужасных страданий.
Филипп дал улечься волнениям, потом через несколько секунд весело сказал:
– Мы сегодня еще не уедем, у меня есть план.
Он повернулся к двери, надеясь увидеть Арамиса, так как его отсутствие начинало тяготить принца.
Королева-мать пожелала вернуться к себе.
– Останьтесь, матушка, – сказал Филипп, – я хочу вас помирить с господином Фуке.
– Но я не враждую с господином Фуке, я только боялась его расточительности.
– Мы приведем все это в порядок и дадим суперинтенданту проявлять только его хорошие свойства.
– Кого ищет ваше величество? – спросила Генриетта, заметив, что король смотрит на дверь. Она желала уколоть его, так как предполагала, что он ждет Лавальер или письма от нее.
– Сестра моя, – сказал молодой человек, угадавший с чудесной проницательностью ее тайное намерение, – я жду одного замечательного человека, искуснейшего советника, которого я всем хочу представить, поручая его вашим милостям. Ах, входите, д’Артаньян.
Д’Артаньян вошел.
– Что угодно вашему величеству?
– Скажите, где находится ванский епископ, ваш друг?
– Но, ваше величество…
– Я его жду, а он не появляется. Пусть мне его разыщут.
Д’Артаньян удивился; сообразив, что Арамис покинул Во тайно, по поручению короля, он решил, что король хочет сохранить секрет.
– Ваше величество непременно желает, чтобы вам привели господина д’Эрбле? – спросил он.
– Я не настаиваю, – сказал Филипп, – он мне не так нужен; но если б мне его все-таки нашли…
«Я угадал!» – подумал д’Артаньян.
– Этот господин д’Эрбле, – сказала Анна Австрийская, – ванский епископ – друг господина Фуке?
– Да, ваше величество, он бывший мушкетер.
Анна Австрийская покраснела.
– Один из четырех храбрецов, которые в свое время совершили столько чудес.
Королева-мать уже пожалела о том, что захотела укусить; чтобы сохранить последние зубы, она прекратила разговор.
– Каков бы ни был ваш выбор, сын мой, я уверена, что он будет превосходен.
Все склонились перед королем.
– Вы увидите, – продолжал Филипп, – глубину кардинала Ришелье без скупости кардинала Мазарини.
– Первого министра, ваше величество? – спросил испуганный принц, брат короля.
– Я вам расскажу это, мой брат. Но как странно, что господина д’Эрбле все нет.
Он позвал лакея и сказал:
– Пусть предупредят господина Фуке, мне надо с ним поговорить. О, в вашем присутствии, не уходите.
Господин де Сент-Эньян вернулся с добрыми вестями о королеве. Она осталась в постели только из предосторожности, чтобы иметь силы исполнять все повеления короля.
В то время как всюду искали господина Фуке и Арамиса, новый король спокойно продолжал преодолевать свои испытания, и все – семья, офицеры, лакеи – видели перед собой Людовика, и ни у кого это не вызывало сомнений.
С какой странной легкостью Провидение опрокинуло самую высокую судьбу в мире и на ее место поставило самую униженную!
Но порой Филипп чувствовал, как по сиянию его молодой славы пробегала тень. Арамис не появлялся.
Разговор между членами королевской фамилии как-то иссяк. Озабоченный Филипп забыл отпустить своего брата и принцессу Генриетту. Они удивлялись этому и мало-помалу теряли терпение. Анна Австрийская наклонилась к своему сыну и сказала ему несколько слов по-испански. Филипп совершенно не знал этого языка. Он побледнел перед этим неожиданным препятствием. Но будто гений невозмутимого Арамиса одарил его своей находчивостью. Вместо того чтобы смутиться, Филипп встал.
– Ну что же! Почему вы молчите? – спросила королева.
– Что это за шум? – спросил Филипп и повернулся к потайной лестнице.
Послышался голос, кричавший:
– Сюда, сюда! Еще несколько ступенек, ваше величество!
– Голос господина Фуке! – сказал д’Артаньян, стоявший близ королевы-матери.
– Господин д’Эрбле, должно быть, недалеко, – добавил Филипп.
Но он увидел то, что совсем не ожидал увидеть так близко.
Все глаза обратились к двери, в которую должен был войти господин Фуке. Но вошел не он.
Страшный крик раздался сразу из всех углов комнаты, мучительный крик короля и всех присутствовавших. Никогда еще человеку, даже с удивительной и чудесной судьбой, полной необыкновенных приключений, не дано было видеть зрелище, подобное тому, которое в этот момент являла собой королевская спальня.
Через полузакрытые ставни проникал неяркий свет, смягченный большими бархатными портьерами на тяжелой шелковой подкладке.
Глаза присутствовавших мало-помалу привыкли к этому мягкому полумраку. Даже при таких обстоятельствах ни одна из окружающих подробностей не ускользает от внимания, и все вновь появляющееся кажется таким ярким, будто оно освещено солнцем.
Это случилось, когда, откинув портьеру потайной двери, появился бледный и нахмуренный Людовик XIV. За ним показалось строгое и печальное лицо Фуке.
Королева-мать, державшая за руку Филиппа, увидев Людовика, вскрикнула в ужасе, как будто она увидала призрак.
У принца, брата короля, закружилась голова, и он лишь молча переводил глаза с короля, которого он видел прямо перед собой, на короля, рядом с которым он стоял. Принцесса Генриетта сделала шаг вперед, думая, что она видит отражение своего деверя в зеркале.
И действительно, это было так похоже на зеркальное отражение.
Оба короля, взволнованные и дрожащие (невозможно описать ужас, охвативший Филиппа), со сжатыми руками, злобно смотрели друг на друга, и глаза их были как кинжалы, вонзившиеся глубоко в душу. Молча, задыхаясь, наклонившись вперед, они, казалось, готовились к яростной схватке.