Женщина с фиалками

© Вика Драморецкая, 2022

ISBN 978-5-4490-4654-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

К.Ш.

Сегодня мужчины подрались за меня и порвали мне платье.

Сейчас Федор сидит на краешке кровати и, виновато опустив глаза, зашивает мой красный подол. Ну что за неуклюжие стежки! И нитка такая грубая, толстая, светло-розовая, как будто было нельзя найти подходящую. С каждым его движением я боюсь все сильнее, что из-за слез, застилающих глаза, он нечаянно уколет меня этой блестящей холодной иглой. Мне безумно жаль свое чисто-белое тело, на нем останется глупый след.

Да! Теперь у меня на голове ни единого волоска! Мне вырвали волосы в драке. Скосив глаз, смотрю в зеркало и поражаюсь правильной округлости своего черепа. Ему чего-то не хватает для полного совершенства и я точно знаю чего.

У Федора ледяные влажные руки и глупые, как у куклы, васильковые глаза. Когда мы спим рядом на одной постели, его льняные волосы лезут мне в лицо и из-за этого трудно дышать. А главное, моего бедняжку никто не любит. Ну, кроме меня, конечно.

Меня всегда раздражали слабые и беспомощные мужчины. И вот, пожалуйста, надо же чтобы именно такой мне и достался. Бедный, славный подкаблучник.

Сегодня мы пошли гулять. Он очень нежен со мной, до безумия, но эта нежность его не спасет. Все равно он абсолютно не знает, как надо обращаться с женщинами. В особенности, с такими страстными и яркими, как я.

Мы сели на белую скамейку на детской площадке. Мои темные волнистые волосы трепал ветер, брови изгибались капризными дугами, а губы были соблазнительно приоткрыты. Надменно, я глядела в другую сторону, надеясь, что это его тронет, и он поцелует меня в шею, но нет. Из-за этой маленькой хитрости я пропустила момент, когда к нам подошла группа очень интересных мужчин. Когда я взглянула в их сторону, мне показалось, что все, что было внутри, оборвалось и посыпалось, как старая штукатурка. Потому что я поймала нахальный взгляд молодого красавца. Он глядел на меня, нагло, так, что я почувствовала в нем зарождающуюся животную страсть.

Он приоткрыл губы в ухмылке и сказал:

– Федик-педик, опять с куколкой своей пришел!

– Девчонка!

– Федя, давай в дочки-матери поиграем!

Мой мужчина втянул голову в плечи, смущенно заерзал по скамейке. Я презрительно смотрела на него, надеясь, что он хоть в кои-то веки сделает что-то по-мужски. А он только тихонько прошептал, едва разлепляя губы от страха:

– Ребята, не троньте меня, пожалуйста.

Я безнадежно вздохнула и стрельнула глазками в сторону соблазнительного красавца. Мы встретились с ним понимающими взглядами, и я моментально почувствовала, что нас объединяет какое-то ненормальное чувство. Мне захотелось вскочить, прямо здесь, босиком пробежать разделявшие нас пару метров, бросится ему на шею и приникнуть губами к его губам. Аж дрожь по телу! Он бы поднял меня на руки… Оценивающе я оглядела его руки, их скрывала материя одежды, но я уверена, что разглядела под ней стальные перекатывающиеся мышцы.

Глянув на него из-под ресниц, я соблазнительно улыбнулась и подмигнула. О, я знаю, это сводит их с ума! Мужчины, они сущие дети. Глаза его уже горели огнем, это была невинная шалость с моей стороны, это была последняя капля, потому что он сорвался с места и сжал меня в объятьях. Я скорее уловила шестым чувством, чем увидела, как затрясся от этого мой непутевый мужчина. Он даже привстал со скамейки и хотел броситься на мою защиту, но увы… Я разошлась не на шутку, я кричала моему соблазнителю: «Да, да, сделай это! Прямо сейчас!», но он почему-то медлил. Наверно, хотел насладиться слабостью своего противника. Я его не осуждаю, все мужчины-лидеры так поступают. Остальные парни дико хохотали. Мне казалось, я теряю сознание, шутка ли, а он заставлял меня ждать и от этого страдать еще больше.

Мой глупый балбес встал-таки со скамейки, сделал несколько нетвердых шагов и пролепетал

– Отдай!

– Не отдавай меня, я твоя, я твоя! – крикнула я, в душе и так прекрасно осознавая, что он меня не отдаст.

А потом случилось что-то ужасно приятное: меня подкинули в воздух, и я полетела! Меня ловили сильные мужские руки, и я чувствовала, что все они горят страстью ко мне. В их кругу бегал Федор и чуть ли не плакал, пытаясь получить меня обратно. Зайка, милый, как же ты плохо меня ценил, так вот теперь поплачь! Во мне просыпалось злорадство. Оно вспыхивало в голове и разливалось по всему телу. Оно смешивалось со страстью и ноющим чувством в животе от полетов. Я хохотала и визжала, дико, страстно. Красное платье развевал ветер и из-под него то и дело выглядывали ослепительно-белые стройные ноги. Неужели ЭТО произойдет прямо сейчас, здесь, на глазах у моего глупого плаксивого мужчины?!

А потом я оказалась опять в руках вожака.

– Попробуй, забери! – крикнул он, и потом: Ой, а что это у нее под платьем, давайте посмотрим! Какая она мягкая, что же там внутри?! Вата, а может быть опилки?!

Послышался треск материи, я ликовала. Да, вот это мужчина! Он рвал на мне платье, и я таяла, таяла, таяла в его руках.

И тут! Кто бы мог такое представить, даже в самых странных снах не увидишь! Мой Федор вскрикнул, как будто его больно ударили по лицу, а потом кинулся вперед и выхватил меня из рук моего страстного соблазнителя!

– Что ты делаешь, дурак! – разгневанно завопила я. Вот ведь придурок! Сам не умеешь, так не мешай другим!!!

Он отлетел назад и тут все бросились на него, как голодная стая. Мне было уже непонятно кто где. Перемешались кулаки и крики, кровоподтеки и разбитые губы, волосы белые, волосы темные, мышцы, тела, одежда… Кто-то схватил меня за волосы так, что голова запрокинулась назад, а потом мои роскошные черные волосы остались в этой сильной руке, а меня саму отбросило на несколько метров в сторону. Я вопила от ужаса, представляя как буду теперь выглядеть совершенно лысая, потом я потеряла сознание, наверное, от боли. От боли всегда нужно терять сознание, вот и мне пришлось.

Вся беда в том, что он меня слишком любит. Он не выпускает меня из рук ни на миг.

Однажды мы сидели у него в комнате. Играла моя любимая пластинка. Она очень ностальгическая, всегда, когда слышу, утираю слезы. Называется «Красная Шапочка», про одну смелую сексапильную девушку и ее роман с обалденным мужчиной-разбойником Волком. Но не суть. В комнату вошла его мать. Вот ведь сварливая женщина! Она бросила на меня полный ненависти взгляд и елейно улыбнулась. Я надменно отвела глаза в сторону. Я знаю, почему она так не любит меня, но меня это совершенно не волнует. Это ее личный старческий маразм. Ей кажется, что я совратила ее дочь и что именно я виновата в том, что, в конце концов, с ней случилось.

– Феденька, милый, ну почему ты все время играешь с этой глупой куклой? – сказала она, – У тебя же есть машинки, танки есть, солдатики, ну чем она тебе так нравится?

Феденька милый промолчал как всегда. Даже сейчас у него не хватило смелости защитить мою честь. Слизняк.

Потом мать его ушла на кухню, и я слышала обрывки ее разговора с мужем:

– Он опять играет с этой куклой!

– Так запрети ему!

– Он меня не слушается… Ты отец, иди и разберись.

– А это все твое воспитание! Вырастила из парня какую-то девчонку! Ты бы на него еще платьица надевать начала!

– Ну почему у всех дети как дети, играют в то, во что положено играть. Нет, у нас какой-то недоделанный!

– Я вот ему дам! Ничего, быстро отучу, сделаю из него мужчину!

– Сделай! Шестой год уже делаешь, а все без толку!

– Ты меня еще тут учить будешь!

Потом как всегда зашел разговор про Марину. Марина это сестра Феди. Она – моя первая женщина. А когда разговор заходит про Марину в кухне мелодично бьется посуда, мать закатывает истерику и потом воет всю ночь, плачет в подушку. В доме тонкие стены, я все прекрасно слышу. Марина тоже очень любила сказку про Красную Шапочку.

Сегодня мне очень плохо. Внутри непонятная тоска, душно. Сижу на подоконнике и смотрю в залитую желтым светом комнату. Иногда я ловлю свое отражение в оконном стекле, за ним уже темно. Мне нравится моя лысая голова. Я знаю, Марина бы умерла от зависти. Родители никогда не давали ей сделать что-нибудь похожее с собой. Зато однажды она проколола себе мочку уха. Мы сидели с ней одни на скамейке во дворе. Дома такие темные и кое-где желтые прямоугольные окна. Она смотрела все на одно и сжимала зубы. Нет, Марина не такая, чтобы плакать, она только сжимала зубы и затягивалась сигаретой. Потом она нашла на земле какой-то значок, под ногами. Грязный, круглый значок. Она сказала мне:

– Я сделаю это и умру от заражения крови.

Я промолчала в ужасе, а она взяла и проколола себе ухо. Прямо этим грязным значком. Ей было дико больно, у нее дрожали руки, и рот открылся непроизвольно. Потом она продела в эту дырочку булавку. У матери был шок.

Но разве они в состоянии понять эту тоску.

Про себя я повторяю: «Федор, встань, достань булавку и проткни мне ухо», но ему всегда надо очень долго повторять, он нечуткий. Он сидит под окном, около батареи и читает вслух. Ужасная привычка читать вслух! Приходится терпеть, он ведь думает, что я с удовольствием слушаю.

Наконец он закрывает книжку. Берет меня на руки. Я кричу ему в самое ухо: «Возьми булавку, я хочу сережку, такую же, как у Марины!», но бестолку.

Опять погашен свет. Мы спим с ним одни в комнате, которую почему-то называют «детской». В окне непонятные черные силуэты, а потолок из белого превращается в сине-серый. Тихо. За стенкой работает телевизор. В открытую форточку несутся запахи ночи, запахи бензина и табачного дыма. Во дворе, под деревьями, на скамейке сидят немного ошалевшие подростки, курят. Они любят друг друга, потом бросают, потом сами бросаются и снова любят. И так по кругу. За этими появятся новые подростки, они так же будут до ночи сидеть во дворе или вылезать на крышу. А вокруг белого фонаря, в свете которого ярко горят зеленые листья, все так же будут кружиться мошки. Кто-то достанет гитару и начнется.

Федор молчит. Он молчит не так, как будто он спит, а так, словно он с широко открытыми глазами вслушивается в звуки. И они его пугают. Я немного удивлена, но снова и снова ловлю эту волну страха, накатывающую на него и передающуюся мне. Потом он не выдерживает и начинает плакать, утыкается в подушку и начинает плакать. Наверно вспомнил сегодняшнюю драку. Его становится даже немного жалко. Я хочу его обнять, как маленького и сказать что-нибудь доброе, как вдруг он хватает меня и отбрасывает от себя!

Вот это новость. Стукнувшись головой о деревянную полированную поверхность шкафа, я вдруг осознаю, что он боится меня. И тут он разлепляет губы и тихонько тоненько-тоненько воет:

– Ты злая кукла. Ты злая, ты злая! Не трогай меня, не трогай! Я же не виноват, что мальчишки сегодня порвали тебе платье, ведь я же не виноват! Не трогай меня…

Я ошалело смотрю на Федора, на то, как у него начинается истерика. И мне становится не по себе. Он закрывает голову руками и натягивает одеяло. Обычно спокойное лицо его сейчас искривлено гримасой страха, а я совершенно не умею успокаивать плачущих людей. Мне кажется, что он замирает от каждого звука и ждет, что я вот-вот брошусь на него и вопьюсь в горло, как кровожадный вампир. Вот он лежит передо мной, не жалкий, наоборот, настолько эмоционально-сильный, что эта его эмоция страха, как стенкой отгораживает его от меня.

Ничего себе обвинение! Я – злая?! Я капризная, я жестокая, я страстная, но уж совсем не злая! В другой момент я бы обиделась, если бы дело не было так серьезно.

И тут он вдруг вскакивает, хватает меня и бежит к тумбочке, где мать хранит разные свои женские штучки. Я не могу поверить, смешно и горько, из тумбочки он быстро достает булавку, протыкает ей мою щеку, где-то ближе к уху и прикалывает меня к занавеске!

В шоке я вишу, немного на боку. Я вижу, как он пятится от меня задом, залезает на кровать под одеяло. И замирает там, выжидая, сумею я отколоться или нет. Вот уж не подозревала, что моя невинная мечта об украшении-сережке вызовет в нем такую бурю страха и эмоций. Но, кажется, здесь что-то более глубокое. Федя, милый, что с тобой случилось?!

Спать в подвешенном состоянии не очень удобно. Ветер из окна слегка колышет занавеску, ощущения специфические. Из-за этого я не смыкаю глаз до утра.

Меня одолевают разные мысли. Я пытаюсь понять причину его страха ко мне. Всегда надо заботится о ближних своих, тем более о своем мужчине. Мне, конечно, глубоко наплевать, как натуре яркой и эмоциональной, но что-то связывает меня с ним, и я не могу игнорировать этот его психоз.

Мать свою я помню плохо. Вспоминаются только ее морщинистые руки и складки белого фартука. Она часто клала меня на колени и сидела, задумавшись, отложив рукоделие. Рождение мое было мучительно. Оно длилось несколько с лишним недель, потому что то не было материи для платья, то бусин для глаз было не найти, то убегало молоко на плите и про меня забывали на полдня. Сейчас я прихожу к выводу, что всему виной это красное платье.

Мама моя постоянно повторяла мне «Будь добра, будь ласкова с детьми. Следи за ними и охраняй их сон». Ей хотелось нарядить меня в светлое платьице с цветочками, легкое, радующее глаз. Я знала, что тогда бы и я была легка и светла, как весенний день. Каково же было мое удивление, когда она пришла с красным куском материи! Может быть, не было другой, или она почему-то передумала. «Ты будешь совсем как я в молодости», – объяснила она мне и выкроила ярко-красное платье. А когда одела меня в него, засмеялась, немного грустно и сказала: «Ну вот, теперь тебя никто не захочет купить».

Она набила меня опилками, смешанными с сушеными лепестками роз и фиалок. Наверно поэтому я теперь такая чувствительная.

Но меня купили. Однажды в наш магазинчик, где я лежала на полке среди других кукол, зашла женщина с двумя детьми: мальчиком лет трех и девочкой-подростком. Это и были Марина с Федей. Я поймала на себе взгляд черных глаз и поняла – вот оно! У нее были глубоко-черные глаза, как будто это такие большие расширенные зрачки. Она скривила губы в ухмылке, показала на меня пальцем и заявила:

– Я хочу эту куклу! В красном платье!

– Мариночка, ты ведь уже большая, зачем тебе кукла?

Марина презрительно помолчала, как будто не считая нужным отвечать на этот вопрос. Она жевала жвачку. Но потом все же сказала:

– Я буду носить ее с собой. Она будет моим талисманом.

Их мать обреченно кивнула. Моя мама взяла меня на руки, подмигнула, как будто говоря: «Помни, чему я тебя учила» и отдала Марине.

– Эта кукла, – сказала она, ласково улыбаясь глупому Феде: эта кукла волшебная. Она почти живая. Если вы будете себя хорошо вести, она будет тихонько помогать вам, незаметно, когда вы спите.

– Ясно, – сказала Марина. Я ощущала с замиранием сердца какую-то новую, неизвестную мне энергию, которая била в ней ключом.

Мы вышли на улицу, я чувствовала, как острые Маринины ногти впиваются в мой бок.

Утром в комнату вошла мать Феди. Она всегда будила его с утра, в будние дни. Первым делом он кинул испуганный взгляд в мою сторону. Я улыбнулась во весь рот и он, наверно, обрадовался тому, что я не смогла отцепиться.

Когда он ушел в свою подготовительную группу (я еще с обидой отметила то, что в этот раз он оставил меня дома. Вот она верность и любовь!), мать опять вошла в комнату. Она хотела заправить кровать и закрыть окно, но тут увидела меня. Я презрительно смотрела на нее, как это всегда делала Марина. Она с ненавистью подошла ко мне, отколола булавку. Конечно, ей было странно, кто меня туда приколол, но в душе она ликовала, что, наконец, смогла застать меня одну, без Феди. Она положила меня в карман халата. От нее неприятно пахло тухлой рыбой. Я старалась не дышать.

В общем, целый день меня трясло в этом просторном кармане. Я не знала чего ожидать и слегка волновалась. От этой женщины, злой как волчица, ожидать можно чего угодно. Ничего, думала я, когда вернется Федор, он непременно потребует меня обратно. Как же меня тошнило, от запаха и от сознания своей беспомощности!

Я была права. Федор, заметив, что меня нет на занавеске, первым делом прибежал к маме. Он был в ужасе.

– Где кукла? Ты брала мою куклу? – крикнул он.

– Да брала, – спокойно ответила мать.

– Отдай ее мне, ее нельзя забирать! Мама, отдай!

– Не отдам.

– Мама, мама, ты что, отдай!!!

Он кричал в ужасе, и я поражалась хладнокровию его матери. Она спокойно стояла у плиты. Так близко, что я боялась, что ее горячий бок прожжет на мне дырку. Федор начал реветь. А я разозлилась на его бессердечную мать.

– Федя, – сказала она спокойно, – ты уже большой мальчик. Мы с папой хотим, чтобы ты играл в игрушки, в которые играют мальчики. У тебя их много. А эту старую куклу я выкинула на помойку.

– Мама, мама! Что ты наделала! Что ты наделала!

Он кричал так, что казалось, мое тело порвется по швам, опилки разлетятся в разные стороны и усеют пол, как сухие листья. От его отчаянного крика меня сжимало до боли, я была готова кричать вместе с ним. А эта жестокая женщина только уверенно повторила:

– Хватить закатывать истерику, Федор. Иди в свою комнату и найди себе другую игрушку.

Вам когда-нибудь пытались выжечь глаза горящей сигаретой? Вы чувствовали когда-нибудь ее уголь всего в одном миллиметре от поверхности глаза? И вы когда-нибудь ощущали, как его нежная поверхность уже начинает разъезжаться, тлеть и растекаться? А рядом с вами стоит ваш лучший друг и равнодушно смотрит, как чьи-то чужие, грубые руки сжимают ваше тело и держат окурок так близко к глазу? О, когда-нибудь я расскажу вам эту историю. То же самое я чувствовала глубоко в груди от этого беспомощного крика Феди. Я боялась, что он упадет на пол и будет бить по нему кулаками, пока не проломит насквозь. Но его мать сорвалась с места, схватила его за руку и отволокла в комнату:

– Сиди тут! И только попробуй мне закатить истерику!

Она закрыла за ним дверь, а меня кинула в ящик стоящего в коридоре шкафа и закрыла на ключ. Даже через его толстую стенку я чувствовала Федин ужас и страх, который как упругий мячик скакал по квартире, натыкаясь на мебель и стены. И что я могла сделать?

Лежать в темном ящике душно и скучно. Откуда-то тянет нафталином и кремом для обуви. Под боком жесткая одежная щетка. Больше ничего не ощущаешь, темнота настолько полная, что этот ярко-черный цвет режет глаза. Тут все гулко и звуки, что проникают внутрь из-за стенок искаженные и совсем другие. Но по большей части практически полная тишина. Только время от времени шуршит что-то, тихо-тихо, наверно какие-нибудь жучки.

Я лежала и думала о причинах Фединого страха потерять меня.

Марина была единственным человеком, который относился ко мне с пониманием. Она разговаривала со мной. Это Марина рассказала мне про Красную Шапочку. Она добавила еще тогда, что если бы она встретила Волка, то уж точно бы знала, что надо делать.

И однажды мы его встретили, Волка.

Оказалось, что он живет в одном с нами подъезде. Марина спускалась вниз и прямо в дверях, внизу, столкнулась с мужчиной. Она остановилась, как будто что-то не давало ей пройти, что-то между ними, как несжимаемая стенка. Он медленно курил, потом отбросил сигарету, даже не затушив ее. Я смотрела, как окурок медленно догорает, истекая дымом. Дым стелился по серым каменным плитам подъезда и исчезал, рассеиваясь в воздухе.

Они смотрели друг на друга, а потом Марина сказала, хрипло, не своим голосом:

– Ты здесь живешь?

– Здесь.

– Один?

– Один.

– Где?

– Квартира 54.

– Держи дверь открытой.

Мы вышли на улицу, проходя мимо мужчины, она скользнула рукой по его плечу. Когда мы оказались на воздухе, я поняла, что все это время почти не дышала. От какого-то напряжения, которое не давало вдохнуть.

– Вот он, Волк, – бросила Марина. И засмеялась, так же хрипло.

Он жил на пару этажей выше нас. Обитая черной клеенкой дверь, из которой торчат куски ваты, темный коридор, кухня с грязной посудой, неубранная постель. Марина кидала меня на зеркало, и я лежала в темноте. Слушала звуки.

А они били, били, били по ушам. То заунывные, как виолончель, душные, то быстрые, дробные, как барабаны. Когда-то это была чувственная гитара, и вдруг тоненько-тоненько – скрипка. Они творили музыку, концерт для одного слушателя, которым была я.

Потом они недолгое время оставались беззвучны.

А потом выходили, оба голые, в коридор. Они включали свет и курили. Марина разглядывала в зеркало свои узкие бедра и хрупкие, но очень заметные ребра.

Один раз Волк заметил меня. Он взял меня на руки. Они пахли очень странно. Немного терпко. Я лежала на огромной ладони и слышала, как подо мной бьется кровь, еще не успокоившаяся от барабанов.

– Что это?

– Это кукла.

Он засмеялся, дико.

– Давай выжжем ей клеймо.

Он поднес к моему глазу сигарету. Марина безучастно смотрела. Потом она медленно протянула руку, забрала меня, сказала:

– Не нужно.

Марина одевалась, спускалась вниз, к себе домой.

Потом мать запретила ей встречаться с Волком. Не имею понятия, как она догадалась. Она стала встречать нас с Мариной около здания школы и доводила до дома. Марина презрительно смотрела на нее. И тогда, она стала уходить по ночам.

Мы с Мариной спали в одной комнате с Федей. Одной ночью Марина свесила босые ноги с кровати и сказала:

– Федор, ты спишь?

– Нет… – прошептал он в ответ.

– Послушай, Федя. Видишь эту куклу?

– Вижу…

– Помнишь, продавщица сказала, что она волшебная?

– Помню…

– Так вот. Она действительно волшебная, живая кукла. Я оставляю ее вот тут, рядом. Она будет наблюдать за тобой, и если ты пошевелишься, или еще чего доброго пойдешь нажалуешься матери, что я ушла, она придет к тебе и задушит. Понял?

– Понял… – еще тише прошептал он.

Мы остались с ним лежать на кровати, а она очень тихо выскользнула из комнаты и так же тихонько хлопнула дверью.

Я не смыкала глаз всю ночь.

Под утро явилась Марина. Она, шатаясь, завалилась на кровать и моментально уснула.

Это стало повторяться каждую ночь. Она говорила Феде:

– Если ты оставишь эту куклу, она придет и задушит тебя. Так что не отходи от нее ни на шаг и лежи здесь, тихо!

А потом с ней что-то случилось, с Мариной. Она стала кричать на всех, бить посуду, Феде часто перепадало от нее, когда она была зла. Он молчал и тихо плакал в подушку.

Марина забыла про все на свете, даже про меня. Я лежала у нее в рюкзаке, в кармане, или она кидала меня на смятую постель, где я проводила целые дни в одиночестве. Один раз она взяла меня в ванну. Она посадила меня на белую раковину, включила воду. Взяла в руки бритву и сказала:

– Я сделаю это и умру.

Она порезала себе руку, поперек. Посмотрела, как течет кровь. Потом закрыла воду, завязала руку полотенцем, взяла меня и ушла из ванной.

Однажды она ушла из школы раньше, чем пришла мать. Вышла с черного входа. Она все чаще и чаще стала так делать, но всегда возвращалась к концу уроков, чтобы мать не узнала. Мы шли по улице, и я боялась, что Марина сейчас не выдержит и заплачет, может быть в первый раз в жизни. Но она не заплакала, подошла к ларьку и купила бутылку с какой-то жидкостью. Сначала ей не хотели продавать, говоря, что она несовершеннолетняя, или что-то в этом роде. Тогда Марина подошла к какому-то полупьяному мужику и попросила, скорее нет, даже приказала купить ей эту бутылку. Он повиновался.

До ночи мы шатались по улицам. Она встречала своих знакомых. Она кричала на них, потом разворачивалась и уходила. Когда наступила ночь, мы вошли в наш подъезд.

Марина поднялась до квартиры Волка, дверь, обитая черной клеенкой, местами торчит вата. Она долго жала на кнопку звонка, дверь не открывали. Потом, наконец, вышел Волк. На нем были джинсы, а сверху – ничего.

– Что тебе надо? – жестко спросил он, – я же тебе сказал уже, отстань от меня, малолетка.

Марина шаталась. Ее веки слегка закрывались. Она разлепила губы и сказала:

– Я беременна.

– Пошла на хуй.

Перед нами закрылась дверь. Марина ждала, не уходила. Потом она полезла в сумку, порылась там, вытрясла все содержимое на пол, нашла, наконец, ключ на веревочке. Взяла меня в руку, объяснила:

– Он думал, я не сумею второй ключ сделать.

Вставила его в замочную скважину, повернула и вошла. В коридоре было как всегда темно.

Марина стояла в темноте. Потом начала раздеваться. Разделась догола и двинулась уже было к комнате, где они всегда творили музыку, как вдруг из нее раздался чужой женский смех. Мы замерли. На полу, в пятне света из комнаты валялась красная тряпка. Она подняла ее, оказалось это платье. Не сказав ни слова, Марина двинулась к выходу, как была, голая, с этой красной тряпкой в руках. Она надела на себя чужое красное платье. Оно было велико, так, что подол волочился по земле. Мы вышли на лестничную клетку. Холодные серые плиты, она босиком, разбитое стекло окна. За ним – белый фонарь вокруг которого вьются мошки, под ним – подростки, курят и играют на гитаре. Шатаясь, Марина прошла несколько ступеней вниз. Упала. Ее белые руки зацепились за перила, она поднялась, опять упала. Спустилась ниже. Сделала несколько шагов и вдруг, наверно наступив на подол платья, пошатнулась, взмахнула руками. Я отлетела, упала на пол и больно, со звоном, ударилась бусинами глаз об каменный пол. Мимо меня пролетело вниз что-то тяжелое, грузное. Пролетело и замерло. Без единого звука, только в воздухе остался протяжный звон, как-будто кто-то задел и отпустил гитарную струну.