Собачий век
– Представь, старина, просторную комнату, свет льется из окна, и я затаскиваю свой дембельский чемодан, ставлю его по центру, сажусь покурить. Курю долго, не спеша, в свое удовольствие. Эта комната – мой остров. Это часть моей суши, окруженной со всех сторон стенами. И уже туда никто не сунется без стука! Там никто не сможет устраивать шмоны, искать «гражданку» и другие «недозволенные курсанту вещи». Что захочу – то и прилеплю на стену. Хоть сто голых баб, хоть – «Битлов». Никто не посмеет сорвать! А если я положу на подоконник пачку сигарет, она там может лежать бесконечно долго и не испарится. Представляешь, какой это кайф!
– А как же Она?
– Замечание дельное, Невлезай. Может быть, и Она будет где-то рядом. Светлая, тихая, как лесной ручеек. Подойдет сзади, обнимет за плечи и спросит: «Ты не устал?» Да, именно это спросит. Вопрос, уж ты мне поверь, который никто никогда мне в жизни не задавал.
…Нади все не было. Корнеев посмотрел на часы: без четверти девять. Они договаривались встретиться в восемь. Николай чувствовал, что топчется здесь напрасно, но уходить не хотелось. Его ждала комната с традиционным холостяцким бардаком и пустым холодильником. После бурного разговора с генералом Скорняжным идти в свою холодную берлогу было особенно противно. Нет, он никогда не делился с Надей своими служебными делами, просто хотелось поговорить с кем-нибудь, заглушить эту ноющую боль одиночества.
В Москву он приехал уже холостяком. «Семейная лодка разбилась о быт», и как ни странно, после получения их первой офицерской квартиры. Её ждали, о ней мечтали, думали, что она принесет счастье в семью, но получилось наоборот. На какой-то период, правда, действительно все устроилось: обживали квартиру, жена нашла работу. А когда как снег на голову свалилось новое назначение (теперь ему предстояло служить на Кавказе), оказалось, что на этот раз ехать ему придется одному. Жена, уставшая от переездов по дальневосточным гарнизонам и вокзальной жизни, тихо, но решительно сказала: «Хватит».
Развелись они так же тихо и спокойно. Делить им было нечего: ни детей, ни богатства офицерская жизнь не принесла. Единственное, что было нажито, – просторная, светлая, хотя и однокомнатная квартира с окнами в тихий дворик. Затевать размен и дележ у Корнеева даже в мыслях не было. Он оставил жилье теперь уже бывшей жене, покидал рубашки в свой старенький «тревожный» чемодан и уехал на Северный Кавказ.
Заметим попутно, что перевод в Москву произошел гораздо позднее, когда, говоря газетными штампами того времени, «задули ветры перемен». Вот его «сквознячком» случайно и затянуло в Москву. Тогда, на стыке эпох, кадровики какое-то время с испугу притаились и перестали брать взятки. Одним словом, повезло. Ведь Корнеев принадлежал к тому очень редкому при всех режимах, а ныне и вовсе вымирающему «подвиду» управленцев, которые взяток не дают и не берут.
Он еще несколько раз, не торопясь, обошел свой пост у памятника классику, мысленно съехидничал: «Александр Сергеевич, облом сегодня вышел насчет «чудного мгновения». Затем скомкал и выкинул теперь уже ненужные билеты в кино и направился в метро.
Забыться хотя бы на время с Надей не удалось, и тяжелые мысли, которые он так усиленно гнал от себя весь день, вернулись. Предчувствие беды полоснуло по сердцу. Сам себе тихо сказал: «Коля, прислушайся к совету своего старого виртуального друга Невлезая. Не влезай в это дело!»
3
Секрет полишинеля
«Отвоевав» себе немного жизненного пространства в углу вагона метро, Корнеев достал газету и пробежался взглядом по заголовкам: «Громкое убийство в Сокольниках», «Проститутки отстаивают свои права», «Мать выкинула пятилетнюю дочку в окно». Читать не хотелось. Он целый день анализировал сводки происшествий и преступлений, совершенных в армии, и был сыт по горло чернухой.
Городскую молодежную газету Корнеев покупал регулярно, но не из-за большой любви к ней. Напротив, он презирал ее за пошлый, шутовской тон, за публикацию телефонов публичных домом под рубрикой «Досуг». За то, что при чтении материала на любую тему невольно в воображении возникал образ журналиста: эдакого наглого, самоуверенного, циничного и весьма сексуально озабоченного молодого повесы. Не о нем ли у Есенина:
«Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою».
И все же Корнеев покупал «Гальюн таймс», как он окрестил эту газетенку, там можно было прочитать многие армейские и прочие околовоенные новости «с душком», которые не смела публиковать официальная «Красная звезда». Не исключением был и сегодняшний номер.
Именно этой газетой угрожающе тряс сегодня вечером перед лицом Корнеева генерал-майор Скорняжный. Его лицо было красным и злым, он не особо подбирал выражения:
– Подонки! Кто посмел?! Что за «пятая колонна» у вас завелась?! Нет, вы отдаете себе отчет?! Вы понимаете, что это преступление?! Понимаете, я вас спрашиваю?!!
– Товарищ генерал…
– Молчать!!! Даю вам три дня на служебное расследование. Потом этим займется военная прокуратура. Тут же секретная информация. Кто имел к ней доступ?!
– Не готов доложить.
– Мне! Список!! Срочно!!! Всех проверить! Найти!!! Уволить!!! Нет, судить!!! Но пока идет служебное расследование, о нашем разговоре никто, слышите, никто не должен знать! Трое суток, товарищ полковник, вам. Все! Идите! Вон!!!
Корнеев, который раз уже за сегодняшний день перечитал публикацию журналиста Бергмана, но так и не мог понять: что так сильно вывело из себя генерала Скорняжного. Человека, о котором шла молва как о суперосторожном и суперживучем чиновнике.
Скорняжный Владимир Сергеевич был генералом а-ля Наполеон, правда, сходство это начиналось и заканчивалось его малым ростом. Разговаривая с человеком, имел привычку время от времени приподниматься на носки, он как бы весь рвался ввысь. При этом на его лице, изъеденном оспинами, блуждала улыбка, от которой веяло не теплом, а скорее вечной мерзлотой. Бегающие небольшие острые глазки, цепкие, как рыболовные крючки, только усиливали негативное впечатление.
СВ (прозвище, данное офицерами за его сибаритство) освоил науку выживания в центральном аппарате лучше, чем науку побеждать. Как осьминог в случае опасности испускает чернильное облако, так Владимир Сергеевич при малейшей опасности «испускал облако» справок, отчетов и планов. Его нисколько не смущало, что они, как правило, не имели ничего общего с реальной жизнью, главное – на хорошей бумаге и без исправлений. Благодаря этой его способности или другой, неизвестно, но факт остается фактом: только ему одному удалось пережить уже восьмое (!) реформирование главка. Больше того, он смог продвинуться по службе: сделал неплохую карьеру от старшего офицера до начальника ведущего управления. Злые языки даже новую единицу измерения придумали – один СВ. Это единица выживаемости. При десяти СВ человека можно смело выбрасывать в шторм за борт, при сотне – на Луну без скафандра, в обоих случаях человек обязательно выживет.
СВ с офицерами всегда был предельно вежлив. Он твердо усвоил истину: в центральном аппарате неизвестно «за кем кто стоит», поэтому не стоит нарываться. И сегодняшний срыв на крик должен был иметь под собой очень весомый повод. Не верилось, что обычный отчет о командировке в Чечню журналиста Бергмана тому причиной.
Корнеев хорошо знал, как пишутся подобные газетные материалы. Скупая информация официальных структур и мимолетная «экскурсия» в какую-нибудь часть второго эшелона не могли по понятным причинам удовлетворить журналистов. И они брались за самостоятельный сбор «фактуры». Начинали с местной столовой в Моздоке, где обедали офицеры. В ход шли все байки и небылицы. Иногда офицеры специально сливали «нужную» информацию, были и такие, кто от обиды на что-нибудь или кого-нибудь «невзначай» проговаривался. Но чтобы «сдать» секретные сведения… В это Корнеев не мог поверить.
В репортаже Бергмана, на первый взгляд, ничего особенного не было. Сначала журналист долго и несколько нудно описывал свои мытарства при попытке выбить хоть какую-то информацию от официальных представителей Минобороны, затем живописал свой визит на «передовую», где «только что отшумел ночной бой». «Федералам достались солидные трофеи: совершенно новая бронемашина иностранного производства, три гранатомета, цинки с патронами и несколько килограммов морфия. Как мне пояснили офицеры, наркотики они изымали не раз, но столь внушительная партия им попадается впервые. В эту же ночь был освобожден майор Валиев, накануне захваченный в плен бойцами полевого командира Уразаева».
В конце репортажа Бергман поместил фотоснимок, на котором он в окружении разведчиков красовался на фоне трофейного бронетранспортера. Правда, из-за низкого качества снимка и скученности людей толком рассмотреть технику было практически невозможно. Оставалось только верить журналисту, что «железо», действительно иностранное. Под снимком пояснение, кто есть кто, и обобщенные за месяц цифры потерь по всей российской группировке войск. Они были абсолютно точными, но не совпадали с официальным. Теми, которые озвучивала пресс-служба Министерства обороны.
Причина такого расхождения не была загадкой для Корнеева. По порядку перечисления цифр, некоторым замечаниям нетрудно было догадаться, что их взяли из последней шифротелеграммы из штаба Северо-Кавказского военного округа. Подобные шифротелеграммы регулярно приходят в главк для сведения руководства. Позднее на их основе пресс-служба составляет свое заявление о потерях. Текст заявления после многочисленных утверждений и согласований успевает состариться как минимум на неделю, прежде чем появиться на свет.
С формальной точки зрения цифры, приведенные в материале, явное разглашение военной тайны. В правом верхнем углу шифровки четко значилось короткое, но емкое слово «секретно». И если найти «источник» утечки – можно смело заводить дело и «впаять» виновному лет семь тюрьмы. Но с другой стороны, чисто человеческой, это явно был секрет полишинеля. Кто же не знает, что в Чечне практически ежедневно гибнут солдаты? И большая ли разница, что эти конкретные цифры пресса узнает неделю спустя? Но логика – это одно, а закон – другое.
Корнеев скрутил газету в трубку и спрятал во внутренний карман куртки: надо все еще раз внимательно перечитать, взвесить. Неужели кто-то из наших решил таким способом заработать гонорар себе на пиво? При всей бедности, которая давно уже поселилась в офицерских кошельках, этот вариант Корнееву был особенно противен. Он верил, что по такому же принципу, как и он (пусть бедный, но гордый), живут все окружающие его офицеры.
Но даже если действительно у газеты объявился «свой корреспондент», это еще не повод для столь бурной реакции генерала Скорняжного.
– Почему же наиулыбчивый и наитишайший так озверел? – размышлял Корнеев. – Нет, здесь что-то не так. Завтра обмозгую это дело, а пока – спать. Часика четыре можно себе позволить на отдых и протрезвление, а там за «основную» работу.
4
Ночной полет
Стакан крепчайшего только что сваренного кофе вместо бодрости принес лишь боль в висках и усилил сердцебиение. Корнеев, поеживаясь, брел по пустынной улице на автостоянку.
Через большие окна-витрины хорошо был виден пустой зал «Аквариума» – дешевого придорожного кафе. Там, сидя за столом, мужественно боролся со сном охранник. Свою голову, словно Сизиф камень, он с большим трудом поднимал в вертикальное положение, пытался там ее закрепить, но тщетно – она снова скатывалась на грудь, где гордо красовалась нашивка «Security». Через какое-то мгновение все повторялось.
Уличные торговки, напялив на себя с десяток шерстяных колготок, и от этого похожие на полярников, тащили на рынок свои необъятные сумки с товаром. Город, погрузившись на какой-то час в обморочное состояние полусна, вновь пробуждался.
Автостоянка располагалась в десяти минутах ходьбы от дома, где снимал комнату Корнеев. Там по «доброте душевной» знакомый сторож Федор Иванович разрешал в одном из пустующих боксов парковать видавший виды «жигуленок» Николая. Материальный эквивалент «доброты душевной» чаще всего выражался в бутылке водки и нехитрой закуске. Причем «плата» эта взималась не по количеству дней, которые машина провела на стоянке, а по факту появления владельца. «Семерка» могла неделями пылиться в боксе без оплаты, и дядя Федор (так его звал Корнеев) не промолвит ни слова. Но ни в коем случае нельзя было сдавать машину под охрану без пузыря. Обидится крепко.
Федор Иванович был из тех счастливчиков, которые уволились еще из Советской Армии и успели немного пожить на достойную пенсию. Но после «торжества демократии» бывшему командиру мотострелкового полка пришлось осваивать «смежную» профессию сторожа и донашивать остатки своей военной формы. Он носил брюки с красным кантом и неизменно в любую погоду, даже в мороз, выцветшую полевую фуражку старого образца с треснувшим пластмассовым козырьком. Из-под его стеганой фуфайки виднелась старого образца еще зеленая офицерская рубашка. Корнеев как-то предложил Федору Ивановичу почти новый камуфляж, но тот решительно отказался: «В наше время такую форму „натовцы“ носили. Я уж свою, родную донашивать буду».
Пил дядя Федор безмерно, но это как раз и была его мера. Впрочем, под крепким градусом он удивительным образом сохранял способность к логическому мышлению и, что самое главное, «нес боевое дежурство» еще более бдительно. А так как перегаром от него разило постоянно, никто не мог определить, сколько огненной жидкости он влил в себя за время дежурства. Только Корнеев по цвету носа и степени замедления речи дяди Федора мог приблизительно определить: первую бутылку тот начал или уже вторую добивает.
Дядя Федор был склонен пофилософствовать, любил поучать. На его столе всегда лежала стопка пожелтевших газет (где деньги взять на свежие?), но неизменно им прочитанных от названия до подписи главного редактора. На этот счет у него имелось свое мнение: «Вот, скажем, отец меня учил полотно по металлу по всей длине использовать, а не ерзать туда-сюда одним участком. Так и газету, всю надо читать, а не выхватывать куски, точно волк голодный мясо из бока овцы».
Старик благоволил к Корнееву, но свое доброе отношение скрывал за грубоватым словом и ворчанием. На стук в зеленые ворота стоянки дядя Федор отозвался сердитым криком. Командирские нотки в его голосе еще отчетливо звучали.
– Кого это черти принесли среди ночи?
– Дядь Федь, это я, Николай. «Побомбить» надо. Открой.
– Тоже мне «бар… бар… дировщик». Все нормальные люди спят давно, а ты б… катать надумал. Да если бы ты в моем полку служил и додумался «калымить»… Да я бы… Да тебе бы…
Какие кары обрушились бы на его голову, Корнеев не расслышал. Ворота заскрипели ржавыми петлями, и под ноги к нему, виляя хвостом, бросился рыжий пес Кузя. Кузя сразу же начал тыкаться своим мокрым носом Корнееву в руки, обнюхивать карманы, стараясь определить, будет ему сегодня кормежка или нет.
– Кузя, утром будет гостинец, а сейчас, брат, нет ничего.
Это можно было и не говорить, Кузя и так безошибочно все определил, пару раз вежливости ради крутнулся вокруг Корнеева и побежал с лаем на другой конец стоянки.
– Суббота же сегодня. Мог бы и поспать, – уже более дружелюбно заговорил дядя Федор. – Всех денег не заработать, а у тебя вон уже и тени под глазами жизнь навела, как у твоих, прости Господи, пассажирок.
Насчет пассажирок дядя Федор безжалостно бил «ниже пейджера». Корнеева это страшно злило, и на его скулах играли желваки, но он промолчал. От правды никуда не деться.
В это время суток самый выгодный клиент, конечно же, проститутки. Одни уже отработали и возвращались на базу, другие вместе с подвыпившими клиентами из закрывающихся кабаков ехали «оттянуться» в гостиницы и на квартиры. В это же время затихают долбилки ночных дискотек, и ошалевшая от «колес» и грохота молодежь стайками тянется поближе к своему жилью. Но от них навара мало. Набьются в машину под завязку, а платит кто-нибудь один или вообще стараются прокатиться на халяву.
«Бомбить» Корнеев начал года два назад и уже имел опыт. Пару раз ему резали покрышки конкуренты, один раз и вовсе чуть не лишился своего железного коня: помог счастливый случай. В то время, когда Корнеева два бритых качка выкидывали из «жигулей», предварительно плеснув в глаза из баллончика какой-то гадости, мимо проезжала машина милицейского наряда. Ребята в ней ехали честные, не поленились догнать его, как думал Корнеев, уже навсегда упорхнувшую «ласточку».
Кто пробовал, знает: подрабатывать извозом по ночной Москве – занятие далеко не безопасное. Корнеев возил под сиденьем газовый пистолет, но понимал всю его никчемность. От удавки он не спасет, да и стрелять в салоне машины – все равно что под одеялом пукать: вони всем хватит, а толку никакого. Табельного оружия у него не было. Свой «макаров» ему пришлось сдать еще в 1993 году. Тогда, накануне октябрьских событий, никто не знал, на чью сторону встанут офицеры, и было принято решение «упорядочить хранение огнестрельного оружия». Упорядочили следующим образом: собрали и увезли куда-то за город на склады.
Недовольно рыкнув стартером, «семерка» завелась. Приветливо засветилась приборная доска, по-кошачьи заурчал вентилятор печки. В салоне быстро стало тепло и уютно. Запотевшие было стекла – верный признак, что водитель накануне употреблял, – прояснились.
В своей «семерке» (он ласково называл её «ласточкой») Корнеев чувствовал себя по-настоящему как дома. Ему нравилось все: и запах обивки машины, и монотонный звук работающего двигателя, и то, как на поворотах задорно ему подмигивают зеленые лампочки приборной доски.
Корнееву нужны были деньги, это – факт, но не только из-за них он почти каждую ночь садился за руль «жигуленка». Да, машина кроме денег, создавала ему иллюзию независимости и свободы. Но и это еще была не вся правда.
Дело в том, что в армию Николай ушел в семнадцать лет, и потому запах нового обмундирования на вещевом складе до сих пор ассоциировался у него с чем-то родным и близким, будил в нем почти детские воспоминания.
Он хорошо помнил, как в училище ему в числе счастливчиков, выдержавших вступительные экзамены, выдали форму б/у. Само это сокращение звучало по-мужски сурово и романтично. Хотя означало всего лишь: форма, бывшая в употреблении. До обеда Николай успел получить только сапоги. Дверь склада, где ровными рядами стояли стеллажи с коробками самой разнообразной формы, закрылась, словно вход в волшебную пещеру Али-Бабы. Но свою добычу Николай уже не выпускал из рук.
Сапоги были старые, изрядно поношенные к тому же на два размера больше необходимого. Его нога явно ощущала гвозди в подошве, но все это были мелочи, на которые просто не стоило обращать внимание. На обед Корнеев пошел в гражданском костюме, но уже в курсантских сапогах. Он страшно гордился ими и совсем не обижался на град насмешек, которые посыпались на него в столовой от курсантов старшего курса.
Теперь он вспоминал этот эпизод с грустной улыбкой. Но как ни крути, а впервые самостоятельным человеком, крепко стоящим на земле, он ощутил себя именно в этих стоптанных солдатских сапогах сорок пятого размера.
Так вот, вся правда заключалась в том, что машина для Корнеева была своеобразным «аппаратом» познания гражданской жизни. Той жизни, к которой он совсем не был готов и которая непрошеной гостьей стояла у порога его холостяцкой берлоги.
За рулем он черпал новые впечатления, старался внимательно слушать своих пассажиров. Как любому таксисту, Корнееву приходилось говорить с очень разными людьми, выслушивать массу запутанных жизненных историй. Так уж сложилось, что таксисту часто исповедаются в грехах и просто щедро делиться своими проблемами и заморочками. Это и была его «заочная школа» гражданской жизни.
Первого пассажира Корнеев посадил на Каширском шоссе, еще не доехав до основных мест своего промысла. Конечно, самые «нерестовые» места – это вокзалы и аэропорты, но туда лучше не соваться – себе дороже. Там все схвачено, и любого чужака вычислят в одно касание. Поэтому Корнееву приходилось колесить по менее прибыльным маршрутам, где пассажиры «косяками» не ходили и «поклевки» были весьма редкие.
– Командир, на Курский, за полтинник? – к приоткрытому окну наклонился мужчина лет тридцати в дорогом, но мятом плаще. В одной руке у него был пухлый новомодный портфель, в другой – зонтик. Наметанным взглядом Корнеев сразу определил в нем загулявшего командированного.
– Садись. – Корнеев слегка улыбнулся в свои густые усы и подумал: эх, родной, ты в «десятку» попал. У тебя сегодня извозчик – полковник Генерального штаба.
– Никто не останавливается! Блин! Твоя тачка пятая, – пассажир плюхнулся на сиденье и сразу же полез в карман за сигаретами. С его плаща стекала вода. – Я уж думал и ты мимо, а у меня поезд…
Мужик начал тараторить что-то о своих мытарствах, размахивал руками, дымил сигаретой, сыпал, как вулкан Везувий, вокруг себя пепел. Корнеев иногда кивал, поддерживая разговор, а сам думал о своем.
«Этот не опасен. Поддал в меру, не агрессивен, в городе явно не ориентируется. Такой расплатится честно и без фокусов», – мысленно подвел итог своим наблюдениям Корнеев.
Психологический портрет и прогноз дальнейших действий пассажира Корнеев делал каждый раз. После нескольких неприятностей это стало его непременным правилом.
«Жигули» с воем обогнал реанимобиль. Один только пестрый раскрас этой «кареты с того света» вызывал озноб.
– Опять где-то рвануло? – предположил мужик.
– Скорее авария. После дневных пробок водилы пьянеют от свободных дорог и нюх теряют. Гоняют по-черному. А дорога, видишь, какая. – Корнеев кивнул в сторону автомобильных дворников, которые едва справлялись со своей работой.
Предположение Корнеева вскоре самым неожиданным образом подтвердилось. Музыка оборвалась, и диктор «Авторадио», на волну которого постоянно была настроена автомагнитола, сообщил: «Как только что стало известно нашему корреспонденту, в туннеле под Калужской площадью случилась авария. По не установленной пока причине БМВ, за рулем которой находился известный военный корреспондент Бергман, на большой скорости врезалась в опору туннеля. Подробности в следующем выпуске новостей».
Резко притормозив, так что машину слегка занесло, Корнеев перестроился в крайний правый ряд. Он решил свернуть с проспекта Андропова на Нагатинскую набережную и уже по ней выскочить на Калужскую площадь. Высадить в дождь пассажира он не мог, и в то же время везти его сейчас, после этого сообщения, на Курский вокзал не было никакой возможности. Решил: покатаю командированного по ночной Москве, он все равно ни о чем не догадается.
Как и следовало ожидать, перед въездом в туннель уже скопились машины. В сторону Крымского моста можно было двигаться только по крайнему правому ряду со скоростью не более десяти километров в час. Два других ряда занимали разбитая в дым БМВ, машины милиции, пожарных, МЧС и врачей. По обилию мигалок нетрудно было догадаться, что сюда уже подтянулись довольно влиятельные люди.
Авария случилась на самом выезде из туннеля. Судя по тому, что у разбитой еще дымящейся машины никто не суетился, можно было догадаться – спасать уже некого. Корнеев понимал, что никто ему не разрешит здесь ни на минуту остановиться, поэтому максимально сбавил скорость. «Гибон» (так водители окрестили сотрудников ГАИ, переименованной в ГИБДД), матерясь, крутил светящимся полосатым жезлом, подгоняя машины. Корнеев откровенно похерил его призыв: за принижение скорости еще никого не наказывали. Только краешком глаза он следил за дорогой, а все свое внимание сконцентрировал на месте аварии. Он словно фотографировал мельчайшие детали увиденного. Передок БМВ был полностью смят, все, а не только передние стекла в машине были выбиты. На багажнике лежал довольно крупный фрагмент облицовки туннеля, в правой задней дверце зияло несколько отверстий с вывернутыми наружу рваными краями железа. В стороне под дождем, прикрытый черной полиэтиленовой пленкой, лежал труп.
– Такую тачку загубил. Сынок, наверное, чей-нибудь. С жиру бесятся, вот и… – пассажир хотел было развить свою мысль, но Корнеев его резко оборвал.
– Заткнись! – Потом уже тише, миролюбивым тоном добавил. – Извини, земляк. Помолчи, пожалуйста, немного. Я, можно сказать, знал этого человека.
5
Заблудившийся одуванчик
– Девушка, пожалуйста, бутылку «Гжелки», кило вареной колбасы, парочку упаковок вот этого салата, сыр, хлеб и бутылку «Спрайта». – Корнеев сделал свой ставший уже почти традиционным заказ. Еще немного – и этой бледной с усталыми глазами продавщице из магазина «Перекресток» можно будет говорить, как в иностранных фильмах посетитель бара официанту: «Мне, как всегда!» Только вместо киношного мартини со льдом она протянет наш, российский комплект – водку с колбасой.