Летом перед грозой
Подло.
Этого добра лично мне и на работе вполне хватает.
Поэтому – лотерея.
Повезет с егерем – отлично.
Не повезет – пусть лучше у костра сидит, пока ты по перекатам скачешь. Потому как ни одна рыба не достойна испорченного на фиг настроения.
А на уху мы себе всегда и без всякого егеря наловим.
Не первый год на воде…
…С Валеркой мне в этот раз – абсолютно точно – повезло.
Тезки опять-таки.
В общем-то, и Русланыч на своего егеря тоже не жаловался, но мне вот тут уж вот точно по-настоящему повезло.
Представьте себе еще довольно молодого, но уже абсолютно немногословного карела. Не получится – представляйте себе точно такого же финна. С моей дилетантской точки зрения, не очень-то они друг от друга и отличаются.
Чаще всего я от него слышал только одно слово:
– Так.
Абсолютно универсальное, надо сказать, слово.
– Валер, уху заваришь?
– Так.
– Валер, где сейчас хариус стоит, в начале порога или на выходе?
– Так, – и взмах руки в нужном направлении.
– Валер, а грибы уже отошли, или можно еще набрать на супчик?
– Так.
И молча уходит в лес, откуда через полчаса возвращается с пакетом, доверху набитым белыми.
Я, в общем, грибы собирать умею и люблю, но – на самом севере Карелии, почти на границе с Кольским, в конце сентября…
Еще неделя-другая, и снег ляжет.
До весны…
…В общем, – повезло.
Молчит, помогает, думать не мешает…
От рюмки не отказывается, но – в меру.
Найдите мне еще, пожалуйста, пару-тройку уверенно знающих свою меру финнов, и я на них женюсь.
На всех скопом.
Вот – то-то же…
…А потом он неожиданно кинулся на меня с ножом.
Дело было так: обычные капризы осенней северной погоды.
То весь день льет мелкий противный дождь, то вдруг яркое, почти летнее солнце и жарко: не то что в куртке, но даже и в свитере. Особенно когда с камня на камень в вейдерсах по перекату прыгаешь.
Вот и в тот день низкие тучи неожиданно разошлись, вышло солнышко, лес засиял скудным северным золотом, вода – небесной голубизной, по которой время от времени начинали гулять тихие, ровные круги.
Это выходил кормиться к поверхности рыбий король этих мест – крупный европейский хариус.
Вот я и разделся до безрукавки.
Поставил на спиннинг поплавок-сбируллино, прицепил на поводке крупную муху, и – вперед.
За полчаса наловился так, как до этого за всю поездку.
Валерка все это время на меня смотрел.
А когда я взял садок с наловленными для ухи и копчения крупными харюзами, аккуратно поставил хрупкий «лайтовый» спиннинг у золотой от солнца и осени березки и подошел к костру, у которого он сидел, он кинулся на меня с ножом.
Хорошо, что у меня в такие секунды мозг не работает. Тело само по себе решения принимает.
Пропустил, взял на прием, швырнул в сторону.
Нож, правда, выбить не удалось, только руку порезал.
Но несильно.
Гляжу – лежит, лыбится.
– Ты чё, – интересуюсь, – парень? Совсем сдурел?!
А он – продолжает мне улыбаться.
И лицо такое хорошее.
Ну, думаю, – кабздык.
Попал.
Кругом – Северная Карелия, тайга, ближайшая деревня с телефоном в восьмидесяти километрах.
И то если по прямой.
И я – наедине с сумасшедшим егерем с ножом в руках.
Отдохнул, называется…
…Ну, он поднялся, присел на камушек.
Нож в землю воткнул.
Улыбается.
– И правда, – говорит, – спецура. Так. А почему портачка неправильная?
– Ты о чем? – удивляюсь.
– О ней, – отвечает.
И показывает на мое правое плечо. Там из-под майки моя древняя армейская блажь вылезла.
Татуировка.
Летучая мышь в лихо сдвинутом на бок десантном берете.
И надпись.
Цифрами.
Служил я там, что уж тут поделаешь.
Давно.
– Ну, – хмыкаю. – И что же в ней такого неправильного?
Жмет плечами.
– Я, – говорит, – видел ребят из сто семьдесят седьмого. Так. Это полк, а не отряд. И эмблема у них – не мышь. Волк…
Я аж на камешек сел.
Твою мать…
– Парень, – спрашиваю, – а ты в каком году служил-то?!
– Да вот, – отвечает, – год как на дембель пришел. Так.
Потом подумал и добавил:
– Из Чечни…
Вот ведь блин.
Полез в карман, достал сигареты.
Прикурить, наверное, с минуту не мог.
Руки тряслись.
– Так ты, – говорю, – из-за этого, что ли, на меня с выкидухой кинулся?!
Кивает.
– Так.
– Парень, – говорю, – ты что, совсем тупой?! Эта, как ты говоришь, «портачка» сделана почти двадцать лет назад! В Газни. Не в Чечне. За речкой. В Афгане, мать твою, если не понимаешь. И откуда мне, блин, знать, есть ли сейчас сто семьдесят седьмой полк «с волчьей мордой»?! Я про свой-то отряд не знаю, есть он сейчас или расформирован к такой-то матери. Столько лет-то прошло…
Сидит.
Молчит.
Смотрит.
А потом вдруг встает, прыгает в нашу лодку, которая перед входом в порог стояла, заводит мотор и уезжает.
Ну, думаю, – совсем беда.
Вокруг – тайга, речка порожистая, этот придурок свалил.
Не пропаду, конечно.
Огонь есть, соль есть, воды – сколько угодно. Я всегда в тех краях воду из рек и озер совершенно спокойно пью.
Не очень много таких мест у нас в стране осталось.
К сожалению.
Вон харюза свежевыловленные лежат.
А вечером Русланыч наверняка поймет, что что-то не так, найдут меня со своим егерем. Приблизительно видели, куда мы пошли.
Разберется.
А все равно – неприятно…
…Докурил сигарету, тут же прикурил следующую.
Вдруг слышу – мотор.
Ну, думаю, самое главное, – это чтоб он ружья с собой не прихватил.
От местного, да, к тому же, прошедшего неплохую армейскую школу человека, – мне здесь не уйти.
И возраст уже не тот, и форму подрастерял, и каждую складку рельефа, в отличие от него, здесь выросшего, не знаю.
Нож с пояса снял, положил под руку, прикрыл курткой.
Если сразу стрелять не будет и подойдет поближе – может, успею попасть.
А там – посмотрим.
…А вот и лодка из-за поворота показалась.
Точно, он.
Подлетел, мотор поднял, якорь на берег кинул, выпрыгнул.
В руках, к счастью, – не ружье.
А такая здоровенная, литров на пять, бутыль местного мутного самогона.
И пакет еще какой-то.
Похоже, что закуска…
Ну-ну…
…Подошел, бутыль поставил, сел на соседний камень, пошевелил палкой костер.
– Извини, – говорит.
– За что?! – спрашиваю.
– Подумал о тебе неправильно. Плохо подумал. Давай выпьем?! Так?!
Я пожал плечами: а отчего бы и вправду не выпить?
Мне сейчас совершенно точно не повредит.
Может хоть в себя немного приду, после всего этого дурдома.
Так…
…Эту историю он мне рассказал, когда мы доели уху, а бутыль опустела уже почти что на четверть.
Ни до, ни после я ни разу не видел его таким многословным.
– Нас тогда только-только из Краснодара туда командировали. Я сапером был в десантуре. Сержант. Старший. Так. Ну, приехали, стоим. Так. А тут приказ – по машинам и вперед. «Чехи» в село недалеко вошли. Надо гасить. Так. Окружили. Блокировали. Так. Нам – «Вперед». Так. А какой «вперед», когда мы первый раз на войне, а «чехи» стреляют – даже головы не поднять?! Ну, вошли на окраину. Так. Они совсем плотно бьют. Я по рации – сержант такой-то, помогите. А мне – парень, ты зачем сюда приехал? Умирать?! Вот иди и умирай! Пошел. Так. Потом что-то рядом грохнуло, я и вырубился…
…У меня до сих пор перед глазами эта картина. Может, он хорошо рассказывал, может – я его хорошо понимал.
А может – самогон помогал работать воображению.
Так тоже бывает.
А может – все вместе взятое.
Но я очень хорошо представлял и представляю, как он пришел в себя ночью на горе раздетых и заминированных трупов своих друзей. Как понял, что ранен в левое плечо и рука просто не действует. Как аккуратно разминировался одной правой рукой, как убивал булыжником стоявшего к нему спиной чеченского мальчишку-часового. Как понял, что не может взять его автомат, потому что левая рука совсем не действует. Как подобрал гранату и, шатаясь, побрел в сторону окраины села – к своим.
Как его, полуголого и шатающегося, окликнули:
– Ты кто?
Как он стоял и думал, что сказать на это в ответ.
Долго думал, могли бы, наверное, и убить.
Как сказал:
– Я – русский солдат. У меня граната на боевом. Если вы «чехи» – лучше стреляйте сразу. Так. Живым не дамся, и вас убью…
Как к нему подбежали, как осторожно освобождали гранату из скрюченных пальцев. Как потом, в госпитале, ему вручили Орден Мужества и вычли из денежного довольствия сумму за утрату оружия…
– Валер, – говорю. – Ты же – карел. Гордишься этим, как я понял. Что ж тогда говорил, что «русский солдат»?
Он задумался, пуская кольцами дым своих дешевеньких сигарет:
– Это я здесь карел, – говорит. – Там я был русский солдат…
Потом подумал и добавил:
– Так.
Я молча взял бутыль и разлил самогон по стаканам.
Над нами горел невозможный карельский закат. Шумел порог на фантастически красивой реке Писта. Русланыч со своим егерем уже наверняка вернулись на заимку, и он крыл меня последними словами, потому что на вечер была заказана баня, которая остывает.
Где-то далеко меня ждала моя Инга.
Ждала работа, ждали друзья, ждала неизменная компания в пабе.
Я понял, что пора возвращаться.
Мы выпили еще по одной, сели в лодку, и Валерка завел мотор…
Глава 4
– Валерьяныч, – слышу. – Эй, Валерьяныч! Ты там чего, совсем в себя ушел?! Хватит водку-то греть!
Я фыркаю.
И вправду, наверное, хватит.
«Валерьяныч» – это, кстати, не отчество.
Это – имя.
Валерьян.
Хотя я лично, сами понимаете, предпочитаю Валеру.
Дедушка удружил, пламенный революционер, в честь своего старого партийного друга Валерьяна Куйбышева, не к ночи будь помянут. Причем, дедушку я помню, нрава он был крутого, и перечить родители не осмелились.
А я – страдай.
Ну, а потом был вообще ад: когда за мной закрепилось прочное «Валерьяныч» или еще того хуже: «Валерьянкин».
Теперь-то привык уже, конечно, – а в молодости бесился – неимоверно…
– Во! – радуюсь. – Давайте и вправду выпьем. И – за то, что мне тогда помогло. И – за то, что Славяну сейчас поможет. За рыбалку, в смысле. Ура!
– Ура! – кивает Глеб.
– Ура! – вяло улыбается Славка.
Ура…
Выпиваем.
Закусываем.
– А что, не помогло, что ли?! – щурится Славян. – И с Ингой у вас с тех самых пор вроде хоть относительный, но порядок. И вообще ты после той поездки какой-то немного другой стал. Какой, точно сказать не могу, но ты мне таким нравишься гораздо больше.
Я вздыхаю.
Ничего себе, думаю.
Я думал – это только я сам заметил.
Ну, может, еще жена.
А оно – эвоно оно как…
– Да нет, – говорю. – Помогло, наверное…
– Ну, – смеется Глеб, – тогда за вышесказанное. Как говорили наши предки, господа гвардейские офицеры, между второй и третьей пуля не должна успеть просвистеть. Славян, разливай!
Смеемся уже вместе.
– А вот ведь еще что самое интересное, – недоумевает Славка, протягивая руку к бутылке, – вот ведь вообще никак эта депрессия с событиями в реальном мире не связана. В любой момент накрыть может. Когда, к примеру, с ребенком гуляешь. Или контракт подписываешь. Меня тут однажды, кстати, прям именно в такой момент и накрыло: надо подпись ставить, полгода этот договор у поставщиков выбивал. А – не могу. Просто, понимаешь, физически не могу. Предложил контрагентам отметить, пригласил секретаршу, попросил виски принести. Накатили с ними грамм по двести, только тогда и созрел. И то руки тряслись, черт его знает, что обо мне эти ребята подумали…
Я фыркаю.
– Бывает, да. Я, помню, когда еще бизнесом занимался, меня прямо по дороге накрыло, по пути на совет директоров. Выскочил на перекрестке из машины да и пошел куда глаза глядят. У водителя – когнитивный диссонанс, естественно, на грани истерики. Хорошо еще, что сообразил, что дергать меня не надо, перестроился в правый ряд да и ехал за мной потихонечку. Почти полтора километра, пока у меня кукушка на место не встала. Я тогда, кстати, и понял, что, наверное, пора завязывать. Всех денег не заработаешь, а нервная система – одна…
– Нежные вы, гляжу, какие, – хмыкает Глеба. – Мне вот как-то всегда не до того было. То семью кормить надо, то дом строить, то, сейчас вот Игоряну квартиру пришла пора покупать, на третий курс пацан перешел. Не до тонкости переживаний, короче.
Я снова достаю из кармана электронную сигарету.
Делаю пару глубоких затяжек и убирать ее уже как-то не собираюсь.
Надо бы все-таки сходить в тамбур, покурить, пока еще любимое и родное правительство это самое дело вообще окончательно не запретило.
Мудаки, конечно, что тут еще сказать…
– Игорян, – уточняю, – это же у тебя от первого брака?!
– Угу, – кивает. – Парень же не виноват, что у него мама дура.
Я вот даже и теряюсь немного.
Сам вторым браком женат, и у самого – ну точно такая же жизненная история.
Один в один.
– Ну, да, – тяну.
Глебушка хихикает.
– Славкин! – командует. – А что сидим, кого ждем?! Нормальные-то пацаны посидят-посидят, да и выпьют маленько…
…Подняли по третьей.
Молча, разумеется.
Мы с Лариным в одних и тех же войсках служили, у дяди Васи, там про третий тост объяснять никому ничего не надо.
Славян не служил, конечно, но с нами – уже привык.
Выпили.
Закусили чем бог послал.
– Ладно, – поднимаюсь. – Пойду я в тамбур, отравлю организм никотином. Не балуйтесь тут без меня…
Глава 5
…Я вот вообще не понимаю, кстати, как буду ездить в поездах, когда в них запретят курить окончательно.
Даже, вот, подумать боюсь.
И дело тут даже не в том, что «не утерпишь»: эта-то проблема как раз вполне себе даже и решаемая.
Те же электронные сигареты, да и открытое окно в сортире еще пока что никто не отменял.
Но – вот так постоять в тамбуре в одиночестве, слушая стук колес и разглядывая проносящиеся в ночной темноте огоньки грустных северных полустанков, я уже не смогу.
Просто – повода больше не будет.
А жаль…
…Потому как не знаю, как у вас, а у меня – именно вот в такие моменты по-настоящему хорошо думается.
В том числе и о стране, в которой мы все с вами живем.
Нет, правда.
Бесконечность пространств, сумеречное спокойствие лесов, однообразие полустанков или, как сейчас, ночью, тревожная желтизна пристанционных огней под монотонную музыку стука колес и качающийся вагонный пол под ногами – это едва ли не лучший фон для одиночества и понимания, которое только и возможно при одиночестве. Поезда вообще изначально заражены экзистенциализмом, а курящие тамбура тем более: жесткая замкнутость железной коробки, помноженная на проносящуюся за окном бесконечность, способствуют погружению в себя, одновременно тревожа и успокаивая.
Особенно после третьей рюмки, ага.
А после пятой так вообще возникает риск впасть в меланхолию, с переходом, после седьмой-восьмой, в слегка пошловатую сентиментальность. И вам после этого только и остается, что допиться до полного катарсиса.
Шучу-шучу.
Просто в этой жизни хватает вещей, от которых только ирония и спасает.
И – более ничего.
Ибо верхние пуговицы у рубашки, безусловно, можно и нужно время от времени расстегивать, но человек, постоянно расстегнутый до пупа, теряет стиль: и прощать себе такого нельзя, потому как это прямой путь к деградации, поскольку в определенном возрасте утрата стиля начинает грозить потерей самого себя, и это начинаешь чувствовать как никогда остро и наверняка…
…Покурил.
Уткнулся слегка разгоряченным лбом в холодное оконное стекло. Ай, думаю, какие мы все-таки молодца, что снова туда выбрались.
Ай, молодца…
…В купе, когда я вернулся, уже вовсю спорили про Украину.
Вот сколько не езжу последнее время по России – всюду говорят о войне.
И хорошо, кстати, что пока еще только говорят.
Когда я вошел – замолкли.
Просто у каждого своя работа, а в доме повешенного о веревке как бы не дискутируют, да…
– Гкхм, – наконец-то прокашливается Славян.
Я киваю.
– И о футболе, – говорю, – тоже ни слова. В гробу я их, мать, через поперечную, видал. Обо всем остальном – да сколько вам будет угодно…
– Не понял? – удивляется Глеб. – А при чем тут футбол?
Я хмыкаю.
– А при том, что сольют наши на чемпионате мира, – кривлюсь. – Позорно и скучно сольют. Особенно если без Широкова. Я поэтому сейчас с вами тут. В поезде на Кольский еду. А не на самолете в Бразилию лечу.
– Да, – вздыхает Славян, – я, в общем, тоже…
Покривились, пожали друг другу руки.
Славка принялся разливать.
– А скажи, – все-таки решается, – Валерьяныч. Чё там в ваших верхах по Украине-то слышно? Ну ведь все равно в покое не оставим. Будем, как твой любимый кот, вокруг сметаны ходить. Так что лучше уж тут, в поезде поговорить. И ехать себе с чистой головой дальше на Кольский, как считаешь?!
Я вздыхаю.
– Это, – интересуюсь ехидно, – в каких «верхах»? Ты отечественную журналистику, что ли, в виду имеешь?
Он кривится, подмигивает:
– Знаем мы, – говорит, – твою «журналистику», Валерьяныч…
…Знает он, думаю.
Убивать таких «знатоков»…
Но в ответ только вздыхаю:
– Если б, – говорю, – ты, Славка, реально что «знал», ты б меня сейчас вообще ни о чем бы и не спрашивал. Потому как был бы ты тогда под очень, извини меня, даже и серьезной подпиской…
Посмеялись.
Я взял ломтик сала, завернул в него разрезанную пополам дольку чеснока, макнул в горчицу, положил на кусок черного хлеба.
Поднял рюмку:
– Давайте, – говорю, – парни, для начала выпьем. За то, чтобы дрянь, которая шагает сейчас по украинской земле, никогда не пришла на нашу…
…Ларин покивал, пожевал губами.
Славка просто выпил.
Согласился, значит.
Да и у меня водка тоже как-то очень по-доброму провалилась.
Добавил к сооруженному бутерброду ломтик малосольного огурца, зажевал, горчица пряно обожгла рот.
Подумал.
Соорудил следующий и сразу же после этого понял, что что-то пошло не так.
В смысле, – есть как-то сразу и неожиданно – расхотелось.
Нда.
Ну, да ладно, может быть, чуть попозже…
…Гляжу, а парни – молчат.
Смотрят.
Ждут.
Надо все-таки, стало быть, отвечать.
Даже если и не хочется…
– Плохо там все, – говорю, – мужики. Очень плохо. Там, похоже, теперь только война и будет. Долгая, гражданская и настоящая…
Глеб мотает головой.
Сглатывает.
– Вот так вот, значит, – тянет, – говоришь…
Я – только киваю.
Глебушка отбирает у Славки бутылку и начинает решительно разливать по следующему «дозняку».
– Нас, – даже не спрашивает, утверждает фактически, – естественно, тоже коснется?
Тут даже Славян фыркает.
– Нет, – кривится, – блядь. Нам дадут в стороне постоять. Ага…
Смеемся.
Негромко и не очень весело.
Но – смеемся.
А что нам, плакать, простите, что ли?!
Лучше уж – если так…
Глава 6
…Проснулся я оттого, что мы где-то стояли, сильно храпел Славка и слегка побаливала голова.
Натянул шорты, футболку, взял сигареты, вытолкал тело в коридор.
Глянул сначала в окно, потом на часы, прикинул.
Так.
Пять минут десятого.
Значит, Питер.
Ладожский вокзал, если мне склероз, конечно, не изменяет.
На перрон, что ли, выйти?!
Подошел к висящему на стене между двух вагонных окошек расписанию, еще раз сверился с часами: да нет, нет никакого смысла, через пять минут уже отправляемся. Лучше спокойно в тамбуре покурить…
…Пока курил в опять одиноком тамбуре, – смотрел в окно и ломал глаза о нудный питерский дождь.
Удивительный город, думаю, все-таки.
Абсолютно не вписанный в ландшафт.
И, более того, этому унылому ландшафту – какой-то совершенно чужеродный, что ли. Такое ощущение, что его тут просто не должно быть.
В принципе.
А он – есть.
И даже люди живут…
…Затушил окурок, выкинул, сплюнул туда же, в пепельницу, доплелся до купе, сделал длинный глоток из стоящей на столике полупустой бутылки ирландского виски (ничего себе, мы вчера, оказывается, еще и до виски добрались!) и снова завалился спать.
За тонкой стенкой в соседнем купе шумели и что-то двигали: видимо, кого-то в Питере подселили.
На этом, собственно говоря, и заснул…
…В следующий раз меня разбудил уже проснувшийся и даже умытый Славка.
– Вставай, – говорит, – Валерьяныч. Одиннадцать уже, к Волховстрою потихоньку подъезжаем. Надо бы выползти, пива купить. Холодненького, там бабки носят. А то башка что-то раскалывается, как ненормальная…
…Усадил себя вертикально, с трудом разлепил глаза.
– А этот что? – киваю на распростертое тело Глеба.
– Мертвый, – морщится Славян. – Даже пробовать поднимать не буду. А ты хоть покуришь заодно.
– Я, между прочим, все слышу, – неожиданно говорит распростертое тело. – Но вставать реально отказываюсь, пока вы пива не принесете. На меня, кстати, бутылки, минимум, три. А лучше четыре. И окушков пару сушеных у старушек, кстати, купите. Тогда, наверное, – поднимусь…
…На перрон Волховстроя мы со Славкой выпрыгивали едва ли не первыми.
Люблю, кстати, Север.
Чистенько здесь все, аккуратненько, не то, что на Юге.
И воздух совсем другой: свежий, смолистый, несмотря на вполне себе ощущаемые «элементы промышленного пейзажа».
Впрочем, – я все равно тут же закурил…
…Славян, стуча и быстро перебирая копытами, тут же умчался куда-то вдаль в поисках холодного пива, а я, напротив, начал неспешно прогуливаться среди немедленно заполнивших перрон лоточников с копчеными сигами, угрями и отчего-то водящимся исключительно на Дальнем Востоке терпугом.
Рыба, честно говоря, большого доверия не вызывала.
Явно коптили «жидким дымом», причем в промышленных количествах, а это, что называется, – от греха.
Наконец приглядел скромно стоящего в стороне слегка помятого мужичонку с вязкой сушеных окуней.
– Что, – спрашиваю, – отец? Ломает?
Его аж передернуло.
– Да перебрали, – морщится, – вчера с зятем на рыбаловке. Вот, думаю, продать что-нибудь да подлечиться…
Тут как раз кстати и Славян назад прискакал с двумя тяжеленными пакетами.
– Во, – хвастается, – «Жигули» разливные надыбал. И холодненькое…
…Глаза у мужичонки загорелись волчьим огнем.
Пожалел дядьку, сунул ему бутылку.
– На, – говорю. – Лечись. Рыбу-то за сколько отдашь?
Он аж чуть не прослезился.
– Ну, мужики, – качает головой. – Вот сразу людей правильных видать. Вот прям бесплатно бы отдал, если б зятек за вокзалом не мучился. Он у меня с армии недавно пришел, молодой еще, стесняется идти торговать…
– Пятьсот, – спрашиваю, – за всю вязанку хватит?
– Да ты чё! – вздрагивает. – Я тебе и за триста отдам! Нам только подлечиться…
…Хмыкнул, сунул ему пятисотрублевую купюру, выхватил окуней и – вместе со Славкой галопом к вагону: поезд, по моим расчетам, уже через пару минут должен был отправляться.
Слава Богу, кажется, пока успеваем…
…Славян сразу помчался в купе, я же притормозил рядом со скучающей разбитной проводницей:
– Пару затяжек, – спрашиваю, – еще успеваю?
– Да дыми, – машет рукой. – Вон, видишь, красный пока горит. Случилось у них там впереди что-то, еще минут пять-десять дополнительных простоим, передали. Ничо, нагоним потом…
Отдышался, полез в барсетку за сигаретами.
В принципе, конечно, можно сказать, – повезло…
…Домой, думаю, что ли, тогда позвонить, пока на станции мобильный работает?
Отошел немного в сторонку, достал телефон, набрал номер.
Жена откликнулась сразу.
– Что, – спрашивает, – алкаши? Проснулись?!
– Угу, – хмыкаю. – На Волховстрое стоим. Пиво покупаем.
– Вы там смотрите, – беспокоится, – не перебирайте.
Я вздыхаю.
– Да ладно, – говорю, – Инг. Взрослые уже мальчики. Разберемся. Ты мне лучше скажи, как там вы с котами? Не скучаете?
Инга фыркает в трубку так, что я ее аж подальше от уха убираю.
Чисто на всякий случай:
– Я еще не успела, – смеется. – А коты так вообще еще дрыхнут, не просыпаясь. Кот в твоем кабинете, на подоконнике, на солнце. А девочка тут у меня, в гостиной, на подушке устроилась. Даже не обращает внимания на рёв моторов: я тут квалификацию «Формулы-1» пересматриваю, в редакции попросили материал написать…