Операция без наркоза
Пространство в верховьях интересующего нас ущелья было не просто открыто для визуального наблюдения, оно еще и контролировалось множеством дублирующих друг друга приборов. Если не сработает один, сработают другие. Контроль над оставшимися тридцатью процентами границы – это вопрос финансирования погранслужбы, он может решиться только на больших верхах, так уверяли пограничники. Для этого требовалась политическая воля. Остальное решаемо, как и большинство других проблем. Было бы желание. В данном случае дело было только за ним.
Наша подготовка к проведению операции была стандартной. Точно так же мы готовились и в городке бригады. Причем готовились каждый день. А в командировке режим подготовки был иным. Здесь не было условий для создания полноценных тренировок. И потому солдаты отдыхали больше обычного. Единственное, что было доступно в городке, – это «Полоса разведчика»[5], которую использовали чаще всего для проведения утренней разминки, и «Скалодром»[6] в ее завершении. Полоса препятствий, кстати, была весьма удобной и для отработки навыков ползания. Ну и спортзал, где можно было заниматься рукопашным боем. Комплект боксерских мешков и манекенов был доступен для всех. Вот эти виды подготовки и занятия в учебных классах по специфическим дисциплинам, таким, например, как изучение тонкостей минного дела или снайпинга, и применялись в подготовке к операции. И нагрузки давались предельные, какие только может выдержать солдатский организм. Таким образом, начало операции, где стреляют и где есть прямая угроза для жизни, было для солдат своеобразным «праздником», потому что давало возможность отдохнуть от занятий…
* * *– Питиримов! Я у тебя за спиной, вижу тебя и Мукомохова. Что застряли?
Младший сержант с рядовым залегли в середине узкого и относительно длинного, метров в шесть-семь, прохода между скалами.
– Взрывное устройство сложное, товарищ старший лейтенант, – за младшего сержанта ответил сапер. – Внизу только «растяжки», сейчас будем искать сами мины. Я так полагаю, взрывные устройства должны быть простыми фугасами, которые направлены на то, чтобы скалы на проход уронить. Придавить тех, кто здесь пойдет, и проход закрыть. К нам пока лучше не приближаться.
– Помощь нужна? – Конечно, минное дело я знал немного лучше, чем младший сержант Питиримов, и примерно настолько же хуже, чем рядовой Мукомохов.
– Никак нет. Сами справимся.
– Товарищ старший лейтенант, – опережая на секунду мое желание самому с ним связаться, вышел на связь младший сержант Хозяинов. – Тут какие-то странности для непосвященных.
– Рассказывай! Кроссворд на скале нарисовали?
– Я бы сказал, хуже. Под скалу шесть лазов. Абсолютно одинаковые. Но проходят часовые, я думаю, только по одному.
– Спички есть?
– Конечно. Охотничьи…
По коробку таких спичек в полевых условиях обязан иметь при себе каждый солдат спецназа. Этот коробок входит в комплект обязательных вещей точно так же, как коробка со средствами санитарной обработки и первой медицинской помощи, независимо от того, есть ли во взводе санинструктор и какой запас медикаментов он при себе имеет.
– Проверь каждый лаз на сквозной выход. По отклонению пламени. У сквозного прохода будет или тяга, или, наоборот, выдувание пламени.
– Уже проверили, товарищ старший лейтенант. Все – сквозные.
– Тогда придется искать. Предупреждаю, осторожнее. Наверняка пять из них – заминированы. Здесь хитрые спецы работают…
– Понял. Лезу первым…
Хозяинов, как всякий командир отделения, владел саперным делом.
– Докладывай чаще…
– Как за скалой окажемся, сразу доложу. Конец связи…
– Конец связи… Кувалдин! Слышишь меня?
– Так точно, товарищ старший лейтенант.
– Что там у вас?
– Отдыхаем. Загораем под звездами. Ждем команды.
– Понятно. Ждите. Уже скоро…
– Старлей, это майор Рудаковский, – вышел на связь командир экипажа «Ночного охотника», что барражировал в отдалении.
– Слушаю вас, товарищ майор.
– Нам не мешало бы на заправку слетать…
– Сколько это времени займет?
– Думаю, никак не меньше сорока минут. На всякий случай выпрошу у тебя пятьдесят. Через пятьдесят минут вернемся на место. Тебе еще сколько ползать?
– Полагаю, никак не меньше часа. Пятьдесят минут на заправку – это будет идеально. Летите. Ждем возвращения. О возвращении сообщите…
– Удачи…
Я слышал, как пилоты при разговоре со своими диспетчерами и командованием в заключение тоже говорят стандартную фразу «Конец связи». Но сказать это мне майор Рудаковский почему-то не пожелал. Посчитал, видимо, что я званием не вышел. Но это были мелочи, на которые не стоило обращать внимания. Мы внутри взвода тоже не всегда эту фразу произносим. Тем не менее понимаем друг друга. Да и не слишком сложно бывает по связи задать интересующий вопрос, который разговор продлит.
Мне, находящемуся между скал в самом начале узкого длинного заминированного прохода, не было видно вертолет. А расстояние заглушало звук его двигателя. Тем не менее я услышал, как разговаривают по общей связи солдаты первого отделения, над которыми вертолет летал уже больше часа.
– Наконец-то…
– Ненадолго. Через пятьдесят минут вернется…
– Мог бы и не возвращаться. Без него спокойнее.
– Отставить обсуждение приказов командования! – сказал я строго.
– Есть отставить обсуждение приказов! – прозвучало в ответ.
Я понимал солдат. В первом отделении шестеро солдат срочной службы. К формату службы, который мы зовем «двадцать четыре дробь семь», что означает двадцать четыре часа семь дней в неделю, то есть постоянная готовность к участию в любых действиях, которые прикажут выполнить, солдаты привыкли. Но иногда, когда обстановка особенно нервная, «срочники» по гражданской привычке скатываются к ворчанию. Порой не только обсуждают, но и осуждают приказы. А сейчас как раз такая нервная обстановка и есть. Существует старая, временем проверенная истина – нервы работают на износ не у того, кто в бою участвует или выполняет подготовительную работу для будущего боя, а у того, кто вынужден ждать своего участия в бою. Всегда и у всех перед боем нервы пошаливают, что вызывает естественное волнение даже у опытных ветеранов. Но потом, когда начинается бой, об этом уже не думаешь. Тогда уже нет никакого волнения. Тогда понимаешь только то, что обязан сделать, что должно привести к успеху. Все это примерно так же, как в спорте. И здесь очень важно не «перегореть» от излишнего волнения. И потому я часто даю солдатам «отдушину» – делаю вид, что не слышу их ворчания.
– Товарищ старший лейтенант, – на связь попытались выйти сразу два человека, но один не договорил, уступая место в эфире другому. – Нашли два взрывных устройства. Как я и предполагал, сильные фугасы, безосколочные. Да здесь осколки и не нужны. Скалы – сами видите! – с двух сторон нависают и свалятся только внутрь, в проход. Всех бы, кто в проходе находился, завалило.
– Понятно.
– Устройства дезактивированы. В каждом было по шесть стограммовых тротиловых шашек и по одной двухсотграммовой. Восемьсот граммов с каждой стороны. В общей сложности – кило шестьсот. Этого хватит, чтобы гору своротить и устроить маленькое землетрясение. Я шашки, как и предыдущие, с собой прихватил. Всего у меня теперь два килограмма четыреста граммов тротила и гексогена. Взрыватели забрал. И провода от растяжек смотал. Могут сгодиться…
– Придумаем, что с этим делать, – согласился я. – Хозяинов, – вспомнил я, что и младший сержант тоже рвался на связь. – Что у тебя?
– Вышли, товарищ старший лейтенант, на противоположную сторону. Из шести проходов пять – заминировано. Только четвертый слева, или третий, если справа считать, нормальный. По нему часовые и пробираются.
– Кувалдин! Слышишь? Для тебя информация.
– Слышу и на ус бы намотал, да усы не ношу. У меня память рабочая. – Старший сержант обязан был прислушиваться к нашим разговорам и собирать информацию для первого отделения, которое поведет вместе с младшим сержантом Намырдиным.
– Второе и третье отделения, вперед! – послал я половину взвода дальше.
– Вперед! – уже своим бойцам скомандовал младший сержант Хозяинов.
Дальше передвижение тем более требовалось выполнять только ползком. Мы не знали точно, где располагается второй часовой. А в эту ночь беспилотник уже не летал над ущельем и не передавал данные. К сожалению, «малая авиация» работала без подчинения командованию сводного отряда спецназа ГРУ, а с МВД и ФСБ договориться можно было, как правило, тогда, когда им это выгодно, когда они сами в операции задействованы и ждут высокой оценки и потому стараются. Все могло быть иначе, если бы я не отказался в категоричной форме брать с собой на операцию взвод спецназа Национальной гвардии, поскольку знал, что местный спецназ укомплектован в основном не спецназом внутренних войск, который обычно имеет неплохую подготовку, а омоновцами, чья боевая подготовка меня совершенно не устраивала. В бою только такие вояки и начинают понимать, что между разгонами несанкционированных митингов и настоящим боем существует значительная разница, и тогда моим солдатам придется не столько боевые действия вести, сколько смежников прикрывать и следить за тем, чтобы их не перебили. Неслучайно каждая их операция всегда бывает сопряжена с жертвами.
В данном случае мы шли уничтожать не простых бандитов, а имеющих немалый боевой опыт в Сирии и Ираке боевиков. Именно по этой причине и был задействован спецназ ГРУ, то есть армия, которая по своему положению на территории собственного государства не имеет права участвовать во внутренних конфликтах. Данный конфликт официально перестал считаться внутренним. Хотя в Россию вернулись ее граждане. Но вернулись они, став до этого боевиками псевдогосударства, назвавшего себя халифатом. И вернулись с желанием протянуть щупальца халифата на российскую территорию. То есть это была агрессия извне. А эти бандиты, если они попадутся к нам в руки живыми, что маловероятно, будут осуждены еще и по статье двести семьдесят пять «государственная измена» в придачу к статье УК РФ двести девять «бандитизм».
С доморощенными бандитами нам тоже приходится иметь дело, но это, как правило, нонсенс, спецназ ГРУ потом обвиняют в выполнении чужих функций. Однако практически каждая местная банда имеет в своем составе какого-нибудь «залетного» наемника, на которого потом можно списать и наше участие. Чаще всего наемники представляют арабские страны, но встречаются среди них и немцы, и прибалты, и поляки, и украинцы, и даже белорусы, не говоря уже о парнях из бывших советских республик Средней Азии. В худшем случае нам всегда можно сослаться на неверные данные агентурной разведки. Ведь агентура, которую мы здесь вербуем среди местного населения, часто состоит из полуграмотных людей, которые полностью за свои слова отвечать не могут. Говорят, что думают, выдавая это за реальность.
Я сам лично десятки раз с подобным сталкивался. Хотя моя агентура в Дагестане не слишком обширная. Иначе и быть не может, если приезжаешь сюда в командировку только на полгода. А потом можешь и вообще больше не приехать. В лучшем случае вернешься через полгода, через год или полтора. Но передавать свою агентуру другому лицу не рекомендуется. Потеряешь перед самим агентом статус надежного человека. Вот и приходится каждому офицеру спецназа в каждом районе действия обзаводиться собственной агентурой, с которой и работаешь не больше полугода. Как правило, когда возвращаешься, если возвращаешься, прежние агенты уже работают на других. Чаще всего на полицию или ФСБ. Беда в национальном характере горцев. Они не любят предательства и предателей. А каждый завербованный «стукач», по сути дела, рассматривается среди своего народа как предатель. Обычно у таких людей есть причины ненавидеть окружающих. Они или в действительности были сильно обижены и унижены, или только считают себя такими от излишнего самомнения. Но количество таких людей сильно ограничено. Пока еще новых наберешь… Они же не по объявлению приходят. И часто приходится иметь дело с деклассированными элементами, с пьяницами и наркоманами, которые за мелкую подачку всех предадут, в том числе и тебя самого…
* * *Мы ползли, как змеи, разве что не шипели, хотя у нас в роте, только в другом взводе есть старший сержант, который умеет по-змеиному шипеть. Мне рассказывали, что, сидя как-то в засаде, этот старший сержант отпугнул бандитов именно змеиным шипением. Бандиты не боятся людей, потому что понимают – спецназовцы такие же люди, как и они. Но змей даже самые отъявленные бандиты как существа иногда разумные боятся.
Мне тоже, когда я долго ползаю, иногда хочется зашипеть, как змея. Может быть, и получилось бы, но я ни разу в природе такого шипения не наблюдал и потому стараюсь непонятных звуков не издавать. Это может привлечь ненужное внимание.
С нашей тропы было снято и обезврежено еще два самодельных взрывных устройства, заряженных гвоздями, болтами и гайками. Но нас это уже не интересовало. Мы продвигались дальше…
Глава первая
Я полз и почему-то не шипел. Полз, представляя себя змеей, но при этом даже не знал, шипит ли змея, когда ползет, или для шипения ей необходимо остановиться и голову поднять, как при подготовке к атаке. Знал, что она шипит, когда предупреждает о своем присутствии, когда желает напугать. Но я никого о своем присутствии предупреждать не желал и пугать раньше времени не думал.
Способность представлять себя чем-то или кем-то иным во время выполнения определенного вида деятельности всегда существенно помогает. Всем это смело рекомендую. Меня этому один товарищ-курсант еще во время учебы в военном училище обучил. Он утверждал, что мысль материальна, только необходимо научиться воплощать ее, потому что сама по себе она таковой не станет. Когда бежишь на дальнюю дистанцию, представляй себя легконогой антилопой, и будешь бежать легко, ног чувствовать не будешь. Если бежишь, предположим, спринтерскую дистанцию, представляй себя пардусом[7], и тогда во всех движениях появится стремительность сравнительно короткого рывка, свойственная самому быстрому зверю в мире.
Если бьешь рукой, представляй, что рука проходит внутрь головы или тела противника, тогда удар будет длиннее и обретет способность ментального. Можно представить каменные или металлические качества кулака, и он частично приобретет их. Я опробовал такую методологию на себе и убедился, что это всегда помогает, необходимо только в своем представлении сделать правильный выбор.
Если представишь себя гепардом на пятидесятикилометровом марш-броске, то свалишься после первых пятисот метров – сердце остановится, поскольку гепард не бегает на длинные дистанции. Большим специалистом в передвижении ползком является черепаха, но передвигается она очень медленно. Будешь представлять себя черепахой, никогда не сможешь до нужного места добраться вовремя. Я при ползании предпочитал представлять себя иногда змеей, иногда ящерицей. Мне лично это всегда помогало. А потом, освоив такую психологическую технологию, стал обучать ей солдат. Не все могли подобное использовать. Наверное, здесь требуются особые данные – развитое воображение и еще что-то. Но у многих получалось.
– Товарищ старший лейтенант, мы свежий окурок нашли. Еще теплый, – шепотом сообщил младший сержант Хозяинов.
– Осторожнее, второй часовой может оказаться где-то рядом. Внимательно просматривать все впереди. Тепловизоры не отключать.
Судя по всему, третье отделение взвода ушло вперед и сильно опережало второе отделение, которое постоянно вынуждено было очищать проход от расставленных бандитами мин. Это скорости второму отделению, конечно, не добавляло. Для проверки такого предположения я включил свой планшетник и активировал программу контроля за бойцами взвода.
Программа накладывала красные точки на карту ущелья. Каждая точка – это мой боец, у которого включен так называемый коммуникатор «Стрелец», официально называемый КРУСом – «комплексом разведки, управления и связи».
Мне были видны все бойцы взвода, в том числе и те, что еще не вступили в боевую часть операции, но были готовы к этому. С включением программы автоматически начинает работать функция контроля самочувствия солдат. В данном случае самочувствие у всех было удовлетворительным. Правда, у нескольких солдат отделения, где много молодых «срочников», наблюдался повышенный пульс, который снимали датчики, вмонтированные в костюм экипировки «Ратник», но это было естественным явлением. В ожидании событий пульс учащается даже у опытных бойцов. И у меня случалось, когда я посылал на опасное задание солдат, и от них долго не было известий. Естественно, это было до того, как появилась внутривзводная система связи, позволяющая неслышно для окружающих общаться внутри группы.
Но в данный момент я просто убедился в своей правоте. Третье отделение, которому изначально, до того как начнется бой, предписывалась роль тылового прикрытия, шло со значительным опережением. Там путь был относительно свободным, и передвигаться можно было намного быстрее. И вопреки плану на второго часового, таким образом, должно было первым выйти третье отделение. Но кто бы ни нашел часового, это не меняло сути нашей работы. Младший сержант Хозяинов был в курсе предполагаемых действий, знал их очередность и ничего испортить не мог.
– Вижу часового, – сообщил Хозяинов. – Он не на месте сидит. Прогуливается по ущелью. От нас в тридцати метрах. Направляется в нашу сторону. Мы как раз в удобном месте для засады. Тропа идет между камней, каждый из которых может служить прикрытием. Ликвидировать можно без звука.
«Прогулки» часового не были для нас неожиданностью. Согласно данным с беспилотника, две ночи назад часовой точно так же прогуливался. Возможно, это была установка для поста, на которую другие часовые внимания не обращали, а один или двое выполняли. Возможно, с помощью «прогулки» часовой разгонял сонливость. Но предполагать что-либо не было нашей задачей.
– Сначала дождись, когда ему позвонят. Ликвидировать только после этого… – сказал я строго. Так было предусмотрено планом, и я это напомнил. Снятие часового сразу после «контрольного звонка» помогало нам выиграть примерно двадцать минут на подготовку к атаке.
– Это понятно, – ответил младший сержант. – Пропустим в одну сторону и дождемся возвращения. Я, пожалуй, пошлю следом за часовым своего бойца. Пусть присмотрит, а то мы можем телефонный разговор прозевать.
– Добро. Работайте…
– Старлей! Это майор Рудаковский. Мы вернулись на место. Возобновляем полеты в прежнем режиме удаления.
«Ночной охотник», как должно было показаться со стороны, караулил дорогу, что проходила неподалеку, кружил в качестве охраны или же, наоборот, поджидал жертву. В сторону ущелья он поворачивался носом только во время совершения маневров. Это во избежание подозрений. У «Ночного охотника», кстати, обзор круговой, и ему не важно, куда его нос обращен. Он все равно увидит, что нужно.
– Добро, товарищ майор! Мы скоро начинаем. Выходим на последний рубеж. – Я посмотрел на часы. Вертолет вернулся через тридцать восемь минут вместо обещанных пятидесяти. – Время в запасе еще есть. Кувалдин! Как у вас дела?
– Все согласно графику, товарищ старший лейтенант. Поднял снайпера. Он вышел на поиск позиции. Сразу после телефонного звонка часовому начнет работать. И даст нам сигнал. Мы выступим бегом.
– Понятно. Готовность номер один. Слушай, Валера, наши разговоры, ориентируйся по ним. График составлялся далеко отсюда, а в кабинете оперативного отдела не всегда видно, как дело в действительности обстоит.
Офицеры оперативного отдела штаба отряда давно уже не обижаются, когда разработанный в их кабинете план становится пустышкой. Все они служили в линейных частях, все знают, что в восьмидесяти процентах случаев, когда работает спецназ, план приходится на ходу корректировать или полностью менять и «работать от обстановки». Хотя вначале все стараются разработок оперативников придерживаться. Особенно это касается временного графика, который опирается на нормативы, скажем, в скорости передвижения бегом или ползком. Здесь еще удается добиться определенного совмещения расчетов. Но временной график всегда составляется только на самое начало операции. Иногда и на окончание, но после получения конкретных данных от непосредственных исполнителей. Например, вылет вертолета для эвакуации подразделения, если есть такая необходимость. А такая необходимость случается достаточно часто. По крайней мере командир взвода, которого мы сменили в отряде, жаловался мне при передаче дел, что после каждой операции за взводом посылали вертолет, но лететь приходилось не в казарму, а на новую операцию – обычно в поддержку других подразделений, чаще всего спецназа МВД или ФСБ, короче говоря, приходилось выручать смежников.
Вертолет привозил взводу «груз сто»[8] и несколько коробок с «сухим пайком». И как правило, забывали привезти простую воду, считая, что соки, которые есть в «сухом пайке», в состоянии утолить жажду. Но удивляться тому не приходилось. Сразу вспоминался формат службы «24/7», который предусматривал такие обстоятельства. А однажды взводу, как мне жаловался лейтенант, пришлось раз за разом участвовать в шести операциях подряд. Он вынужден был признаться начальнику штаба отряда, что солдаты в изнеможении и уже наполовину потеряли свою боеспособность. Только после этого дали долгожданный отдых. И то – только на сутки. И это после пяти суток непрерывных боев. Спали тогда только в вертолете, при перелете с места на место.
Мне об этом рассказывали старшие офицеры и ветераны спецназа, которые еще захватили войну в Афганистане. Там служба проходила в таком же формате. В предыдущие три полугодовые командировки на долю моего взвода такого не выпадало. Но сейчас, сразу по приезде в отряд, глядя на меня бесцветными водянистыми красными и тоже хронически невыспавшимися глазами, обстановку обрисовывал начальник штаба майор Луганович, представляющий в отряде одну со мной бригаду, следовательно, хорошо меня знающий:
– Ситуация здесь совсем не такая, как год или полтора назад. В Сирии и в Ираке боевикам-игиловцам крепко дают под зад. Тяжелой ногой пинают. Боевики уже не рады, что туда уехали. Конечно, я не могу судить обо всех боевиках, особенно из местных – сирийцев и иракцев, которых там большинство. Но по крайней мере, парни с Северного Кавказа точно не рады. И рвутся вернуться назад. А ИГИЛ всеми силами стремится расшириться, и помогают им в этом сильно, даже отправляют сюда с подкреплением из числа тех, кому на родине оставаться невозможно, а ехать больше некуда.
У многих из их командиров, которые были когда-то знакомы с Северным Кавказом, в памяти сохранилась первая чеченская война, и они слышать не хотят, что сейчас и Россия стала другой, и народ на Северном Кавказе встретит их иначе. И надеются на расширение своего мнимого халифата на Север. Грех будет говорить, что сторонников у них здесь нет. Нет только массовой поддержки. А простые сторонники, которые поверили словам о всеобщей, почти как при коммунизме справедливости, есть. И глубоко законспирированные. И не только на Северном Кавказе, но и, скажем, в Татарии, в Башкирии, в других центрах мусульманства, на нефтеносном Севере России, где усиленно создавались исламистские ячейки, чтобы захватить богатейшие нефтью и газом районы. И вернувшиеся исламисты, и те, кто был в глубоком подполье, а теперь присоединяются к ним, пытаются установить в горах свою власть. Сначала власть террора, а потом они будут стараться и государственную власть прибрать к рукам. Вот с этими бандами сейчас предстоит бороться, искоренять их как можно быстрее и делать это максимально интенсивно. Потому работы у спецназа добавилось.
– Готовы хоть к ежедневным боям, товарищ майор, – слегка хвастливо уверил я начальника штаба, хотя понимал, что ежедневных боев в течение полугодовой командировки не выдержит психика даже самого уравновешенного человека. И офицерская психика будет не в состоянии это выдержать. Что же тогда о солдатах говорить. Они просто могут сломаться морально, и тогда домой вернутся не мальчишки, которых родители отпускали на службу в армию, а хронические и хорошо обученные убийцы, опасные для общества. И наша задача, задача командиров разного звена, не допустить такого перелома в характере.
Лейтенант, командир взвода, которого мы сменили, перед отъездом выглядел, как мне показалось, слегка нервным. Но я его не знаю, и потому мне трудно судить – не исключаю, что он всегда такой. Но и взвод его, как мне показалось, выглядел не лучшим образом в отношении дисциплины. Впрочем, это впечатление тоже могло оказаться поверхностным.
Я свой взвод при любых обстоятельствах постараюсь не распустить. И потому я никогда не позволяю солдатам пропускать занятия с психологом. Конечно, занятия у нас не такие, как в знаменитом детском саду, где дети после встреч с психологом стали идеально послушными, только сильно вздрагивали при слове «электрошокер».